Тайны кремлевской охраны

ШТУРМЫ ЦИТАДЕЛИ ВЛАСТИ

Как и всякая крепость, Кремль отнюдь не является неприступным. В самом простом случае доступность выглядит так: при большом желании можно перемахнуть через кремлевскую стену. Другой вариант более сложный — можно попытаться прорваться на кремлевский Олимп, дабы убедиться, что и там не боги.

В 1382 году хан Тохтамыш, напав на Москву, обманом проник в Кремль и разорил его, но крепость быстро отстроилась.

В оставленный армией Кремль в 1812 году вошел Наполеон. Отступая, он взорвал часть Арсенала между Никольской и Угловой Арсенальной башней. Остальная часть здания сгорела.

В октябрьские дни 1917 года Кремль был сначала взят большевиками, потом его брали юнкера. После удавшегося штурма горстка оказавших ожесточенное сопротивление большевиков была расстреляна. Но этому расстрелу предшествовал целый ряд событий.

Утром 25 октября (7 ноября), во время заседания Московского комитета большевиков, стало известно о вооруженном восстании в Петрограде.

Московский комитет образовал партийный боевой комитет, в который вошли следующие лица: М. Ф. Владимирский, В. Н. Подбельский, О. А. Пятницкий, Е. М. Ярославский.

Партийный боевой комитет призвал к борьбе за установление власти Советов. Комитет был создан уже после того, как в городе начались стихийные выступления, разгорелась борьба за власть. Только в ночь на 26 октября московский ВРК разослал приказ всем воинским частям, который воспрещал воинским частям исполнять приказы, не исходящие от ВРК.

Московская партийная организация большевиков имела свои отличительные особенности.

Стивен Коэн писал про Москву: «Постоянно игнорируемый историей революции, которая ориентируется на Петроград, этот город принес партии некоторые из ее самых ранних и наиболее важных успехов. Первоначально, однако, в среде московских большевиков, как и в большинстве партийных организаций, произошел глубокий раскол между защитниками умеренности и сторонниками радикализма.

Правые большевики обладали особым влиянием в степенной, древней столице, находившейся в сердце крестьянской России, и это укрепляло их осторожные воззрения. «Здесь, в самом центре буржуазной Москвы, — размышлял один из них, — мы действительно кажемся себе пигмеями, задумавшими своротить гору.»

Правые силы концентрировались в городской партийной организации, Московском комитете, чье руководство включало многих защитников умеренности, в том числе Ногина и Рыкова.

Однако на другом крыле партийцев-москвичей была сильная и влиятельная группа воинствующих молодых большевиков, обосновавшихся в Московском областном бюро, ответственном за все партийные организации в тринадцати центральных провинциях вокруг Москвы, где жили 37 процентов населения страны, а к октябрю сосредоточилось 20 процентов общего количества членов партии.

Деятельность большевиков в Москве в 1917 году разворачивалась в борьбе за преобладающие позиции между склонявшимся к осторожности Московским комитетом и радикальным, настроенным на восстание бюро.

Два обстоятельства усиливали соперничество.

Во-первых, бюро формально имело власть над Московским комитетом, который считался просто «одной из областных организаций», — ситуация обидная и оспариваемая более старым и почтенным городским комитетом.

Во-вторых, отношения между ними регулярно обострялись конфликтом поколений.

Штаб бюро находился в Москве, его главными руководителями были Бухарин, Осинский, Смирнов, Ломов, Яковлева, Кизельштейн и Стуков. Исключая Яковлеву, которой исполнилось 33 года, остальным не было тридцати, то есть это поколение было на десять — двадцать лет моложе руководителей Московского комитета (потом в комитет вошло несколько молодых руководителей).

Хотя большинство Московского комитета в конечном итоге поддержало восстание, его реакция на радикальный курс, провозглашенный Лениным и левыми, была замедленной и нерешительной во всех отношениях.

Большинство его старших по возрасту членов полагали, как утверждал один из них, что «нет ни сил, ни объективных условий для этого».

