Тайны кремлевской охраны

ИСТОРИЧЕСКАЯ ДРАМА

В 1914 году в ежемесячном литературном, научном и политическом журнале «Русское богатство» было напечатано следующее: «Страна не безмолвствует. Стихийно бродят силы. И опасно бродят. В частности, активное настроение рабочей массы, кажется, начинает перерастать организаторские способности и возможности рабочей интеллигенции. Эту опасность, по крайней мере, позволяют предполагать последние непрерывные забастовки в петербургском районе. И не только среди рабочих повышена активность. Вообще в наглухо завинченном котле, если уместна эта старая метафора, пары, видимо, достигли напряжения, достаточного, чтобы внушить кочегарам страх за последствия дальнейшей усиленной топки».

Но кочегары не знали страха…

Наступало время, когда работодатели должны были бояться своих работников, а охраняемым высокопоставленным лицам приходилось опасаться своей «охраны». В этом парадокс истории.

Вспомним, как в разгар всего того, что было связано с публикацией мемуаров генерала Коржакова, на экранах телевизоров появился ведущий Евгений Киселев и начал подводить итоги прошедшей недели с демонстрации фотографии начала века. На фотографии был мальчик в матроске, узнать которого не составляло труда: это был несчастный наследник русского престола Алексей. Возле Алексея стоял взрослый матрос. Евгений Киселев объяснил, что это матрос Деревенько, в обязанности которого входило охранять и оберегать мальчика, что он и делал. Но потом, после отречения царя, он стал насмехаться и оскорблять своего подопечного. Далее были сделаны выводы о сущности лакейской натуры. Но были и в охране императора люди совершенно другого рода, правда, они не «вышли родом из народа». Таким человеком был дворцовый комендант государя императора Николая II — Владимир Николаевич Воейков. В рождественский Сочельник 1913 года он получил высочайший указ о назначении дворцовым комендантом:

«Декабря 24-го. Командиру лейб-гвардии Гусарского имени нашего полка свиты нашей генерал-майору Воейкову — всемилостивейше повелеваем быть дворцовым комендантом».

Кстати, именно Воейков в книге «С царем и без царя» рассказал об измене «дядьки цесаревича боцмана Деревенько».

Правда, и до революции были люди, которые считали вредным постоянно присутствие матросов подле ребенка. Среди этих людей был преподаватель французского языка и воспитатель П. Жильяр, который вспоминал: «Я находил, что постоянное присутствие двух матросов — боцмана Деревенько и его помощника Нагорного было вредно ребенку. Это внешняя сила, которая ежеминутно выступала, чтобы отстранить от него всякую опасность, казалось мне, мешала укреплению внимания и нормальному развитию воли ребенка. То, что выигрывалось в смысле безопасности, ребенок проигрывал в смысле действительной дисциплины. На мой взгляд, лучше было бы дать ему больше самостоятельности и приучить находить в самом себе силы и энергию противодействовать своим собственным импульсам, тем более что несчастные случаи продолжали повторяться. Было невозможно все предусмотреть, и чем надзор становился строже, тем более он казался стеснительным и унизительным ребенку и рисковал развить в нем искусство его избегать, скрытность и лукавство. Это был лучший способ, чтобы сделать из ребенка, и без того физически слабого, человека бесхарактерного, безвольного, лишенного самообладания, немощного и в моральном отношении».

О дворцовом коменданте Воейкове говорили, что его влияние на государя чрезмерно и выходит за рамки. Так, принц А. П. Ольденбургский говорил, что все считают одну из причин революции влияние Воейкова на государя. Сам Воейков писал о том, что его влияние преувеличивали: «Царившее в обществе того времени настроение отразилось и в отношении ко мне со стороны близких к престолу лиц: одни припомнили мне сокращение числа особ, сопровождавших государя при выезде на театр военных действий, так же как и находившихся на Ставке; другие мстили за то, что были «поставлены на место» за вмешательство в подлежавшие ведению дворцового коменданта вопросы… Все эти выпады мало меня беспокоили благодаря тому, что нисколько не влияли на оказываемое доверие царя, который, будучи тонким наблюдателем, прекрасно понимал положение вещей. Как все в жизни обыкновенно преувеличивается, а чаще передается в ложном освещении, так и отношение государя ко мне истолковывалось окружающей средой превратно: часто мне приписывали влияние на решение Его Величеством таких дел, о которых я даже понятия не имел. Происходило это, вероятно, вследствие того, что государь иногда выражал желание знать мое мнение по какому-нибудь вопросу, прямого отношения к моей служебной деятельности не имевшему. У меня до сих пор сохранилась одна написанная карандашом собственноручная записка Его Величества, приложенная к докладу, по которому государь желал знать мое мнение.

Когда придворным не удавалось подорвать доверие царя ко мне, они иногда прибегали к другому способу — наводить путем похвалы по моему адресу государя на мысль дать мне какой-нибудь высокий административный пост; но труды их не увенчивались успехом, так как государь был очень чуток к интригам, сильно, к сожалению, распространенным в придворных сферах.

