Тайные страсти. Книга 2

Глава первая

– Изо всех великих французов, которых я знаю, мне приходят на ум только Наполеон и Дюма, – произнесла Мария Алехандра, когда самолёт уже шёл на посадку, проносясь над низкими двухэтажными домиками предместья Бурже. – Я прочитала все его романы, которые только были в нашей тюремной библиотеке.

– Не вспоминай о грустном, дорогая, – улыбнулся Себастьян, беря её за руку. – Тем более, что скоро я покажу тебе гробницу императора и памятник этому изумительному писателю.

– А ты уже был в Париже? – поинтересовалась она, невольно вздрагивая в тот момент, когда самолёт коснулся колёсами бетонной полосы.

– Да, но только, очень давно. Я тогда ещё был подростком и моя мать, как-то раз, во время моих школьных каникул, взяла меня с собой. Именно от неё я и услышал ту, знаменитую фразу, которая, как оказалось впоследствии, принадлежала американскому писателю Хемингуэю. Он жил в Париже со своей молодой женой и мечтал прославиться…

– И что же это за фраза? – сразу заинтересовалась Мария Алехандра.

– «Париж – это праздник, который всегда с тобой», – ответил Себастьян и, услышав объявление стюардессы, стал отстёгивать ремни безопасности. – Ну, вот мы и прибыли, дорогая. Надеюсь, и для нас этот город станет таким же праздником, тем более, что мы его заслужили.

Пройдя таможенный контроль и получив багаж, они взяли такси и отправились на улицу Ренн.

– Мы будем жить в гостинице? – поинтересовалась Мария Алехандра, которая ещё прямо в аэропорту, пока Себастьян был занят оформлением документов, успела обменять валюту и купить кучу путеводителей по Парижу и испано-французский разговорник.

– Нет, если приезжаешь сюда на срок больше месяца, то выгоднее снимать комнаты в частном пансионе. Париж – это едва ли не самый дорогая изо всех европейских столиц, а нам предстоит провести здесь не меньше двух месяцев.

– Двух? – удивилась Мария Алехандра, широко раскрывая глаза. – Но мы с Алехандрой, собирались жить здесь целый год!

– Я прожил бы с тобой здесь всю жизнь, – и Себастьян, обняв её за плечи, поцеловал в смуглую, нежную щёку. – Но, перед самым отъездом мне было разрешено вернуться к медицинской практике, и я просто не могу терять квалификацию, бездельничая столько времени. А чтобы практиковать во Франции, мне потребуется получить лицензию, что займёт массу времени. Но ты не расстраивайся, – поспешно добавил он, заметив лёгкую тень разочарования, пробежавшую по лицу Марии Алехандры, – в конце концов, меня сможет заменить Алехандра, и ты будешь жить здесь столько, сколько захочешь.

– Но я хочу жить рядом с тобой! – томно сказала Мария Алехандра, и тут же смущённо отстранилась, когда Себастьян попытался поцеловать её в губы, кивком головы указав ему на пожилого таксиста, который с улыбкой следил за ними через зеркало заднего обзора.

– Париж – город влюблённых, а потому целоваться здесь разрешено везде и всюду, – притормозив на перекрёстке и полуоборачиваясь к ним, сказал он, и Себастьян тут же перевёл его слова слегка порозовевшей Марии Алехандре.

– А, кстати, обрати внимание! – спохватился муж, когда они уже ехали по парижским улицам и Мария Алехандра с любопытством вертела головой во все стороны. – Сейчас мы будем проезжать бульвар Малезерб, где находятся памятники сразу трём Дюма – отцу, сыну и внуку.

– А мы не могли бы там остановиться? – сразу загорелась Мария Алехандра и жалобно перевела взгляд с Себастьяна на таксиста. Последний понял её и без перевода и тут же лихо притормозил у бровки тротуара. Себастьян вышел первым и открыл перед ней дверцу. С каким волнением Мария Алехандра первый раз ступила на парижскую мостовую! Ей сразу вспомнилось то волнение, с которым она впервые увидела море – там, на Сан-Андресе. Но если тогда всё было каким-то узнаваемым и родным, то здесь, в небе Парижа, даже солнце казалось ей незнакомым и странным. Она взволнованно провела рукой по глазам и Себастьян, с лёгкой улыбкой, наблюдавшей за ней, поймал её руку и, обняв за талию, повёл туда, где на фоне зелёной листвы, казавшихся вековыми деревьев, сидел в своём кресле бронзовый Александр Дюма. Он задумчиво склонил голову с пышной африканской шевелюрой; а внизу, на постаменте, свесив ноги, сидели над его романом бронзовые фигуры рабочего, девушки и студента. Мария Алехандра, как зачарованная, обошла вокруг памятника, стараясь разобрать названия самых знаменитых произведений писателя, высеченные на цоколе; и, зайдя с обратной стороны, вдруг звонко и радостно воскликнула:

– Д’Артаньян, смотри скорее, д’Артаньян!

Себастьян приблизился к ней и тоже взглянул на бронзовую фигуру знаменитого мушкетёра, одиноко сидевшего по другую сторону памятника.