Руководителей бюро, постоянно подталкивавших старших партийцев из городского комитета, очень волновало во время Октября и то, что «миролюбивые» взгляды и «значительные колебания» в МК могут стать роковыми в «решающий момент». Поэтому, несмотря на решительную поддержку со стороны некоторых старых московских большевиков, молодые москвичи склонны были рассматривать окончательную победу революции в Москве как свое личное достижение, проявление большой силы своего поколения. Как позднее выразился Осинский, они вели борьбу за власть «при значительном сопротивлении большей части старшего поколения московских работников». В руках левых оказались московские партийные издания, что дало возможность формировать взгляды и политику большевиков в течение критических месяцев правления Керенского».

Вооруженное восстание в Москве началось 25 октября (7 ноября). Пробольшевистски настроенные солдаты заняли почту и телеграф.

25 октября на заседании Городской думы был создан Комитет общественной безопасности, который должен был противостоять большевикам.

ВРК приказал 26 октября всем районным большевистским организациям создать революционные комитеты на местах, а также выдать людям оружие и занять наиболее важные пункты в городе. В Замоскворечье, Сокольниках, Хамовниках, на Пресне и в других районах Москвы были созданы революционные комитеты.

Охрана Московского Совета, ВРК и Московского комитета партии большевиков была возложена на «двинцев» — солдат-фронтовиков (860) человек, арестованных в Двинске за антивоенное выступление и затем переведенных в Бутырскую тюрьму в Москве. 593 освобожденных по настоянию большевиков человек были готовы к участию в вооруженном восстании.

К утру 26 октября отряды революционно настроенных солдат заняли ряд государственных учреждений и редакций газет. В Кремле находился восставший большевистский 56 полк.

Командующий Московским военным округом полковник Рябцев, в задачи которого входило подавление восстания, не имел достаточно сил для противодействия. Рябцев надеялся выиграть время, пока подойдут вызванные им с фронта войска, с этой целью он предложил ВРК открыть переговоры.

Полковник Рябцев обещал не препятствовать вооружению рабочих и отвести юнкеров от Кремля.

27 октября (9 ноября) было получено известие о наступлении Керенского — Краснова на Петроград.

Рябцев объявил Москву на осадном положении, потребовал ликвидации ВРК, вывода солдат 56 полка из Кремля, возвращения оружия в арсенал. Штаб Московского военного округа опирался на офицерство гарнизона, на школы прапорщиков, кадетские корпуса, Алексеевское и Александровское военные училища.

В 22 часа 27 октября на Красной площади произошел бой между «двинцами», которые двигались из Замоскворечья к Московскому Совету, и юнкерами. Отряд «двинцев» понес серьезные потери, но все же пробился к зданию Московского Совета.

28 октября юнкера захватили Кремль.

ВРК отверг ультиматум Рябцева и призвал массы к решительным действиям.

28 октября в Москве началась всеобщая забастовка. Рабочие вооружались в штабах Красной гвардии. 40 тысяч винтовок было взято в вагонах, стоявших на запасных путях Казанской железной дороги. ВРК железнодорожников установили контроль над вокзалами и тем самым предотвратили возможность прибытия войск, направленных Ставкой в распоряжение Рябцева.

29 октября пробольшевистские отряды рабочих и солдат овладели вновь почтой и телеграфом, взяли штурмом здание Градоначальства на Тверском бульваре.

Бои шли на Сухаревской площади, на Остоженке и Пречистенке, на Садовой, у Никитских ворот. Осаду Алексеевского военного училища вели рабочие Басманного, Рогожского и Благуше-Лефортовского районов.

Решающее сражение в Москве разгорелось 1 и 2 (14 и 15) ноября 1917 года. Большевистские отряды пробивались к Кремлю.

2 ноября было завершено окружение Кремля.

В 17 часов 2 ноября защитники Кремля сдались. По условиям капитуляции Комитет общественной безопасности прекращал свое существование, юнкера разоружались.

В ночь на 3 (16 ноября) большевики заняли Кремль. Вооруженное восстание в Москве оказалось кровавым.

Участник событий Стуков вспоминал, какие чувства испытывали они с Бухариным, когда приехали в Петроград доложить о своей победе: «Когда я начал говорить о количестве жертв, у меня в горле что-то поперхнулось, и я остановился. Смотрю, Николай Иванович бросается к какому-то бородатому рабочему на грудь, и они начинают всхлипывать, несколько человек начинают плакать».

В возможности штурма цитадели власти первому коменданту советского Кремля пришлось убедиться очень быстро. «С пропусками дело понемного налаживалось, — вспоминал Павел Мальков. — Однако весь пропускной режим был бы ни к чему, если бы можно было проникнуть в Кремль, минуя охрану. Вновь и вновь обходил я Кремль, лазил по кремлевским стенам, присматриваясь и изучая, как лучше расставить посты, чтобы исключить такую возможность. Оказалось, что если со стороны Красной площади, Москвы-реки и Александровского сада стены были достаточно высоки, то возле Спасской и Никольской башен они возвышались всего на несколько метров, и влезть там на стену не представляло большого труда, в особенности если бы со стены кто-нибудь помог. Насколько это практически было несложно, я убедился самым неожиданным образом.

Однажды под вечер, обходя кремлевскую стену невдалеке от Спасской башни, ближе к Москве-реке, я внезапно натолкнулся на группу кремлевских мальчишек лет десяти — двенадцати. Спокойно и деловито они спустили со стены толстую веревку и, сосредоточенно сопя, пытались втащить наверх здоровенного парня. Дело двигалось довольно успешно, и парень болтался уже метрах в двух — трех над землей, еще минута — и он будет на стене. Завидев меня, ребята кинулись врассыпную, бросив впопыхах веревку. Парень рухнул вниз. Быстро вскочив на ноги, он грязно выругался, погрозил мне кулаком и пустился наутек. Догнать его не было никакой возможности. Однако выяснить, кто это пытался прорваться в Кремль, зачем, следовало.

На другое утро я вызвал в комендатуру “нарушителей” пропускного режима, принялся их расспрашивать со всей строгостью. Только зря! Ничего толком сказать они не могли. Для мальчишек это была просто игра. Парня они встретили днем в Александровском саду. Когда он, быстро завоевав их расположение, заявил, что им “слабо” втащить его в Кремль на веревке, мальчишки готовы были расшибиться в лепешку, чтобы доказать, что “не слабо”. Интерес к занятному приключению только увеличился, когда парень потребовал, чтобы они побожились, что ничего не скажут взрослым, так как иначе помешают. Что за парень, кто он таков, никто из ребят, конечно, не знал.

Если подобную штуку могли устроить мальчишки, то нечего и говорить, насколько проще это было взрослым. Среди многочисленного и разношерстного населения Кремля 1918 года вполне могли оказаться охотники помочь кому-либо нелегально пробраться в Кремль. Чтобы предотвратить подобные случаи, пришлось усилить подвижные посты по всей кремлевской стене, а вблизи Спасских и Никольских ворот установить на стене постоянных часовых.»

Самым неожиданным и самым везучим среди современных покорителей кремлевски стен оказался Владимир Сучкин. Он просто полез наверх, и все. Восемнадцать метров по отвесной стене там, где не было сигнализации. Четыре зубца в той части считались самыми высокими, потому и не были подключены. Сучкин на самые высокие и полез. Покорителю кремлевских вершин дали спокойно спуститься, но за метр до земли он попал в «объятия» караульных Президентского полка.

Оказалось, что Владимир Сучкин состоит на учете в психоневрологическом диспансере и давно имеет манию покорять высотные объекты и, если удается, любит порыться в бумажках на служебных столах, играя в шпиона. Этому жилистому, цепкому, как кошка, с феноменальной координацией движений, психу быть бы чемпионом по альпинизму и покорять другие вершины, если бы с головой все было нормально.

Как бы там ни было, а Кремль — цитадель власти. Не неприступная, но цитадель… А власть в России — пирамида, на верхушке которой один.

Демократия погибает, когда дух равенства исчезает, или, напротив, перерождается в дух крайнего равенства, и всякий хочет быть равным тому, кого выбрали во властители.

Между тем, как свидетельствует исторический опыт, каждый, имеющий власть, склонен ею злоупотреблять, пока не встретит препятствий.

Чтобы нельзя было злоупотреблять властью, надо, чтобы власть останавливала власть.

Политическая свобода гражданина — уверенность и спокойствие духа, вытекающие из убеждения каждого в своей безопасности. Чтобы иметь такую свободу, надо, чтобы власть не допускала страха одного гражданина перед другим и чтобы все одинаково боялись только закона. Это может быть достигнуто только при условии разделения трех властей: законодательной, исполнительной и судебной, потому что только тогда одна власть будет сдерживать другую в пределах закона и таким образом не допускает злоупотребления властью.

Хотя все государства имели общую цель — самосохранение, но у каждого из них была и своя особая цель. Так, увеличением владений было целью Рима, война — Спарты, независимость каждого отдельного гражданина — США и т. д.

А что же в России? Как я уже говорила, в России власть — пирамида с одной верхушкой. Поэтому не заканчивается борьба между различными ветвями власти.

В 1991 году в СССР произошел один из крупнейших политических переворотов. Старая, одряхлевшая, но пытающаяся молодиться коммунистическая элита была сметена новой, молодой. Теперь нет смысла рассуждать, чем же был августовский путч 1991 года — заговором или инсценировкой. В любом случае в выигрыше оказался не Михаил Горбачев. Осторожность стоила ему должности президента. Охрана президента тоже проявила осторожность. Эта осторожность стоила должности начальнику охраны М. Горбачева Владимиру Медведеву, который, подчинясь приказу участника ГКЧП Плеханова, вылетел в Москву, оставив Горбачева на Форосе. Сам Владимир Медведев в своих воспоминаниях объяснял это так: «Я работник КГБ. Генерал КГБ. Там, в КГБ, я получал зарплату, много лет назад там, в КГБ, я давал присягу и этой могущественной организации был всецело подчинен. Более того, именно Плеханов ввел меня в кабинет Горбачева, и он же своей властью отстранил меня от работы. Разговоры, чтобы вывести охрану Президента СССР из-под крыши КГБ, велись давно. Александр Николаевич Яковлев убеждал в этом Горбачева. Мы, охрана, были «за». Плеханов — против.

— Президента станет охранять только его личная охрана, — говорил он Горбачеву, — а так этим занимается весь КГБ.

…Много я размышлял потом. А если бы Горбачева действительно приехали арестовывать? Силой? Мы не дали бы. Завязалась бы борьба. Но если бы Крючков или его заместитель или тот же Варенников предъявили бы ордер — мы подчинились бы. Подчинение воинской дисциплине — мой долг, этому я присягал. Если суждено было случиться тому, что случилось, хорошо, что все произошло именно так. Без замыслов ареста, угроз, насилия, шантажа. То есть в данном случае подчинение дисциплине не разошлось с нравственным пониманием долга».

В дни путча многие получали приказы, но исполнялись приказы по-разному. По словам генерала Лебедя, когда «последовало возвращение непонятно — то ли арестованного, то ли серьезно болевшего президента СССР, ну, а для нас, грешных, наступил период великих разбирательств. Я побывал на заседаниях трех парламентских комиссий, со мной беседовала масса следователей. Были среди них здравомыслящие люди, были кипящие нетерпимостью дураки, которых зациклило на одном: «Как это вы взялись выполнять преступные приказы?». Таким я отвечал: «Приказы в порядочной армии не обсуждаются, их надлежит выполнять, согласно уставу, точно, беспрекословно и в срок. По приказу я ввел дивизию в Москву, по приказу вывел». Генерал Лебедь был в числе тех, кто получил приказ.

19 августа министр обороны СССР Д. Т. Язов связался с командующим войсками Московского военного округа генерал-полковником Н. В. Калининым. Отдал распоряжение ввести в Москву Таманскую мотострелковую и Кантемировскую танковую дивизии.

Поднятые по тревоге дивизии рванулись по направлению к Москве.

Командующему ВДВ генерал-лейтенанту П. С. Грачеву позвонил заместитель министра обороны генерал-полковник В. А. Ачалов и, ссылаясь на указание Д. Т. Язова, приказал выдвигать в столицу Тульскую воздушно-десантную дивизию.

Таким образом, войска покинули места постоянной дислокации и двинулись к Москве еще до того, как мир услышал о ГКЧП.

К 6 часам утра дислоцированные в Москве воинские подразделения были направлены к Останкинскому телецентру для обеспечения его работы в том режиме, который был приемлем для ГКЧП. Под охрану брались также правительственные здания, станции радиовещания, междугородной и международной связи, ТАСС, другие объекты. В Москву для подкрепления политических акций военной силой было введено в общей сложности около 4600 человек личного состава, более 300 танков, около 270 БМП, 150 БТР и 430 автомобилей.

Рано утром командующему воздушно-десантными войсками генералу П. С. Грачеву позвонил Б. Н. Ельцин. Спросил, что происходит? Версию ГКЧП о болезни президента СССР отверг. Спросил: «Выделишь своих людей на охрану?». Грачев ответил согласием, после чего доложил министру обороны. Маршал несколько минут поразмыслил и отдал распоряжение направить к Белому дому батальон десантников во главе с заместителем Грачева генерал-майором А. Лебедем.

Так на российской политической сцене появился Александр Лебедь. Следует отметить, что никогда еще Россию не спасали юристы. Спасение Отечества всегда было делом «человека с ружьем».

В политическом поведении Лебедя преобладает установка на силу ружья, а не на почтительное отношение к закону.

Генерал Лебедь — тот человек, который понял, что в высших эшелонах власти нет ничего сакрального, что там действуют люди, которые по своему развитию совсем не далеко ушли от уровня населения самого дальнего военного гарнизона.

Во время путча к генералу Александру Лебедю обратилась делегация из пяти человек. Были там В. М. Портнов', А. В. Коржаков и В. И. Рыков. Портнов сказал, что генерала Лебедя ожидает Борис Николаевич Ельцин. «Я прихватил с собой подполковника Бастанова, и мы пошли, — вспоминал генерал Лебедь. — Все подступы к зданию уже были перекрыты. Многочисленные баррикады ощетинились арматурой, трубами, досками. Народу еще поприбавилось. На глаз было тысяч 70–90. Нас провели между баррикадами по каким-то им одним известным тропам (пришлось идти друг за другом по одному). Мы добрались до 24-го подъезда, поднялись на 4-й этаж и проследовали в кабинет государственного советника Ю. В. Скокова. Встретил нас сам Юрий Владимирович. Началось взаимное прощупывание. Для начала я попросил рассказать, что же все-таки происходит. И тут впервые услышал о ГКЧП! И еще о том, что то ли тяжело болен, то ли арестован Горбачев и принято решение президентом РСФСР и Верховным Советом оказать жесткое сопротивление антиконституционному перевороту. Узнав состав ГКЧП, я был поражен. Какой захват власти могли осуществить эти люди?! Они и так были воплощением власти: вице-президент, премьер-министр, министры обороны, безопасности, внутренних дел! Но я промолчал.

После объяснения Юрий Владимирович предложил мне чаю, а сам отлучился. Вернувшись, сказал, что меня ждет президент. Мы прошли по коридорам, куда-то поднялись, куда-то спустились и оказались в приемной. В кабинет нас провели без промедления. Президент был в рубашке, на спинке стула висел белый «дипломатический» бронежилет. Он поздоровался с нами за руку и предложил присесть. Кроме нас в кабинет вошли Скоков, Портнов и Коржаков. Ельцин спросил:

— С какой задачей вы прибыли?

— Силами парашютно-десантного батальона организовать охрану и оборону здания Верховного Совета.

— По чьему приказу?

— Командующего ВДВ генерал-лейтенанта Грачева.

— От кого охранять и оборонять?

Поскольку мне самому этот вопрос был неясен, я объяснил уклончиво:

— От кого охраняет пост часовой? От любого лица или группы лиц, посягнувшего или посягнувших на целостность поста и личность часового.

Президент таким ответом удовлетворился. Выразил озабоченность судьбой Горбачева. Потом начал меня расспрашивать, как относятся к перевороту Вооруженные Силы. Я ответил, что — никак, поскольку просто о нем не знают. Ельцин ничего не сказал, хотя его это заметно удивило и даже покоробило. Но в конце концов он заявил, что верит мне и Грачеву, не видит оснований препятствовать передислокации батальона и велел пропустить его под стены здания. Я объяснил, что провести батальон практически невозможно. Я уже имел сомнительное удовольствие пререкаться с возбужденной, настроенной на волну самопожертвования толпой. Истерия достигла наивысшей точки, хватит и малейшей искры, чтобы грохнул взрыв невиданной силы. Любой негодяй может дать из машины экономную автоматную очередь со стороны толпы по батальону или со стороны батальона по толпе. И тогда — все! Обвальная ситуация. Уже ничего никому не объяснишь и не докажешь. Горы трупов, я такое уже видел. Есть только один выход: собрать руководителей защитников баррикад, представить им меня и вместе проложить маршрут следования, проделывая для этого проходы в баррикадах. Батальон надо провести под стены как можно скорее. Боевые машины, стоящие в непосредственной близости от здания, не могут нанести ему ущерба, и, таким образом, вероятность провокации будет сведена к нулю.

Борис Николаевич с моими доводами согласился и распорядился собрать руководителей. А мы вернулись в кабинет Скокова. Юрий Владимирович сам позвонил Грачеву, сказал, что я нахожусь у него, встречался с президентом, и объяснил, какое принято решение. Не знаю, что Грачев ему ответил, но, видимо, что-то утвердительное.

Через час доложили, что люди собраны и ждут. Мы прошли в небольшой конференц-зал, где за длинным столом сидело человек сорок. Все — с повязками на лбах и рукавах. Видимо, это были отличительные знаки командиров. Я сел на стоящий у стены стул. Через несколько минут вошел президент. Поздоровался, поблагодарил всех за мужество и объявил, что на сторону восставшего народа переходит парашютно-десантный батальон под командованием генерала Лебедя. Представил меня, рассказал, что надо делать, и предложил немедленно приступить к работе. Я потребовал себе парочку авторитетных руководителей, чтобы они объяснялись с толпой по ходу следования колонны. Остальные пусть расходятся по своим участкам и руководят людьми на местах. Я же тем временем пойду к батальону и отдам распоряжения на построение его в колонну. Борис Николаевич согласился. Потом немного подумал и сказал Коржакову: «Как это так, в такой обстановке генерал ходил по площади один? Вы распорядитесь…». Александр Васильевич распорядился, и ко мне приставили двух телохранителей. Хлопцы по 180–182 см ростом, круто накачанные, даже под пиджаками заметно. Один — русский, другой — то ли китаец, то ли кореец. Русский страховал меня со спины, а «китаец» — с фасада и страшно мне надоел, так как вился буквально в 15–20 сантиметрах от моего носа.

С точки зрения военного человека, творилось что-то невообразимое, дикое, противоестественное. И у истоков этой дикости стояли самые высокие военачальники.

21 августа наступила развязка спектакля. Все жалкие попытки со стороны совершенно не готовых к крутому развороту событий государственных мужей овладеть ситуацией рухнули. Днем с речью выступил президент России Б. Н. Ельцин. В речи были и такие слова: «Выражаю сердечную признательность генерал-майору Лебедю, который вместе со своими подчиненными не дал путчистам захватить политический центр новой России».

Генерал Лебедь все же попал на Кремлевский Олимп — стал секретарем Совета безопасности. Не были забыты все-таки основные функции — охраны, исполненные во время путча. Но дальше все развивалось по накатанному сценарию. Министр Куликов заявил, что секретарь Совета безопасности готовится к силовому, военному захвату президентской власти и именно для этого предлагал создать «Российский легион» и именно для этого выписал из Чечни 1500 боевиков.

А дальше все пошло по уже хоженым тропам. Отставка Лебедя почти точь-в-точь повторяет сюжет отставки Коржакова.