Благорасположением царской четы я пользовался до того времени, когда императрица Александра Федоровна, иногда подпадавшая под влияние окружавших ее лиц (имеется в виду Григорий Распутин — В. К.), стала ко мне менее благосклонна; но даже и в этот период она давала мне возможность откровенно высказывать ей мои мнения по самым щекотливым вопросам. Ярким показателем высоких нравственных качеств императрицы служит то, что она в период начавшегося с декабря 1916 года охлаждения ко мне не повлияла на своих детей, имея, как мать, полную к тому возможность; отношение ко мне со стороны наследника цесаревича и великих княжон нисколько не изменилось».

Можно сказать, что дворцовый комендант в своем роде являлся членом семьи государя. Ему были близки все проблемы, он много общался с детьми.

«Однажды, в разговоре о животных, — вспоминал дворцовый комендант, — я рассказал Алексею Николаевичу об имевшейся у меня в имении породе кошек, представлявших из себя помесь куницы с домашней кошкой и напоминавших сиамских. Они были очень красивы: шоколадного цвета, с голубыми глазами и с лапами, не обладавшими неприятным свойством выпускать когти. Наследник попросил привезти ему такую кошку.

Поехал я как-то на несколько дней в имение. По возвращении застал Алексея Николаевича, ожидающего меня в моей комнате, с вопросом: «А где же кошка?». В этот раз я ее не привез. Наследник был страшно разочарован и даже заподозрил меня в обмане.

В следующую поездку, встреченный наследником при возвращении опять в моей комнате, я ему вручил корзинку-домик, внутри которого находился кот. Восторгам не было конца. Сейчас же было написано сестрам письмо с извещением о прибытии кота, что и у них вызвало желание завести себе такого же. Дело это было поручено мне. Условия были поставлены следующие: кошка должна быть рыжая, иметь такую же шерсть, как у их любимого кота на яхте «Штандарт», от которого они надеялись получить потомство, не подозревая его равнодушия к кошкам. Была куплена в деревне и отправлена в Царское Село кошечка, подходившая под все условия. Великие княжны были страшно довольны и назвали ее Зубровкой. Наследник расставался со своим котом только на время прогулок из боязни его потерять; в остальное же время он его постоянно брал с собой вместе с любимой собакой по кличке Джой, породы спаниель, и приходил иногда во время высочайших обедов, держа его на руках, чем приводил в ужас людей, боявшихся кошек.

В Александровском дворце обыкновенно раз в неделю устраивались кинематографические сеансы. Выбор фильмов был государыней поручен П. А. Жильяру. Когда наследник был здоров, сеансы происходили в круглом зале дворца в присутствии государя, иногда и императрицы, Алексея Николаевича, великих княжон, дежурного флигель-адъютанта, живших в Александровском дворце фрейлин и воспитателей наследника. Приглашения на эти собрания исходили от наследника и всегда передавались мне государем от имени Алексея Николаевича; в дни же, когда наследник был болен, сеансы происходили в его большой угловой комнате в верхнем этаже дворца и присутствовали на них только служащие детской половины, воспитатели Алексея Николаевича и княжон.

Никогда в жизни не забуду последнего сеанса в начале февраля… Это был фильм «Мадам Дюбарри» — со всеми ужасами Французской революции, гильотиной, народным судом, казнями и т. д. После этого фильма я почувствовал невероятную тяжесть на душе, а теперь не могу даже вспоминать про него».

После отречения царя дворцовый комендант решил ехать в направлении своего пензенского имения, получив прежде предписание начальника штаба Верховного главнокомандующего. Предписание он получил.

Позже председатель Государственной думы, Михаил Родзянко скажет в светском салоне своей супруги: «Первыми, в тяжелую минуту бросившими царя, были министр двора граф Фредерикс и дворцовый комендант Воейков. Вот как государь не умеет выбирать людей». Следует отметить, что граф Фредерикс был арестован в Гомеле, а Воейков в Вязьме. Помещением для арестованных служила бывшая квартира дворцового коменданта в кавалерийском корпусе.

В описании Воейкова все выглядит не так. В воскресенье 5 марта в 6 часов вечера Воейков в последний раз в жизни видел своего государя.

Он зашел к нему проститься. Бывший император принял его в своем кабинете. Государь был на вид очень расстроен. Он обнял дворцового коменданта и «в самых сердечных выражениях еще раз высказал свое сожаление по поводу того, что ввиду сложившихся обстоятельств ему приходится со мною расстаться.

Затем государь выразил надежду в скором времени соединиться с семьей, жить с нею спокойно вдали от мирской суеты и через некоторое время встретиться со мною при менее тяжелых условиях жизни». Этому, конечно, не суждено было случиться. В тот момент ни государь, ни его охранник не могли знать своей дальнейшей судьбы.

