Тайный советник

Глава 25. Сговор

У нас в России со смертью члена царской фамилии все придворные втягиваются в сложную игру, которая внешне напоминает хоровод, но по сути это «Кошки-мышки». В игре четко выделяются две категории игроков. Активная группа пытается, не смотря на траурные настроения, гнуть свою линию, подкапывать, выискивать, рвать одеяло на себя. Пассивные, напротив, тужатся изобразить сочувствие без претензий на карьерные сдвиги. Их мотивы – забвение прошлых грехов, избавление от опалы, страх горячей руки. Они бы рады и вовсе не попадаться на глаза, но затаиться не могут, — вдруг начальник припомнит, кто пренебрег скорбью.

Вот и кружат бояре, дворяне и примкнувшие к ним цыгане по дворцовым палатам, переходам, соборным и базарным площадям. Лица у всех предынфарктные, но грозные! Они готовы всеми членами отстаивать интересы осиротевшего престола!

Сильные и слабые в своем хороводе обречены на смертельную лотерею. Именно из их бобровых шапок в любой момент может быть выдран клок шерсти – жертвенный вклад в успокоение, фрейдистскую разрядку пострадавшего властелина.

В этот раз было и вовсе опасно. Государь подозревал всех окружающих в отравлении и находился вне здравого ума, вне элементарной логики. Он мог покалечить друга и пролить слезу в сорочку врага. Все население великой столицы превратилось в испуганное стадо, гонимое по кругу среди виселиц, плах, скотобоен.

Федор Смирной тоже поднялся с постели. Ему следовало околачиваться либо по месту прописки – среди монахов Богоявленского монастыря, либо рядом с благовещенским причетником отцом Поликарпом, либо на побегушках в Дворцовом приказе. Федор выбрал последнее. Он перехватил взмыленного Прошку, предложил помощь в похоронных хлопотах. Заливной благодарно прослезился и послал Смирного по длинному кругу: «Проверить у каменотесов белокаменный гроб, потом сказать Филимонову, чтоб усилил надзор за узниками, а Истомина настращать, чтоб не пили сволочи хоть в такой день! Потом... – нет, сначала, чтоб не пили, потом к Филимонову, потом в гроб... тьфу! – за гробом».

Федя поплелся с деловым видом в помещение охраны. Здесь царил ужас отправки в Ливонию. Стременные обреченно соглашались считать смерть царицы упущением в караульной службе. Ведь проскользнул же какой-то гад с отравой?! Все об этом говорят. Некоторые стрельцы – из тех, кто побывал в оцеплении на казнях, — были рады топать в Ливонию. Все лучше, чем на Болото! Другие норовили-таки выпить от недоумения. Смирной передал Истомину приказ «Не пить!». Полковник уронил корчагу с квасом.

— Квас и воду можно, — милостиво разрешил Смирной, выходя через левое плечо.

Вот ведь, счастливое время! Можно сказать, — момент истины. Никто не спрашивает твоего чина, не возражает, не интересуется, от чьего имени ты, пацан, раскомандовался!? Все понимают: имеешь право!

«Хорошо бы, всегда похороны были», — ворчал про себя Федька. Он не вполне еще выздоровел на голову.

Филимонов сидел в своей страшной каморе грустный. Егор сжался в уголке. Не верилось, что такой большой парень может свернуться в столь незначительный клубок. При виде Смирного оба вздрогнули. Филимонов подумал, что сейчас будет объявлена поголовная казнь заключенных. Егора передернуло от воображаемых форм казни.

Федя передал повеление крепить бдительность. Егор облегченно потопал проверить замки. Филимонов сердечно посетовал Феде, что неплохо бы напиться вдрызг, но служба не позволяет. Потом добавил: «И печень».

Теперь Федор собрался к гробовщикам. Идти было недалече – гробы высекали в иконописных палатах. Преодолеть Красную площадь можно и пешком. Но это, смотря в каком направлении. Если ты, к примеру, волочишься от Неглинки в Зарядье или хочешь припасть к Покровской паперти, то давай, хромай! А если ты следуешь из Кремля через Спасские ворота и пересекаешь площадь по косой, то приличнее тебе, дворянину двигаться на казенном транспорте. Федя зашел в конюшню, свистнул молодецким посвистом. На свист откликнулся его боевой конь, участник двух походов сивый мерин Тимоха – одно ухо рваное, во лбу звездочка. Мог Федя и настоящего коня прихватить, но, во-первых, Тимоха был его другом, а во-вторых, – вы поняли, — Федя не из бахвальства на коне выезжал, а для исправности гробового дела.

Дело оказалось непростым. Мастера объявили решительно, что готового гроба нет. Никто и в мыслях не держал, что царица может помереть! Такая здоровая, пресветлая госпожа! Никакого заказа не получали!

«Зря я взял Тимоху, — подумал Смирной, — боятся конного, будут придуряться».

