Томек на Аляске

Долина тотемов

Небо заискрилось первыми звездами, когда после довольно напряженного перехода вся семерка добралась до деревни тлинкитов. Идущий-Днём и Чёрная Птица вели их уверенно, ловко огибая разливы безымянных рек, переходящие в опасные топи и болота. Томек заметил, что в отличие от индейцев Нью-Мексико и Аризоны, которые традиционно жили в небольших хижинах, рассчитанных на одну семью, тлинкиты строили большие общие длинные дома из деревянных бревен, увенчанные двускатной крышей.

Опытный глаз Вильмовского отметил, что деревня находится под бдительной охраной. Задолго до того, как в чистом северном воздухе стал ощутим запах дыма — верный признак человеческого жилья, — на тропе появились двое воинов, несших дозор. В самой деревне, хотя сумерки только сгущались, не было заметно обычной суеты. Лишь изредка мелькала шмыгающая по своим делам собака.

Идущий-Днём уверенно остановился перед самым большим домом. Вход в него охранял рослый воин. Обошлось без слов — тлинкит скрылся внутри длинного дома. Салли обратила внимание, что тело воина прикрывало нечто вроде кольчуги, сделанной из небольших металлических пластинок. Рядом с домом возвышалось монументальное изваяние в несколько метров высотой, которое венчала фигура, напоминавшая большую птицу.

Однако времени на детальные наблюдения не было, поскольку через мгновение вновь появился Идущий-Днём, жестом приглашая следовать за ним. Вскоре они подошли к зданию поменьше. Тлинкит безмолвно открыл небольшую дверь и указал на освещенное пламенем костра внутреннее пространство. Он кивнул на прощание и быстро удалился; его фигура растворилась в сгущавшемся с каждой минутой мраке.

Внутри дом был, по-видимому, подготовлен к таким неожиданным визитам: в деревянных мисках стояла вода, а на невысоких деревянных помостах виднелись яркие одеяла.

— Не «Бристоль»[110], конечно, но на безрыбье и рак рыба, — изрек Новицкий, оглядывая жилище.

— Не ворчи, Тадек, не ворчи. — Томек бросил свой багаж на пол. — Еще не так давно ты говорил, что все отдашь за крышу над головой, горячую похлебку и глоток ямайки.

— Ха! Верно, братец! Ворчу, как моя тетка Анеля с Брудно, а та, доложу я тебе, хоть и была добрейшей души, в быту была невыносима.

Салли присела рядом с ними. Все чувствовали усталость от долгого перехода и событий последних дней.

Красный Орёл как раз подбрасывал дров в огонь, когда дверь хижины со скрипом отворилась. На пороге стояли две молодые женщины. В руках они держали небольшие котелки, накрытые массивными чугунными крышками. Было видно, что тлинкиты давно поддерживают довольно тесные торговые отношения с миром белых. Индианки застыли в ожидании. Навахо дружелюбно махнул им рукой и добавил несколько слов на одном из атабаскских диалектов, понятном женщинам. По их лицам скользнули легкие улыбки, обнажив белые зубы, контрастировавшие со смуглой кожей и черными как смоль волосами. Оставив посуду у порога, молодые тлинкитки тут же удалились.

— Ого, видать, кто-то тут о нас заботится, — отозвался Новицкий, снимая крышки с котелков. Через мгновение приятный для ноздрей аромат разлился по деревянной хижине. — А чтоб меня! Не знаю, что это и из чего, но пахнет и выглядит как званый ужин в «Бристоле»!

Томек огляделся. Рядом с сосудами с водой стояли аккуратно сложенные стопкой деревянные миски. Его внимание привлекли богатые орнаменты и мотивы, смысл которых Вильмовский не мог разгадать. На помощь ему пришел Красный Орёл, заметив интерес друга, изучавшего взглядом деревянную посуду.

— Местные жители издавна славятся различными изделиями, которыми торгуют почти с таким же успехом, как шкурами и мехами, — объяснял навахо. — Мой брат, верно, заметил высокий столб перед входом в главный длинный дом[111].

Томек утвердительно кивнул.

— Это тотем. Он рассказывает историю клана и одновременно служит его символом.

— Пусть мой брат рассказывает дальше, — попросил Томек.

— All right! — Красный Орёл отставил миску с едой. — Местные тлинкиты — это группа, происходящая от материковых тлинкитов[112], и известна она как Inland Tlingit. Подобно моим братьям далеко на юге, здешние индейцы тоже живут кланами, вот только мои братья заперты в резервациях, словно в тюрьмах, а эти люди здесь — совершенно свободны. — В голосе Красного Орла отчетливо прозвучала нота горечи.

