Том 6

РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ В ИТАЛИИ

Кёльн, 29 ноября. Наконец-то, после шестимесячных почти непрерывных поражений демократии, после ряда неслыханных триумфов контрреволюции, снова появляются симптомы приближающейся победы революционной партии. Италия — страна, восстание которой явилось прелюдией к европейскому восстанию 1848 г., поражение которой явилось прелюдией к падению Вены, — Италия поднимается во второй раз. Тоскана добилась своего демократического министерства, и Рим только что завоевал себе такое же министерство.

10 апреля в Лондоне, 15 мая и 25 июня в Париже, 6 августа в Милане, 1 ноября в Вене[90] — таковы четыре важные даты европейской контрреволюции, четыре вехи, отмечающие быстро пройденные этапы ее недавнего триумфального шествия.

В Лондоне 10 апреля не только была сломлена революционная мощь чартистов, но и нанесен первый удар революционизирующему влиянию февральской победы. Те, которые правильно оценивают Англию и ее место в современной истории, не могли удивляться тому, что революции континента пока что бесследно проходили мимо нее. Англия — страна, которая посредством своей промышленности и торговли господствует над всеми находящимися в революционном брожении народами континента и в силу своего господства над азиатскими, американскими и австралийскими рынками сравнительно мало зависит от торговли с этими странами, страна, где сильнее всего развиты, доведены до наибольшей остроты противоречия современного буржуазного общества, классовая борьба между буржуазией и пролетариатом, — Англия больше, чем какая-либо другая страна развивается своим собственным, самостоятельным путем. Англии не нужно топтаться, подобно временным правительствам на континенте, чтобы приблизиться к разрешению вопросов, к уничтожению противоречий, разрешение и уничтожение которых является ее призванием прежде, чем какой-либо другой страны. Англия не заимствует революцию у континента— Англия, когда пробьет ее час, сама продиктует революцию континенту.

Таково было положение Англии, таково было необходимое следствие этого положения, и поэтому победа «порядка» 10 апреля вполне понятна. Но кто не помнит, как эта победа «порядка», этот первый ответный удар на удары февраля и марта повсюду дал новую опору контрреволюции, окрылил так называемых консерваторов смелыми надеждами! Кто не помнит, как поведение лондонских специальных констеблей тотчас же вызвало повсюду в Германии подражание со стороны всего гражданского ополчения! Кто не помнит, какое впечатление произвело это первое доказательство того, что вспыхнувшее движение не является непреодолимым!

Париж 15 мая тотчас же дополнил победу английской партии застоя. 10 апреля воздвигло плотину на пути революционного потока, волны которого достигли наибольшей высоты. 15 мая сломило его силу у самого истока. 10 апреля доказало, что февральское движение не является неудержимым; 15 мая доказало, что повстанческому движению в Париже можно поставить преграду. Революция, разбитая в своем центре, должна была, естественно, потерпеть поражение также и на периферии. И это с каждым днем все больше сказывалось в Пруссии и в мелких немецких государствах. Но революционное движение было еще достаточно сильно, чтобы оказались возможными две победы народа в Вене: первая — тоже 15 мая, вторая — 26 мая, а победа абсолютизма в Неаполе, одержанная также 15 мая, своими эксцессами подействовала скорее как противовес победе порядка в Париже. Не хватало еще чего-то; не только революционное движение должно было потерпеть поражение в Париже, — с вооруженного восстания в самом Париже должен был быть сорван ореол непобедимости. Только тогда контрреволюция могла обрести спокойствие.

И это произошло в Париже в четырехдневном бою с 23 по 26 июня. Четыре дня пушечной пальбы положили конец неприступности баррикад, непобедимости вооруженного народа. Разве Кавеньяк не доказал своей победой, что законы военного искусства более или менее одинаковы на улице и в дефиле, в действиях против баррикады или против засеки и бастиона?

Что 40000 недисциплинированных вооруженных рабочих, без пушек и гаубиц и при отсутствии подвоза боевых припасов, не дольше четырех дней могут противостоять организованной армии из 120000 старых солдат и 150000 национальных гвардейцев, поддерживаемых лучшей и самой многочисленной артиллерией и обильно снабжаемых боевыми припасами? Победа Кавеньяка явилась самым грубым подавлением меньшего числа бойцов в семь раз более многочисленным противником, самой бесславной победой, когда-либо одержанной, и тем более бесславной, чем больше крови она стоила, несмотря на колоссальный перевес сил. И, однако, весь мир дивился ей, как чуду, ибо эта победа превосходящей силы отняла у парижского народа, у парижской баррикады ореол непобедимости. В лице 40000 рабочих триста тысяч солдат Кавеньяка победили не только 40000 рабочих, — они победили, сами того не сознавая, европейскую революцию. Мы все знаем, какая неудержимо стремительная реакция началась с того дня. Теперь не оставалось уже никаких сдерживающих моментов; консервативная сила победила народ в Париже гранатами и картечью, и то, что оказалось возможным в Париже, могло быть повторено в любом другом месте. Демократии не оставалось ничего иного, как проделать после этого решительного поражения возможно более почетное отступление и, по крайней мере, отстаивать шаг за шагом свои позиции в печати, на народных собраниях и в парламентах, — позиции, которые уже невозможно было удержать.