– Как это замечательно! – сияя от радости, заговорила Мария Алехандра, обращаясь к мужу. – Ведь именно таким я его себе и представляла – тот же плащ, шпага, усы! Боже мой, Себастьян, лишь теперь я поверила, что нахожусь в Париже!

– Вот и прекрасно, – заметил Себастьян, обнимая её за талию, – а завтра мы сходим с тобой в Лувр или Нотр-Дам, и ты окончательно в этом убедишься. Ну а теперь, давай, наконец, доедем до пансиона и снимем квартиру.

– Но почему завтра, Себастьян? – воскликнула Мария Алехандра, когда они уже возвращались к поджидавшему их таксисту. – Ведь сейчас только полдень, что мы будем делать сегодня?

– Отдыхать, устраиваться и… любить друг друга! Ведь мы так давно уже этим не занимались, что я забыл запах твоей великолепной кожи. Сам воздух Парижа придаст нашей любви неповторимое очарование, о котором мы уже никогда не забудем! Скажи, ведь ты и сама этого хочешь, правда?

Мария Алехандра покраснела и смущённо опустила голову, а Себастьян радостно пожал ей руку и открыл перед ней дверцу такси.

Пансион мадам Буве на улице Ренн, представлял собой старинный пятиэтажный особняк девятнадцатого века с красной, черепичной крышей; широкой, застланной красным ковром, мраморной лестницей, и, стилизованным под конец прошлого века, лифтом. Хозяйка пансиона, энергичная сорокалетняя француженка с миловидным, азиатского типа, лицом; с видимым удовольствием приняла новых постояльцев и тут же вступила в оживлённую беседу с Себастьяном, из которой Мария Алехандра могла понять лишь отдельные слова.

– А что такое мансарда? – выбрав момент, когда мадам Буве отлучилась к телефону, тут же поинтересовалась Мария Алехандра.

– Строго говоря, это комната на чердаке, под самой крышей, – охотно объяснил Себастьян. – В семнадцатом веке, в Париже было запрещено возводить здания выше определённого количества этажей, и тогда архитектор Франсуа Мансар стал делать окна в самих крышах.

– Хочу жить в мансарде! – выслушав его объяснение, тут же заявила Мария Алехандра.

– Но, дорогая, – попытался урезонить её слегка удивлённый Себастьян, – это же самые дешёвые и неудобные комнаты! Их занимают только представители богемы – молодые художники, писатели, музыканты, которые ещё только надеются добиться славы…

– Всё равно, хочу в мансарду! – вспомнив о Фернандо, а, попутно с ним, и о дочери, с шутливым упрямством повторила Мария Алехандра.

– Ну, смотри, сама потом пожалеешь, – пожал плечами Себастьян и вновь заговорил с появившейся в гостиной, мадам Буве. Хозяйка пансиона с явным удивлением выслушала просьбу Себастьяна и тут же что-то ответила.

– Вот видишь, – с явным облегчением перевёл Себастьян, – она говорит, что все её мансарды заняты студентами, но зато она может предоставить нам замечательные комнаты на третьем этаже с видом на Эйфелеву башню и Дом инвалидов, кстати, тот самый, в котором находится гробница Наполеона.

– Ну что ж, – со вздохом отозвалась Мария Алехандра, – пойдём, посмотрим.

Квартира оказалась замечательной – с высокими, лепными потолками, зеркалами над настоящими каминами и огромными окнами, одно из которых выводило на просторный балкон. С него открывалась настолько великолепная, хотя и подёрнутая лёгкой и прозрачной дымкой, панорама Парижа, что у Марии Алехандры перехватило дыхание. В обеденной зале находился круглый, массивный стол, а на стене, напротив окна, висело большое, старинной работы полотно, изображавшее, как с гордостью объяснила мадам Буве, въезд Генриха IV в Париж в 1589 году. Но ещё больше понравилась Марии Алехандре спальня, где стояла огромная кровать, занимавшая едва ли не большую часть комнаты и великолепное зеркальное трюмо.

Себастьян перекинулся несколькими словами с хозяйкой и она, улыбнувшись и кивнув Марии Алехандре, тут же ушла.

– Что ты ей сказал, и почему она так ехидно улыбалась? – поинтересовалась Мария Алехандра, расчёсывая волосы перед зеркалом.

– Я сказал, что мы будем обедать у себя, и попросил принести бутылку самого дорого шампанского, объяснив, что мы – молодожёны и хотим отпраздновать первый день своего пребывания в Париже.

– Но ведь мы женаты уже почти год!

– Я это помню и, тем не менее, чувствую себя так же, как в наш самый первый вечер на острове Провидения; в той самой хижине, увитой цветами, где ты лежала в гамаке, и я целовал твои изумительные груди… – Себастьян уже приблизился к ней вплотную и, крепко обняв за талию, притянул к себе.

Однако Мария Алехандра освободилась из его объятий.

– Пока нам ещё не принесли шампанское, я хочу принять душ и переодеться. Проводи меня в ванную.

Он привёл её туда, где всё блестело никелем и кафелем, и где находилась большая ванна, сделанная из тёмно-зелёного мрамора. Невзирая на слабые протесты Марии Алехандры, Себастьян не ушёл, а стал проворно раздевать её, попутно раздеваясь и сам.

