Томек на Аляске

В огненной ловушке

«По-настоящему человечны мы бываем только в детстве», — мысленно повторял Томек фразу, услышанную еще в Варшаве. Он долго пытался вспомнить, кто был автором этих слов. Столько лет ведь прошло с тех пор, как он покинул любимый город. Он взглянул на Салли, которая, укутавшись в мягкий мех, сидела на дне лодки с прикрытыми глазами. Последние дни она чувствовала себя неважно. Впрочем, ничего удивительного. Все, включая Новицкого и Красного Орла, ощущали на себе последствия минувших недель. Внезапно он вспомнил! Да! Конечно! Иногда после школы, а бывало, что и вместо нее, он сбегал на прогулку в окрестности Тломацкой площади, туда, где стояла Большая синагога[122]. Величественный храм был открыт совсем недавно и производил на него огромное впечатление. Он очень любил это чувство, когда, глядя на монументальное здание, ощущал мощь человеческой мысли, воплощенную в языке архитектуры. Именно во время одной из таких незапланированных вылазок, в некий майский день, он в очередной раз восхищался мастерством, с которым был построен храм, и вдруг почувствовал на плече чью-то руку. Рослая неподалеку сирень источала густой аромат.

— Нравится? — Услышав голос, Томек немного смущенно обернулся.

Перед ним стоял невысокий человек в темном элегантном пальто, хотя дождя не было. От него веяло спокойствием. Глубокие темные глаза приковывали к себе особое внимание.

— Да, очень, — буркнул он себе под нос.

Пожилой мужчина мгновение всматривался в глаза Вильмовского, после чего, все еще держа руку на его плече, добавил:

— Всегда оставайся таким, как сейчас. Лелей и оберегай в себе ребенка, ибо по-настоящему человечны мы бываем только в детстве.

Томек несколько раз кивнул, хотя и не совсем понял эти слова.

— Ах, я не представился. Я Исаак Цыльков[123].

— Томаш Вильмовский, сударь, — ответил мальчик.

Мужчина дружелюбно кивнул на прощание и через мгновение скрылся внутри Большой синагоги.

Под наплывом воспоминаний Вильмовский впервые за долгое время ощутил давно забытую тоску по Варшаве. Польша была для него чем-то слишком отвлеченным, но этот город с его площадями, улочками и скверами был якорем для корабля, заходящего в родной порт после долгого и опасного плавания.

Холодные брызги Суситны[124] вернули Томека в настоящее. Он окинул взглядом небольшую флотилию, рассекавшую воды аляскинской реки. Кроме их лодки, на которой они вышли еще из Фэрбанкса, на воде было еще четыре каноэ, и в каждом сидело по три тлинкитских гребца.

Еще в деревне тотемов они попрощались с Ярошем. Он объявил, что цель его путешествия почти достигнута. До массива Денали было уже совсем недалеко, а продолжать экспедицию, которая полностью изменила свой характер, было выше сил и возможностей польского географа и биолога. Никто на него не обиделся, а Новицкий и вовсе с довольным видом пробормотал что-то про бабу с возу…

Идущий-Днём и Чёрная Птица, связанные договором с Ярошем, также остались в деревне. Разведчики, посланные вождем Чарли Джонсом на другой берег озера, через несколько часов принесли проверенные вести: группа мучителей, уведя с собой семь молодых женщин, направилась к реке Чулитна.

На самом берегу реки лазутчики обнаружили следы свежепотушенных костров и шести больших лодок, отплывших на юго-восток. В каждой лодке могло поместиться до девяти человек, а значит, отряд был велик — очень велик.

Менее чем через час плавания Чулитна впадала в более крупную и своенравную Суситну, которая несла свои воды прямо в Залив Кука. Стало почти ясно, что мучители направляются именно туда.

Река на этом участке была весьма капризной. Течение часто и резко менялось — то превращаясь в бурный поток, то лениво сочась ручьем, изобилуя многочисленными мелями и временными островками. Несколько раз ради безопасности людей и лодок приходилось перетаскивать весь груз по берегу. К счастью, у тлинкитов было лишь легкое снаряжение; как, впрочем, и у Томека с друзьями. Отрядом индейцев командовал Аа-Тлейн, возвышавшийся над остальными ростом и голосом мужчина лет тридцати. Красный Орёл шепнул Томеку, что Аа-Тлейн означает Большая-Вода.