Николай II выразил благодарность за неизменную преданность ему и императрице. Обняв Воейкова в последний раз со слезами на глазах, государь вышел из кабинета.

События развивались следующим образом. 2 марта 1917 года Николай II отрекся от престола в пользу брата — Михаила Александровича. Оставляя престол, Николай Романов надеялся, что Временное правительство разрешит ему и его семье выехать в Англию (они находились под домашним арестом в своем Царскосельском дворце), но Временное правительство не было полновластным хозяином в собственной стране, и отъезд Романовых не состоялся. Октябрьский переворот семья Романовых встретила в Тобольске. К концу зимы 1918 года в Тобольск стали прибывать монархически настроенные офицеры. Наиболее активной была группа бывшей царской фрейлины Анны Вырубовой. В Тюмени действия прибывших координировал поручик Борис Соловьев, хорошо известный Александре Федоровне и Николаю II. Планы освобождения семьи Романовых намечались на весну — лето 1918 года, но провалились. В роковую ночь с 16 на 17 июля 1918 года семья Романовых была расстреляна в «Доме особого назначения в Екатеринбурге».

Как в людях, так и в целых народах и царствах есть что-то фатальное, неизбежное. Но времена и лета, различные сроки остаются во власти Божией.

Почти все пророчества и предсказания несколько предупреждают события, потому что точное определение времени скрыто от людей. Помните слова Иисуса: «О дне же том и часе никто не знает, ни ангелы небесные, а только Отец Мой один».

Отсюда можно заключить, что год и месяц как будто еще в нашей власти, но день и час сокрыты от нас.

В 1917 году никто не мог представить, что случится со всем миром, их окружавшим, и Россией (этого не могли представить даже те, кто совершал сначала Февральскую революцию, а затем октябрьский переворот). Какими наивными и странными кажутся теперь слова одного человека из свиты государыни, адресованные дворцовому коменданту Воейкову: «Отчего у тебя такой удрученный вид? Что тут особенного, если тебя при перевороте арестуют? У тебя же есть состояние. Правда, ты лишишься положения, которое имел при государе, но прекрасно можешь устроить свою жизнь и без придворных привилегий».

Никто не мог подумать, что скоро наступит жизнь не только без «придворных привилегий», но и без состояний. А за арестом может следовать расстрел. В результате долгих злоключений бывший дворцовый комендант оказался в эмиграции, где и написал книгу воспоминаний.

Мог ли Воейков остаться со своим государем? Не нам судить; может, и мог… Тогда при идентификации останков царской семьи и приближенных было бы больше неопознанных тел. Нельзя долго думать о том, что могло бы быть, но не случилось. Если много думать про это, можно сойти с ума.

Монархия в России была свержена, вскоре пришел конец и парламентаризму. Это случилось в день разгона Учредительного собрания.

Матросы, якобы призванные охранять парламентариев, разогнали Учредительное собрание. Но перед этим драматическим событием был ряд других… Например, было создано «советское правительство». На моменте создания этой ветви власти следует остановиться особо, так как большая часть, этой книги посвящена именно охране Советского правительства. Советского, досоветского и постсоветского. Все крутится вокруг да около хорошего русского слова «совет». Можно сказать и так: «Совет вам да любовь!» Я думаю, что никто не обидится.

Второй Всероссийский съезд Советов открылся в 23 часа 40 минут 25 октября (7 ноября) в Смольном.

На повестке дня стояли три вопроса: об организации власти, войне и мире, Учредительном собрании.

Открыл съезд меньшевик Ф. И. Дан. Однако руководство съезда быстро перешло к большевикам как к самой крупной партийной фракции.

На Втором Всероссийском съезде Советов по вопросу о создании нового правительства специального доклада не делалось. С «сообщением» о новом правительстве выступил Л. Троцкий.

Существует множество рассказов о том, как возникло первое Советское правительство.

Например, Д. В. Луначарский вспоминал:

«Это совершалось в какой-то комнатушке Смольного, где стулья были забросаны пальто и шапками и где все теснились вокруг плохо освещенного стола.

Мы выбирали руководителей обновленной России. Мне казалось, что выбор часто слишком случаен, я все боялся слишком большого несоответствия между гигантскими задачами и выбираемыми людьми, которых я хорошо знал и которые казались мне неподготовленными еще для той или другой специальности.

Ленин досадливо отмахивался от меня и в то же время с улыбкой говорил:

— Пока, — там посмотрим — нужны ответственные люди на все посты; если окажутся негодными — сумеем переменить».

В 2 часа 30 минут ночи на съезде стали обсуждать состав правительства.

Каменев зачитал декрет:

«Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов постановил: образовать для управления страной, впредь до созыва Учредительного собрания, временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комиссаров.

Заведование отдельными отраслями государственной жизни поручается комиссиям, состав которых должен обеспечить проведение в жизнь провозглашенной съездом программы, в тесном единении с массовыми организациями рабочих, работниц, матросов, солдат, крестьян и служащих.

Правительственная власть принадлежит коллегии председателей этих комиссий, то есть Совету Народных Комиссаров.

Контроль над деятельностью народных комиссаров и право смещения принадлежит Всероссийскому съезду Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и его Центральному Исполнительному Комитету».

В состав ВЦИК вошел 101 человек, в том числе 62 большевика, 29 левых эсеров, 6 социал-демократов интернационалистов, 4 представителя других партий.

Само название Советского правительства «Совет Народных Комиссаров» принадлежит Троцкому. В автобиографическом романе «Моя жизнь» Л. Троцкий писал:

«Надо формировать правительство. Нас несколько членов Центрального Комитета. Летучие заседание в углу комнаты.

— Как назвать? — рассуждает вслух Ленин. — Только не министрами: гнусное, истрепанное название.

— Можно бы комиссарами, — предлагаю я, — но теперь слишком много комиссаров (так назывались чиновничьи должности в период деятельности Временного правительства). Может быть, «верховные» комиссары? Нет, «верховные» звучит плохо. Нельзя ли «народные»?

— Народные комиссары? Что ж, это, пожалуй, подойдет, — соглашается Ленин. — А правительство в целом?

— Совет, конечно, совет. Совет Народных Комиссаров, а?

— Совет Народных Комиссаров? — подхватывает Ленин. — Это превосходно: ужасно пахнет революцией!»

Второй Всероссийский съезд Советов закрепил своими решениями победу октябрьского переворота в Петербурге.

Входивший в состав уральской делегации большевиков А. Спундэ вспоминал:

«Обстановка на съезде была нервной: отражалась происходящая за его стенами историческая драма. Открывший съезд Дан держался внешне спокойно. Страшно волновался убежденный в своем антибольшевизме Мартов. Когда раздался первый холостой выстрел “Авроры”, возвестивший о начале захвата Зимнего дворца, он, сильно волнуясь, выступил с заявлением о том, что, если солдатские штыки направляются в грудь министров-социалистов, подлинные социалисты (он имел в виду эсеров и меньшевиков) не могут молчать в этих условиях.

На подавляющее большинство участников съезда апелляция Мартова не оказала почти никакого влияния. Даже среди самих меньшевиков и эсеров по этому вопросу не оказалось единства, а для нас это был решенный вопрос, ибо пропасть между нами и министрами-социалистами была уже непреодолимо велика. Но было внутренне тяжело видеть, что люди, бывшие еще недавно нашими товарищами в борьбе с царизмом, искренне считающие себя защитниками народа, уходят из блещущего огнями Смольного в темный, скупо освещенный город…».

В то время представители многих политических партий восприняли победу вооруженного восстания как случайную, а само восстание как «верхушечный переворот».

Лидеры правых эсеров, меньшевиков и бундовцев отказались войти в президиум. Они выступили с защитой незаконно арестованного Временного правительства, назвали вооруженное восстание под руководством большевиков «военным заговором». Группа, выразившая протест против действий большевиков, покинула съезд и направилась в Городскую думу, где совместно с кадетами приняла участие в создании центра «Комитет спасения Родины и революции».

1 января 1918 года, под вечер, Владимир Ленин вместе со своей сестрой Марией Ильиничной и швейцарским социалистом Платтеном выехали в автомобиле из Михайловского манежа. Там только что закончился митинг, посвященный проводам уходящей на фронт первой регулярной части социалистической армии.

Неожиданно раздался удар в кузов машины. За ним другой, третий. Платтен резким движением руки пригнул голову Ленина. Шофер рванул машину на полный ход. Пули вдогонку впивались в кузов, пронизывая его стенки. Автомобиль был пробит в четырех местах…

ВЧК провела расследование. 2 января члены всероссийской боевой дружины эсеров были арестованы.

Происходило все это накануне выборов в Учредительное собрание.

Учредительное собрание — парламентское учреждение. Еще при Временном правительстве началась подготовка к выборам в Учредительное собрание. Советское правительство пошло на созыв Учредительного собрания в установленный ранее срок. Совсем отказаться от созыва Учредительного собрания большевики не могли: идеей парламентаризма в России жило несколько поколений революционеров.

Выборы в Учредительное собрание проводились по спискам, составленным при Временном правительстве.

Итоги выборов в Учредительное собрание убеждали в том, что выборщики предпочли парламентскую республику, а не власть Советов. Итоги выборов противоречили планам большевиков.

На выборах большевики и эсеры потерпели сокрушительное поражение. Большевики в среднем взяли менее 25 процентов и лишь в Латвии — 72 процента. Власть в случае признания Учредительного собрания уплывала от них.