— Это правда. Я видел собственными глазами, как унижают в резервациях навахо и апачей, — признал Томек. — Это просто бесчеловечно — так обращаться с людьми в двадцатом веке!

— А я в очередной раз говорю тебе, братец, что мир построен не на справедливости, а на праве сильного. И тот, кто машет кулаками чаще и крепче, тот и побеждает. К сожалению, — вставил Новицкий.

— Так или иначе, здесь, на Аляске, индейцы живут почти так же, как жили их предки, и нужно верить, что ни американское правительство в Вашингтоне, ни канадское в Оттаве не захотят этого менять, — попытался придать разговору более оптимистичный тон Ярош.

Лицо Красного Орла вновь стало каменным, и лишь глаза выдавали, что в глубине души у него бушуют волны темных воспоминаний и скорби. Он помрачнел. Томек, видя настроение друга, вернулся к прерванной теме.

— Мой брат упомянул, что местные тлинкиты — часть большой группы Inland Tlingit. А какую территорию они населяют?

— Угх! — Навахо словно вынырнул из глубокого омута. — На самом деле название «тлинкиты» довольно общее, оно включает в себя разные группы, населяющие северо-западную часть провинции Британская Колумбия и южную территорию Юкон в Канаде. Отдельные группы живут также на территории от Портленд-канала, вдоль нынешней границы между Аляской и Британской Колумбией, и к юго-востоку от дельты реки Коппер на Аляске, а также почти на всем Архипелаге Александра.

— Да это же огромная территория! — с восхищением признал Ярош.

— Да. Это Лингит-Аани, то есть страна тлинкитов, — объяснил индеец. — Другая группа — это Южные тлинкиты, живущие в окрестностях к югу от пролива Фредерик, и Северные, обитающие к северу от пролива Фредерик до мыса Спенсер.

— Любопытно, как это индейцам Аляски, при таких-то богатствах этого края, удалось не разделить судьбу других племен Северной Америки, — вслух размышлял Новицкий.

— Это довольно просто объяснить. Климат. Чем дальше на север, тем он суровее и негостеприимнее. Кроме того, отсутствие плотных поселений и других дорог, кроме водных, не способствует… — объяснил Вильмовский.

— И я надеюсь, что это еще долго не изменится. — Салли[113] протяжно зевнула.

Красный Орёл впервые за долгое время почти незаметно улыбнулся и продолжил:

— Интересно разделение общества тлинкитов на основной клан, называемый наа, который восходит к общему предку, совместному хозяйству и истории группы. У каждого наа есть свой тотем, подробно описывающий историю группы, общего предка и важнейшие события из жизни клана. Меньшие семейные группы образуют хит, то есть многопоколенные семьи. — Навахо подбросил в костер вязанку хвороста, и тот вспыхнул с новой силой. — Я довольно хорошо узнал многие группы индейцев не только Аляски, но и северной Канады, когда работал на правительство. Не знаю, не счел бы меня Чёрная Молния предателем…

— У моего брата великое сердце и глубокие познания о своем народе, а вождь апачей был мудрым человеком и, несомненно, никогда бы так не подумал о Красном Орле, — убеждал его Томек.

— Верно! Батюшка мой говаривал: уж если попал в воронью стаю, так и каркай, как они! — прокомментировал Новицкий.

При этих словах Красный Орёл снова улыбнулся.

— Мои братья знают, какими словами прогнать дурные мысли, — с облегчением произнес навахо.

— Мы не только так говорим, но, прежде всего, так думаем! Правда, Тадек?

— А как же! — подтвердил моряк и, указав на Салли, добавил: — Не знаю, как вы, молодёжь, а я после сегодняшней тряски по этим ухабам вымотался и иду спать. Тем более что наша синичка уже давно улетела в страну безмятежных снов.

Томек с нежностью улыбнулся, глядя на жену, укутанную в мягкий мех северных лисиц. На другом конце хижины, зарывшись в несколько пестрых одеял, похрапывал Ярош.

— Действительно, пора на покой.

Вскоре теплое нутро хижины наполнилось глубоким дыханием спящих путешественников.

Томек снова не мог уснуть. Он долго всматривался в полумрак. Внезапно на противоположной стороне хижины он различил знакомый силуэт. Это был Красный Орёл.

— Мой брат… — хотел было спросить он, но навахо решительным движением приложил палец к губам, давая понять, что нужно соблюдать тишину. Кивком головы он указал на выход.

Снаружи царила тьма, освещенная лишь в нескольких местах горящими кострами. Томек заметил несколько собак, греющихся у огня, которые из-под полуприкрытых век внимательно за ними наблюдали. Однако, не почуяв угрозы, они после короткого наблюдения вновь погрузились в чуткую дрему.

Навахо шел уверенно и быстро. Лишь через несколько десятков шагов он остановился и обернулся к Томеку.

— Мой брат, верно, удивлен и озадачен, почему Красный Орёл крадется ночью, словно вор? — спросил он.

— Мне это и в голову не пришло, — ответил Томек. — Но факт! Может ли мой брат открыть цель этой прогулки в столь странный час?

— Красный Орёл, несмотря на годы, проведенные среди белых, никогда не переставал быть навахо. Мой брат поймет это, когда увидит сам, — серьезно ответил индеец.

Только теперь Томек сообразил, что они стоят перед входом в небольшую хижину, стоявшую чуть поодаль. Они вошли внутрь. Там, в очаге, обложенном камнями, тлело несколько поленьев, давая слабое пламя.

Красный Орёл сел, скрестив ноги. Томек последовал его примеру. Некоторое время царила ничем не нарушаемая тишина. Навахо потянулся к узелку, который прятал за полой куртки. Он начал шептать. Слова плыли по всему помещению. Внезапно навахо одним движением бросил щепотку чего-то из зажатой ладони в тлеющий огонь. Яркое пламя озарило все пространство. Томек ощутил сладкий аромат горящих трав. Ему показалось, что тесное помещение раздалось во все стороны, а фигура Красного Орла выросла по меньшей мере на голову.

— Навахо верят, что все несчастья — результат нарушения равновесия, в котором пребывает мир. Во всей вселенной царит порядок, который нарушается из-за умышленных действий злых духов и людей. Все зло этого мира — следствие возникшей дисгармонии, — говорил Орёл низким, хриплым голосом, а Томеку казалось, что тени, мерцавшие за его спиной на стене, преобразились в две фигуры, которые, словно борющиеся змеи, сплелись в смертельной схватке.

Навахо бросил еще одну горсть трав, и пламя на мгновение взметнулось почти до потолка. Он все шептал, то повышая, то понижая голос, нараспев произнося слова молитвы. Томек смотрел то на Орла, то на борьбу теней за его спиной. Аромат, витавший в хижине, раздражал веки, но не давал их закрыть.

Внезапно огонь поник. Тени уменьшились и через мгновение совсем исчезли. Навахо открыл глаза и произнес:

— Мир вокруг нас полон разлада. Ближайшие дни покажут, вняли ли духи моим просьбам.

Томек с пониманием кивнул, хотя и не был до конца уверен, чему стал свидетелем и в чем участвовал. Однако, зная индейский этикет, он понимал, что не стоит об этом спрашивать, если Красный Орёл сам не захочет говорить.

— Пойдем спать. Нас ждет трудный день, — сказал навахо.

***

Бледный рассвет поднял всех на ноги — со стороны озера нарастал шум. С остатками сна на веках они выскочили из хижины. Большинство жителей деревни сделали то же самое. Толпа на берегу с каждой минутой росла, вглядываясь в вереницу каноэ, скользящих по тихой глади озера.

Томек разглядел в толпе Идущего-Днём и его сына Чёрную Птицу. Они стояли рядом с мужчиной среднего роста, выделявшимся на фоне остальных своим нарядом — длинным, сотканным из геометрических узоров пледом, плотно окутывавшим всю фигуру. Салли тут же обратила внимание на необычайно красочную и самобытную одежду всех местных жителей.

— Это местный аанкхааву, — сказал Красный Орёл, легонько потянув Томека за рукав кожаной куртки.

— Кто? — с любопытством переспросил Вильмовский.

— Аанкхааву. Местный вождь.

Томек понимающе кивнул. Но времени на долгие разговоры не было, ибо чем ближе подплывали лодки, тем яснее становилось, что произошло. Их пассажиры спаслись от пожара. Лица их были перемазаны сажей и копотью, одежда обгорела, и ее лохмотья уныло свисали. Дети плакали все громче, и этот звук разливался по берегу озера, заполняя всю деревню.

Видя, что происходит, все бросились на помощь. Мужчины, старики, женщины и даже подростки — все вбегали в холодную воду озера, чтобы вытащить несчастных на берег. Аанкхааву руководил всем, сильным, почти металлическим голосом отдавая приказы. Раненых и тех, кто пострадал сильнее, вносили в одну из хижин, а продрогших и напуганных — в остальные.

Томек смотрел на погорельцев расширенными зрачками. На мгновение все стало происходить словно в замедленной съемке. Плач детей и причитания женщин, Новицкий, с перекошенным от натуги лицом тянущий целую лодку, Салли с растрепанными волосами, бегущая по мелководью, и Ярош, стоящий на берегу с открытым ртом. Все это доходило до него с крошечным опозданием, усиливая гнетущее впечатление. Лишь сильная встряска и решительный голос Красного Орла вырвали Вильмовского из минутного оцепенения. Он бросился на помощь.

Особенно ужасающее и вместе с тем пронзительное впечатление произвел вид молодой женщины, которая, сама истекая кровью из довольно глубокой раны на левой щеке, несла перед собой на вытянутых руках закопченного младенца. Ребенок не подавал признаков жизни, а из уголка его рта сочилась быстро застывающая струйка крови. Спустя почти час ситуацию удалось взять под контроль. Томек и остальные члены экспедиции оказались в уютном доме, где пламя, вновь раздутое сухими дровами, осветило и согрело воздух. Они уже переоделись в сухую одежду и молча сидели у огня, когда в дверях хижины появился Чёрная Птица. Его смуглое, холодное лицо пылало гневом. Он окинул взглядом сидевших и коротко бросил на беглом английском:

— Аанкхааву зовет вас. — В его голосе звучала твердость, удивительная для этого тихого юноши, которого они успели узнать. А вернее, который производил впечатление тихого, потому что за последние дни совместного пути они, по сути, так и не успели его узнать.

— Идем, — без раздумий ответил Томек и двинулся за Чёрной Птицей.

В самом большом здании, вход в которое охранял внушительных размеров тотем, царило нервное оживление. В общем гуле слышались повышенные голоса, в воздухе висело напряжение. Даже сторонний наблюдатель легко мог бы заключить, что единственной темой разговоров были события, произошедшие несколько десятков минут назад, и особенно то, что им предшествовало.

В центре, на возвышении, сидел аанкхааву в окружении полутора десятка человек, включая женщин, составлявших совет старейшин клана. Томека, хоть он и был опытным путешественником, это зрелище несколько удивило, поскольку в большинстве подобных ситуаций, в которых ему доводилось участвовать, он имел дело исключительно с мужчинами[114]. Впрочем, тлинкиты отличались от большинства североамериканских индейцев и тем, что у некоторых из них была растительность на лице, а у кого-то даже бороды[115].

Вильмовский некоторое время наблюдал за аанкхааву. Вождь, должно быть, пользовался огромным уважением соплеменников, поскольку стоило ему открыть рот, чтобы что-то сказать, как все вокруг умолкали[116]. Когда аанкхааву заметил пришельцев, он дружелюбным жестом пригласил их подойти ближе.

— Я — Сидящий-Высоко, хотя ношу и имя, которое дали мне белые, — Чарли Джонс, и я шестой Шейкс тлинкитов[117], — произнес он на безупречном английском. — Будьте гостями клана Каах'ади, хотя времена, как видите, неспокойные. Впрочем, то, что я хочу вам сказать, может коснуться и вас. Прошу, садитесь.

Томек и остальные заняли указанные места. Новицкого распирало любопытство после слов вождя, однако, зная немного обычаи местных, он не решался непрошеным вступать в разговор.

— Те люди, что приплыли к нам на рассвете, — наши братья с другого берега озера. Они нам особенно близки. Многие женщины из их клана родом из нашего, и наоборот. Прошлой ночью на их деревню было совершено жестокое нападение, все поселение сожгли, а часть женщин увели. Многие мужчины погибли, а тех, кто оказывал сопротивление, подвергли жестоким пыткам, — говорил вождь Чарли Джонс, стараясь сохранять спокойствие.

При словах о пытках Томек, Новицкий и Красный Орёл многозначительно переглянулись. Уже второй раз за последние два дня они сталкивались с подобным проявлением жестокости, к тому же в одной и той же местности.

Чарли Джонс на мгновение отыскал кого-то взглядом среди собравшихся и, найдя, подозвал ближе.

— Пусть моя сестра, Мэри Уиллард, говорит. Пусть она расскажет моим белым братьям то, что рассказала мне.

