Том 6

I

Кёльн, 15 мая. Мы должны еще отметить последние проявления отеческого попечения потсдамского вассального князя по отношению к его «наследственным» подданным, приобретенным путем грабежа и торговли людьми. Мы имеем в виду недавно октроированную военно-полевую хартию, это единственно правдивое из всех гогенцоллернских обещаний, где прусское величие предстало, наконец, даже перед самыми тупыми и доверчивыми глупцами в своей полнейшей природной наготе, сбросив с себя последнюю лицемерную комедиантскую мишуру.

Разгон безобидных берлинских палат, которые должны были «пересмотреть» октроированную 5 декабря конституцию, был, как известно, только необходимой подготовкой для вступления русских на немецкую территорию. Но соединение потсдамских башкир с родственными им рыскающими повсюду казаками православного царя имело еще другую цель, кроме пресловутого тройственного нашествия на Венгрию, во время которого Пруссия, по своей трусливой и вероломной натуре, стояла, точно сыщик, у ворот с приказами об арестах, тогда как австрийские и русские палачи должны были заняться кровавой охотой внутри страны. Истинная цель этого гогенцоллернского союза заключалась в том, что вступление русских должно было придать потсдамскому герою необходимое мужество и помочь ему отомстить революции за вынужденное у него в марте прошлого года признание в трусости.

Нам незачем делать экскурсы в область истории, чтобы показать прирожденную трусость Гогенцоллернов, свойственную им во все времена, или даже обращаться к предкам этого благородного семейства, которые из-за кустов и диких зарослей подстерегали беззащитных путников и таким образом, как разбойники с большой дороги, закладывали фундамент «величия и блеска династии». Нам незачем напоминать о хвастливом походе Фридриха-Вильгельма II против Французской республики, когда великий Гогенцоллерн первым обратился в бегство и предал немецкие «имперские войска», чтобы вместе с Россией осуществить новое разграбление Польши; нам незачем также говорить о той жалкой роли, какую играл его преемник Фридрих-Вильгельм III в наполеоновских войнах, прежде чем он лживыми обещаниями погнал «свой народ» в бой. История с «мартовскими завоеваниями» была лишь продолжением старой «наследственной» трусости и вероломства. Согласительное собрание было первой уступкой из-за трусости, сделанной революции, — из-за трусости, которая сменила пресловутые хвастливые речи относительно «куска пергамента»; оно было разогнано, когда падение Вены вселило во вновь укрепившегося Гогенцоллерна необходимое для этого мужество. Октроированная конституция с палатами, «осуществляющими пересмотр», была вторым актом трусливого лицемерия, так как «неослабленная корона» в то время еще считала необходимыми некоторые либеральные уступки. Палата была распущена, когда заговор с русским царем и повелителем пришел к желанному завершению. Но только действительное вступление русских на немецкую территорию, надежная близость поддержки казаков дали Гогенцоллерну мужество выступить с последним планом: уничтожение последних лицемерных «конституционных гарантий» путем введения самой неограниченной, самой произвольной диктатуры сабли, путем приостановки действия старых, даже домартовских законов и судов, путем мщения «свинцом и порохом» революции за проявившуюся в мартовских уступках трусость Гогенцоллернов.

Таково историческое происхождение недавно октроированной военно-полевой конституции. Рассмотрим теперь ее содержание.

Согласно статьям 1 и 2, не только каждый комендант крепости может «на случай волнений» объявить свою крепость на осадном положении, но и каждый «командир корпуса» может объявить на осадном положении весь занимаемый армейским корпусом округ.

«На случай волнений», c'est-a-dire {то есть. Ред.}, если коменданту или генералу заблагорассудится заранее усмотреть «случай волнений». Или, может быть, гогенцоллернские министры, в стилистических упражнениях которых обычно господствует блистательное отсутствие грамматических познаний, хотели сказать: «в случае волнений»? Толкование предоставляется испытанному разумению генералов и комендантов.

Таким образом, «на случай волнений» комендант может объявить на осадном положении свою крепость, а командир корпуса — целую провинцию. Границы этого «случая» не определены. Должен ли «случай волнений» проявиться непременно внутри крепости или провинции, или же крепости либо провинции должна угрожать опасность на большем или меньшем расстоянии — это также предоставляется чувству «такта» генерала и коменданта. А «такт», по крылатому словцу генерал-лейтенанта Титцена, — первое, что требуется от прусского офицера.