Следующим большим ударом явилось падение Милана. Обратное завоевание Милана Радецким является, действительно, первым событием европейского значения после парижской июньской победы. Двуглавый орел на куполе миланского собора означал не только поражение всей Италии — он означал также возрождение центра тяжести европейской контрреволюции, возрождение Австрии. Италия разбита и Австрия возрождена — чего еще могла желать контрреволюция! И действительно, с падением Милана сразу же ослабела в Италии революционная энергия, пал Мамиани в Риме, демократы были побеждены в Пьемонте; и одновременно с этим реакционная партия в Австрии снова подняла голову и с новой энергией принялась опутывать сетью своих интриг все провинции из своего центра — штаб-квартиры Радецкого. Только теперь Елачич перешел в наступление, только теперь полностью осуществился великий союз контрреволюции с австрийскими славянами.

Я не говорю о мелких интермеццо, в которых контрреволюция одерживала местные победы и завоевывала отдельные провинции, не говорю о франкфуртском поражении и т. п. Все это имеет местное, пожалуй национальное, но отнюдь не европейское значение.

Наконец, 1 ноября было завершено дело, начатое в день Кустоцы[91]: как Радецкий вступил в Милан, так Виндишгрец и Елачич вступили теперь в Вену. Метод Кавеньяка применен к самому большому и активному очагу германской революции — и с успехом. Революция в Вене, как и в Париже, потоплена в крови, погребена в дымящихся развалинах.

Но весьма вероятно, что победа 1 ноября вместе с тем означает момент, когда начинается обратное движение и наступает кризис. Попытка в точности повторить венский подвиг в Пруссии потерпела неудачу. В самом благоприятном случае, даже если страна перестанет поддерживать Учредительное собрание, корона может рассчитывать только на половинчатую, не решающую победу, и во всяком случае первое обескураживающее впечатление венского поражения ослаблено неуклюжей попыткой повторить его во всех подробностях.

И в то время как север Европы или уже снова ввергнут в рабство 1847 года, или с трудом отстаивает от контрреволюции завоевания первых месяцев, внезапно вновь поднимается Италия. Ливорно — единственный итальянский город, для которого падение Милана явилось толчком к победоносной революции, — Ливорно, наконец, увлек своим демократическим подъемом всю Тоскану и добился определенно-демократического министерства, наиболее определенного из всех существовавших когда-либо в условиях монархии, и такого определенного, каких мало бывало в республиках, — министерства, которое на падение Вены и возрождение Австрии отвечает призывом к созданию итальянского учредительного Национального собрания. И революционная искра, которую это демократическое министерство бросило в итальянский народ, зажгла пожар: в Риме народ, национальная гвардия и армия восстали, как один человек, низвергли лавирующее контрреволюционное министерство, добились демократического министерства, и первым из требований, принятия которых они добились, было: правительство на основе итальянского национального принципа, т. е. внесенное Гверрацци предложение о посылке представителей в итальянское Учредительное собрание.

Что за этим последуют Пьемонт и Сицилия, — не подлежит никакому сомнению. Они последуют, как последовали в прошлом году.

Что же дальше? Явится ли это второе воскресение Италии на протяжении трех лет, подобно предшествовавшему, зарей нового подъема европейской демократии? Очень похоже на это. Чаша контрреволюции переполнена. Франция готова броситься в объятия авантюриста, лишь бы только избавиться от господства Кавеньяка и Марраста, Германия разъединена больше, чем когда бы то ни было, Австрия раздавлена, Пруссия накануне гражданской войны — все, решительно все иллюзии февраля и марта безжалостно растоптаны стремительным ходом истории.

Поистине, народу больше уж нечему учиться на опыте новых побед контрреволюции! Пусть же при надвигающихся событиях народ своевременно и бесстрашно применит уроки этих последних шести месяцев.

Написано К. Марксом 29 ноября 1848 г.

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 156, 30 ноября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого