Тени кафе «Домино»

Квартира на Молчановке.

На темную Молчановку въехал грузовик.

Остановился у дома со львами у входа.

Из кабины вылез инспектор УГРО Тыльнер, в серой пушистой кепке и пальто-реглан из дорогого материала.

Из темноты вышел человек.

– Замерз, Ефимов? – спросил Тыльнер.

– Есть малость, Георгий Федорович.

– Он дома?

– Да. С ним еще один.

– А черный ход?

– Там Соловьев с милиционерами. Свет есть.

Тыльнер посмотрел: два окна на третьем этаже светились.

– Где дворник?

– Ждет.

Тыльнер подошел к машине.

– Приехали. А вы, Василий Алексеевич, подождите, – сказал он эксперту.

Из кузова спрыгнули четверо.

Они вошли в подъезд некогда весьма богатого доходного дома.

Навстречу вышла странная личность в рваном обрезанном армяке, валенках, но в фуражке с галуном.

– Вы дворник?

– Я.

– Мы из уголовного розыска.

– Из сыскной, значит. Понимаем.

– Кто живет в пятой квартире?

– Когда-то там проживал писатель граф Толстой, а нынче какой-то комиссар.

– Почему комиссар?

– так в кожаной тужурке ходит и в фуражке со звездой.

– Понятно. У вас есть запасные ключи?

– Как не быть, имею.

– Дайте их нам.

– Я-то дам. Мне что, раз из сыскной просят, но у них два запора, я дрова заносил, видел. Здоровые щеколды.

– А на черном ходу?

– Не видел, не знаю. Там дверь досками заколочена.

– Пошли посмотрим.

На черной лестнице сидел агент второго разряда Соловьев и два милиционера.

– Все спокойно, товарищ Тыльнер.

– Пошли.

Дверь, действительно была заколочена крест накрест досками.

Тыльнер подошел, дернул доску и она отехала в сторону.

– Господи помилуй, – дворник перекрестился.

– Старый номер, доски на петлях. Соловьев, зови оперативников. Сам с Ефремовым и милиционерами к парадным дверям.

В квартире, обставленной когда-то красивой мебелью из карельской березы двое Борис и Виктор, ужинали.

– Борис, а как ты попал в квартиру графа Толстого? – спросил Казаринов.

– Виктор, ты давно уже не был в Москве, твоя наивность поражает меня. Когда большевики переехали в наш стольный город, я в ихнем Совнаркоме у хорошего человека за бутылку спирта выменял бланк с печатью и подписью самого Ленина. А дальше дело техники, напечатал ордер на заявление и вот я здесь.

– Мебель жаль. Такую красоту испортил.

– До меня здесь жил революционный матрос, он-то и загадил стол. Видишь следы? Горячую сковородку ставил, чайник тоже. Чинарики о мебель гасил. Сволочь и мерзавец. Но я последний день в этой квартире. Наших повязали в Твери, значит и до меня доберутся. Но тебе устроиться я помогу.

– Спасибо, Боря. Но у меня есть, где голову преклонить.

– Папенька с маменькой?

– И дядя с теткой.

– А как ты жил в Крыму?

– Неплохо. Ты помнишь, дядя отбил меня от военной службы в четырнадцатом году и пристроил в киноотдел Скобелевского комитета. Печатал рассказы в журналах, военные агитки. Потом меня Толдыкин пригласил в свое киноателье. Так я стал кинописателем. И представь, встречаю в Симферополе Толдыкина, они там фильму снимают, да не только они. Из Питера, Москвы, киноателье штук семь. Работа была, деньги тоже.

– Да какие там деньги.

– Не скажи. Я часть империалами получал.

– Это дело. Что же ты не рванул с ними за кордон?

– Не знаю.

Виктор закурил.

– Когда я отказался ехать Бог знает куда, меня разыскал Митька Рубинштейн.

– Бывший председатель правления Русско-Азовского банка?

– Он самый. Мы с ним когда-то в Питере, да и в Москве неплохо гуляли. Он попросил меня отвезти письмо в Москву, даже денег на дорогу дал… Но ты, Боря, ничего не рассказал о себе.

– А что говорить, я – поэт налетов…

Оперативники, вскрыв двери черного хода, в темноте пошли по квартире.

Внезапно с грохотом покатилось ведро, специально поставленное на ходу.

Борис вскочил, выхватил маузер, выключил свет.

– Лягавые, Витя!

Он трижды выстрелил в сторону кухни.

В темноте кто-то крикнул протяжно и страшно, прощаясь с жизнью.

И началась револьверная стрельба.

Вспышки выстрелов выдергивали из темноты лица, делая их чудовищными и страшными.

– Прекратить огонь! – скомандовал Тыльнер. – Новицкий, бросайте оружие и сдавайтесь.

Никто не ответил.

Тыльнер зажег фонарь.

В комнате на полу лежали двое.

Тыльнер нашарил выключатель, зажег свет. Наклонился над убитыми.

– Борька. Поэт, он же Новицкий. Второго не знаю. Обыщите их и позовите из машины фотографа. Соколов, пишите протокол. Начинаем обыск.

Подошел оперативник, положил на стол перед Тыльнером документы убитого, деньги, несколько золотых монет.

– Виктор Олегович Казаринов. Кинописатель. Оружие при нем было?

– Нет, товарищ инспектор.

– Значит, зашел в гости и попал под раздачу.

– К бандитам хорошие люди в гости не ходят, – сказал оперативник.

– И то, правда. Так, письма при нем. Так… так… Вот это да.

– В чем дело, – Соловьев оторвался от протокола.

– Смотри.

На конверте было написано:

«Олегу Александровичу Леонидову».