Фокус состоял в том, что белокаменный, внешний гроб обычно делали по размеру внутреннего, дубового. А размеров этих у мастеров, естественно, пока не имелось. И не принято было торопиться с каменным гробом! Еще узоры, надписи полагалось согласовать, место установки определить. Был бы это царь, — не дай ему, Господь, безвременной кончины, а дай ему, Господь, многие лета! – так место было бы известно – Архангельский собор. Цариц же хоронили в монастырях. А там условия разные. Опять же, все зависело от намерений вдовца. Будет ли хоронить в соборных приделах, в отдельной усыпальнице, в подземной каморе или как? Короче, место надо знать, а то потом гроб туда не втиснешь. Или уронишь.

— Но гроба-то все равно нету, господин...

— А это что? – Федя заметил в углу аккуратненький такой, беленький саркофаг.

— Это старой княгини Щенятевой гроб. Стоит уж ровно пять годков. Заказ делали загодя. Тогда на Петрово заговенье в день всех святых они покушали грибков июньского сбору, думали — пора... да вот, — никак не мрет сударыня.

Федор осмотрел белый прямоугольник, кивнул. Обернулся к мастерам. Они стояли насупившись, в руках держали инструменты. Гроб отдавать не собирались. Федя улыбнулся в кислые рожи, перекрестился и как бы облегченно выдохнул.

— Ну, слава Преображению Господню! А то я уж не чаял вас, господа умельцы, в живых числить.

Мастера обморочно подсели.

— Очень скорбен государь. Казнит за любое противоречие. Желает гроба.

Последняя фраза прозвучала двусмысленно, но мастера ее не заметили, засуетились, стали предлагать «боярину» вино и сало с копотью. Хоть и пост.

В суете вокруг бутылки выяснилось, что нужно узнать размер деревянного гроба, он не должен превышать, э-э... — подмастерье побежал с матерчатым аршином к белокаменной глыбе, вернулся, — ... двух аршин, ... э-э..., — снова убежал, снова вернулся, — ...и семи вершков! Это в длину!

Подмастерье сбегал еще и добавил, что в ширину нельзя выйти за 12 вершков. Федор записал цифры на куске дощечки. Мастера уважительно наблюдали.

— Теперь надпись, — старший мастер подвел Федора к саркофагу, — тут написано из Апокалипсиса о восстании из мертвых. Пожелает государь оставить? Если нет, то мы срубим надпись за день. Зачистить место — еще день уйдет, новую выбить — дня три. Можно и после погребения доделать, но не побеспокоит ли покойницу стук рубила? Многие возражают... — Нет, не покойные, — родственники.

Смирной вернулся в Кремль. Прошка на свой страх решил пока не трогать надпись. Размеры отдали «дубовым» гробовщикам. На этом суматоха несколько стихла.

Был уже вечер. Вышли подышать. В низких окнах черной гридницы виднелся свет. Прохор потащил Федю внутрь, — хотел узнать у Филимонова последние вести по казням. Казнь при дворе Грозного была точным индикатором царского тонуса.

Тонус оказался чуть выше нормы, но в пределах разумного. То есть, поголовных, скоропалительных казней не затевалось: только в воскресенье, на другой день после похорон предстояло кончить Марию Магдалину с семейством — всего шесть душ. Мария была обречена. Детям ее – пяти пацанам от 7 до 16 лет — тоже не жить. Не потому, что есть доказательства вины, просто им не повезло. Кажется, Грозный четко решил, что виновны Сильвестр с Адашевым. Теперь он казнит всех, кто был с ними рядом, потом доберется до самих ссыльных.

Филимонов пренебрег печенью в пользу рассудка и теперь делил с Егором винную четверть. Федя и Прохор подсели на лавку. Следовало сказать что-нибудь для разрядки, и Прошка вывалил сложную мысль, что Государь по примеру римских цезарей понимает казнь грешника как отъем жизненной силы. Эта сила переливается в праведника и улучшает общественную нравственность. В этом — смысл человеческих жертвоприношений.

Егор слушал уважительно. Его удивляло, что простое плодово-ягодное вызывает такие откровения. Обычно им освежали обморочных испытуемых, способных только на мат.

А Филимонов горестно подсчитывал, сколько душ придется укокошить в этот раз для облегчения нашего цезаря.

— Найти бы такого вора, чтоб уж покаялся, так покаялся — за всех и во всем! — невольно пробормотал он.

Мысль присутствующим понравилась. В целом русские не очень жестокий народ.

— Воров полно. Вон в каждой клетке сидят. Все уверены, что ради нового успения им головы не сносить. Примерно половина — действительно не сносит. Легко могут согласиться на принятие вины.

— Ради общего дела могу любого уговорить, — впервые выговорил Егор.

Возникла пауза. Потребовалось еще по две плошки вина на раздумья о круговой поруке. Соглашение четырех человек тянуло на заговор. Страх тлел в желудках, и молодое яблочное никак его не гасило. Но ничего, преодолели.

— Я вот что думаю, господа. Магдалина уже за себя отмолилась. Теперь за детей молится. Если пообещать ей облегченье детям, примет все.

— Не отмажем детей, Ермилыч! — Прохор уже выпивал вне очереди и крепко напрягал раздумьями свою лысину.

— А чего отмазывать? Давайте скажем, что дети кончились в пытках.

— А трупы?

— В монастырских скудельнях наберем.

Схема была готова. Оставалось договориться о самом неприятном, о невыдаче друг друга.

Поклялись! — под последние капли яблочного! — а ведь могло и не хватить! — что тогда?