Тени кафе «Домино»

Внутренняя тюрма МЧК. Леонидов.

Когда-то эта комната, наверно, была залом для танцев. Теперь МЧК использовал ее как КПЗ.

На полу, по стенкам сидели арестованные игроки.

– Представьте себе, господа, в тот вечер у меня была необыкновенная пруха, – горестно сообщил человек в пальто с бархатным воротником.

– И сколько угадал?

– Пять лимонов.

Вот на них и погуляют пролетарии всех стран.

– Это точно.

Рядом с Леонидовым сидел писатель Арнаутов.

Он поднял воротник потертого пальто, руки засунул в рукава.

– Павел Степанович, – спросил Леонидов, – ну, я по репортерской надобности, а вас, как сюда занесло?

– Ветром… ветром… мой друг. Ветром нищеты.

– Но вас вся страна знает. В Европе ваши книги печатают…

– Печатали, Олег Алексеевич, печатали. А сейчас – жалкий паек. А у меня жена… Вы ее знаете. Актриса. На театре копейки получает. Правда, иногда продукты на концертах дают. Вот я продал половину библиотеки…плакал, с книгами расставаясь… Пошел на рынок, за две с половиной тысячи купил фунт сливочного масла, за полторы – три фунта перловки, табака на тысячу… а на остальные решил рискнуть.

– Ну и как?

– Семь миллионов взял, а тут ЧК. Плакали мои деньги. Да разве в них дело… Жизнь пошла под откос.

– Полноте, Павел Степанович, вашими книгами зачитываются и по сей день.

– Бежать отсюда надо, Олег Алексеевич, бежать.

– Куда?

– В Гельсинфорс… Ревель… Ригу… куда быстрее.

Со скрипом отворялась дверь и чекист в коже вызывал задержанных.

Арнаутов заснул, странно завалившись боком.

Леонидов прислонился к стене, вытянул ноги.

– Хорошие у вас ботиночки, господин репортер, – раздался голос из темного угла, – Английские на двойной спиртовой подошве. Не уступите?

– нет.

– Я могу дать хорошую цену.

– Ты сначала выйди отсюда, – засмеялся банкомет, – отсюда вполне можно в гараж попасть, а там обувка ни к чему.

– И то верно, – прокашлял кто-то.

– Вы считаете, что нас могут расстрелять? – раздался в темноте дрожащий голос.

– Натурально.

– Но это же произвол!

– О чем вы говорите, батенька, – человек в офицерском кителе встал, потянулся хрустко, – нынче жизнь человеческая – миф, химера, одним словом.

– Запомните, – Арнаутов проснулся, – поэт сказал: мы дети страшных дней России…

– Господин сочинитель, кажется? – человек в офицерском кителе подошел к Арнаутову, – смотрел, смотрел я ваши пьески. Как сейчас помню в летнем театре Царского села ставили «Алмазные окна», проблемы пола, декаданс. Как же. Что же теперь вы не пишите для театра? Ваша пьеса «Узник совести» весьма потрафила либеральной публике.

Вот вы и получили свой социализм. Ночь в танцевальном зале…

Со скрипом отворилась дверь и чекист в коже крикнул:

– Нелюбов!

– Я, – по-строевому четко ответил офицер.

Он застегнул крючки кителя, поднял с пола шинель, надел, надвинул чуть набекрень выцветшую полевую фуражку.

– Честь имею, господа. А вы, дорогой сочинитель, напишите новую пьесу «Ночь в ЧК».

И опять потянулось время.

– Господа, спросил кто-то из темноты, – ни у кого случайно не осталось часов?

– Товарищи все, как есть, изъяли…

– Так который же час?

– Вот как лампу в коридоре погасят, считай утро.

– Утро стрелецкой казни, – пробурчал Арнаутов, – вы, Леонидов, необычайно спокойны. Как это понимать?

– А так и понимайте, я в Гуля-поле у махновцев неделю расстрела ждал, да мало ли куда еще я попадал. Работа у меня такая.

– Какая же? – ехидно спросил Арнаутов.

– видеть все собственными глазами. А теперь, простите, я попробую заснуть.

Леонидов закрыл глаза.

…И словно исчез бывший танцевальный зал. Загорелись фонарики в листве, их словно раскачивала мелодия вальса.

Ах, сад «Эрмитаж».

Полуосвещенные аллеи. Женский смех, волнующий и нежный.

И себя он увидел в форме «Союза Городов», с новенькой шашкой и звонкими шпорами на сапогах.

Военный корреспондент Леонидов спешит с букетом цветов к Летнему театру на свидание.

А над парком горит электрическая надпись «1915».

– Леонидов! Кто здесь Леонидов?

Арнаутов толкнул его в плечо:

– Вставайте, ангел смерти за вами.

– Я Леонидов.

Олег встал, потянулся.

– Ты что, заснул, давай на выход.