Том 6

I

Кёльн, 21 декабря. Сегодня утром начался процесс против Готшалька, Аннеке и Эссера на чрезвычайной сессии здешнего суда присяжных.

Обвиняемые были доставлены в кандалах, как самые обыкновенные уголовные преступники, из нового дома заключения в здание суда, где находились довольно значительные вооруженные силы.

Нашим читателям известно, что в суде присяжных, как он организован сейчас, мы меньше всего усматриваем какую-либо гарантию. Ценз предоставляет определенному классу привилегию выделять из своей среды присяжных заседателей. Способ составления списков присяжных предоставляет правительству монопольное право отбирать из привилегированного класса угодных ему лиц. А именно, господин регирунгспрезидент составляет список определенного числа лиц, выделяемых им из списков присяжных всего округа; судебные представители правительства производят чистку, сокращая этот список, если нам не изменяет память, до 36 человек. Наконец, в момент, когда суд присяжных действительно формируется, прокуратура имеет право в третий раз подвергнуть чистке последний список, этот продукт классовой привилегии и двойной правительственной дистилляции, и вычеркнуть всех, кроме последней требуемой дюжины.

Было бы настоящим чудом, если бы при таком устройстве суда присяжных обвиняемые, открыто выступившие против привилегированного класса и существующей государственной власти, не попали прямо в руки своих самых беспощадных врагов.

Но совесть присяжных, — возразят нам, — совесть, можно ли требовать большей гарантии? Ax, mon dieu {боже мой. Ред.}, совесть зависит от знаний {Игра слов: «Gewissen» — «совесть», «Wissen» — «знания». Ред.} и от всего образа жизни человека.

У республиканца иная совесть, чем у роялиста, у имущего — иная, чем у неимущего, у мыслящего — иная, чем у того, кто неспособен мыслить. У человека, у которого нет другого призвания к тому, чтобы стать присяжным, кроме ценза, и совесть цензовая.

«Совесть» привилегированных — это ведь и есть привилегированная совесть.

Хотя, таким образом, суд присяжных, при его нынешнем устройстве, представляется нам органом для сохранения привилегий некоторых, а отнюдь не органом для обеспечения прав всех; хотя, в частности, и в настоящем случае прокуратура самым широким образом использовала свое право вычеркнуть из последнего списка последнюю дюжину неугодных ей имен, — мы все же ни секунды не сомневаемся в оправдании обвиняемых. Гарантией нам служит обвинительный акт. Когда читаешь его, то кажется, что это — выдержанная в ироническом тоне защитительная речь Готшалька и его товарищей.

Резюмируем этот обвинительный акт, который можно сравнить только с обвинительным актом против Меллине и его товарищей (процесс Рискон-Ту в Антверпене)[128].

В Кёльне существует Рабочий союз[129]. Готшальк был председателем этого союза, Аннеке и Эссер — членами его комитета. Рабочий союз, сообщает нам обвинительный акт,

«имел свой особый, редактировавшийся Готшальком орган — «Arbeiter-Zeitung», и те, кому не приходилось лично присутствовать на заседаниях союза, могли ознакомиться по этой газете с опасными тенденциями, союза, которые имеют целью угодить пролетариату, ведут к коммунизму и к низвержению существующего строя».

Итак, можно было ознакомиться с тенденциями, а не с противозаконными действиями. Доказательство: до ареста Готшалька и других прокуратура не возбуждала судебного преследования против «Arbeiter-Zeitung», а после ареста Готшалька газета была осуждена только один раз — в результате чудовищного процесса, который был инсценирован здешней прокуратурой по обвинению в оскорблении здешней прокуратуры, возбужденному здешней прокуратурой[130].

«Сама «Arbeiter-Zeitung»», — признает, однако, обвинительный акт, — «по-видимому нисколько не старалась затушевать что-либо в своих отчетах об этом» (т. е. о заседаниях Рабочего союза, его комитета и его филиалов).

Значит, если «Arbeiter-Zeitung» нельзя было привлечь к судебной ответственности за ее «отчеты» о заседаниях Рабочего союза, то и сам Рабочий союз нельзя было привлечь к судебной ответственности за эти же заседания.

Против «Рабочего союза» говорит только то, что говорит и против «Arbeiter-Zeitung», — неугодная тенденция этого союза. Неужели к числу мартовских завоеваний относятся и тенденциозные процессы, процессы против тенденций, так и оставшихся тенденциями? До сих пор наши сентябрьские законы[131] еще не изданы. Готшальк и другие были арестованы и посажены на скамью подсудимых отнюдь не за противозаконные отчеты «Arbeiter-Zeitung» или противозаконные заседания Рабочего союза. Обвинительный акт не скрывает того, что не прошлая деятельность Рабочего союза привела в движение судебную машину, а — слушайте:

«14–17 июня с. г. во Франкфурте собрался конгресс депутатов от множества образовавшихся в Германии демократических союзов. Готшальк и Аннеке присутствовали в качестве депутатов от кёльнского Рабочего союза. Конгресс, как известно, публично высказался за демократическую республику, и здешние власти ожидали отголосков этого движения, когда на воскресенье 25 июня было снова назначено общее собрание Рабочего союза в Гюрценихе».

Здешние власти ожидали отголосков франкфуртского движения. Но какое же движение происходило во Франкфурте? Демократический конгресс публично высказался за неугодную тенденцию демократической республики. Стало быть, ожидали «отголосков» этой «тенденции» и готовились к борьбе с этим эхом.

Как известно, демократический конгресс во Франкфурте и избранный для выполнения его решений Центральный комитет в Берлине[132] заседали без всяких помех со стороны правительств.

Немецкие правительства должны были, следовательно, несмотря на неугодную им тенденцию, признать законность франкфуртского конгресса и намеченной им организации демократической партии.

Но кельнские власти «все же ожидали» отголосков франкфуртского движения. Они ждали повода уличить Готшалька и его товарищей в нарушении закона. Чтобы создать этот повод, полицейское управление командировало 25 июня «полицейских комиссаров Луттера и Хюннемана» на общее собрание Рабочего союза в Гюрценихе и «особо вменило им в обязанность наблюдать за всем, что там будет происходить». На этом же общем собрании случайно присутствовал «переплетчик Иоганн Мальтезер», который, как с сожалением отмечает обвинительный акт, «был бы главным свидетелем, если бы не состоял на службе у полиции», т. е., другими словами, если бы он не был платным полицейским шпионом. И, наконец, на этом собрании оказался, вероятно из чистейших побуждений патриотического фанатизма, «референдарий фон Гроте», который передает речь Аннеке на общем собрании «подробнее всех, ибо он записал ее тут же во время заседания».

Итак, ясно: кёльнские власти ожидали, что 25 июня Готшальком и его товарищами будет совершено преступление. Были приняты все полицейские меры, чтобы констатировать это преступление в случае, если оно совершится. А уж если власти чего-нибудь «ожидают», они не любят ждать понапрасну.

«На основании донесений» полицейских комиссаров, командированных, чтобы констатировать ожидаемое преступление, и на основании сведений от других подручных

«власти возбудили 2 июля судебное преследование против Готшалька и Аннеке за произнесенные ими» (читай: ожидавшиеся) «на этом открытом собрании бунтовщические речи. 3 июля они были арестованы, а их бумаги конфискованы.

5 июля, после допроса ряда свидетелей и поступления новых данных, следствие было распространено на всю предшествующую деятельность руководителей Рабочего союза, в связи с чем привлечены к ответственности и некоторые его члены, например, бондарь Эссер и другие. Результаты, которые дало следствие против обвиняемых, относятся частью к их речам в Рабочем союзе, частью к их бумагам и к распространявшимся ими печатным материалам».

Результаты, которые действительно дало следствие, заключаются в том, — и мы завтра докажем это на основании самого обвинительного акта, — что ожидавшееся на 25 июня движение свелось к движению властей (к этому отклику франкфуртского движения); что Готшальк и его товарищи должны были поплатиться шестимесячным строгим предварительным заключением за обманутые 25 июня ожидания властей. Нет ничего опаснее, как обмануть надежды властей на получение медали за спасение отечества. Никому не хочется обмануться в своих ожиданиях, а тем паче представителям государственной власти.

Если весь способ, каким было инсценировано преступление 25 июня, доказывает, что власти были единственными творцами этой криминалистской драмы, то знакомство с материалами следствия позволяет нам оценить по достоинству ту хитроумную изобретательность, с какой этот пролог был растянут на шесть месяцев.

Мы цитируем дословно из книги «Тенденциозный политический процесс против Готшалька и его товарищей; опубликовано М. Ф. Аннеке. Издание «Neue Kolnische Zeitung»»[133].

«Через пять-шесть недель после начала предварительного следствия судебный следователь Лёйтхаус, сменивший г-на Гейгера, который получил повышение и был назначен на пост полицейдиректора, объявил следствие законченным. Однако прокурор Геккер, ознакомившись с делом, выставил новые требования, к которым присоединился и следователь. По истечении 14 дней предварительное следствие было вторично закончено. После того как г-н Геккер еще раз не спеша изучил дело, он опять предъявил ряд новых требований. Судебный следователь отказался удовлетворить их, равно как и судебная палата. Г-н Геккер апеллировал в обвинительный сенат, и эта инстанция предписала одни из его требований удовлетворить, а в других отказать. К числу последних относилось, например, требование возбудить следствие, только лишь на основании найденного в портфеле Аннеке списка лиц из разных частей Германии, против всех этих лиц, числом до 30 или 40 человек…

Когда масштабы следствия благополучно удалось расширить до таких размеров и дальше уж никак нельзя было затягивать следствие, судебная палата 28 сентября отдала распоряжение передать дело в обвинительный сенат. Последний 10 октября утвердил обвинение, и 28 октября генеральный прокурор подписал обвинительный акт.

Очередная квартальная сессия суда присяжных, начавшаяся 9 октября, была, таким образом, благополучно упущена для этого процесса.

На 27 ноября была назначена чрезвычайная сессия. И эту сессию постарались упустить: документы предварительного следствия были посланы в министерство юстиции с ходатайством о передаче процесса в другой суд присяжных. Однако министерство юстиции не нашло достаточных к тому оснований, и в конце ноября дела обвиняемых Готшалька, Аннеке и Эссера были, наконец, переданы на рассмотрение чрезвычайной сессии здешнего суда присяжных, назначенной на 21 декабря».

Во время этого длинного пролога первый судебный следователь Гейгер был назначен исполняющим обязанности полицейдиректора, а прокурор Геккер — на пост обер-прокурора. Так как по этой своей новой должности г-н Геккер был незадолго до начала чрезвычайной сессии переведен из Кёльна в Эльберфельд, то он не предстанет перед судом присяжных одновременно с обвиняемыми.

II

Кёльн, 22 декабря. В какой день состоялось общее собрание в Гюрценихе, на котором должно было быть констатировано ожидавшееся» преступление? Оно состоялось 25 июня. 25 июня было днем окончательного поражения июньских инсургентов в Париже. В какой день власти возбудили судебное дело против Готшалька и его товарищей? 2 июля, т. е. в тот момент, когда прусская буржуазия и ее тогдашний союзник — правительство — в мстительном упоении считали, что настал час для расправы со своими политическими противниками. 3 июля Готшальк и его товарищи были арестованы. 4 июля нынешнее контрреволюционное министерство в лице Ладенберга вступило в министерство Ганземана. В тот же день правая берлинского собрания соглашателей решилась на государственный переворот: принятое большинством голосов решение относительно Польши она просто-напросто отменила на том же заседании, воспользовавшись тем, что часть левых разбежалась[134].

