Тайный советник

Глава 18. Рецепт исконной благодати

Самая волшебная русская ночь наступает в момент летнего солнцестояния. Этой короткой ночью случаются таинственные, величественные события. Да что там говорить! Вот, хотя бы ночь 22 июня 1941 года, — не рядовая была, не так ли? А пик белых ночей? А выпускные вечера в средних школах? А просто подмосковные вечера?

Но из-за причуд Юлианского календаря, который так подозрителен нашему Федору, дата солнцестояния по старому стилю постепенно сползла со своего астрономического места, в наши дни — уже на две недели. Поэтому теперь языческие игрища в честь Купалы если где и проводятся, то сильно опаздывают к солнцестоянию.

А Федор успел. Он расседлал коня в лесной деревне Иваново-Марьино как раз под вечер 22 июня. Языческое действо ожидалось через сутки, и время на подготовку было. Федор выехал скоропалительно, поэтому подробно расспросить знающих людей, вроде игумена Саввы, не успел. Сейчас он сидел на цветущем пригорке и вспоминал старые монастырские рассказы.

В древней Руси праздник всепобеждающего света был очень популярен. С приходом христианства запретить его так просто не удалось. Народ продолжал нагло, в открытую славить Великое Солнце. Пришлось новым отцам старой нации приспособить ритуал под себя. Вот как они его вывернули.

Свет нам принес Иоанн Креститель — Предтеча, предшественник Христа. Пусть день Ивана Купалы и ночь накануне его считается праздником в честь «Ивана» Крестителя, имея в виду, что «Иван» «купал» крестников в Иордане. Крещение, однако, празднуется зимой — через две недели после Рождества, в самую темень, и, причем тут июнь, непонятно. Конечно, считается, что 24 июня Креститель родился. Но его-то при рождении не «купали»?

Федор давно заметил этот парадокс. И как ни увиливал отец Савва, как ни наводил июньскую тень на монастырский плетень, но уши из этой истории торчали очевидные, похожие на рога.

Старики рассказывали по-другому.

Купала, она же – Кострома, — жуткая женщина в прекрасном обличье. Другое имя ее — Смерть! Она царит над миром все осенние, зимние и весенние месяцы. В сентябре, лишь кончаются полевые работы, случается осеннее равноденствие. Свет быстро уступает власть над небом, холодает, птицы убираются из наших мест. Купала приходит и собирает свой урожай – косит простудой самых слабых. Под ее крылом начинается зима, и страшные, длинные ночи наступают в конце декабря. Тут, правда, рождается младенец Иисус, но в одночасье ничего не может поделать с ведьмой. Тянутся темные ночи, проходят недели и месяцы в холоде, голоде и болезнях. Однако, с Рождества потихоньку отступает Купала, слабеет и уже не так жутко душит людей снежными тучами.

Приходит военный месяц март, силы Смерти и Жизни уравновешиваются, земля восстает ото сна, и с нею воскресает бывший младенец Иисус, — тридцатилетний бродяга, распятый на кресте за призыв к смене государственного строя.

А Купала все еще рядом, она теряет силы, но не сдается. Возвращаются из походов телеги с ранеными воинами, убитые наполняют землю, с летней засухой приходит чума, вспыхивают пожары. И только в конце июня, когда Свет поглощает Время, силы Купалы сжимаются, и даже слабый, смертный человек может удержать ее в руках, разорвать, утопить, сжечь.

Сейчас как раз такие дни.

Единственным человеком, с которым Федор успел обсудить предстоящую поездку, был Заливной. Федя как вышел от Грозного, так и зацепился за Прохора. Не к Сильвестру же идти за наставлением в язычестве? Прохор организовал отъезд за пару утренних часов 21 июня, собрал дорожный припас, привел спокойного и не очень дорогого конька, ускакал к гончарам за «ярлыком» — тайной языческой весточкой, которую вполне можно было добыть за скромные деньги. Она ни к чему не обязывала, просто говорила, что податель сего известен московским братьям, лобызаться с ним не обязательно, но терпеть можно.

Прохор вернулся, привез ярлык — выдавленый на глиняном кружке солнечный круг, перечеркнутый молнией Перуна.

«Интересно, сколько таких «символов веры» гончары печатают?», — думал Федя, пряча ярлык.

Прохор доложил, что язычники в окрестностях Бела Озера есть, живут лесными поселениями. Путь к ним спрашивать не стоит, все равно никто не скажет.

— Ищи лошадиные черепа на шестах. Увидишь любого человека под черепом, покажи ярлык, попроси приюта, и все. Дальше промышляй с Божьей помощью. — Прошка впервые со времени знакомства перекрестился широко и искренне. — А крест лучше дома оставь.

Можно было ехать, но Сильвестра стоило известить, слишком уж страшной казалась минувшая ночь, двусмысленным было присутствие Смирного в спальне больного царя. Сильвестр благословил Федора в дальний путь — до Белозерского монастыря считалось два дня езды налегке, а Федор именно налегке отправлялся. Явный смысл его поездки — передача милостыни за упокой души младенца Дмитрия — был невинен и хорошо объясним состоянием царя. Сильвестр поверил. От себя передал игумену благословение, несколько золотых монет, посетовал, что не может сам отправиться в святое место. И еще сказал, что помнит о книжном деле, испросит царского благословения, как только государь поправится. На том и расстались.

До Кириллова монастыря два сорока верст. Смирной гнал коня весь первый день, ночевал в лесу, скакал еще день и, не доезжая Белого Озера, когда в лесной прогалине уже появились золоченые головки с крестами, увидел убогий плетень придорожной избушки. В плетне торчал шест с бледным, выветренным лошадиным черепом.

Солнце склонялось к вершинам елей, в его лучах Федя разглядел у избушки старуху и ребенка. Бабка настороженно уставилась на путника: страшно ей было — за себя и за внука. Федор показал глиняный кружок. Бабка молча махнула рукой в узкую просеку, уходящую в лес.

«Чистая Баба Яга, — усмехнулся Смирной, — только клубка не дала».

Ехал еще с полчаса. В сумерках оказался среди лесной деревни. Два десятка низких избушек под камышом и соломой окружали просторную поляну и стояли к Феде передом – к лесу задом. Тянуло запахами костра, скошенного сена и воды. Где-то рядом ощущалась река или озеро.

Местные поселенцы рассматривали Федора с любопытством и без страха: они были дома. Смирной опять пустил в ход ярлык и предстал перед начальством. Это были три деда, очень похожие на грибы. Федя сказал, что прибыл проездом, его монетка на шнурке поблескивала в разрезе рубахи, и вполне могла сойти за знак Солнца. Старики согласились принять гостя на пару ночей, предложили расслабиться, отдохнуть, «погулять с ребятами в Иванову ночь».

Поселили Федора в обычном шалаше, дали есть-пить, и он заснул под тихое пение и шорох леса.

«Ребята» – близнецы Ярик и Жарик — оказались совсем детьми. Они были одеты в праздничные рубахи нового льняного полотна. Штаны пока имели драные, – чтоб до вечера пробыть. Различались двойняшки легко: у одного за поясом торчал деревянный нож с серповидным кремневым лезвием, другой не выпускал из рук короткое копье с настоящим, хоть и ржавым наконечником.

После нескольких слов знакомства воины Великого Солнца сделали страшные глаза, потащили москвича в шалаш, стали шепотом расписывать ужасы будущей ночи.

— Этот Иван – милый друг нашей Марьи. Знаешь цветок «Иван-да-Марья»? – один лепесток синий, другой желтый?

— Синий – Иван, желтая – Марья...

— Желтый — Иван! Он воин Солнца! – Ярик (с копьем) насупился.

Жарик не стал хвататься за нож:

— ...вот, эти самые и есть. Брат и сестра.

«Брат и сестра – милые друзья? – странно как-то» – подумал Смирной.

Весь смысл игрища – по крайней мере, так его понимали пацаны, – состоял в поисках огромного клада. Ярик задрал руки под крышу шалаша, насколько позволило копье – «вот такого».

«Нет, — заспорил Жарик, — вот такого!» — У Жарика гора сокровищ получилась чуть выше, зато намного уже.

Из дальнейших рассказов выяснилось, что попутно с поисками клада будут решаться другие хозяйственные задачи. Утром, когда утопят Купалу и разведут священные костры — символ победы Великого Солнца над Темной Ночью, все поселенцы должны прыгнуть через них. Высота прыжка – это высота пшеницы, которую прыгун сможет вырастить на своем клине.

— И еще сестра захочет любить брата, а он ее убьет.

— Нет, сначала отлюбит, как следует, а потом убьет!

— Какая сестра? – не выдержал Федор.

— А любая! – ответил Ярик, — синяя.

— А у вас сестры есть?

— Нет, мы еще малые, — сказал Жарик, но задумался.

— Есть у нас Вельяна. Но она не сестра. Она родная сестра.

Взрослая ерунда недолго занимала малолеток, они снова заговорили о сокровищах, потом резко замолчали, некоторое время сдерживались, переглядывались, но потом не выдержали и заговорили наперебой: им точно известно, где в эту ночь зацветет папоротник!

— Откуда знаете?

— В прошлом году в Иванову ночь опять никто не нашел цветка, а мы после игрищ стали искать прямо днем, — шепот Ярика в одно ухо сливался с шепотом Жарика в другое.

— Они – глупые! — не догадались, что вялый цветок не сразу опадает со стебля!

— А мы – умные! — обрыли все места, много дней искали, и вот... – Ярик достал из-за пазухи тряпочку, в тряпочке оказалась березовая кора. Между двумя полосками коры лежал расплющенный цветок бурого цвета.

— Вот!!! – шепот стал совсем зловещим, — это он!

— Он ли? – Федор недоверчиво скривил рот.

— Он! Еще крепко держался на стебле!

— И мы проверяли!

— Как проверяли?

— Пускали цветок на бересте в Бело Озеро, он плыл к тому месту, где рос...

— Теперь мы знаем место! Пока другие будут от девок бегать, мы спрячемся возле берлоги, и хвать!

— Постой, какой берлоги – опешил Федор?

Ребята замерли. Место было раскрыто.

— Ну, там этот папоротник... возле берлоги...

— А кто кого «хвать»? Медведь вас, или вы — медведя?

— Нет, его сейчас дома нет, он по лесу гуляет, малинку собирает, вернется только на зиму. Мы цветок схватим!

— А зачем он вам? Место знаете, идите прямо сейчас, копайте по светлому.

— Не-е! Под Великим Солнцем, да без цветочного света клад не дается, уходит! Он от Великого Солнца прячется, только малый огонек от цветка принимает!

Мальчишки смотрели на Федора вопросительно, будто проверяли свою теорию – все ли в ней гладко? Если москвич не оспорит их плана, значит, верняк. Но Федор внес смятение в сердца кладоискателей.

— Если клад может не даваться, значит, может и перемещаться? Лежит ли он на прежнем месте?

— Лежит, — неуверенно ответил Ярик.

— Он большой, за год не перетащишь! – подтвердил Жарик.

Федор нарочито сморщил лоб, прищурился, задумался и процедил скептически:

— Эх, пацаны, хотелось бы верить, хотелось бы! Но...

— Что, но? – исполнил дуэт, — нет, — хор мальчиков. В голосе каждого звучало по нескольку голосов и мотивов – от заносчивой агрессии — до поросячьего визга. Они готовы были в бой за свою мечту. Сейчас они могли порвать даже медведя.

— О–па–са–юсь... я..., — Федор страшно тянул слова, — дается ли цветок тем, кто не до конца выполнил обряд?

— Какой обряд?

— До какого конца?

— Ну, прыжки через огонь, шуры-муры с сестрами, гребля в лодке по озеру, утопление Купалы...

Братья вздохнули облегченно.

— Ты не понял, сна–ча–ла ищут цветок! В самую темень бродят по лесу! – успокоил Ярик. — А прыжки и гребля сестер – опосля, когда ничего не нашли! На рассвете!

— Да. Никто не находил, — грустно сказал Жарик, — а то бы стали с сестрами возиться, об урожае переживать! Рыли бы клад, да таскали по дворам!

Это было разумно, просто мудро!

— Ну, что ж, добро! – Федор уверенно глянул на братьев. Так начальник Большого полка осматривает войско перед боем. Смирному захотелось сказать «с Богом!», перекрестить бойцов, и он едва сдержался.

Лица героев осветились внутренним огнем, они подтянулись, прижались к плечу плечом: «Не подходи! Убьем во имя Великого Солнца!», — читалось на конопатых мордочках.

«Может, и прав царь? Достаточно русским людям их родного, Великого Солнца? А остальное – происки залетных ветров?», — думал Федя.

— А хочешь... с нами? — начал Ярик.

— Станешь в треть? – выпалил Жарик, и Федор проникся величием момента.

Ни разу в жизни, никто и никогда не предлагал ему полного соучастия в большом деле. Звали служить Богу, царю, отечеству, церкви, дворцовому приказу; требовали отдать жизнь, здоровье, знания, душу; предлагали получить скромное пропитание, ношеную одежду, малую часть царской милости, микроскопическую долю Божьей благодати, неопределенное «спасение души». А чтобы вот так – позвать с собой на равных, до конца, с честной дележкой результата? Это – нет. Такое, говорят, только в разбойничьих шайках бывает.

— Посмотрим, — Федор благодарно обнял друзей, — куда выведет Иванова ночь, что покажет Великое Солнце!..