Индианка, поначалу немного смущенная публичным выступлением, особенно перед незнакомыми белыми людьми, коротко, но в деталях рассказала о событиях последних часов.

— Это случилось вскоре после часа, который белые называют полночью. Все в нашем клановом доме уже спали, — говорила она на хорошем английском. — Я не спала, потому что моему сыну последние несколько дней снились тревожные сны. Внезапно за стеной предупреждающе залаяла одна из наших собак, через мгновение к ней присоединилась вторая, а затем и остальные. Еще через миг я услышала винтовочный выстрел и собачий визг. Почти в тот же момент я почувствовала запах гари. Но он шел не от огня, горевшего в нашем доме. Несколько человек тоже проснулись. Поначалу мы не понимали, что происходит, но когда пламя начало охватывать стены нашего дома, а снаружи все чаще стали раздаваться выстрелы, я поняла, что это коварное нападение.

Мэри Уиллард прижала ладонь к груди, пытаясь сдержать подступающие рыдания. Она совладала с собой и продолжила рассказ:

— Мы выбежали наружу. Я держала сына на руках. Он очень громко плакал. Другие матери были в таком же положении. Со всех сторон раздавались выстрелы, хотя не было видно, кто стреляет, и в темноте я то и дело спотыкалась о лежащих на земле или молящих о помощи. Все клановые дома пылали. Мне удалось заскочить в один из буреломов на краю деревни. Я прижала сына к груди и, зажимая ему рот, смотрела, что происходит в деревне. — Она на мгновение умолкла, вытирая слезы, катившиеся по щекам. — Выстрелы не смолкали, но через несколько мгновений я увидела убийц. Они вошли в деревню с трех сторон. Их было много, очень много, а наших мужчин в деревне — всего несколько, потому что накануне большинство ушло на охоту. Я видела, как одного из наших схватили и повесили с раскинутыми руками на деревьях. Потом его жгли горящей веткой. Я видела, как они отлавливали молодых женщин. Мы не нашли их тел. Эта охота на моих братьев и сестер длилась для меня целую вечность. Я видела их лица. Я слышала их язык, хотя и не понимала слов. Это были белые, белые чудовища из рассказов старейшин нашего клана.

— Достаточно! — прервал ее вождь. — Моя сестра и ее люди и так пережили слишком много…

А затем, обращаясь ко всем, он громко крикнул:

— Знает ли кто-нибудь из моих братьев язык белых, совершивших это злодеяние?

Чарли Джонс обвел взглядом всех собравшихся в клановом доме и крикнул еще раз, на этот раз громче:

— Знает ли кто-нибудь из моих братьев язык белых, совершивших это злодеяние?!

На повторный призыв у одной из стен поднялась худая, морщинистая рука, принадлежавшая столь же худому старику, укутанному в плед. Плотную ткань украшал отчетливо видный символ орла.

— Я, Гром Горы, слышал этот язык много зим назад, — заговорил он, с трудом подбирая английские слова. — Это были люди из-за большой воды, чьи поселения давно часто встречались на побережье.

Томек, который, совершенно ошеломленный жуткой историей, слушал все молча, вдруг подошел к старому тлинкиту.

— Носили ли те, кто напал на вашу деревню, и те, кого мой брат помнит с давних времен, такие кресты?! — спросил он, протягивая православный символ, найденный накануне.

Гром Горы молча посмотрел на Томека. Он прищурил покрасневшие глаза и всмотрелся в крест, после чего снова молча утвердительно кивнул.

— Русские здесь! — внезапно выкрикнул Новицкий по-русски, и по собравшимся в клановом доме пробежал шепот страха.

На лицах свидетелей резни отразился ужас. Десятки пальцев указывали на Новицкого, раздавались крики.

— Вы знаете этот язык? — спросил вождь Чарли Джонс.

И Томек, и Ярош, и, конечно же, Новицкий прекрасно знали русский.

— Да. Это язык людей, которые уже больше ста лет оккупируют нашу страну. Это были русские, — подтвердил Томек.

Внезапно от входа донеслись шум и приветственные возгласы. Это группа из полутора десятка мужчин, о которых говорила Мэри Уиллард, застав свою деревню сожженной, отправилась к сородичам на другой берег озера в надежде застать близких в живых. Радостным объятиям сквозь слезы не было бы конца, если бы не Чарли Джонс. Несколькими словами на местном наречии он что-то приказал своим людям. В тот же миг из толпы только что прибывших охотников выступил один из самых рослых и что-то быстро объяснил вождю. Тот лишь кивнул в знак подтверждения.