– Ну что ты делаешь, – смущённо бормотала она, отводя его руки, пытавшиеся расстегнуть её платье. – Что подумает хозяйка…

– Ты забываешь, что тебе сказал таксист, – отвечал Себастьян, покрывая страстными поцелуями её горячие, смуглые плечи. – Мы находимся в городе влюблённых, где все понимают, что такое страсть и желание, а потому снисходительны и учтивы. А хозяйка, или её горничная, увидев, что мы находимся в ванной, накроет на стол и скромно удалится, не желая нам мешать… Подожди, я включу воду.

Обнажённые, они стали под душ и мгновенно слились губами в жадном поцелуе, упоённо прижимаясь друг к другу загорелыми и сильными телами… Весь это день и большую часть ночи они ласкали друг друга так страстно и неутомимо, как будто встретились вновь после тяжёлой и долгой разлуки.

– Тебе хорошо? – содрогаясь всем телом и с трудом переводя дыхание, часто спрашивал Себастьян, и Мария Алехандра, между двумя мучительно-сладострастными стонами, успевала отвечать, облизывая языком пересохшие губы:

– Я счастлива, Боже мой, как же я счастлива!

– Ну, куда мы направимся в первую очередь? – бодро поинтересовался Себастьян на следующий день, когда, позавтракав, они вышли из дома. – До Дома инвалидов здесь рукой подать, а, чтобы добраться до острова Ситэ, где находится Собор Парижской Богоматери, нам придётся взять такси.

– Пойдём пешком, – не задумываясь, отвечала Мария Алехандра, – что может быть лучше прогулки по парижским улицам.

– Хорошо, пойдём, – согласился Себастьян и тут же отошёл в сторону, купил у уличной торговки изящный букет фиалок. – Это – тебе.

– Спасибо. А поцеловать?

– С удовольствием. Видишь, ты уже ведёшь себя как настоящая парижанка!

Они засмеялись и, взявшись за руки, двинулись в сторону высокого купола, увенчанного тонким шпилем, видневшегося по ту сторону Сены. Но, не пройдя и ста метров, Мария Алехандра вдруг ахнула, и чуть было не повернула назад.

– Я забыла все свои путеводители!

– Ничего, – утешил её Себастьян, – у меня в школе любимым предметом была история, так что я смогу быть твоим гидом.

– Хвастунишка!

– А вот проверь меня и сама убедишься!

– Ну, хорошо, – и Мария Алехандра наморщила лоб. – Скажи мне, где в Париже находится памятник Наполеону?

– А, это совсем просто, – беззаботно отвечал Себастьян. – Это же знаменитая Вандомская колонна! – и, видя, что Мария Алехандра не слишком поняла, пустился в более подробные объяснения. – В 1806 году, ещё при жизни великого императора, на Вандомской площади была воздвигнута бронзовая колонна, отлитая из тысячи двухсот пушек, захваченных в сражениях у русских и австрийцев. Фрагменты этих битв и составили барельеф по всей высоте колонны, а на самом её верху стояла статуя Наполеона в римской тоге и с лавровым венком на голове. Однако, в 1814 году, после его отречения от престола, статую заменили громадным цветком лилии…

– А почему именно лилии?

– Это древний герб французских королей, – мгновенно пояснил Себастьян и продолжил. – Однако, когда к власти пришёл Луи-Филипп, он вновь восстановил статую на прежнем месте, только теперь, Наполеон был изображён в своём знаменитом сюртуке и треуголке, поскольку из первой статуи был сделан памятник Генриху IV. Но один из его преемников, вновь заменил статую на ту, которая имела первоначальный вид.

– То есть на такую, где он был в тоге и венке? – заинтересованно спросила Мария Алехандра и, когда Себастьян кивнул, добавила: – Никогда не думала, что статуи могут переодеваться!

Себастьян только улыбнулся в ответ.

– Но и это ещё не всё. Во времена Парижской коммуны, то есть в 1871 году, колонна была просто разрушена, однако, через четыре года восстановлена. Но, кстати, мы уже подошли к мосту Александра III, так что нам осталось лишь перейти на ту сторону реки.

Впрочем, Мария Алехандра не смогла удержаться от того, чтобы не постоять на середине моста и не полюбоваться на проплывшие внизу теплоходы, украшенные гирляндами разноцветных фонариков. Пассажиры сидели за столиками на палубах, а из динамиков доносились тягучие звуки аккордеонов.

– Если хочешь, мы тоже можем совершить такую прогулку, – заметил Себастьян, становясь рядом с ней и облокачиваясь на чугунные перила.

– Конечно, совершим, – отозвалась Мария Алехандра, – но, знаешь, я почему-то подумала: как хорошо было бы нам за таким столиком вчетвером, с Алехандрой и Фернандо.

– В таком случае, мы просто дождёмся их приезда. Не надо грустить, любимая, ведь не прошло и двух дней, как они провожали нас в аэропорту.

– Правда? – искренне удивилась Мария Алехандра. – А мне казалось, что это было уже давно… наверное, потому, что всё это было так далеко отсюда!