Власть генерала «на случай волнений» все же ограничивается в интересах всех поклонников почвы законности, но опять-таки это делается самым удивительным образом. Только «на случай войны» генералы и коменданты могут самостоятельно объявлять свои провинции и крепости на осадном положении. Но «на случай волнений», — поясняет статья 2 новой хартии, — объявление осадного положения исходит от министерства; комендант имеет право объявлять на осадном положении свою крепость, а генерал — свою провинцию «па этот случай» только временно, предварительно, до его утверждения или (!) отмены министерством. Приятная гарантия для подданных, находящихся под угрозой волнений! Но разве у нас не «ответственные» министры? Разве всего лишь «временная» диктатура комендантов или генералов, наличие последней инстанции в лице «ответственных» министров — разве все это не спасает «почву законности»? Правда, «временное» осадное положение дает коменданту или генералу, по статьям 7 и 13, право временно приостанавливать действие обычных судов, временно вводить военные суды, которые также временно приговаривают к смертной казни (статья 8) и временно приводят в исполнение смертные приговоры в течение 24 часов (статья 13, 7). Но «почва законности» все же спасена наличием последней инстанции — «ответственных» министров, — и да здравствует почва законности! Наше единственное скромное пожелание при этом заключается в том, чтобы поклонники почвы законности первыми испытали на себе временные казни именем бога и его величества христианско-германского вассального князя.

II

Кельн, 16 мая. Сервантес где-то рассказывает об одном храбром альгуасиле[344] и его писце, которые для охраны общественной нравственности содержали двух женщин с весьма недвусмысленной репутацией. Эти услужливые нимфы появлялись на больших ярмарках и при прочих торжественных случаях в такой одежде, что уже издали можно было узнать птицу по полету. Если им удавалось подцепить какого-нибудь приезжего, они тотчас же умудрялись сообщить своим любовникам, в какую гостиницу они пошли. Альгуасил и его писец врывались туда к великому ужасу женщин, разыгрывали сцену ревности и отпускали приезжего только после долгой мольбы и получения надлежащей денежной компенсации. Таким способом они соединяли собственную выгоду с интересами общественной нравственности, так как обобранные в течение долгого времени остерегались вновь предаваться своим порочным наклонностям.

Подобно этим блюстителям нравственности, прусские герои порядка простейшим способом обеспечивают нормальное военно-полевое спокойствие. Посылают с провокационной целью нескольких пьяных столпов законности, которые наносят толпе народа несколько провокационных сабельных ударов, — и вызванное этим возбуждение в каком-нибудь отдаленном городе или деревне дает повод объявить осадное положение для охраны всей провинции от дальнейших преступных волнений и обманным путем лишить ее последнего остатка конституционных завоеваний.

Согласно статье 5 новой военно-полевой хартии, «военачальник» может при объявлении осадного положения по округам приостановить действие статей 5–7 и 24–28 последних октроированных в декабре «завоеваний».

Посмотрим, что же еще останется от мартовских обещаний, если мы устраним из них статьи, отмена которых октроирована новой военно-полевой хартией. «На случай волнений», по произволу какого-нибудь «военачальника», прекращает, таким образом, свое действие:

Статья 5 декабрьской конституции: «Личная свобода гарантируется».

Статья 6. «Жилище неприкосновенно».

Статья 7. «Никто не должен быть лишен узаконенного для него суда».

Статья 24. «Каждый пруссак имеет право и т. д. свободно высказывать свои мнения».

Статья 25. «Проступки, совершенные словесно или печатно и т. д., наказуются, согласно общим уголовным законам».

Статья 26. «Если автор произведения известен и находится в пределах досягаемости судебной власти, то типограф, издатель и распространитель не подлежат наказанию».

Статья 27. «Все пруссаки имеют право мирно и без оружия собираться в закрытых помещениях».

Статья 28. «Все пруссаки имеют право объединяться в общества для таких целей, которые не противоречат уголовным законам».

Как только военачальник объявляет «на случай волнений» осадное положение, «личная свобода» уже больше не гарантируется, жилище больше не считается неприкосновенным, прекращается действие «узаконенных» судов, свободы печати, охраны типографов и права союзов, и даже «общества» филистеров — казино и балы, «цель которых не противоречит уголовным законам», — могут существовать только par гасе de M. le commandant {по милости г-на коменданта. Ред.}, но отнюдь не по «праву».

Вместе с тем статья 4 новой военно-полевой хартии гласит, что

«с объявлением осадного положения» (pur et simple {безусловного. Ред.}) «исполнительная власть переходит к военачальнику и что органы гражданского, административного и муниципального управления должны исполнять распоряжения и поручения военачальников».