— Что происходит? — шепотом спросил Томек.

— Насколько я понял, они хотят сейчас совершить ритуал, называемый потлач[118], — так же тихо ответил навахо.

— Потлач? Что это такое? — допытывался Томек.

— Это очень распространенный в этих краях ритуал, заключающийся в одаривании различными вещами менее состоятельных соплеменников, пострадавших от бедствия или, как здесь, подвергшихся нападению и лишившихся всего, — все так же шепотом объяснял Красный Орёл.

Широкие двери кланового дома вождя Чарли Джонса распахнулись настежь, и внутрь один за другим стали входить мужчины и женщины. Они несли самые разные предметы, среди которых преобладали вещи повседневного обихода: прекрасно выделанные шкуры медведей, лисиц и других северных животных, посуда, пледы и покрывала, богато украшенные геометрическим орнаментом.

Внезапно внутри забили барабаны. Ритм, выбиваемый на дюжине инструментов, разносился окрест. Через мгновение к нему присоединились многочисленные голоса — и женские, и мужские. Высокие гортанные звуки сливались в единое целое с ритмичным шарканьем десятков ног по деревянным доскам пола.

На этот раз Красный Орёл, не дожидаясь вопроса, вновь наклонился к уху Томека и прошептал:

— Это Гитксан[119]. Танец тлинкитов.

Вильмовский с пониманием кивнул. Танцоры мерно двигались вдоль хижины, бой небольших, удерживаемых в одной руке барабанов нарастал. Пение с каждой минутой становилось все мощнее. Пестрый хоровод мерно и неспешно плыл через клановый дом. К нему присоединялись все новые танцующие.

— Смотри, Томми, — прошептала с другой стороны Салли.

Томек посмотрел в указанном женой направлении. На нескольких мужчинах была та самая кольчуга, которую им мельком довелось увидеть прошлым вечером. Вильмовский напряг зрение. Ему показалось, что на десятках мелких металлических кружочков отчетливо виднелись китайские иероглифы[120]. Однако времени на более пристальное изучение не было, ибо из хоровода танцующих выступил мужчина в весьма самобытном головном уборе. На чем-то вроде обруча над его лбом виднелась небольшая фигурка, напоминавшая орла или ворона, а по бокам на плечи ниспадали ложные косы, сделанные из волчьих лап. С первого взгляда было ясно, что это кто-то значительный среди тлинкитов. Вильмовский догадался, что это шаман.

Он мгновение смотрел прямо в лицо Томека. Черные, глубоко посаженные глаза буквально сверлили его взглядом. Губы шамана начали беззвучно шевелиться. Танец все продолжался, а голоса хорового пения достигали высоких регистров.

— Берегись людей из-за большой воды! — Томеку показалось, что он слышит эти слова где-то в глубине сознания.

Губы шамана по-прежнему шевелились беззвучно.

— Берегись людей из-за большой воды!

Не понимая, что происходит, Вильмовский невольно отступил на полшага. Он почувствовал оцепенение, ему казалось, будто он проваливается в себя, а перед мысленным взором поплыли картины прошлого: бегство отца из Варшавы, последнее объятие, которое тут же сменилось образом умирающей в папуасских джунглях Салли. Он слышал голоса из нескольких мест одновременно, не в силах разобрать, кто и что ему говорит. Шаман вновь растворился в танцующем хороводе.

Внезапно до него донесся далекий, но мощный взрыв, затем еще один и еще. Песня замерла на устах поющих, танцоры застыли. Через распахнутые ворота кланового дома тлинкиты стали высыпать наружу. Томек и остальные устремились за ними. Взрывы, хоть и доносились издалека, с каждым мгновением становились все мощнее.

Когда они выбежали на берег озера, их глазам предстала пронзительная, полная ужаса картина. Вдали, за озером, среди гор, вечно белеющих снегом, одна из вершин извергала клубы дыма и глухо рокотала. Они тотчас поняли, что это один из вулканов напомнил о своем существовании[121].

Вождь Чарли Джонс сохранял хладнокровие. Как и другие тлинкиты, он не выказывал никаких признаков страха. Встав под самым большим в поселении тотемом, он вытянутой рукой призвал всех к молчанию.

— Дух горы заговорил! Никто не будет безнаказанно убивать, грабить и уводить в рабство наших братьев и сестер! Тлинкиты идут на войну! — закончил он воинственным кличем.