Торжествующий разум

Глава 5. Доктор Ноторимус

Продолжительность суток на Дюрране составляла около сорока земных часов и не стоит удивляться тому, что, проспав добрую четверть из них, Павел, открыв глаза и включив обзорный экран, увидел ночь. Вдоволь налюбовавшись красотами ночного Дюрана, Калугин решил возвестить о своем пробуждении. Как он и ожидал, Эвил Эви уже не спал.

- А ты проснулся? - поинтересовался Эвил, как только Павел связался с ним по сети. - Что ж, ладно. Мы летим к тебе. Встретимся в зоне посадки флаеров #8470;8. Сумеешь добраться?

- Да.

Через пять минут он был на месте.

- Знакомьтесь, это Павел Калугин, а это доктор Ноторимус Фанааки, - произнес Эвил, указывая одной рукой на нашего героя, а другой на высокого худощавого человека.

У доктора была короткая светлая борода, еще более короткие светлые волосы, ни одной морщины на лице, тонкий рот, прямой небольшой нос и смелый добрый взгляд перед которым, казалось, совершенно ничего нельзя было утаить. Они пожали друг другу руки.

- Как спалось на новом месте? - поинтересовался Ноторимус.

Павел попробовал ответить, но не нашел что сказать.

- Сны? - спросил доктор.

- Да.

- Много впечатлений это не всегда хорошо, - шутливо произнес Эвил. - Поэтому предлагаю провести сегодняшний день где-нибудь, ну скажем, где можно чувствовать себя совершенно расслабленно.

- Думаю Нех-ме-рокусский заповедник, как место где даже животных нет, вполне подойдет, - предложил доктор. - Там тихо, спокойно, там море. И если забраться повыше, то можно сойти за древних философов, укрывшихся от мира в поисках истинны.

Павел согласился и, взяв флаер, трое покинули институт. Полет оказался очень коротким, но Калугин успел немного полюбоваться ночным пространством города в атмосфере, его яркими повисшими и мелющимися вспышками, его красотой движения, его покоем, излучавшим торжество разума.

- Давайте отправимся туда, где начинается утро, - предложил Эвил. - Там красиво и можно видеть, как древняя природа пробуждается вместе с планетой.

Проскользнув сквозь тонкую пелену странного тумана, про которую Эвил заметил, что она является защитным полем заповедной зоны, они увидели под собой зеленое пространство растений, желтизну песчаного берега, всплески воды и коричневую высоту гор. Совершив посадку на широком плато, они вышли из флаера и стали всматриваться в фиолетово-черную мглу, где светились бело-голубые огоньки домов, и у самой земли начинал загораться золотисто-багровый рассвет. Выныривающий словно из земли свет увеличивался с каждой минутой, словно вырываясь из подземного царства туда, где спящая природа ждала дневного тепла.

Лучи восходящего солнца уже осветили повисшее в воздухе море шаров, превратив их в едва заметные подобия лун. Павлу на миг показалось, что он дома и видит тот же горизонт, что привык видеть все годы своей жизни. Но это была другая, далекая планета. Планете где, так же как и на Земле жили люди, где они трудились, любили и смеялись, где было тепло и было холодно, где он спал и где ходил теперь по песчаной почве. Все было схоже, но вместе с тем Павел знал как велико отличие. Он видел, что в этом мире, в отличие от его, не было горя, никто не страдал, люди радовались, жили свободно и наслаждались своим трудом как высшим благом.

- Я хочу, чтобы мой мир стал таким же, - думал он. - Хочу видеть радостные лица людей, видеть их повсюду и чувствовать, что во всем мире нет больше горя, и никто не страдает. Хочу знать, что никто не унижен из-за голода и страха, и что больше нет тех, кто может сделать больно другим. Хочу свободы для всех, а не только для себя.

- Я должен вас покинуть друзья, - неожиданно сказал Эвил, как только последний край яркой золотой звезды вынырнул из земли. - Наш визит на Дюрран, Павел, носит деловой характер и вместе с отдыхом мы должны трудиться. Меня ждут мои дела, а ты должен заняться своими. Человек, чтобы быть прекрасным, обязан много учиться. Твоим учителем на эти три недели станет доктор Ноторимус Фанааки. Вы с ним подружитесь, ты многое узнаешь от него и еще большему научишься.

Они простились и Эвил сел в прибывший за ним флаер.

- Пройдемся, - предложил доктор.

- Пожалуй, - согласился Павел.

Они прошли молча несколько сот метров и спустились к морю.

- Здесь нет никаких животных, нет даже насекомых. Это заповедник определенного этапа эволюции планеты. Больших трудов стоило много лет назад создать все это благополучие. Тут, за исключением моря, одни растения. Когда планета начала колонизироваться, такой была вся ее поверхность. Потом все смешалось и более сильное поглотило более слабое. Сто лет назад ученые решили, что в интересах науки нужно восстановить хотя бы часть территорий в их прежнем виде. Так появился этот заповедник.

- А мы ничем ему не угрожаем?

- Нет, то облако, сквозь которое мы прошли, зона защиты. Ни что вредное для этих вновь девственных мест не может сюда попасть.

Так они долго бродили по берегу, и доктор показывал Павлу разные странные растения, рассказывал, объясняя какие функции они выполняют в данной биосистеме. Потом, отметив, что Павел чувствует себя здесь комфортно, спросил:

- Ты плохо сегодня спал?

- Да, я вообще плохо сплю, с тех пор как познакомился с вашим миром.

- Это хорошо, - спокойно сказал Ноторимус. - Это значит: в тебе происходят серьезные перемены.

Прохладный запах, какой-то невиданной, первобытной зелени нежно висел в воздухе. Им невозможно было не наслаждаться.

- Почему Эвил назвал тебя доктором и почему то, что я неспокойно сплю это хорошо?

- Мне будет просто ответить на твой первый вопрос, но на второй я смогу ответить только после того как ты немного расскажешь мне о себе. Я действительно врач, у нас не той ущербной практики, что у вас присваивать себе титул по прихоти, если человек историк, то все говорят историк, а не профессор или доктор наук. У нас нет степеней, но есть общественное признание и это выше. Физик у нас физик, а химик - химик. Правда, могут говорить, что он еще член совета. Скажем совета по физике микрочастиц, или прогрессор, член Международного совета прогресса, как Эвил Эви. Но это степень уважения, а не титул, ее можно удержать только новыми заслугами.

- Но какой сферой медицины ты занимаешься?

- Психикой.

- Душами? - удивился Павел.

- Да, но наша наука о внутреннем мире человека гораздо глубже вашей. Мы не запираем людей в психиатрические тюрьмы, объявив свое бессилие избавить человека от психоза или шизофрении. Мы не травим человеческий организм препаратами страшной разрушительной силы. Неврозы и психозы, ваш бич, для нас вообще решенный вопрос. Их нет, потому, что мы изменили свою жизнь. У вас же это просто эпидемия. Вот этими вещами я и занимаюсь, но это не значит, что я узкий специалист и не понимаю других наук. Невозможно разобраться в том, что скрыто в человеке не зная, например, истории. Как можно помочь человеку найти подлинного себя в мире, если мне неизвестны закономерности переходов одного общественного психотипа в другой? Мне предстоит передать часть моих знаний тебе, научить тебя властвовать над собой, не подавляя собственное Я, а наоборот высвобождая его. Нам предстоит много поработать вместе, Павел. И я надеюсь сам кое-чему научиться у тебя. Теперь твоя очередь говорить. Расскажешь о себе, о жизни в твоем мире, о своих интересах, увлечениях и стремлениях, а затем я отвечу на твой вопрос.

Пройдя еще немного по берегу, Павел начал свой рассказ.

- Дата моего рождения не имеет значения. Сейчас мне двадцать четыре года, возраст по вашим меркам смешной. Несколько лет назад я окончил университет и стал инженером. Но все это не имело никакого значения, поскольку на пятом курсе я познакомился с Эвилом Эви. И возможно с этого дня говоря о себе, я сообщу вам мало нового. Поэтому начну по порядку.

Они остановились, вглядываясь в тенистую зелень больших растений внешне напоминавших тропические деревья и наслаждаясь каким-то таинственным ароматом древней природы.

- Наверное, стоит начать с моей семьи. Она, как и у большинства моих знакомых не была удачной, - продолжал Павел. - Семья… Моя семья, мать, отец, старшая сестра, которая живет где-то далеко, и которую я вижу только раз в несколько лет, вот все те, в окружении кого я вырос. Это люди родные мне, но не близкие, кроме, пожалуй, матери, которая любит меня. Отец? Скандалист, пьяница, когда-то он, когда еще не был президентом Типун, и наша страна жила при "социализме", он был перспективным и талантливым инженером. Но это было очень давно. Мама - тихая и добрая, простой школьный учитель. Моя семья, простая семья. Такие семьи, наверное, у всех.

- Твое детство было трудным?

- А как же, конечно. Там было вдоволь и побоев, и оскорблений. Помню, как боялся я прихода отца с работы, играя дома. Почти всегда возвращаясь злой, он бил меня. Так поступали отцы многих моих сверстников. Я поздний ребенок, вот мне и доставалось. Мои родители, люди простые, воспитывали нас с сестрой как умели. Вот только папаша ее драл не так часто. Еще у нас была целая куча каких-то родственников, но мы виделись крайне редко, я вообще не придавал им значения. Их для меня не существовало. Распад патриархального быта, чего тут желать?

- Пойдем в тень, - предложил Ноторимус.

- Хорошо.

- Что еще можешь сказать о детстве?

- Оно прошло вдали от реальных событий жизни. Только школьные годы оставили горячие капли добрых, нежных и иногда манящих воспоминаний. Впрочем, я не особенно им придавался.

