Тени кафе «Домино»

Арнаутов и Прилуков

Артанутов проснулся, когда часы в гостиной пробили два раза.

Сквозь задвинутые портьеры пробивался слабый свет зимнего дня.

Арнаутов сбросил одеяло, сел на диване.

Лохматый, небритый, нечесаный, в несвежем белье.

В квартире тихо. Жена в театре, сын в летной школе.

Он закурил, закашлялся и долго отплевывался прямо на ковер.

Потом натянул вытертый халат и пошел на кухню.

В прихожей проснулся звонок.

Арнаутов подошел к двери.

– Кто там?

– Павел Сергеевич, Вам письмо из Стокгольма.

– Из Стокгольма?

Арнаутов суетливо открыл дверь.

На пороге стоял Прилуков.

– Разрешите войти?

– Прошу, прошу. Я по-домашнему, только встал, всю ночь работал.

– Позвольте представиться, Миронов Андрей Ильич, из Наркомата торговли. Был в Европе по торговым делам Республики и в Стокгольм встретил Дмитрия Львовича Рубенштейна…

– Как он?

– Процветает. Вот, – Прилуков достал из кармана письмо, – это Вам.

Дрожащими руками Арнаутов вскрыл конверт, быстро прочитал письмо.

– Как же так, он просил передать «Сашеньку» при личной встрече.

– Как я понял, обстоятельства изменились.

– Но я собирался…

– Купюра нужна срочно, завтра выезжаю в Стокгольм и передам ее владельцу.

– А если я не отдам?

– Павел Сергеевич, тогда вместо меня придут нанятые Рубенштейном люди. Вы знаете его и догадываетесь, что будет с Вами и с Вашей семьей.

– Знаю, – ответил Арнаутов.

Он пошел в кабинет.

Прилуков за ним.

Арнаутов открыл шкаф, вынул несколько книг, достал черный бумажник и вытащил из него синюю двадцати пяти рублевку.

– Прошу, – он протянул ее Прилукову.

Тот аккуратно взял купюру, вынул из кармана записку, сверил цифры.

– Она? – зло спросил Арнаутов.

– Она.

– Зачем она Рубеншнейну?

– Поведаю Вам тайну. Купюра, скажем так, ключ к оному из банковских сейфов. Ценности, находящиеся в нем, отдадут, только если Рубеншнейн предъявит ее.

– Значит, он зазывал меня в Ригу ради этого.

– Конечно. Он состряпал письмо из издательства, чтобы власти оформили Вам визу.

– А мои книги, собрания сочинений?

– Ложь. Рубенштейн как был биржевым зайцем, так им и остался.

– Значит, никакого собрания не будет? – Арнаутов обессилено сел на дива.

– Не будет, – сказал Прилуков и вышел.

Хлопнула входная дверь.

– Не будет… Не будет, – повторял Арнаутов, сжавшись на диване.

Потом он встал и вышел из кабинета.

Вернулся с бельевой веревкой в руках.

Сел к столу.

Крупно написал на листе бумаги: «Ложь. Мразь. Будь проклята такая жизнь».

Встал и начал прилаживать веревку к крючку люстры.