Том 6

ЛАССАЛЬ

Кёльн, 2 мая. Вчера мы обещали вернуться к обвинительному заключению против Лассаля.

Лассаль обвиняется в «преступлении, предусмотренном статьями 87 и 102 Уголовного кодекса».

Статья 87 направлена против «посягательства или заговора, цель которого состоит в том, чтобы призывать (exciter) граждан или жителей к вооружению против императорской власти».

Согласно статье 102, наказаниям (главным образом смертной казни), установленным в предыдущих статьях раздела (к которому относится также и статья 87), подвергаются все те лица, которые в речах, произносимых в публичных местах и собраниях, или в расклеенных плакатах призывают (excitent) к совершению указанных преступлений. Лишь в том случае, когда призыв остался без последствий, смертная казнь заменяется изгнанием.

В чем же обвиняется Лассаль?

Так как он якобы сразу, в одно и то же время согрешил как против статьи 87, так и против статьи 102, то он может быть обвинен лишь в том:

что, действуя в нарушение статьи 102, он призывал к преступлению, предусмотренному статьей 87, т. е.:

призывал граждан к посягательству или заговору, целью которого является призыв к вооружению против королевской власти, т. е.:

призывал граждан к призыву к вооружению!

Для обычного человеческого рассудка это — довольно очевидная бессмыслица. Но ведь так соблаговолили решить прокуратура и обвинительный сенат!

Дело в том, что статья 102, которая призыв к преступлениям, предусмотренным статьями 86—101, приравнивает к совершению самого преступления, если призыв имел последствия, применима, разумеется, ко всем этим статьям. Она применима даже к остальным положениям той же 87 статьи. Ведь все эти статьи направлены против определенных действий, к совершению которых можно подстрекать. Так например, статья 87, направленная против посягательства и заговора, говорит также о посягательстве и заговоре против жизни и личности императора, о посягательстве и заговоре, цель которого состоит в ниспровержении или изменении образа правления или в изменении порядка престолонаследия. Все это такие вещи, к которым можно «призывать». Призыв к убийству короля, к революции является возможным фактом; равным образом может иметь место призыв к заговору, цель которого состоит в убийстве короля или в революции. Но «призыв к организации посягательства resp. {respective — или. Ред.} заговора в целях призыва к вооружению против королевской власти», одним словом, призыв к призыву — это такое же невозможное, такое же нелепое преступление, как «попытка к отдаленной попытке совершить государственную измену», стоившая не одному бедняге-корпоранту в старое благословенное время действия прусского права десяти лет заключения в крепости, или как знаменитое выражение suspect de suspicion d'incivisme (подозреваемый по подозрению в отсутствии гражданских чувств), которое люди, носящие легитимистские очки, будто бы нашли, как они утверждают, в тюремных списках времен террора 93-го года.

И уж если «призыв к призыву к вооружению» действительно является логически и юридически возможным преступлением, то Лассаль, чтобы одновременно подпасть под упомянутую часть статьи 87 и под статью 102, должен был бы обвиняться не за произнесенную в Нёйссе речь, а за адрес Национальному собранию, в котором говорится: «Мы заклинаем Национальное собрание: обратитесь с призывом взяться за оружие!»

Здесь содержится «призыв к призыву к вооружению». Но даже в этом non plus ultra {непревзойденном. Ред.} обвинительном заключении не додумались до того, чтобы увидеть преступление в этих словах.

Как же получилось, что прокуратура из целого ряда статей данного раздела выбрала как раз такое место и связала его со статьей 102, к которому статья 102 совсем не применима?

Очень просто. Преступление, предусмотренное статьей 87, карается смертной казнью. Но во всей Рейнской провинции не нашли такого суда присяжных, который приговорил бы Лассаля к смерти. Поэтому предпочли взять статью 102, которая предписывает замену смертной казни изгнанием в том случае, если призыв к «преступлению» не имел последствий. А уж для этого рассчитывали без труда найти присяжных.

Следовательно, для того чтобы избавиться от Лассаля, прокуратура изобрела невозможное преступление и соединила такие два места закона, которые при соединении не имеют никакого иного смысла кроме чистой бессмыслицы.

Итак: либо Лассаль виновен в нарушении статьи 87, и тогда пусть наберутся смелости и приговорят его прямо к смерти; либо он не виновен в нарушении статьи 87, но тогда он не нарушил также и статью 102 и должен быть безусловно оправдан. По нарушить одновременно статью 87 в приведенном месте и статью 102 — невозможно.

Следует обратить внимание на изворотливость прокуратуры. Обвинение против Лассаля подпадает в сущности под статью 87 (смертная казнь). Но обвинить его таким образом не осмеливаются; его обвиняют по статье 87 в соединении со статьей 102 (изгнание); но на тот случай, если это не поможет, если присяжные Лассаля оправдают, его предают суду исправительной полиции, подсовывая статьи 209 и 217 (от шести дней до года тюрьмы). И все это за один и тот же факт, за деятельность в качестве агитатора во время движения за отказ от уплаты налогов!

Рассмотрим же теперь подлинный corpus delicti {состав преступления. Ред.} — речь, произнесенную в Нёйссе 21 ноября.

Лассаль обвиняется в том, что он прямо призывал к вооружению против королевской власти.

Согласно показаниям трех свидетелей, на которые ссылается обвинительное заключение, Лассаль действительно прямо призывал жителей Нёйссе вооружиться, приобрести боеприпасы, охранять силой оружия завоеванные свободы, поддерживать активными действиями Национальное собрание и т. д. Однако призыв к вооружению вообще не является ни проступком, ни тем более преступлением, особенно со времени революции и принятия закона от 6 апреля 1848 г., который каждому жителю Пруссии гарантирует право носить оружие. Призыв к вооружению, согласно Code {Кодексу. Ред.}, карается наказанием лишь в том случае, когда вооружение направлено против отдельных чиновников (мятеж) или против королевской власти, resp. против другой части граждан (восстание). В данном случае специально имеется в виду призыв, а именно прямой призыв к вооружению против королевской власти.