Троцкий в своих воспоминаниях о Ленине писал о том, как незадолго до созыва Учредительного собрания к ним зашел Марк Натансон, старейший член ЦК левых эсеров, и сказал:

— А ведь придется, пожалуй, разогнать Учредительное собрание силой…

— Браво, — воскликнул Ленин. — Что верно, то верно! А пойдут ли на это ваши?

— У нас некоторые колеблются, но я думаю, что в конце концов согласятся.

4(17) января, когда стали известны итоги выборов, фактически была предрешена расправа большевиков над самой идеей парламентаризма, был предрешен разгон Учредительного собрания.

5(18) января 1918 года состоялось первое заседание Учредительного собрания. В зале присутствовало много вооруженных матросов и «представителей трудящихся» на местах для публики.

Левый эсер С. Мстиславский говорил: «Мы собрались в этот день на заседание, как в театр, мы знали, что действия сегодня не будет, будет только зрелище».

Депутаты Учредительного собрания открывали заседание пением Интернационала (при почтительном молчании небольшой группы кадетов). Незадолго до созыва Учредительного собрания большевики выпустили декрет, которым партия кадетов объявлялась вне закона. Левый эсер Прошьян выступил с протестом во ВЦИКе: как можно арестовывать депутатов Учредительного собрания, пользующихся депутатской неприкосновенностью, и объявлять вне закона целую партию, не имея против нее реальных обвинений?

На первом заседании Учредительного собрания депутат В. Чернов говорил, что Россия выстрадала социализм, и призвал положить конец гражданской смуте, напомнив, что демократические свободы куплены кровью ряда поколений.

Достаточно было осторожного сомнения в правильности действий нового правительства (социализм «не есть скороспелое приближение к равенству в нищете»), чтобы спровоцировать реакцию слева. Возглавлявший делегацию большевиков Бухарин заявил: «Мы клянемся с этой трибуны вести гражданскую войну, а не примирение».

Штейнберг от лица левых эсеров предложил собранию «преклониться перед царственной волей народа» и сделать своей программой Декларацию, выработанную ВЦИК («Декларацию прав трудящихся и эксплуатируемого народа»).

Учредительное собрание тоже предполагало себя народным представительством, оно перед ВЦИК не «преклонилось» и решило выработать новую программу.

Видя, что навязать свою волю не удалось, большевики и левые эсеры ушли с заседания.

Учредительное собрание отказалось от обсуждения подготовленной Лёниным «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа». Это и решило его судьбу. Ведь «те», кто не с нами, те против нас».

19 января в пятом часу утра Анатолий Железняков, возглавлявший отряд матросов, объявил депутатам, принимавшим законы республики, что «караул устал» и депутатам пора разойтись.

Как говорится, надежда умирает последней… Даже когда прозвучали печально знамениты слова «караул устал», парламентарии продолжали верить, что избрание Учредительного собрания всем народом сделает его авторитет неприкосновенным, недосягаемым, неоспоримым.

Они не знали, что план ликвидации парламента уже вызрел и специально для разгона Учредительного собрания большевиками создан Чрезвычайный Военный Совет.

Таврический дворец, где 5 января должно было открыться Учредительное собрание, подступы к дворцу, район Смольного и другие важные позиции Питера совет (созданный для ликвидации) поручил охранять матросам. Сама формулировка «для охраны» должна была притупить бдительность парламентариев. Командовал агрессивно настроенными матросами народный комиссар по морским делам П. Е. Дыбенко.

Дыбенко вызвал Ховрина и Железнякова. Объяснил задачу, поставленную перед ними. Подойдя к карте Петрограда, висевшей на стене, он говорил:

— Вот какие пункты займут балтийцы: Таврический дворец — 100 человек; Николаевская академия — Литейная — Кирочная — 300 человек; Государственный банк — 450 человек. У Петропавловской крепости будет 4 гидроплана. Таврический дворец за вами. Тебе, Ховрин, поручается командовать отрядом по охране порядка на подступах к дворцу. А ты, Железняков, расставишь караулы…

— Но где взять столько людей? — спросил Ховрин.

Дыбенко вместо ответа протянул Ховрину текст телеграммы, посланной им на имя Центробалта. В ней говорилось:

«Срочно, не позже 4 января, прислать на двое или трое суток 1000 матросов для охраны и борьбы против контрреволюции в день 5 января. Отряд выслать с винтовками и патронами, — если нет, то оружие будет выдано на месте. Командующими отрядом назначаются товарищи Ховрин и Железняков».

— Я немедленно выезжаю в Гельсингфорс. А ты, Анатолий, двигай в Кронштадт, — сказал Ховрин.

Над Петроградом висело хмурое январское небо. День 5 января 1918 года зарождался в волнении. Быть или не быть российскому парламентаризму? Страна замерла в волнении. Россия готовилась сделать новый шаг навстречу цивилизации. Но большевики по-своему решили этот вопрос — «диктатура пролетариата» вместо парламента.