Этот параграф благополучно отменяет все обычные формы муниципального и административного управления, и на волов тупоголовой и наглой бюрократии, превращенных в «лакеев для поручений», надевается ярмо суверенной военной диктатуры.

Статьи 8 и 9 определяют наказания, посредством которых энергичные Гогенцоллерны даже под охраной штыков и пушек намереваются защищать свою безопасность и порядок. Этот новый уголовный закон во всяком случае имеет перед всеми скучными соглашательскими правовыми теориями преимущество краткости.

Статья 8: «Всякий, кто в районе или округе, объявленном на осадном положении, окажется виновным в умышленном поджоге, в умышленном устройстве наводнения» (какая предусмотрительность!), «либо в нападении, либо в открытом насильственном сопротивлении с опасным оружием в руках вооруженной силе или представителям гражданских и военных властей, карается смертной казнью».

«Сопротивление вооруженной силе или представителям властей»! Всем известны действия «Моей доблестной армии», известно, как храбрые померанцы, пруссаки и верхнесилезские поляки, которыми в интересах единства так усиленно наводняют западные провинции, по высочайшему примеру обретают свое мужество лишь в зависимости от обстоятельств и после разоружения граждан, как это было в Дюссельдорфе, Бреславле, Познани, Берлине, Дрездене, завершают осадное положение убийством безоружных, женщин и детей. «Наследственным» подданным потсдамского башкирского князя предоставлена, таким образом, заслуживающая высокой признательности свобода — после объявления осадного положения либо позволить себя убить «в установленном порядке» мужественным исполнителям доброй воли отца своих подданных, либо оказать «сопротивление» и быть расстрелянными по законам военного времени.

Надо ли еще говорить о формулировках статьи 9, на основании которых распространение сведений, «вводящих в заблуждение» власти, нарушение «изданного в интересах общественной безопасности запрещения» и т. д. караются тюремным заключением до одного года, и даже самые обыкновенные полицейские и жандармские функции получают отныне усовершенствование в духе военно-полевых судов?

Надо ли еще упоминать о трусливом вероломстве, с которым гогенцоллернский отец своих подданных и его креатуры Симоне — фон дер Хейдт — Мантёйфель предписывают образование военно-полевых судов из трех «высших офицеров» и двух гражданских судей, назначаемых военачальником, чтобы сохранить в глазах безмозглых буржуа видимость «судебной» процедуры и все же, благодаря численному преобладанию военных палачей, заранее быть уверенными в осуждении?

Надо ли упоминать о различных формулировках статьи 13 о «процедуре военных судов», в которых нигде нет речи о свидетельских показаниях, но на основании которых явно можно судить в духе кровожадной собаки Виндишгреца, «по совокупности. обстоятельств»?

Надо ли упоминать о тех статьях, согласно которым приговоры военно-полевых судов не подлежат обжалованию, а смертные приговоры утверждаются исключительно «военачальником» и приводятся в исполнение в течение 24 часов; и, наконец, даже после отмены осадного положения «обычные суды» могут в случае, если приговоры военно-полевых судов не приведены в исполнение, только заменять наказание военно-полевого суда наказанием по закону, но самую «виновность должны считать доказанной» и не могут обсуждать правильность или неправильность обвинения?

Надо ли нам, наконец, останавливаться на последней, самой замечательной статье этой повой, опирающейся на поддержку казаков конституции, согласно которой «и помимо осадного положения», следовательно, «не на случай волнений», статьи 5, 6, 24–28 декабрьского завоевания — «личная свобода», «неприкосновенность жилища», «свобода печати» и «право союзов» — могут отменяться в отдельных округах?

После всех этих прелестей нам незачем приносить сердечные поздравления всем благомыслящим пруссакам по случаю новых, единственно правдивых обещаний, по случаю наконец-то искреннего — вследствие близости казаков — излияния отеческого благоволения. Признаться, мы рады этому кровавому наказанию для жаждущих порядка буржуа и жалких остолопов, мечтающих о почве законности.

Но народ скоро почувствует, что это новое «завоевание» переполнило чашу его терпения, он отомстит этому лживому, трусливому отродью мучителей страны, и Рейнская провинция уж во всяком случае не упустит долгожданного часа, когда мы воскликнем: Са ira![345].

Написано 15–16 мая 1849 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» №№ 299 и 300; 16 и 17 мая 1849 г.

Перевод с немецкого