На одном из более спокойных участков речного пути Вильмовский достал карту и компас. После нескольких расчетов и определения своего положения относительно солнца он заключил, что до Залива Кука осталось не более четырех часов плавания. Новицкий, с уважением наблюдая за другом, кивнул. Салли снова почувствовала себя хуже, и ей несколько раз пришлось перегнуться через борт лодки.

— Это от усталости, — в очередной раз объяснила она в ответ на вопросительный взгляд Томека. Она попыталась улыбнуться, но на лице ее появилась лишь натянутая гримаса. Однако ни условий, ни времени для разговора не было.

Они плыли дальше. Пейзаж становился все более непредсказуемым. Казалось бы, чем ближе к Заливу Кука, тем шире и спокойнее должна быть Суситна. Ничего подобного.

Большая-Вода, чье каноэ шло первым, все чаще подавал знаки сбавить ход и указывал на подводные валуны, уступы и мели — столкновение с ними означало бы верное завершение путешествия в этом самом месте. Томек вновь мог восхищаться сноровкой, даже мастерством, с которым тлинкиты вели свои маленькие и легкие лодки. Порой ему казалось, что они вот-вот попадут в серьезную передрягу, однако через мгновение выяснялось, что рискованный на первый взгляд маневр был на самом деле ходом в высшей степени продуманным. Даже Новицкий, знаток морского дела, то и дело с уважением качал головой, восхищаясь сноровкой индейцев.

— Пусть мой брат посмотрит! — внезапно крикнул Красный Орёл, указывая на берег реки, по которому в панике бежало стадо карибу[125].

Что-то, должно быть, сильно их напугало, потому что они не обращали внимания даже на людей в лодках, как раз севших на очередную мель. Они пробежали так близко, что Томек почувствовал их отчетливый, резкий запах. Узкую в этом месте реку преграждали могучие деревья, поваленные поперек основного русла.

Сразу за карибу показалось семейство лисиц, а также два аляскинских волка, шмыгавших чуть выше по узкой, едва заметной скальной тропинке. Прямо над ними хлопали крылья нескольких десятков птиц, сбившихся в одну стаю и спешно улетавших вверх по реке. Даже росомаха[126], лесной задира и одиночка, спасалась бегством. Она пробежала почти между лодками, застрявшими на мели у поваленного ствола.

Внезапно все стало ясно. Сначала до них донесся запах гари, а через мгновение — грохот, напоминающий раскаты грома. Два предвестника надвигающейся смертельной опасности, от которой спасение было лишь одно — бегство. Это горела северная тайга!

Положение, в котором оказалась экспедиция, было тяжелым. Тлинкиты и Большая-Вода, с частью легких каноэ на плечах, уже скрылись за скальным уступом, выраставшим справа от речного затора. Однако часть лодок осталась на мели. Томек быстро оценил ситуацию. От левого берега, дававшего некоторое укрытие, их отделяло несколько десятков метров бурного потока, который прорыл здесь подобие глубокого желоба. Мелкую же часть, где они как раз находились, преграждала мощная деревянная плотина. Ее уже понемногу, особенно у берега, начинало лизать пламя. Пытаться повернуть назад и плыть против течения не имело смысла. Они оказались в ловушке.

Стена огня приближалась с ужасающей скоростью. Вверх взлетали фонтаны искр, вокруг все шипело и трещало. Весенняя прохлада внезапно сменилась летним зноем. На мели остались: Томек, Салли, навахо, Новицкий и трое тлинкитов.

— Ну и дела, братец! Плохи наши дела! — Новицкий утер лицо, почерневшее от падающего пепла.

— Делайте, как я! — вдруг крикнула Салли. Выросшая в австралийском буше, она знала, как вести себя в такой ситуации. Пожары, как природные, так и вызванные человеком, были частью жизни в глубине самого маленького континента.

Девушка несколькими режущими движениями острого ножа разделила одеяло на несколько частей, после чего, несколько раз окунув их в холодную воду, обвязала себе голову. Остальные, запертые в ловушке, без слов сделали то же самое. Волна обжигающего жара напирала, оттесняя сгрудившуюся группу к высокому берегу. Перед ними был уже пылающий завал, слева — бурный и глубокий поток, а справа — стена горящего леса. Огненное кольцо сжималось все туже.

— Сюда! — услышали они вдруг гортанный крик. Он доносился словно изнутри скалы. — Сюда-а-а!!!

Из невидимой поначалу скальной щели высунулась голова Аа-Тлейна, Большой-Воды.

— Быстрее! За мной!

Они прыгнули за ним. Щель в скале оказалась узким проходом, тысячи лет вытачиваемым водой, стекавшей здесь в Суситну. Они протискивались один за другим. Новицкий замыкал шествие. Рослому моряку с огромным трудом удалось протиснуться в узкое отверстие. Мгновение спустя прямо за ним, у выхода из теснины, с треском рухнуло горящее дерево, завалив проход.

Они двинулись за Аа-Тлейном. Скальная тропа местами превращалась в почти туннель, настолько узкий, что в некоторых местах взрослому мужчине приходилось продвигаться боком. Наконец, через несколько минут, каменное горло расширилось и выплюнуло их на просторную поляну. На ее краю возвышался нетронутый пожаром лес. Огонь прошел стороной. Тяжело дыша, Томек сел и помог Салли сбросить рюкзак. Он окинул взглядом спутников. К счастью, все были на месте. С лиц тлинкитов, ставших почти черными от дыма и сажи, нельзя было прочесть никаких чувств, хотя, несомненно, бегство от пламени и им далось нелегко.

В глубине души он радовался, что Ярош остался в деревне. Не имея большого опыта в трудных ситуациях, тот мог бы доставить и себе, и остальным совершенно ненужных хлопот. Томек посмотрел на жену. Снятым с головы куском одеяла, еще немного влажным, она протирала лицо.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — с тревогой спросил он.

Девушка взглянула на него. В ее глазах тлел огонек и что-то еще, чего Томек прежде не замечал в жене. Что-то в ней изменилось, но он не мог понять, что именно.

— Бывало и лучше… — Салли одарила его теплым взглядом.

Он крепко прижал ее к себе. Он знал, что, выросшая в суровых условиях австралийского буша, она не привыкла ни жаловаться, ни распускать нюни.

— Мой брат должен кое-что увидеть, — голос Красного Орла внезапно прервал минуту нежности Томека и Салли.

Вильмовский легко поцеловал жену и, не говоря ни слова, поднялся и пошел за Красным Орлом. Они прошли несколько десятков метров от временного лагеря и остановились на границе, отчетливо разделявшей сгоревший лес и нетронутую стихией чащу. Томек не понимал, в чем дело, и бросил на друга вопросительный взгляд.

— Пусть мой брат подойдет ближе и внимательно посмотрит, — сказал индеец, указывая на три больших круга правильной формы на земле.

Томек опустился на колени у одного из них. Он взял горсть обугленных остатков, растер их, пока мелкие кусочки не рассыпались в пыль. В ладонях он отчетливо чувствовал тепло. Неужели? Он многозначительно взглянул на Орла.

— Ты думаешь, что?..

Навахо, не говоря ни слова, отвернулся и прошел несколько шагов вглубь выжженной земли. Наклонился и что-то поднял. Через мгновение он протянул Томеку сильно обгоревшие, но все еще узнаваемые предметы.

— Да это же факелы! А это значит, что…

— …что пожар начался не сам по себе, а кто-то ему «помог», — закончил Красный Орёл.

Вильмовский огляделся. При нужном направлении ветра, которое можно было довольно легко определить, место для поджога было выбрано просто идеально. Скалистый овраг справа, спускавшийся лесистым желобом к берегу реки и дальше, вглубь леса, позволял хорошо контролировать распространение огня. Томек был почти уверен, что и завал из деревьев на течении Суситны — тоже дело рук человека.

Пробираясь по пепелищу, они спустились на несколько сотен метров. Миновали обугленные туши лесных зверей, не успевших спастись от огня. Зрелище было душераздирающим. Особенно ужасающе выглядели оскаленные в предсмертных конвульсиях клыки. И Томек, и Красный Орёл были тертыми калачами и считали себя невосприимчивыми к подобным картинам. Но они не до конца знали самих себя. Вильмовский почувствовал, как по его щеке скатилась слеза. Он стер ее, думая, что навахо не заметит этой минутной слабости. Красный Орёл лишь положил ему руку на плечо и сказал:

— Моему брату не нужно скрывать это от своего друга. Слезы воина в таких ситуациях — доказательство истинного мужества.

Томек кивнул и с горечью добавил:

— Я думал, что то, что белые почти поголовно истребили стада бизонов, отняли у вас землю, держали в рабстве миллионы людей, замучив их на плантациях… я думал, что все это — дурное, темное прошлое, которое никогда не вернется. Теперь мне кажется, что самая большая угроза не только для вас, индейцев, но и для всего этого мира, для всей этой природы — это белый человек.

— У моего брата сердце индейца. Чёрная Молния знал это с самого начала. Красный Орёл думает точно так же, как его брат. Белый человек — величайшая угроза для этого мира, — признал навахо.

Через несколько минут они оказались на берегу реки. Люди Аа-Тлейна — Большой-Воды — уже были у остатков деревянной запруды. Краткий осмотр почти дотла сгоревших стволов подтвердил догадки Томека: деревья, несомненно, были срублены топором.

К счастью, почти нетронутой пожаром чудом уцелела одна лодка — та, на которой плыли Томек и его друзья. Из-за ее размеров и вместительности часть самого важного груза — провизии и боеприпасов — разместили именно там. Вильмовский вздохнул с облегчением. Потеря груза, особенно патронов, заранее обрекла бы спасательную экспедицию на провал.

Вскоре все ящики с патронами еще раз завернули в водонепроницаемый брезент и уложили в кожаные седельные сумки. Они тронулись в обратный путь, снова протискиваясь через узкое ущелье. Нагруженные вдвойне, а то и втройне, последний отрезок пути до лагеря они преодолевали уже совершенно измученными. Тем сильнее обрадовал всех аппетитный аромат, разносившийся по всей поляне.

Аа-Тлейн не пренебрег мерами предосторожности. Еще до ухода Томека и навахо он выслал двух разведчиков, которые должны были обследовать окрестности далеко за пределами лагеря. Кроме того, все подходы к нему были перекрыты тлинкитами.

Салли улыбнулась при виде возвращающегося Томека, и ее глаза увлажнились.

— Наконец-то вы здесь! — радостно сказала она.

— Да, и лучше бы вам всем знать, что мы обнаружили, — ответил Томек. — Тадек, Большая-Вода, присаживайтесь.

Они сели у костра. Было довольно поздно, но все еще светло. В это время года ночи на Аляске уже становились короткими.

Вильмовский сжато пересказал все, что они обнаружили с Красным Орлом. На мгновение воцарилась тишина, которую прервал Новицкий.

— Ну, теперь ясно как божий день, что все, что с нами приключалось по дороге, не было случайностью, включая и сегодняшние события.

— Ясно и то, что мы имеем дело с хорошо организованной группой, говорящей по-русски, — добавил Томек.

— Отец моей матери рассказывал, что в давние времена, когда на земле моего народа еще не было белых американцев, единственными, кто торговал с индейцами, инуитами и алеутами, были люди из-за Большой Воды, — вступил в разговор Большая-Вода. — В обмен на меха и шкуры диких зверей они продавали нам оружие, патроны и такие вот кругляши, которые белые называют монетами, с непонятными моему народу знаками. — Тлинкит держал в руке китайскую монету, которую Томек уже видел раньше в деревне.

— Пусть мой брат говорит дальше, — попросил Вильмовский.

— Отец моей матери рассказывал, что люди из-за Большой Воды жили на побережье в поселениях, построенных из дерева и камня, и одно из них было в том месте, которое американцы назвали Заливом Джеймса Кука.

— А чтоб меня кит сожрал! Так это же как раз там, куда и удирают эти бандиты! — внезапно не выдержал Новицкий.

— Стало быть, направление дальнейшего пути у нас определено. К сожалению, без лодок это займет немного больше времени, хотя, по моим расчетам, мы не более чем в двух-трех часах ходьбы от Залива Кука, — подвел итог Томек.

— Верно, — подтвердил Большая-Вода.

Разведчики вернулись, не принеся никаких тревожных вестей. Караул сменился. Лагерь потихоньку погружался в сон. Томек, Салли и Красный Орёл еще сидели у костра. Навахо подбросил дров, и огонь, вспыхнув, дохнул приятным теплом.

Салли вперила в мужа пытливый взгляд. Она знала его слишком хорошо, чтобы не понимать: что-то его гложет.

— Происходит что-то, о чем я должна знать? — с тревогой спросила она.

— Кроме того, что мы преследуем гораздо более многочисленную, хорошо вооруженную и организованную группу, — ничего особенного.

— Не говори глупостей! Не нужно напоминать мне о нашем положении, оно и так очевидно, — отчитала мужа Вильмовская.

— Ты права. Прости. Есть кое-что, — признался Томек. — Сегодня, когда мы с Красным Орлом стояли там, наверху, и я в очередной раз увидел, на что способен белый человек, у меня внутри все содрогнулось и дрожит до сих пор.

— Говори, любимый.

Томек вздохнул, словно с трудом сбрасывая с себя непосильную ношу.

— Когда я был маленьким мальчиком, еще в Варшаве, я зачитывался романами Карла Мая о доблестных апачах, злых белых и благородном Олде Шеттерхенде. Но когда я познакомился с Красным Орлом и узнал о судьбе навахо и апачей, все эти романтические истории оказались далеки от реальности. Сейчас это чувство еще больше обострилось.

— Признаться, я не понимаю, Томми, — девушка покачала головой.

— Я о том, что мы приезжаем в какую-то далекую страну, охотимся на диких зверей, называем местных экзотическими, а ведь это мы… экзотичны для этих мест и коренного населения. Мы не уважаем их права, отбираем землю, запираем в резервациях, запрещаем им верить в собственных богов, а в лучшем случае, как это было с Красным Орлом и его соплеменниками, возим по Европе, показывая, как каких-то диковинных зверей, на потеху публике. И все это во имя того, что мы возомнили себя лучше всех, а после себя оставляем, как здесь, на этом холме, лишь выжженную землю. — Томек говорил слегка повышенным тоном, и щеки его покраснели от волнения.

Наступила тишина, которую прервал навахо.

— У моего брата красное сердце. Если бы больше белых были такими, как мой брат, мир выглядел бы совсем иначе, — произнес он с необычайной серьезностью.

— Есть и другие, такие же, как ты, любимый. Твой отец, Смуга, Тадек, — говорила Салли, обнимая мужа. — В вас вся надежда, и в тех, кто берет вас, тебя, за образец для подражания, а я тому лучший пример!

— Я бы хотел, чтобы ты была права, поверь мне, я очень хотел бы, чтобы во всем, что ты говоришь, ты была абсолютно права!

— Да ложитесь вы наконец спать! — раздался вдруг приглушенный голос Новицкого. — Кто прав, кто виноват — в ближайшие дни решат наши стволы да кулаки, а чтобы силенки были, надо как следует выспаться! А ну, по койкам!

— Святые слова, капитан, — признал Томек и, немного успокоившись, прижался к Салли.

***

С рассветом в лагере поднялся переполох. Индейцы хватались за оружие, что-то выкрикивая на своем языке.

Красный Орёл, сдвинув брови, вслушивался в речь тлинкитов, а затем, повернувшись к полусонным друзьям, коротко бросил:

— Идемте! Быстрее!

Они тотчас вскочили на ноги. Навахо ускоренным шагом шел за последним из тлинкитов. Томек и Салли пытались не отставать, а Новицкий, что-то бормоча себе под нос, заметно от них отстал.

Они шли тем же путем, которым накануне Вильмовский с Красным Орлом добирались до следов кострищ. Однако в какой-то момент индеец, огибая глубокий бурелом, резко свернул вправо и скрылся в невидимой до того расщелине среди скал.

Светало. Скальная расселина внезапно обрывалась завалом из сильно обгоревших стволов, которые после пожара распались на куски и заблокировали узкое ущелье. Томек, по примеру Красного Орла, взобрался на невысокий гребень и помог подняться Салли. Сверху доносились полные волнения крики тлинкитов.

В нескольких метрах над завалом их глазам предстало необычайное зрелище. Скальный уступ, на который они взобрались, оказался своего рода галереей, способной вместить десяток взрослых мужчин. Отсюда можно было безопасно наблюдать за заваленным обломками деревьев каньоном.

Одного взгляда вниз со скального уступа хватило Томеку, чтобы понять причину возбуждения индейцев. Каньон превратился в ловушку: на его дне, глухо рыча, метался белый медведь[127]. Небольшие уши, относительно маленькая голова и короткий хвост отличали его от других медведей Северной Америки.

Белая, почти прозрачная шерсть отражала первые лучи солнца, проникавшие в долину, где разыгрывалась настоящая драма.

Медведица вела себя очень нервно, к тому же обеспокоенная присутствием людей. Причина была ясна: вокруг могучей матери беззаботно бегали два маленьких, всего нескольких месяцев от роду, медвежонка.

— Должно быть, пожар загнал их в эту ловушку, — с грустью констатировала Салли.

— А потом сгоревшие деревья завалили выход, — добавил Томек.

— Красный Орёл видел этих медведей далеко на севере, но здесь, так далеко на юге, это большая редкость, — вмешался навахо.

— Отец моей матери рассказывал, что раз в жизни медведица весной отправляется с детенышами в край своих предков на юге, чтобы навестить их духов, — отозвался Большая-Вода.

Тем временем маленькие медвежата вовсю резвились, не обращая внимания на предостерегающее рычание матери. Они не могли быть здесь долго, ведь пожар прошел всего несколько часов назад. Медведица, то и дело вставая на задние лапы, пыталась разобрать завал, преграждавший выход. Всей мощью могучих мускулов она напирала на преграду, закрывавшую дорогу к свободе для нее и ее малышей, но тщетно.

— А что это у нас тут? — спросил Новицкий, не до конца понимая ситуацию и только сейчас добравшись до скальной галереи. — Ого! Еще мишки! Бедолаги! Одной шашки динамита должно хватить.

— Откуда ты возьмешь динамит?! — удивился Томек.

— Береженого бог бережет, как говаривал мой батюшка, — лукаво подмигнул капитан. — Еще в Доусоне я попросил Красного Орла купить эту штуку, а теперь она придется как нельзя кстати.

— Мои братья хотят освободить медведей? — спросил Большая-Вода. В его голосе слышалось легкое недоверие.

— Конечно. Мать с детенышами должна выбраться из этой западни, в которую ее загнали те же люди, что напали на твою деревню и похитили твоих женщин, — твердо ответил Томек.

Тлинкит на мгновение о чем-то задумался, а затем примирительно произнес:

— Мой брат прав! Нужно их освободить.

— Браво, Большая-Вода! — со смехом рявкнул Новицкий так, что эхо отразилось от стен скальной ловушки. — Возвращаюсь в лагерь за динамитом, устроим маленький «бум»!

Между тем у троих молодых тлинкитов, не слышавших разговора Большой-Воды с Томеком и Новицким, был, похоже, совсем другой план. Особенно один из них, с лицом, испещренным оспинами, явно хотел заполучить необычный трофей. Прежде чем кто-либо успел сообразить, он вскинул карабин и прицелился в голову медведицы. В тот же миг раздался выстрел, но совсем с другой стороны. Готовый к выстрелу карабин вылетел из рук молодого тлинкита.

Не понимая, что происходит, остальные, включая Томека и Красного Орла, почти одновременно, инстинктивно попытались укрыться в изломах скальной ложи. Со снятым с предохранителя и готовым к бою оружием они приготовились отразить возможное нападение. Однако ничего подобного не произошло. Некоторое время они зорко наблюдали за противоположным краем каньона.

Внезапно справа от каменной галереи раздался низкий хриплый голос, а затем из-за камней осторожно поднялись две невысокие фигуры. Стволы их ружей были опущены вниз, что означало отсутствие враждебных намерений по отношению к тлинкитам.

Большая-Вода что-то им крикнул. Томек вопросительно посмотрел на Красного Орла.

— Все в порядке. Они не хотели, чтобы медведям причинили вред, отсюда и выстрел, — объяснил тлинкит и, видя все еще вопросительный взгляд Томека, добавил: — Это инуиты, хотя белые чаще всего называют их презрительным прозвищем «эскимосы».

Вдруг откуда-то снизу донесся зычный крик Новицкого:

— Поберегись! Поджигаю!

Они отошли от края скального уступа. Через несколько секунд раздался глухой взрыв небольшого заряда. А еще через мгновение медведица со своими детенышами уже спешно удалялась по тропе среди скал.