Пять лет спустя Дыбенко писал об этой ночи:

«…На главных улицах Петрограда заняли свои посты верные часовые Советской власти — отряды моряков. Им дан был строгий приказ: следить за порядком в городе… Начальники отрядов — все боевые, испытанные еще в июле и октябре товарищи… Железняков со своим отрядом торжественно выступает охранять Таврический дворец — само Учредительное собрание… Он искренне возмущался еще на 2-м съезде Балтфлота, что его имя предложили выставить кандидатом в Учредительное собрание. Теперь, гордо выступая с отрядом, он с лукавой улыбкой заявляет: «Почетное место займу». Да, он не ошибся. Он занял почетное место в истории».

Сын Маленкова в книге мемуаров, вышедшей уже в постперестроечный период, писал: «Однако нельзя забывать и того, что у людей, переживших шквал Октября, даже у той части русской интеллигенции, которая не приняла революцию 17-го года, ощущение исторического возмездия было, что называется, в крови. И этому тоже есть немало причин… Совсем кратко, по моему мнению, можно сказать, что главной социопсихологической причиной октябрьского переворота было страстное желание многих миллионов людей восстановить свое человеческое достоинство, опрокинуть и уничтожить тех, кто столетиями уничижал и предков их, и их самих. Ведь не случайно же самыми преданными бойцами за новый строй были беднейшие крестьяне, брошенные правящей кастой на фронты первой империалистической, часть радикально настроенной молодежи из местечек и представители некоторых малых наций, также постоянно чувствовавших высокомерный гнет феодальной империи. Общая ненависть к тем, кто унижал их, объединила этих людей, вовсе не питавших симпатий друг к другу…

Именно таким «преданным бойцом за новый строй» был матрос Железняков, разогнавший Учредительное собрание.

…Отряд выстроился у подъезда дворца. Железняков расставил посты, проверял оружие, указывал, где установить пулеметы, отдавал последние распоряжения.

Он знал, что делать, если Собрание не примет предлагаемую большевиками «Декларацию прав трудящихся и эксплуатируемого народа…».

К Таврическому дворцу, прорезая морозный воздух сиренами, ежеминутно подкатывали автомобили, подлетали с храпом стройные рысаки. Никто не знал, что замышляет «охрана».

К трем часам дня с высокими сводами круглый зал заседаний бывшей Государственной думы был переполнен.

Рассаживались по традиционному порядку: правые эсеры и кадеты заняли крайнее правое крыло, где раньше размещались октябристы. Представители национальных группировок и беспартийные разместились в центре. Большевики и левые эсеры — на крайнем левом крыле.

Хоры были до отказа забиты питерскими рабочими, матросами и солдатами. По воспоминаниям одной из участниц событий, публика на хорах была оснащена трещотками, и в функции ее входило одно — срывать выкриками и шумом проведение Учредительного собрания. Большевики учили, что все парламентарии — предатели, малограмотная публика верила. Пьяные матросы топали ногами, плохо одетые женщины истерически верещали.

Большевистская фракция поручила Я. М. Свердлову как председателю ВЦИК огласить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа». Этим должна была подчеркиваться зависимость Учредительного собрания от высшего органа народной власти — Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Но поднялся правый эсер Лордкипанидзе и, призывая к — порядку, начал говорить:

— Граждане! Предлагаю предоставить честь открытия заседания старейшему из собравшихся членов Учредительного собрания!

Быстро пробравшись между шумных рядов, на трибуну взошел седоволосый, с огромной бородой правый эсер Швецов.

Поднялся невообразимый шум. Правая сторона и центр зала аплодировали, а слева и с галереи раздались протестующие крики:

— Долой, самозванцы!

Тем, кто находился на галерее даже не приходило в голову, что самозванцы — это они сами.

Но вот, как черт из табакерки, появился на председательской трибуне Я. М. Свердлов, он отстранил Швецова и, когда в зале стих шум, объявил:

— Исполнительный Комитет Советов рабочих и крестьянских депутатов поручил мне открыть заседание Учредительного собрания. Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов выражает надежду на полное признание Учредительным собранием всех декретов и постановлений Совета Народных Комиссаров. Октябрьская революция зажгла пожар социалистической революции не только в России, но и во всех странах. Мы не сомневаемся, что искры нашего пожара разлетятся по всему миру, и недалек тот день, когда трудящиеся классы всех стран восстанут против своих эксплуататоров…

После короткой паузы еще громче продолжил свою речь:

— Мы не сомневаемся в том, что истинные представители трудящегося народа, заседающие в Учредительном собрании, должны помочь Советам покончить с классовыми привилегиями…

Раздался взрыв аплодисментов с левой стороны. В рядах остальных фракций царило молчание.

Свердлов продолжал:

— Центральный Исполнительный Комитет выражает надежду, что Учредительное собрание, поскольку оно правильно выражает интересы народа, присоединится к декларации, которую я буду иметь честь сейчас огласить.

Развернув перед собой декларацию, оратор начал читать ее по пунктам…

Закончив чтение, Свердлов объявил Учредительное собрание открытым и предложил избрать председателя.

Но номер не прошел. Блок правых эсеров и других партий получил большинство голосов.

Председателем был избран лидер правых эсеров Чернов. Началось конструирование президиума.

Дыбенко, избранный, как и Ленин, делегатом Учредительного собрания от моряков Кронштадта, послал Чернову записку с предложением избрать Керенского и Корнилова секретарями президиума. Чернов, не поняв насмешки балтийца, развел руками и несколько удивленно заявил: «Ведь Корнилова и Керенского здесь нет».

Когда закончились выборы президиума, Чернов выступил с речью, содержащей факты нанесения большевиками ущерба демократии. В заключение своего выступления он предложил почтить вставанием память тех, «кто пал в борьбе за Учредительное собрание».

В. И. Ленин был вне себя, его амбиции страдали, а планы срывались, он так передал свои впечатления об Учредительном собрании:

«После живой, настоящей, советской работы, среди рабочих и крестьян, которые заняты делом, рубкой леса и корчеванием пней помещичьей и капиталистической эксплуатации, — вдруг пришлось перенестись в «чужой мир», к каким-то пришельцам с того света, из лагеря буржуазии и ее вольных и невольных, сознательных и бессознательных поборников, прихлебателей, слуг и защитников…

Это ужасно! Из среды живых людей попасть в общество трупов, дышать трупным запахом, слушать тех же самых мумий «социального», луиблановского фразерства, Чернова и Церетели, это нечто нестерпимое». (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 35, стр. 229.)

…Заседание продолжалось.

Большинство Учредительного собрания отвергло предложение утвердить декреты Совнаркома. Большевики покинули Учредительное собрание.

Прилегающие к Таврическому дворцу улицы огласились громкими криками. Приближалась демонстрация из эсеровских дружинников, студентов, чиновников — членов партий кадетов, эсеров и меньшевиков. Они быстро заполнили Литейный проспект. Над пестрыми рядами колыхались зелено-розовые, желтые и белые знамена, плакаты с лозунгами в поддержку Учредительного собрания.

Железняков окинул взглядом демонстрантов. Это был взгляд зомби. Восприятие действительности у матроса было искажено. Он видел перед собой не людей, ликующих по поводу победы парламентаризма, совсем другая картина создавалась в его воспаленном мозгу. «Враги революции! — думал матрос. Они были и его личными врагами! — Эх, если бы можно было скомандовать дать залп, смести с лица земли эту шваль. Но… нельзя! Приказано не допускать кровопролития.» Железняков быстро взобрался на высокую каменную тумбу.

— Внимание! — Его голос утонул в криках толпы. Железняков повысил голос: — Внимание!.. Тише!..

Демонстранты постепенно стали умолкать. Выждав немного, Железняков внушительно объявил:

— Прошу не задерживаться и немедленно очистить улицу!

В ответ на это раздались возгласы:

— Не уйдем! Мы приветствуем избранников народа!

— Долой большевиков!

— Да здравствует Чернов!

Громче прежнего, тоном, не терпящим возражений, Железняков категорично потребовал:

— Разойдись!

Толпа надвигалась на него еще более угрожающе. Раздались новые выкрики:

— Разбойники!

— Насильники!

Железняков обратился к стоявшему рядом с тумбой Ховрину:

— Ну что ж, придется… — Железняков не договорил, так как Ховрин понял его мысль и скомандовал матросам, стоящим за решеткой, окружающей Таврический дворец:

— В ружье, товарищи, за мной!

Демонстранты бросились врассыпную. Но через несколько минут мостовая снова заполнилась толпой.

Матросы рассыпались вдоль ограды, приготовившись к отпору.

— Предупреди их еще раз, — сказал Ховрин Анатолию.

Железняков снова поднялся на высокую тумбу:

— Господа! Последний раз требую: разойдись!

Убедившись, что уговорами здесь не возьмешь, Ховрин, заранее предупредивший бойцов, громко скомандовал:

— По врагам революции… пли!

Грянул залп.

Улица загудела. Демонстранты бросились бежать в разные стороны.

На совещании большевистской фракции Ленин сообщил о решении Центрального Комитета. Все большевики-депутаты должны отказаться принимать участие в работе Учредительного собрания и уйти из зала на хоры.

— Правильно, Владимир Ильич! — одобрили члены фракции.

…Была уже поздняя ночь.

Заседание Учредительного собрания возобновилось речью меньшевика Скобелева, бывшего министра труда, который вместе с другими членами Временного правительства был арестован, а затем освобожден Советским правительством.

За ним выступил эсер Тимофеев.

Представитель фракции большевиков взял слово для очередного заявления. Поднявшись на трибуну, он огласил написанную Лениным декларацию фракции РСДРП (большевиков):

«Не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания». (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 35, стр. 228.)

Покинули зал и левые эсеры. Они долго колебались, прежде чем приняли это решение.

Среди пьяных матросов все больше и больше росло озлобление против депутатов, «порочивших завоевания молодой Советской республики». Следует отметить, что озлобление это умело подогревалось.

Дыбенко отдал приказ караулу закрыть заседание Учредительного собрания.

О настроении матросов сообщили Ленину. Он прислал в ночь с 5 на 6 января предписание:

«Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов.

Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)». (В. И. Ленин. Поля. собр. соч., т. 50, стр. 26.)

Твердо помня это указание Владимира Ильича, Железняков обходил помещения Таврического дворца, поднимался на хоры, заглядывал за кулисы, проверял посты. Напряженнее становилась обстановка.

Шел третий час ночи. С очередного объезда города вернулся оживленный, довольный разгоном демонстрации Дыбенко.

— Сейчас заседает Совнарком, как раз решается вопрос о роспуске учредилки. Как только народные комиссары уйдут из дворца, разгоняй всю контру! — скомандовал он Железнякову.

Железняков снова обошел посты и поднялся на хоры. Прислонившись к одной из колонн, он смотрел вниз. Ему вспомнилось, как после разгрома рабочего клуба на даче Дурново Чернов заявил в печати: «Солдаты хотели только восстановить порядок».

«Что ж, надо и здесь “только восстановить порядок”», — мысленно решил он.

Было 4 часа 20 минут утра. Железняков обошел посты, еще раз напомнил матросам директиву Ленина, и вошел в огромный, ярко освещенный зал дворца, прошел мимо рядов, поднялся на трибуну. Он подошел к Чернову, положил ему на плечо руку и громко сказал:

— Прошу прекратить заседание! Караул устал и хочет спать…

Придя в себя после минутной растерянности, охватившей его при словах Железнякова, Чернов закричал:

— Да как вы смеете! Кто вам дал на это право?! Железняков сказал:

— Повторяю: караул устал!

Из рядов меньшевиков кто-то крикнул:

— Нам не нужен караул!

Чернов что-то начал торопливо говорить секретарю Учредительного собрания Вишнякову.

В зале поднялся шум.

Чернов, обращаясь к Железнякову:

— Все члены Учредительного собрания также очень устали, но никакая усталость не может прервать оглашения того земельного закона, которого ждет Россия…

Железняков не отступал:

— Повторяю еще раз: караул устал и хочет спать. Прошу подчиниться законной власти! Немедленно очистить зал!

Своды дворца наполнились криком. Сотни людей стучали ногами, грохотали деревянными пюпитрами, крича:

— Насильники!

— Бандиты!

Стрелки часов показывали ровно 4 часа 40 минут утра.

Обращаясь к бушующему залу, Чернов испуганно прокричал:

— Объявляю перерыв до 5 часов вечера!

Покидая председательскую трибуну, он сказал:

— Подчиняюсь вооруженной силе! Протестую, но подчиняюсь насилию!

Через несколько минут Таврический дворец был пуст. Железняков проверил караулы и закрыл все двери.

Декретом ВЦИК от 6(19) января 1918 года Учредительное собрание было распущено.

Большевики использовали силовые методы при разгоне Учредительного собрания. Мирная демонстрация, осуждавшая роспуск Учредительного собрания, была расстреляна. Жертвы расстрела были похоронены рядом с жертвами «кровавого воскресенья» 1905 года.

С парламентаризмом в России было покончено.

Открывшийся через несколько дней 10(23) января 1918 года Третий Всероссийский съезд Советов прошел без проблем для большевиков и левых эсеров: утвердил «Декларацию прав трудящихся и эксплуатируемого народа» и левоэсеровский закон о земле.

Третий съезд заслушал и одобрил доклад Ленина о деятельности Советского правительства и доклад председателя ВЦИК Я. Свердлова.

И. Сталин выступил с докладом о национальногосударственном строительстве и принципах федеративного устройства Республики Советов. Съезд принял резолюцию о федеральных учреждениях Российской Республики.

Закрывая съезд, В. Ленин говорил: «Этот съезд, закрепивший организацию новой государственной власти, созданной Октябрьской революцией, наметил вехи грядущего социалистического строительства для всего мира, для трудящихся всех стран…

Теперь мы, на расчищенном от исторического хлама пути, будем строить мощное, светлое здание социалистического общества, создавать новый, невиданный в истории, тип государственной власти, волей революции призванной очистить землю от всякой эксплуатации, насилия и рабства».

Через несколько лет бывший левоэсеровский нарком юстиции И. Штейнберг писал: «Мы не поняли тогда, что речь идет о самом принципе, о самой душе революции».

Уступки, которые идея демократии по частям делала идее диктатуры — «во имя революции», — привели к тому, что к лету 1918 года возглавлявшая революцию партия уже не была связана ничем — ни законами, ни «демократическими предрассудками».