Сопоставление этих дат говорит о многом. Мы могли бы подтвердить свидетельскими показаниями, что «некое» лицо 3 июля заявило: «Арест Готшалька и его товарищей произвел на публику благоприятное впечатление». Но достаточно просмотреть номера «Kolnische Zeitung», «Deutsche Zeitung» и «Karlsruher Zeitung»[135] за указанные даты, чтобы убедиться, что в эти дни в Германии и, в частности, в Кёльне тысячекратно отозвалось не «эхо» мнимого «франкфуртского движениям, а скорее «эхо» «кавеньякского движения».

Наши читатели помнят: 25 июня кёльнские власти «ожидали» отголосков «франкфуртского движения» в связи с общим собранием Рабочего союза в Гюрценихе. Они помнят далее, что судебное следствие против Готшалька и его товарищей было возбуждено не на основании какого-либо действительного преступления Готшалька и других, совершенного до 25 июня, а исключительно лишь в силу ожидания властей, что 25 июня будет, наконец, совершено какое-нибудь осязаемое преступление.

Надежды на 25 июня не сбылись, и 25 июня 1848 г. внезапно превращается в 1848 год. Обвиняемым инкриминируется движение 1848 года. Готшальк, Аннеке, Эссер обвиняются в том, что

«в течение 1848 года» (обратите внимание на растяжимость этого выражения) «они составили заговор в Кёльне с целью изменения и ниспровержения существующего правительства и возбуждения гражданской войны посредством подстрекательства граждан к вооружению друг против друга или же» (внимание!) «или же подстрекали к покушениям и к тому подобным целям посредством речей на открытых собраниях, посредством печатных произведений и расклейки плакатов».

Итак: составили заговор «или же» никакого заговора не «составили». Но во всяком случае подстрекали «к покушениям и к тому подобным целям», т. е. к покушениям и тому подобным делам! Как великолепен этот юридический стиль!

Так гласит постановление обвинительного сената о возбуждении судебного дела.

В заключительном абзаце самого обвинительного акта упоминание о заговоре опущено, и Готшальк, Аннеке и Эссер обвиняются «согласно этому» в том, что

«в течение 1848 года они своими речами на открытых собраниях и печатными произведениями прямо подстрекали своих сограждан к насильственному изменению конституции; к вооруженному восстанию против королевской власти и к вооружению одной части граждан против другой, причем, однако, эти подстрекательства не увенчались успехом. Преступление предусмотрено статьей 102 в соединении со статьями 87 и 91 Уголовного кодекса».

Так почему же власти не привлекли их к суду в течение 1848 года до 2 июля?

Впрочем, прежде чем говорить о «насильственном изменении конституции», эти господа должны были бы сначала доказать, что существовала, какая-нибудь конституция. Корона доказала противное, разогнав к черту собрание соглашателей. Если бы соглашатели были сильнее короны, они, быть может, доказали бы то же самое обратным путем.

Что касается подстрекательства «к вооруженному восстанию против королевской власти и к вооружению одной части граждан против другой», то это обвинительный акт доказывает:

1) речами обвиняемых в течение 1848 года,

2) ненапечатанными и

3) напечатанными документами.

Ad 1) {К пункту 1). Ред.}. Речи дают обвинительному акту следующий corpus delicti {состав преступления. Ред.}:

На заседании от 29 мая Эссер объявил «республику» «средством избавления рабочих от бедствий». Подстрекательство к вооруженному восстанию против королевской власти! Готшальк заявил, что «реакционеры приведут к учреждению республики». Некоторые рабочие жаловались, что им нечем «поддерживать свое существование». Готшальк ответил им: «Вы должны научиться объединяться, отличать своих друзей от своих замаскированных врагов, должны научиться самостоятельно вести свои собственные дела».

Явное подстрекательство к вооруженному восстанию против королевской власти и к вооружению одной части граждан против другой!