– Ты собираешься загрустить о Колумбии, вместо того, чтобы отправиться к гробнице Наполеона? – насмешливо спросил Себастьян, и она сразу встряхнулась и весело ответила:

– Совсем нет. Ведите меня туда, мой повелитель!

В середине этого храма, носящего такое необычное для храмов название – Дом инвалидов – на высоте примерно третьего этажа находилась балюстрада, перегнувшись через перила которой они увидели, находившийся в самом низу, склеп. Посредине него, на сером постаменте, стоял большой саркофаг, сделанный из какого-то тёмно-красного камня. Верхняя поверхность его была изогнута в виде гигантского каменного свитка, мерцая зловещими бордовыми бликами в свете неярких светильников; а по стенам самого склепа, среди покорно свесивших старинную бахрому трофейных знамён, находились двенадцать аллегорических фигур, обозначающих самые знаменитые победы полководца.

– Здесь похоронен не только он, – приглушённо сказал Себастьян, – но и его сын, два брата и два маршала.

Мария Алехандра лишь кивнула и чуть не на цыпочках покинула это торжественно-строгое здание, под чьими сводами таким легкомысленным казался звонкий перестук каблуков её модных туфель. После самого храма они осмотрели Триумфальную батарею из голландских, австрийских, прусских, арабских и китайских старинных пушек, из которых и до сих пор производились праздничные залпы в особо торжественных случаях – национальных праздников Франции. Впрочем, после церкви Святого Людовика, где находилось самое большое хранилище трофейных знамён, Мария Алехандра буквально бегом провела Себастьяна по Музею армии и наотрез отказалась от Артиллерийского музея.

– Хватит с меня этих пушек, – решительно заявила она. – Хочу в Собор Парижской Богоматери!

– А я думал в твоём характере больше воинственности, – флегматично заметил муж, однако, пожал плечами и повиновался. Когда они переезжали на такси через Новый мост, на середине которого находился памятник самому популярному королю Франции Генриху IV, Себастьян рассказал жене о том, почему в старинном гербе Парижа изображён корабль и сделана надпись: «Его качает, а он не тонет».

– … Именно потому, что форму корабля имеет остров Ситэ, на котором, как уверяют историки, самое древнее поселение кельтского племени паризиев. Нет, ну ты посмотри, как красиво! – последнее его восклицание относилось уже к самому Нотр-Даму, точнее, к его серовато-чёрному фасаду с двумя четырехугольными башнями и острому готическому шпилю. Вдоль всего фасада, в нишах, стояли статуи многочисленных королей, а сверху свешивали свои уродливые головы химеры, бросая вниз хищные взгляды каменных глаз.

– В каком году построили это чудо? – затаив дыхание, спросила Мария Алехандра, вступая под тёмные своды собора.

– Не помню точно, – ответил Себастьян, придерживая её за локоть, – но, кажется, то ли в тринадцатом, а то ли в четырнадцатом веке…, короче, ещё задолго до того, как европейцы узнали о существовании нашего с тобой континента…

– Начат в 1163 году, закончен в 1250, месье, – с явным акцентом выговаривая испанские слова, произнёс какой-то старик, по виду местный сторож. – Если мадам желает купить полную коллекцию всех химер, водружённых сверху, то я могу проводить её в одну лавку…

– Благодарю вас, – поспешно произнесла Мария Алехандра, – я обязательно сделаю это на обратном пути, но сейчас мне хочется взобраться на самый верх.

– О, конечно, конечно, мадам, – с чисто французской галантностью произнёс старик и слегка поклонился. – Честь имею, месье.

– А ведь верно, – пробормотал Себастьян, вслед за женой погружаясь в таинственный полумрак собора, с которым безуспешно боролись голубые лучи витражей и жёлтые лампы кольцеобразной люстры, – двенадцатый век! Я ещё помню, что здесь, в ризнице, хранятся реликвии, привезённые Людовиком IX из одного крестового похода, а от бронзовой плиты у порога, которую мы уже прошли, начинается отсчёт километров всех дорог Франции…

Они долго взбирались по полутёмной винтовой лестнице, шагая по древним, полу стёртым, каменным ступеням и подбадривая друг друга запыхавшимися голосами. Навстречу им спускалась группа японских туристов и, чтобы разминуться с ними, Себастьяну и Марии Алехандре пришлось прижаться спинами к толстым, шероховатым стенам. Наконец, они взобрались наверх и остановились возле ближайшей химеры, чтобы отдышаться и осмотреться вокруг.

– Вон, смотри, отсюда видна та самая Ван-домская колонна, о которой я тебе рассказывал, – и Себастьян ткнул рукой куда-то вдаль. Мария Алехандра рассмеялась, ткнула рукой в противоположном направлении и, поддразнивая его, произнесла:

– А вон там, смотри, та самая Эйфелева башня, о которой я тебя столько расспрашивала!

– Шутки шутками, – заметил Себастьян, доставая из наплечной сумки небольшой японский фотоаппарат, умещавшийся буквально на ладони, – а справа от тебя находится тюрьма Консьержери, в которой, дожидаясь казни, сидела несчастная Мария Антуанетта, жена, впрочем, к тому времени уже вдова, Людовика XVI. А ты знаешь, что в неё был безумно влюблён один шведский офицер, который отчаянно пытался спасти свою возлюбленную королеву и даже организовал бегство всей королевской семьи из Франции, которое не удалось лишь благодаря роковому стечению обстоятельств?

– Нет, не знаю, – сразу заинтересовалась Мария Алехандра, которую всегда увлекали истории любви, имевшие роковой конец. – А почему не удалось бегство?

– Короля, по портрету на банкноте, опознал сын какого-то почтмейстера.

– А что стало с тем шведским офицером? Он действительно был возлюбленным королевы?

– Ох, сколько вопросов, – покачала головой Себастьян, – видно тебя всерьёз заинтересовала твоя полутёзка. Подожди, я куплю тебе целый роман на эту тему, оттуда ты обо всём и узнаешь.

– Ух, какой противный, противный, противный, – дразня мужа, закружилась вокруг него Мария Алехандра, – а ну, отвечай немедленно, иначе я просто брошусь вниз головой, и ты останешься вдовцом, противным-препротивным.

– А вот и не бросишься, – счастливо засмеялся Себастьян, следя за тем, как жена, сопротивляясь внезапному порыву ветра, прижала юбку к своим стройным, шоколадного цвета, ногам.

– Почему это? – подозрительно поинтересовалась Мария Алехандра.

– А постесняешься того, как будешь выглядеть при таком падении, да ещё в этой раздувающейся юбке. Становись-ка лучше вон к той химере, я тебя сейчас сфотографирую.

Мария Алехандра пошла было к этой химере, но, всмотревшись в её морду, с комическим визгом отбежала назад и спряталась за Себастьяна.

– В чём дело?

– Она очень страшная и противная. Хочу у другой.

– Ну, тогда сама выбирай.

Мария Алехандра выбрала себе химеру с видом на Люксембургский дворец, хотя Себастьян и уверял её, что задний план всё равно будет только цветным, расплывчатым пятном.

Вдоволь налюбовавшись Парижем с высоты собора, они спустились вниз, приобрели в лавке, указанной стариком, полный набор гипсовых химер и, в раздумье, остановились возле памятника Карлу Великому, стоявшему слева от собора.

– А не пора ли нам пообедать? – произнёс Себастьян, вопросительно смотря на жену.

– Ничего не понимаю, – откровенно призналась Мария Алехандра, когда они уже сидели в кафе «Клозери-де-Лила» и изучали меню, поданное официантом в безукоризненно-белом сюртуке. – Может быть, ты мне объяснишь, что такое «шато-бургоне» или «оливье дю кре»?

– Честно признать, и я не силён во французской кухне, – заметил Себастьян, возвращая меню официанту. – А потому у нас есть два выхода – или ткнуть наугад пальцем, или попросить гарсона принести нам обед, по его собственному выбору. Если я начну расспрашивать, что из себя представляет то или иное блюдо, у нас есть шанс умереть от голода.

– Давай положимся на его вкус, – сказала Мария Алехандра, чувствуя на себе внимательно-изучающий взгляд этого стройного, симпатичного француза, терпеливо ожидавшего их решения, тем более, что они разговаривали между собой по-испански.

Себастьян так и сделал и уже через десять минут они уплетали нежную молодую телятину в винном соусе, великолепных креветок под майонезом и салат из спаржи; запивая всё это превосходным вином позапрошлогоднего урожая, название которого Себастьян перевёл как «Шатильонский замок». Когда дело дошло до десерта, он не удержался и, глядя на то, как Мария Алехандра, томно облизывая ложечку, поедала мороженое с клубникой и ананасом, сказал:

– Если я скажу тебе, чего мне сейчас больше всего хочется, то, почти уверен – ты покраснеешь.

– Я и так покраснею, если ты будешь смотреть на меня таким сладострастным взором, – отозвалась она, улыбаясь.

– Мою первую мысль ты уже угадала, но у меня есть и вторая.

– Ох, Себастьян, воздух Парижа производит на тебя такое действие, что я перестаю узнавать собственного мужа!

– Ты не хочешь узнать мою вторую мысль? – снова спросил он, слегка касаясь под столом своим коленом бедра Марии Алехандры.

– Ну, говори, говори… если тебе так хочется об этом сказать.

– Наш пансион находится слишком далеко, зато прямо напротив этого кафе есть маленькая, уютная гостиница, где нас ждёт чудесный номер с видом на Монмартр, удобная постель и свежие, крахмальные простыни… И всё это удовольствие можно снять всего на два или три часа.

– Интересно! – воскликнула Мария Алехандра, шутливо вскидывая брови. – А ты говорил, что был в Париже совсем ребёнком! Ничего себе, детские воспоминания…

Себастьян слегка смутился.

– Это не воспоминания, – не слишком уверенно объяснил он, – мне рассказывал об этом Луис Альфонсо, который знал толк в подобных делах.

– И ты оказался его достойным учеником! – притворно вздохнула Мария Алехандра и, немного помедлив, добавила: – Только, пока ты будешь заказывать этот номер, я подожду тебя на улице, а потом ты меня позовёшь.

Себастьян поцеловал её руку и помог выйти из-за стола. Выйдя из кафе, они пересекли улицу и, пока Мария Алехандра разгуливала по тротуару, делая вид, что рассматривает витрину магазина грампластинок и компакт-дисков, Себастьян скрылся в подъезде гостиницы. Через десять минут он показался в дверях и с самым сияющим видом махнул ей рукой. Она подошла поближе, муж обнял её за талию и повёл внутрь. Как ни старалась Мария Алехандра придать себе самый независимый вид и не обращать ни на кого внимания, в один момент она всё же не удержалась и, проходя через холл к лифту, бросила на портье быстрый и испуганный взгляд. Но этот пожилой француз с пышными, завитыми усами, улыбнулся ей такой лукавой и добродушной улыбкой, что она сразу повеселела и едва сдержалась от того, чтобы в ответ не показать ему язык.

В номере, действительно, было очень уютно и, благодаря кондиционерам, прохладно. Они быстро разделись и – как и вчера – отправились вместе в душ, где принялись ласкать друг друга лёгкими, дразнящими прикосновениями, шелковистыми от ароматного мыла «Камэй». Затем Себастьян вытер её досуха и, подняв на руки, перенёс в спальню и положил на кровать. Мария Алехандра, полузакрыв глаза и чувствуя невероятно пленительную истому, наблюдала за всеми движениями мужа. Но, вскоре, его умелые руки и губы привели её в такое состояние, что она словно бы растворилась в необыкновенно-остром блаженстве, исторгавшем счастливый крик из её полуоткрытых губ. На какое-то мгновение она вдруг вспомнила о том, где находится и, чтобы сдержать этот крик, впилась зубами в сильное плечо мужа…

– Спасибо тебе за эту награду, – шутливо заметил он, спустя полчаса, когда они, ничем не прикрытые, устало раскинулись на постели, внимательно изучая расписной потолок, с которого в них целился из своего лука озорной Амур. – Такой укус для настоящего мужчины драгоценнее любого поцелуя.

– Будешь говорить глупости, я тебя ещё не так укушу, – сердито буркнула она, и неожиданно для самой себя, спросила вслух о том, о чём подумала за полминуты до этого. – А что, Дельфина тебя никогда не кусала?

– Почему ты об этом спрашиваешь? – сразу помрачнел Себастьян. – Неужели ты даже в такие прекрасные минуты, не можешь думать только о настоящем, неужели тебе обязательно надо ворошить прошлое, отыскивая в нём те воспоминания, которые могут болезненно ранить нас обоих?

– Не знаю, – немного растерявшись от его горячности, пожала плечами она, – просто я всегда думаю о том, что ты сравниваешь, как мы обе ведём себя в постели, и мне вдруг стало интересно узнать в чью пользу это сравнение.

– Какая чушь! – не на шутку разозлился Себастьян. – Когда я с тобой, то думаю только о тебе; и, до сих пор, надеялся, что и ты поступаешь таким же образом.

– Я стараюсь, – кротко ответила Мария Алехандра, – но у меня не всегда получается. К сожалению, прошлое нельзя оставить там, в Колумбии, оно всегда с нами… Ну не сердись, а лучше расскажи мне о том, шведском офицере… он действительно был любовником Марии Антуанетты?

– Скорее всего, да, хотя историки на этот счёт расходятся во мнениях, – сказал Себастьян, после небольшой паузы. – И мне кажется, очень жаль, если между ними так ничего и не было. Представляешь себе – такая любовь, можно сказать, у подножия гильотины и…

– И что?

– И нечего вспомнить в последние мгновения жизни. Она была казнена по совершенно гнусному, надуманному обвинению, включавшему даже обвинение в развращении собственного сына; а он, дожив до старости, был вытащен из кареты и растерзан взбунтовавшейся толпой.

Мария Алехандра только вздохнула.

– А мы можем увидеть их портреты?

– Ну, этого офицера вряд ли, а портрет Марии Антуанетты находится в Лувре, куда мы можем отправиться прямо завтра, – Себастьян говорил, задумчиво хмуря брови и полу отвернувшись от Марии Алехандры. В конце концов, она не выдержала и, подобравшись к нему поближе, обвила за шею длинными прядями своих густых чёрный волос. Себастьян даже не пытался сдерживаться и, мгновенно опрокинув её на спину, стал целовать её пышные упругие груди, приговаривая при этом сквозь зубы:

– Я люблю тебя, драгоценная моя, люблю…

– И я тебя тоже, Себастьян, – легко выдохнула она, нежно поглаживая руками его голову…

На неторопливый осмотр Лувра у них ушла почти неделя. Да это и неудивительно, поскольку чёрное здание этого старейшего королевского дворца Франции, к которому делались многочисленные пристройки, опоясало с трёх сторон громадную площадь и протянулось вдоль Сены почти на километр, сомкнувшись с садом Тюильри, украшенном множеством парковых статуй античных богов и героев. Поразившись величественной, хотя и лишённой головы, скульптуре Самофракийской Ники, распростёршей крылья напротив центрального входа, Мария Алехандра долго стояла перед другой знаменитой статуей – Венеры Милосской; до тех пор, пока Себастьян, потеряв всякое терпение, не взял её под руку и не повёл дальше, пообещав показать комнату королевы Анны Австрийской, откуда д’Артаньян получил своё знаменитое задание – доставить бриллиантовые подвески, опрометчиво подаренные герцогу Бакингему.

Устав любоваться бесчисленными полотнами, развешанными во всех залах дворца, они шли гулять в сад Тюильри и оттуда ещё дальше – на площадь Согласия, самую большую площадь Парижа, чтобы сфотографироваться там на фоне двадцатиметрового египетского обелиска из дворца фараона Рамзеса II; возраст камня насчитывал три с половиной тысячи лет.

– Именно на этой площади, которая в 1792 году называлась площадью Революции, и стояла гильотина, обезглавившая твою любимую Марию Антуанетту, – однажды заметил Себастьян, на что Мария Алехандра лишь напряжённо кивнула и с того времени стала обходить эту площадь стороной. Она прочитала романизированную биографию этой несчастной королевы, принадлежавшую перу Стефана Цвейга, и уже несколько дней находилась под впечатлением прочитанного.

– Сколько препятствий создаёт человечество для самого прекрасного своего чувства – любви, – задумчиво заметила она немного погодя, когда они уже сидели в одном из многочисленных открытых кафе на Елисейских полях, в непосредственной близости от Триумфальной арки, под которой горел вечный огонь. – Зачем?

Себастьян лишь молча, пожал плечами и, глядя в лицо жены, вдруг подумал о том, сколько препятствий создавала она их собственной любви, воздвигая такие преграды из прошлого, что он не раз приходил в отчаяние, утрачивая надежду на счастливый конец. Спросить бы её сейчас, зачем она это делала и о чём думает в этот момент, отводя в сторону взор своих затуманенных глаз. Но он, ни о чём не спросил, потому что боялся её воспоминаний – ведь женщины почему-то всегда склонны вспоминать самое плохое – а вместо этого, желая доставить удовольствие её полудетской натуре, предложил Марии Алехандре сходить в зоопарк. Она с радостью согласилась, и вот именно там их подстерегла неожиданная встреча.

Это произошло уже после того, как они вдоволь насмеялись забавным проделкам обезьян, полюбовались на могучего тигра и ленивого, полусонного питона, и направились к открытым вольерам, в которых уже издалека виднелись серые туши слонов. Себастьян первым заметил их общую знакомую и, взяв за локоть оживлённую Марию Алехандру, насмешливо сказал:

– А тебе не кажется, что вон с той слонихой мы уже знакомы?

– Что ты такое говоришь, Себастьян? – простодушно удивилась она. – Какие знакомства у нас могут быть с парижскими слонами?

– А я и не говорю, что это слониха парижская, – едва сдерживаясь от смеха, ответил он, – просто она, как и мы, приехала сюда из Колумбии.

– Теперь я уже ничего не понимаю…

– Тут нечего понимать, лучше взгляни вон на ту даму, в белых брюках и белой шляпе, которая стоит неподалёку от вольера…

– Мече!

– Она самая. Ну, куда ты? – Себастьян удержал Марию Алехандру, которая уже было, рванулась вперёд. – Увидев тебя, она, наверняка, грохнется в обморок и нам придётся объясняться с полицией. Ты забыла о том, что она уехала за границу сразу после своего освобождения из тюрьмы, а потому и не знает об аресте Кати?

– Вот я и хочу ей об этом рассказать, оправдаться перед ней…

– Тебе не в чем перед ней оправдываться, – решительно заявил Себастьян, – это всё подстроила Кати и именно она сделала так, что все подозрения пали на Мече. Ты здесь совершенно не причём, наоборот, это она перед тобой виновата, поскольку обвинила тебя в убийстве моей матери.

– Ох, Себастьян, ну пожалуйста, оставь, – попросила его Мария Алехандра, осторожно высвобождая локоть. – Я обязательно должна с ней поговорить.

– Ну, тогда дай хоть я пойду к ней первым, потому что, увидев меня, она не так испугается.

Мария Алехандра на минуту задумалась и тут вдруг Мече, бросив слонихе остаток булки, повернулась к ним лицом и увидела обоих. Даже издали было заметно, каким ужасом исказилось её лицо. Она мгновенно повернулась и пошла прочь, испуганно озираясь на ходу. Себастьян не успел остановить жену, потому что Мария Алехандра тут же сорвалась с места и бросилась вдогонку за Мече, которая, заметив, что её преследуют, попыталась было побежать. Однако, не пробежав и пяти метров, она вынуждена была остановиться, и, тяжело пыхтя, беспомощно смотрела на приближающуюся Марию Алехандру.

– Уйди от меня, убийца! – дрожащим голосом произнесла она, выставив вперёд свой летний зонтик.

– Послушайте, Мече, нам надо поговорить…

– Пусть с тобой разговаривает полиция!

– Но, выслушайте же, меня, вы же, ничего не знаете!

– Я уже достаточно знаю о твоих старых преступлениях и меня не интересуют новые!

– Преступление совершила Кати, и она сейчас находится в тюрьме… – проговорив эту фразу, Мария Алехандра надеялась, что Мече хоть немного успокоится, однако её слова произвели обратный эффект. Услышав о судьбе Кати, Мече испугалась ещё больше и побагровела так, словно её вот-вот хватит апоплексический удар.