И тем не менее в мае 1998 года генерал Лебедь побеждает на губернаторских выборах в Красноярске.

Политические взлеты и падения высших военных чинов в российской истории — не новость и не случайное явление. Это, скорее, закономерность, ставшая политической традицией. Здесь действует правило — чем выше взлет, чем заметнее авторитет и влияние, тем ближе государева опала и политические задворки. Лучшее, на что можно рассчитывать в таких случаях, — «скамейка запасных игроков», или престижное место в лагере оппозиции, либо статус знаменитого пенсионера, от которого все ждут сенсационных мемуаров. Худшее — скамья подсудимых.

Пять — шесть десятилетий назад амплитуда политических качелей, взлеты и падения, высокая слава и низменный позор были уделом советских маршалов. Теперь маршалов нет, и их место заняли генералы. Руцкой, Якубовский, Стерлигов, Калугин, Варенников, Макашев, Лебедь, Рохлин и т. п. И конечно, сколь длинным или коротким ни был бы этот список, в нем не обойти фигуры генерала Коржакова — главного телохранителя президента Бориса Ельцина.

Если сравнивать государство с человеком, то правитель соответствует не голове (хотя говорят — глава государства), как это принято думать, а душе. В ночь на 4 октября 1993 года Кремль призывал штурмовать Руслан Хасбулатов. Политологи и историки еще найдут (и не одну) оценку роли генерала Коржакова в расстреле Белого дома.

Из книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката» следует, что ее автор сам отдавал приказы, организовывал танкистов и руководил арестами: «Борис Николаевич опять уснул в задней комнате, а я вновь сел «управлять страной». Обстановка более или менее стабилизировалась. Особенно около мэрии на Тверской. К взводу кремлевских солдат присоединились добровольные защитники».

Кроме того, Александр Коржаков привел резервиста-диверсанта Захарова, который и предложил танковую атаку: «По профессии Захаров — диверсант. Когда его отправили на пенсию, он пришел ко мне и попросился на работу. Я взял, решив, что такие люди тоже могут пригодиться. А после октябрьских событий назначил его руководителем Центра спецназначения. Центр этот мы создали для того, чтобы больше не возникало кризисных ситуаций, в которых мы чувствовали себя беспомощными. 93-й год многому научил, из этих событий все извлекли суровый урок».

Не все цитаты требуют комментариев. «…Сдав мятежников с рук на руки, мы с Барсуковым прямо из Лефортово приехали в Кремль, на доклад. Президента не застали в кабинете, он был в банкетном зале. С удивлением я заметил, что торжество в честь победы началось задолго до победы и уже подходит к концу. Мы с Мишей умылись: вода была черная от копоти, ружейного масла и пыли. Вошли в зал со служебного входа, но нас тут же заметили.

<…> Нам налили до краев по большому фужеру водки. Легко залпом выпив, мы присоединились к общему веселью, но в душу закралась обида. Я посмотрел на сияющего Грачева с рюмкой в руке и вспомнил, как он просил письменного приказа. Посмотрел на пьяненького Филатова, который две неделю назад бился в истерике в моем кабинете, а теперь рыдал от счастья. Эти люди оказались главными за столом победителей. А тех, кто внес решающий вклад в общее дело и довел его до конца, даже забыли пригласить на торжество.»

Как всегда, «утро красит нежным цветом стены древнего Кремля», и, как всегда, нет покоя за его стенами — ни с одной, ни с другой стороны.

Можно сказать, что кризисная ситуация для защитников Кремля возникла и после заявление Басаева на пресс-конференции в больнице Буденновска о том, что «Кремль захватить смогли бы и этими силами, несмотря на 40 тысяч охраны вместе с Коржаковым». Это утверждение не было беспочвенным. Тогда в Кремль, где на вооружении у солдат, кроме личного оружия — самозарядных карабинов Симонова, — ничего больше не было, ввели тяжелую технику и усилили посты.

Для аналитиков, изучающих деятельность служб безопасности Кремля, роль последних в обществе и влияние на властные структуры неудивительны.