Обвинительный акт резюмирует свои доказательства в следующих словах:

«Свидетели, члены и не-члены союза, допрошенные относительно этих прежних собраний, вообще отзываются о Готшальке и Аннеке, особенно о первом, не иначе, как с похвалой. По их словам, он всегда предостерегал от эксцессов, стремился скорее успокаивать, чем возбуждать массы. Правда, при этом он указывал на республику, как на конечную цель своих стремлений, которая, однако, может быть достигнута не уличным мятежом, а лишь убеждением большинства народа в том, что вне республики нет спасения. Стремясь, таким образом, как это ясно видно, постепенно подрывать основы существующего строя, он, конечно, не раз бывал вынужден обуздывать нетерпение грубой толпы».

Именно тем, что обвиняемые успокаивали массы вместо того, чтобы возбуждать их, они ясно доказали свою злонамеренную тенденцию постепенно подрывать основы существующего строя, т. е. законно использовать в неугодном для властей направлении свободу печати и право союзов. И это обвинительный акт называет «подстрекательством к вооруженному восстанию против королевской власти и к вооружению одной части граждан против другой»!!!

Но вот, наконец, наступает «ожидавшееся» властями общее собрание 25 июня. По поводу этого собрания, — говорит обвинительный акт, — «имеются подробные свидетельские показания». И что же сообщают эти подробные показания? Что Готшальк сделал доклад о франкфуртских событиях; что обсуждался вопрос об объединении трех демократических союзов в Кёльне[136]; что Готшальк произнес «заключительную речь», которая привлекла к себе особое внимание Мальтезера и референдария фон Гроте и заканчивалась следующим «кульминационным пунктом»: «для выжидания требуется больше мужества, чем для безрассудного натиска. Нужно подождать, пока реакция сделает шаг, который даст толчок к провозглашению республики». Явное подстрекательство к вооруженному восстанию против королевской власти и к вооружению одной части граждан против другой!!!

Что касается Аннеке, то ему в обвинительном акте не вменяется в вину «ничего другого, кроме того, что во время прений об объединении трех союзов» (трех демократических союзов в Кёльне) «он очень горячо высказался за это объединение, причем обращался к собранию со словами «граждане республиканцы»».

Выступление за «объединение» трех демократических союзов в Кёльне есть явное «подстрекательство к вооружению одной части граждан против другой»!

А обращение «граждане республиканцы»! Гг. Мальтезер и фон Гроте могли почувствовать себя обиженными таким обращением. Но разве генерал фон Дригальский не обращается к самому себе и к дюссельдорфским гражданам со словами «граждане коммунисты»?

Если это все, что удалось извлечь из «ожидавшегося» общего собрания 25 июня, то не удивительно, что властям пришлось прибегнуть к формуле «в течение 1848 года». Так они и сделали, стараясь собрать сведения о движении этого года, наложив арест на письма и печатные материалы, конфисковав, например, три номера «Arbeiter-Zeitung», которые можно было купить по 4 пфеннига за штуку на любой улице.

Из конфискованных ими писем власти убедились, однако, какой «политический фанатизм» царит в Германии в 1848 году. Особенно «фанатичным» представляется им адресованное Готшальку письмо профессора Карла Хенкеля из Марбурга. В наказание они доносят об этом письме кургессенскому правительству и с удовлетворением узнают, что против профессора возбуждается судебное преследование.

В конечном же счете из писем и печатных материалов вытекает, что в 1848 году в головах и на бумаге царил всяческий фанатизм и вообще происходили события, похожие, как две капли воды, на «вооруженное восстание против королевской власти и на вооружение одной части граждан против другой».

Итак, Готшальк и его товарищи занимались всеми этими делами, а власти узнают лишь об «отголосках» этого удивительного движения путем конфискации печатных материалов и писем обвиняемых!

Написано К. Марксом 21 и 22 декабря 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» №№ 175 и 176; 22 и 23 декабря 1848 г.

Перевод с немецкого