– Значит, вместо меня ты засадила в тюрьму другую невинную женщину, совратив при этом её мужа!

– Да никого я не засаживала и не совращала! – уже не на шутку рассердилась Мария Алехандра. – Как вам не стыдно нести такую чушь! Если хотите, я позову Себастьяна, и он вам всё расскажет…

– Не надо мне ничего рассказывать, разве я не вижу, что вы с ним заодно? Не приближайся, – вскрикнула она, заметив, что Мария Алехандра чуть подалась вперёд, – иначе я позову полицию. Стой там, где стоишь и не вздумай меня преследовать. Нет, вам не удастся меня взять голыми руками, я вам ещё покажу! Ах, бедняжка Дебора, знала бы она у себя в раю, что её отравительница расхаживает по Парижу под руку с её несчастным сыном! – С этими словами она поспешно удалилась, едва не опрокинув по дороге тележку с мороженым.

– Ну, что я тебе говорил? – спросил Себастьян, подходя сзади и кладя руку на плечо жены. – Не лучше ли было оставить её в покое?

– Но, Себастьян, – чуть не плача воскликнула Мария Алехандра, поворачиваясь к нему лицом, – я не могу жить спокойно, если знаю, что хоть один человек считает меня виновным в том преступлении, которое я не совершала!

– Главное, чтобы этот человек не был полицейским, – невозмутимо заметил он, целуя расстроенную жену, и они, не торопясь, пошли к выходу.

Прошло уже шесть недель, и Мария Алехандра настолько освоилась с Парижем и французским языком, что теперь могла ходить по магазинам одна, оставляя Себастьяна или валяться на диване в пансионе мадам Буве, или сидеть в близлежащем кафе за бокалом лёгкого вина и газетой. За прошедшие недели этот чудный город наполнил их таким количеством ярких и разнообразных впечатлений, что они уже почти не вспоминали о прошлом и переживали самый спокойный и безмятежный период своей, ещё достаточно короткой семейной жизни. И даже повторная регистрация их брака – по французским законам в одной из парижских префектур – не слишком взволновала обоих, хотя Алехандра, узнав об этом из телефонного звонка, прислала торжественную поздравительную телеграмму.

В тот день Мария Алехандра отправилась гулять одна. Выпив чашечку кофе в кафе «Марго», она прошла по улице Бонапарта, свернула на улицу Гинемэ и зашла в большой обувной магазин. Ей так понравились чёрные изящные туфли – последний писк переменчивой парижской моды, что она их тут же купила. Продавщица уложила туфли в коробку, вложила её в фирменный пакет и с любезной улыбкой передала Марии Алехандре. Та улыбнулась в ответ, перекинула через плечо сумку, взяла пакет и вышла на улицу.

Стоя у самой бровки, рядом с фонарным столбом, она думала о том, стоит ли приготовить обед самой или просто позвонить Себастьяну и вызвать его на улицу, чтобы отправиться в их любимый ресторан «Мушкетёр». Как-то рассеянно она оглянулась назад и увидела со спины высокого, черноволосого мужчину в белом пиджаке, который курил тонкую сигару, делая вид, что рассматривает витрину винной лавки. В этот момент рядом с ней, но по другую сторону столба, затормозил мотоциклист, лицо которого полностью закрывал шлем. Мария Алехандра увидела, как с какой-то зловещей неторопливостью, он полез правой рукой за отворот чёрной кожаной куртки и достал пистолет. Кто-то из прохожих тоже заметил это, потому что раздался женский визг, и мгновенно началась паника – одни бросились в сторону, другие легли на асфальт, закрывая головы руками; и только тот самый мужчина в белом пиджаке, казалось, застыл на месте, заметив в стекле витрины отражение, целившегося ему в спину, мотоциклиста.

Уже потом Мария Алехандра сама удивлялась своим действиям, но в тот момент она даже не успела испугаться. Мгновенно вытряхнув из пакета коробку с туфлями, она стремительно выскочила из-за столба и, прежде чем мотоциклист успел её заметить, нахлобучила сзади этот ярко-жёлтый пакет прямо на его шлем. Тот наобум выстрелил, раздался звон витрины, но она уже вновь была за столбом, а намеченная мотоциклистом жертва мгновенно бросилась бежать. Выстрелив ещё два раза и вновь всего лишь разбив несколько бутылок из витрины, ослеплённый мотоциклист попытался стянуть пакет одной рукой, но это ему не удалось, поскольку она была в кожаной перчатке. Тогда он яростно швырнул пистолет на мостовую, мгновенно сдёрнул обеими руками шлем вместе с пакетом и газанул, оставив после себя тонкую струю дыма.

Через пять минут на месте происшествия уже была полиция.

– Возьмите, мадам, это ваши туфли, – восхищённо подала их Марии Алехандре продавщица обувного магазина, которая всё видела и теперь оживлённо рассказывала обо всём полицейскому, в то время как Мария Алехандра лишь слабо улыбалась и повторяла одну и ту же фразу:

– Извините, господа, но я плохо понимаю по-французски.