У меня было полно и других проблем, посерьезней. Учился, признаюсь, плохо. Двоек и троек хватал массу, но зато нисколько не горевал и остался человеком.

Прервав свой порыв откровенности на местах, которые он дальше считал тайными, Павел глубоко вдохнул, подняв и опустив руки. Солнце блеснуло ему издалека.

Теперь они с доктором Ноторимусом бродили под сенью странных больших растений, при сближении с которыми Павел отметил, что они совсем не походили на тропические деревья. Это скорее была большая трава. Огромный папоротник, достигавший 4-6 метров в высоту. Земля, по которой они шли, также была покрыта какой-то мелкой ярко-зеленой растительностью, но рассмотреть ее Павел не мог. Его мысли в данный момент были заняты другим, а глаза блуждали где-то высоко.

- Школа поглотила меня, как и прочих юных, с семи лет. Там прочтя массу не внесенных в программу книг, я к одиннадцатому классу научился неплохо играть в покер, а также вопреки программе обучения приобрел превосходные познания во многих гуманитарных дисциплинах. Вы позволите мне такую нескромность?

- Почему бы и нет. Разве говорить правду бывает нескромно?

- Вообще я хорошо разобрался в том, в чем не следовало разбираться, и почти ничего не выучил там, где нужно было вызубрить до мелочей. Свой труд, идя тем же путем, я продолжил и в университете. Особенное мое внимание привлекли с юных лет книги по истории. Потом я заинтересовался философией, культурой, увлекся даже психологией. И все это вместо того, чтобы мирно учить гайки и более сложные детали.

- Наверное, у тебя не было выбора? Ведь если бы ты мог пойти учиться на историка, или философа ты не оказался бы в таком положении. Во всем этом нет вины человека. Ответственность за такое унижение личности лежит на самой системе общественных отношений. Ты просто защищал свой внутренний мир от разрушительных вторжений в него.

- Вопросы общественного устройства, государства, политика и власть тоже интересовали меня. Мне было трудно совмещать увлекательное с обязанностью заниматься техникой, но я справился с собой и затем все же мучительно выучился на инженера строительных машин и устройств, сделав это так, что в голове не осталось никаких знаний по теме. Прошли годы, а это были трудные годы, так как семья моя была бедна, отец пил все больше, но все это я вынес. В награду в моих руках оказался диплом.

Павел остановился и посмотрел на Ноторимуса. Тот ответил ему спокойным, но немного печальным взглядом.

- Ты любишь знания? - спросил он.

- Да, очень. Но у меня не ко всем из них есть способности.

- Это нормально.

- Учиться приходилось, находясь меж двух огней, один из них истина - к нему я стремился, другой голод и армия. От него я убегал.

- У вас насильственная вербовка?

- Да.

- Коррумпированный чиновный произвол?

- Да. Но и это еще не все.

- Можешь пока на этом не останавливаться, мне известно как устроено ваше общество. Оно претит моему чувству свободы не меньше чем твоему.

- Официальное образование, особенно после контрреволюции в моей стране стало не особенно то демократичным. Я чувствовал насилие над личностью, противиться которому не имел возможности. Но я не сдавался. Приходя с лекций, я брал в руки книги, не те, что должен был брать, а те, что хотел и любил. Но все это не казалось мне реальностью. Моя деятельная натура рвалась к настоящему постижению мира.

- У тебя были друзья?

- Вы знаете, что такое дружба в моем мире? Но у меня были друзья. Их было не много.

- Хорошо, а женщины?

Этот вопрос смутил Павла, и волнение его не ускользнуло от Ноторимуса:

- Тебе больно об этом говорить?

- Да.

- Тогда не нужно.

Они бродили еще несколько часов, прежде чем нить прежнего разговора вернулась к ним. Доктор Ноторимус многозначительно коснулся своей бородки рукой и произнес, глядя на Павла прямым и открытым взглядом человека доброго, умного и смелого:

- Вот ответ на твой второй вопрос: ты плохо спишь и это сейчас хорошо, потому, что очень скоро ты будешь спокойно спать. Почему? Ты открыт миру, ты не цепляешься за мрак неведения и ты свободно воспринимаешь новое. Все это делает тебя сильным и все это делает тебя сильным настолько, что старое, отжившее и вредное в тебе будет побеждено новым. Исчезнут комплексы и фобии, рассыплются в прах предрассудки, твое сознание окрепнет, твое подсознание очистится. Когда мы закончим наше дело, ты будешь совсем другим человеком. Тебе больше не будут сниться дурные сны.

Они вновь вышли на берег.

- Теперь мы можем искупаться, - предложил доктор.

- Хорошо, - проникаясь все большей симпатией к этому человеку, ответил Павел.

Они сбросили одежду, и яркое солнце увидело два утопающих в лучах человеческих силуэта, медленно идущих навстречу теплым и ласковым волнам.