Однако в показаниях всех трех свидетелей не было сказано ни одного слова о вооружении против королевской власти; говорилось лишь о вооружении для защиты Национального собрания. А Национальное собрание было законно созванным и законно существовавшим органом, важнейшей частью законодательной, а здесь даже и учредительной власти. В той же самой степени, в какой учредительная власть стоит над исполнительной, Национальное собрание стояло над «королевским правительством». И вот призыв к всеобщему народному вооружению для защиты этого, наряду с королем, высшего законодательного учреждения страны наша прокуратура считает тяжким преступлением.

Единственным местом, в котором тонкий нюх прокуратуры еще мог бы обнаружить отдаленное отношение к «королевскому правительству», было упоминание о батареях в Нёйссе. Но разве Лассаль призывал жителей Нёйссе к вооружению для захвата батарей на левом берегу Рейна и тем более разве он призывал их к этому «прямо», как утверждается в резюме обвинительного заключения и как это требуется для осуждения Лассаля?

Напротив! Он не призывал их к этому ни «прямо», ни косвенно. Он сказал лишь: дюссельдорфцы ожидают, что жители Нёйссе захватят эти батареи. И вот это всего только выраженное на словах «ожидание» по мнению достопочтенной прокуратуры является excitation directe, прямым призывом к вооружению против королевской власти!

Итак, в настоящем, действительном вооружении Дюссельдорфа, открыто организованном для защиты Национального собрания и, разумеется, направленном не иначе как против прусских войск, т. е. против королевского правительства (Ie gouvernement de l'empereur), не заключается никакого преступления, заключается всего лишь проступок, выразившийся в оказании сопротивления отдельным чиновникам; а в этом простом заявлении, в этих четырех словах, оказывается, содержится тяжкое уголовное преступление!

За то, что Лассаль делал, его не осмеливаются обвинять; но то, что он сказал, оказывается тяжким преступлением. А что он сказал? — Ожидают, что жители Нёйссе захватят батареи. И кто, говорит он, ожидает этого, — разве он сам, Лассаль? Ничего подобного — дюссельдорфцы!

Лассаль говорит: третьи лица ожидают, что вы сделаете то-то и то-то, а согласно логике прокуратуры это является «прямым призывом» к вам действительно совершить ожидаемое.

В настоящее время в Берлине министры распустили палату и готовятся к дальнейшим октроированиям. Предположим, что сегодня насильственным путем ликвидировали бы всеобщее избирательное право, отменили бы право союзов, уничтожили бы свободу печати. Мы сказали бы: мы ожидаем, что на это позорное вероломство народ ответит баррикадами. Прокуратура заявила бы, что тем самым мы «прямо призывали» берлинских граждан вооружиться против королевской власти. И если бы все шло по воле прокуратуры, нас приговорили бы, в зависимости от обстоятельств, к смерти или к изгнанию!

За всем этим процессом против Лассаля кроется тенденциозный процесс против ненавистного агитатора. Это — скрытый процесс по поводу «возбуждения неудовольствия», подобно тем процессам, какими мы имели удовольствие наслаждаться также здесь, на Рейне, вплоть до мартовских дней. Точно так же и процесс против Вейерса является скрытым процессом по поводу оскорбления величества. Вейерс сказал: «смерть королю» и «нельзя ни на четверть часа больше оставлять корону королю»; и вот эти несколько слов, весьма невинных с точки зрения Code penal {уголовного кодекса. Ред.}, оказывается, тоже содержат «прямой призыв к вооружению»!

Но даже если Лассаль в действительности призывал к вооружению против королевской власти, что же из этого? Встанем на конституционную точку зрения и будем рассуждать согласно конституционным понятиям. Разве тогда, в ноябре, не являлось долгом каждого гражданина не только «призывать к вооружению», но и самому вооружаться для защиты конституционных народных представителей, против вероломного «королевского правительства», которое гоняло при помощи солдат собрание народных представителей из отеля в отель, насильственно прекращало их заседания, отдавало их бумаги солдатам на раскурку и для топки печей и в конце концов разогнало их самих по домам? Разве согласно решениям Соединенного ландтага, согласно знаменитой «почве законности» г-на Кампгаузена, не говоря уже о завоеваниях 19 марта, собрание не было «равноправным контрагентом» короны? И разве такое собрание не следовало защищать от нападений со стороны так называемого «королевского правительства»?

Впрочем, мы видели, что у «королевского правительства» стало второй натурой расправляться пинками с народными представителями. Едва прошло два месяца со времени созыва октроированных палат, как это самое королевское правительство разгоняет их при первом неугодном решении, — разгоняет те самые палаты, которые якобы должны были пересматривать конституцию! В настоящее время палаты признали октроированную конституцию, и теперь мы уж вовсе не знаем, есть у нас конституция или нет. Кто ведает, что еще нам октроируют завтра!

И вот людей, которые все это предвидели и в соответствии с этим действовали, которые стремились к энергичному сопротивлению этим насильственным действиям надменной камарильи, которые, согласно понятиям всех конституционных стран и в особенности Англии, полностью стояли на почве закона, этих людей по приказу Мантёйфеля, Симонса и К° арестовывают, держат шесть месяцев в тюрьме и наконец предают суду присяжных, обвиняя в подстрекательстве к восстанию!

Написано Ф. Энгельсом 2 мая 1849 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 288, 3 мая 1849 г.

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые