Товар для Ротшильда (сборник)

Бесфингер (рассказ-аллегория)

Пролог. Лондон.

Пожилая женщина, похожая на гадалку, в дырявых перчатках и шали с кистями гуляет по переулку, где торгуют подержанным барахлом. К заборам палисадников прикноплены афиши старых фильмов про зомби и вампиров. Под стенами домов расставлены картины и пластинки давно состарившихся или вообще уже мертвых звезд поп-музыки. Время от времени она перестает горбиться, выпрямив спину упирается сжатыми кулаками в бока, и стоит посреди шевелящейся толпы без движения, что-то задумчиво высматривая.

В конце квартала за рулем старенького фольксвагена дожидается мистер Лорри — человек, с которым чудаковатая дама познакомилась по объявлению в газете. Оба пенсионеры, у обоих нет детей. Правда в СССР у нее остался племянник. И на барахолку, где продается не нужный ни ей, ни похожему на попугая мистеру Лорри хлам, ее привели как раз настойчивые просьбы единственного родственника. Дама, по виду гадалка или исполнительница романсов (ее прежняя фамилия звучала по театральному — Гуселетова), высматривает что ей нужно, и вновь согнувшись едва ли не в дугу скорыми шагами подлетает к намеченной цели. Указательным пальцем левой руки она тычет в груду «пластмассы» на тротуаре, а в правой сжимает записку, чей текст она, щурясь, зачитывает старьевщику: «Пу-лыз, иф ю… ю хэв дэмиджд вайнил рекордз нот фо сэйл, гив ит ту ми, пу-лиз». Английские слова написаны печатными русскими буквами. К записке приклеена изолентой фотография молодого человека. Томно откинув голову в темных очках, он стриженный под Оскара Уайльда, показывает руку, где не хватает большого пальца. «Лук! — дама тычет пальцем в обрубок уже без шпаргалки, — Лук! Май пур нэфью. Бесфингер!»

Старьевщик, лысеющий курчавый человек в жилетке, молча нагибается и, отобрав негодные пластинки, делает даме знак — забирай.

Постепенно заднее сиденье машины мистера Лорри оседает под стопками чорт знает кому принадлежавших виниловых блинов. Все они обильно покрыты отпечатками пальцев, пометом домашних насекомых, автографами прежних хозяев, что веселились, как могли, каждый по-своему, под нарезанный на эти диски звуковой понос. Мадам Гуселетова влезает на переднее сиденье, вытягивает ноги в спортивной обуви, закуривает: «Сегодня очень удачно». Мистер Лорри кивнув профилем попугая заводит мотор.

Страна Свиней. Столица.

— В нашем городе тоже живут солидные люди, — Севастьянов возился с замком своей железной двери.

— Да, только ты им хуй что продашь, — парировал Осовцов, придерживая портфель, чтобы водка не вытекла и не залила ему бумаги. Севастьянов установил стальную дверь с первого миллиона. «Надо, надо, обчистят как рыбку», — глухо бормотал он, позвякивая связкой ключей. Проникнув, наконец, в квартиру приятели уселись в толстокожие кресла. Менее тучный Осовцов пошел на кухню сполоснуть два пыльных стакана.

— Зачем ты их моешь, скажи на милость? — всполошился было Севастьянов.

— Там в них сок был или что, липнут, — успокоил его Осовцов.

— А я не вижу, — понял Севастьянов, в комнате был торшер и два светильника. Но и один не светил по-человечески. — Не вижу, — повторил он с расстановкой. — Гадство.

Швейцарским ножиком он тонко нарезал обрубок татарской колбасы «кази». Они чокнулись и выпили. Водка промелькнула, как автобусная остановка. «Еще?» — тупо указал на бутылку Осовцов.

— Погоди. Кому бы позвонить?

— Кому позвоним? Что, широколицая не появляется?

— Появляется.

Широколицей была пьяница-репортерша в черном джинсовом костюме.

— Что-то Свинья важничает.

— Венгр ебаный.

— Почему венгр? Он же ариец.

— Потому что воняет. Помнишь, «Перстень с русалкой»? Там есть Шуба Пал. Пал Шуба. А этот получается Пал Вони.

— А! Вони Пал! Понятно. Выпьем давай…

— Откуда он вообще взялся в Стране Свиней?

— Говорят, всегда здесь жил. Отец вроде бы в КГБ работал, синяк страшенный. Умер от белой горячки. Есть мнение, что в недрах ГБ проводились опыты по созданию гомункулов, которые истребят еврейскую нацию.

— Хуй им в рыло.

— Вот именно. И вот — один из таких пробных шаров никто иной, а твой любимый Пал Вони. Вышел неудачно, но ликвидировать не стали. Решили отдать на воспитание в ГБешную семью, взяв подписку. Оттого его папа так и синячил. Наблюдали, наблюдали, а потом, как обычно, махнули рукой.

— Говорят, у него тетка за границей. С немцами дриснула?

— Нет, вполне недавно. Да… теперь понятно, почему Воинство поросят и кроликов несет потери. У тебя Библия есть?

— ..?

— Вспомнил хорошие слова. Книга чисел. Глава четырнадцать, стих девятый. Про вурдалаков: «Они нам в снедь».

Севастьянов дорезал остаток колбасы. Выпили еще, включили музыку. Осовцов попросил негров, диско, соул.

— Они нам в снедь? — повторил Севастьянов, разжевывая колбасу. — Что, вправду так и написано? Татарам-дарам-дам.

— Они нам в снедь, говорю я тебе. А знаешь, как по-украински будет утконос?

— Откуда…

— Качкорот.

— Не может быть!

— Качкорот!

— Пиглет женился.

— Говорю тебе, качкорот.

— Свинья теперь важный. Нашел себе рульки.

— Позвони ей.

— Кому ей?

— Ну, рулькам его.

Севастьянов набрал номер Свиньи, представился и тут же мимикой дал Осовцов узнать, что трубку на другом конце провода сняла мисс Пигги. Через двадцать минут Севастьянов выпалил Осовцову: «Она выдала мне полную разбарабанку». Этим словом приятели называли подробную информацию, подражая жаргону музыкантов. Иногда вместо «разбарабанки» они говорили «разгитарка». Для примера: «Сепа, поди сядь рядом с Сёриком, он тебе покажет разгитарку». Осовцов настаивал, что все так и было: Сепа, Вольдемар Сепп, брал свою «Нолану», шел к пианисту, и они занимались разгитаркой. Не может быть? Все может быть. Жаль, что всего этого становится меньше. Лучше верить в то чего не было, чем тому чего нет.

— И что, Свинья рассыпается в благодарностях, что допущен к куску манды? Это не я, это Азизян так говорил…

— Да? Про кого это?

— Когда Прыщ первый раз женился. Неудачно. Они с Азизяном надыбали у нее письма из Москвы, из ВГИКовского общежития, ни больше не меньше. Так что Свинья?

— Свинья на седьмом небе. Орет: «Я прозрел! Лебедушка моя, где же ты раньше была?», и тому подобное.

— Пора ему напомнить, пора, Лев Севастьянов, напомнить, кто Князь Мира Сего — глухим и гулким голосом произнес Осовцов, неподвижно глядя на бутылку с водкой. Он потирал большим и указательным пальцем правой руки острый край воротника трикотажной куртки, похожий на черное острое ухо. Признак задумчивости.

— Как, вернее, чем мы ему можем напомнить, Ибрагиша, — с горечью отчеканил Севастьянов, беспомощно глядя на живот в полосатой ковбойской рубахе.

Осовцов молча поднялся из кресла во весь свой рост. Левой рукой он отодвинул люстру, а правой задумчиво почесал висок совершенно лысой головы. И медленно произнес: Есть один… вариант… с идеей. Лебедушка вовремя приземлилась в свиную лужу.

С некоторых пор Осовцова посещало видение, в начале расплывчатое, двуцветное, с плохо обозначенными фигурами, мало помалу оно насыщалось красками, обретало объемность и четкость, словно изображение на экране телевизора после хорошей настройки. Он видел Свинью за рулем. Пятак задран кверху, щетина на лбу торчком, и также вверх смотрит козырек синей бейсболки. Свинья ждет перед светофором, загорелся зеленый, и он не меняя положения головы, едет дальше. Неожиданно ему делается больно в животе, кое-как развернув побитую, облупленную иномарку, Свинья вылезает из-за руля, дверца остается распахнутой, падает на спину и катается по грязному снегу, бейсбольный козырек слетел с головы, синеет. А Свинья корчится, подгибая ноги в просторных джинсах, сучит ими, беспомощно руля изуродованной рукой, при этом он не молчит — из горла у него идет непрерывная свиная нота, словно кто-то сунул спичку в дверной звонок, или уперся лбом в клаксон.

— Безразмерные джинсы, выгодная вещь — выделил, нашел к чему придраться, Севастьянов. — Где ты такие видел?

— Там же где и ты, — парировал Осовцов, джинсы больших размеров стоили значительно дешевле. — Помнишь Жирного Петю? Он постоянно обновлял «левисы», потому что покупал их за копейки, учитель истории. Жирный Петя умер.

— Говорят, убили его, в гробу лежал весь черный.

— Почернел. А где Вони Пал потерял палец?

— Говорят, работал в типографии.

— Там платили хорошо. Свинье не везет, но Вони Пал несет свой крест. — Джизус Хрю.

— Суперстар. Ты когда-нибудь слушал эту хуйню на русском языке? Это пиздец, Гиссарская Овца там поет. Жертвы пугачевской мафии.

— Откуда… откуда мне такое слушать…

После катастрофы, но до ограбления, Свинья повесил в лавочке икону. Правда не на самом видном месте. И еще крест, тридцатисантиметровый крест, чтобы отпугивать воров и злых духов. «А откуда Вони Пал знает, что именно этот его божок? Может, поклоняясь не тому, кому надо, и кому в лучшем случае до него нет никакого дела, он только усугубляет этим свою участь? А?» — прокомментировал Севастьянов.

Осовцов при встречах со Свиньей, за спиной у того читал стихи:

Вони Пал делал вид будто спросонья, презрительно поворачивал шею…

Родители Вони Пала неизвестны. Генерал КГБ, ясновидящая — все это сказки эзотерической окраски для тех, кто без подобных выдумок жить не может. Свинью воспитывала тетка. Картины, акварели с видами Адриатического побережья тоже забрала тетка. В конце 80‑х годов она сперва перебирается в Венгрию, а потом и в Англию. В Венгрии она регулярно паслась со Снеговиком и ее мутной мамашей. Спекулировали дефицитом. Их туда пускали ухаживать за могилами отцов еще при Брежневе. Покойный Жирный Петя намекал, что именно тогда тетка Свиньи заложила актера театра Власенко с партией порнографии, причем в его «Запорожце» обнаружили и педерастический журнальчик «Срачёк» (юноша по-венгерски). Продержали в камере трое суток. Власенко откупился, наверное, тоже кого-то выдал. В спектакле одном он играл офицера. Голова у Власенко совсем седая. Красное лицо горит, как табак под пеплом. Сцена — он входит в кабинет Брежнева. Тот присматривается и спрашивает: «А где ты так поседел?» Офицер отвечает, что в Чехословакии. Они обнимаются и вспоминают боевые эпизоды. Постоянно бухой машинист сцены Яковлев за кулисами ехидно переспросил у актера: «А может в Венгрии?» «Дурень!» — с досадой рявкнул Власенко.

Тетка дриснула. Сначала в Будапешт, затем в Лондон. Свинье досталась кооперативная квартира в третьем Шевченковском микрорайоне. Первое, что он сделал — выбросил на свалку хорошую газовую плиту и установил микроволновую печь. Свинья ненавидел газ.

Первая попытка проникнуть в Англию закончилась для Свиньи не так, как он ожидал. Все как будто бы шло по плану. Вони Пал хорохорился, не скрывал своей радости, ибо наличие лондонской тети делало его не таким как все. В давно объявленный им день Свинья исчез. Видели, что он сел в машину и покатил в аэропорт.

Приблизительно через неделю в баре «Сосновый воздух», сквозь гул сушилки для рук Осовцову почудился голос Свиньи, он убрал руки из-под сурдины, и устройство смолкло. Ему не пригрезилось — где-то рядом с уборной разговаривал Свинья. Осовцова поразила отчаянная и в то же время брезгливая интонация Свиньи, он жаловался томно, с нечеловеческой тоской — это была речь проклятого существа. Зачем вы меня не убили?

Жуликовато покинув туалет, Осовцов метнулся в зал, и быстро накапал Севастьянову, что Свинья здесь! Краем глаза он успел заметить бок в черной куртке на меху в первых числах мая. Приятели принялись, потирая руки, ждать появления вонючего туриста. Им было ясно — здесь что-то не так.

Наконец появился Свинья. Подбородок и щеки его обросли желтоватым пухом, в темных очках он походил на слепого. Разило от него на много шагов. Еврейка с умными глазами, крутившая в баре музыку, демонстративно зажала нос, который Осовцову нравилось целовать, поздравляя девушку с разными праздниками. Она словно позировала для плаката «Израиль без этих». По виду Свиньи можно было решить, что все дни и ночи он валялся не раздеваясь, нюхал свою вонь, изнуряя себя догадками — почему, почему с ним такое происходит? Мысль о том, что здесь замешано колдовство, магический саботаж, его пока не посещала. Осовцов подмигнул девушке в наушниках: Можете поздравить. Сегодня, оказывается, праздник.

Свинья все видел, пускай не все и по-своему, но все-таки понимал, но не мог не афишировать свою скорбь, свое несчастье. Этого требовал свиной мазохизм. Жажда самоистязания понуждала его глазеть сквозь темные линзы на свиные головы со штампом между глаз, на свиные ножки, чтобы потом эти кощунственные образы отпечатывались в мозгу, стояли перед глазами, мучили его часами, сутками! Свиной фатализм делал из Вони Пала трагикомическую фигуру. При упоминании фильма «О, счастливчик!» он вздрагивал, потому что не мог забыть проклятый киносеанс, когда в похотливой светотени кинозала на мгновение весь экран заполнила человеческая голова, пришитая к свиной туше.

Но что же все-таки произошло? Для этого Вони Пал и приперся в «Сосновый воздух» такой душистый, чтобы все рассказать. Впрочем, он уже успел в достаточной мере придти в себя, чтобы коверкать историю сообразно своим представлениям о справедливости, подлости, воздаянии и судьбе. Вот как дело вышло: в документах обнаружилась ошибка, и Свинью буквально «за полчаса до рейса завернули». Осатанев от обиды, он завизжал — «Судьба играет мною!» — точно и впрямь начал превращаться во взаправдашнюю свинью на глазах у клерков и провожающих. Огорченный, в свином амоке, он хватается за руль и мчит обратно в город, чтобы поднять пиздеж, устроить кому следует… Курит, бормочет, превышает скорость. Шайтан посылает Свинье навстречу новенький седан, а в нем парни из Баку. Четыре гангстера. Свинья хамит, не понимая как глубоко его занесло. Появляются ножи, бакинцы изображают резников. Здесь не шутят. Они сами ошеломлены размерами нелепой добычи. Кого только не выродят эти неверные! Свинье назначают пять тысяч зеленых чешуй с хвоста Большого Шайтана. Наконец до Свиньи доходит, в какой некрасивый капкан он залез. Где-то, в кровеносном расчесанном прошлом, остался валяться большой палец, теперь обрубают все, что уцелело — здоровую тушу.

Вони Пал не сказал об этом прямо, но судя по всему, Парни из Баку своего добились. Осовцов и Севастьянов переглянулись с пониманием во взорах, как Полад Бюль-Бюль Оглы с послом Турции в Азербайджане.

Дома Свинья не зажигал свет, лопал упаковками снотворное, курил, проглатывая фильтры, пачку за пачкой ужасные магмы и бонды, и казнил себя видением, где фантастические друзья-чекисты, нет, лучше ГРУшники, приглашают его в Комитет и крутят записи телефонных разговоров Севастьянова с Осовцовым, где они хвастаются своими кознями против Свиньи. Вершина наглости — Осовцов звонит мистеру Лорри, которого Свинья почему-то называет отчим, хотя тот ему даже не дядя, и докладывает англичанину, что Свинью они прозвали Вони Пал. А тот, старый, прости Господи, идиот, хохочет вместе с ним, еще и повторяет: Пал Вони?! Вони Пал?!

С тех пор как Свинью «завернули» и оштрафовали за неуважение к Баку, в его взглядах, или как еще выразиться, обозначился крен в сторону свинофашизма. Он вдруг вспомнил, что он «русский купец», перезнакомился со всевозможными соратниками и сподвижниками. Объяснить ему, что их предшественники истребили шесть миллионов людей как раз за то, что те в рот не брали свинины, не было никакой возможности — Свинья обиделся бы.

Девушка из «Соснового воздуха» вскоре поведала Осовцову, как Вони Пал агитировал одну искусственную блондинку, взывал к ее арийскому сознанию, вроде бы пробуждающемуся: «Сколько ты получаешь? Двести? Ойнк-ойнк. Пускай возьмут себе вон ту косорылую, — указал обрубком на девушку в наушниках, — и платят, сколько тебе».

— Он у нас еще попляшет, вымолвил Осовцов, почесывая свой оголенный череп.

— Да, он еще орал, будто бы я продаю из-под полы какие-то наркотики, пожаловалась девушка, облизываясь.

— Он у нас еще попляшет танец поросенка-сироты, успокоил ее Осовцов, — А мы спляшем прямо сейчас. Снимите на время эту иностранщину.

Молодые люди встали друг к другу спиной, сплелись руками в области локтей, и начали неторопливо кружиться, притопывая и напевая:

Это был их специальный танец. Хореография Осовцова. Некоторые завсегдатаи «Соснового Воздуха» уже осмеливались им подражать.

Весна — время ритуальных мучений Пиглета с отсрочкой казни. Здесь нужен операционный стол, а не мясницкая. Хирург, оскаливший железные зубы: Ай-яй-яй-яй-яйй. Скворцы, передразнивающие домашних животных в тополях за окнами больницы.

Свинья пьет. Его часто видят сидящим на табурете спиною к двери в заведении «Виниловая рухлядь». От него разит хозяйственным мылом, окурками и мочевым потом. Лебедушка не показывается. Зато в «Рухлядь» зачастили местные политологи, музыканты. Свинье тревожно, он ждет, какую пакость готовит, какую свинью подложит ему эта гремучая весна, будь она проклята — хочет выкрикнуть Пиглет, но спохватывается и суеверно сам себя поправляет — ну ее в баню… Он ловит в банке огурец, словно это его собственный палец. А тут еще эти жидовские таблетки, ну их в баню…

Крест почему-то не унесли, вон он — висит, где его повесили вот этими руками, а решетку чикнули и выставили в дыру товара на три, нет, на пять тысяч гринов. Кого мне благодарить за такое везенье? Политологи и музыканты сочувствуют. На их картофельных головах прорезываются строгие былинные черты. Разве их вина, что из богатырей они преврати… что значит они?! Их превратили в сырьевой придаток! Но они еще покажут!!! Докажут, что американский вариант это не их блюдо сбитня, то есть студня. А пока…

Подозрения мучают Свинью даже не по часовой, а по секундной стрелке. Он раздражителен и щелкает испорченными зубами. Услышав за спиной у себя случайное словосочетание, что-то вроде «мастер и мартышка», резко оборачивается, и едва не рухнув на пол, орет: «Что ты имеешь против Булгакова?! Ты?!»

Прошлый март буквально вылился потоком ненависти и кощунства. Слуги пархатого Чернобога раскачали подпочвенную структуру, взбунтовались духи унитазов, и подвальные склады Пиглета затопило говном. Все, чем он собирался торговать, оказалось помечено нечистотами. А выбросить товар на помойку он не мог. Он еще кое-что не мог, но надеялся, что рано или поздно, как в русской сказке, у него получится.

Девушка из бара «Сосновый воздух» готовилась к маскараду в честь праздника Пурим. Она давно задумала собственноручно изготовить себе одну маску. Никто из собравшихся не оценил ее изобретение, не похвалил за смелость. Первый приз, фен для волос, получила барышня, нарядившаяся Мадонной, дочь Клары Моргуновой. Девушку из «Соснового воздуха» узнавали по сложению, некоторые шептали ей в ухо, что она сошла с ума. Узнать ее можно было еще разве что по прическе, потому что лицо полностью закрывал рельефный свиной пятак, в отверстиях ноздрей притаился взгляд прожорливо-сытых глаз. Она знала, что делает, и делала это не ради победы в конкурсе.

На другой день, у ворот в Дубовую рощу, она повстречала Осовцова. Он перепрыгнул через весеннюю лужу и доложил, кивая вблизи ее носа указательным пальцем: «Вы веселитесь, а Пиглет ломает окорок, валяется под лестницей. Орет. Долго лежит. Окорок срастается плохо, но срастается».

Лебедушка заявляет, что ждет поросеночка. Севастьянов спешит пригласить эту басню Крылова на свой юбилей, вместе с персонажами других басен. Чтобы увидеть собственными глазам живот. Осовцова там не было, Свинья сказал, что не придет, если будет этот Осовцов. В Косово, такие как он, монахам в горло срут, ну их в баню… Кто-то из гостей по заданию приглашает Лебедушку на танец: — Кого ждете?! — Слоненка. — Ха-ха-ха.

Человеческое бытие вновь одерживает победу над свинобытием, или это только кажется. Пиглет на седьмом небе. Граждане, послушайте меня! Я — будущий отец! Севастьянов, специально что-то брякнув про пизду — врага в доме, перехватывает разбухший от суеверного недоумения и негодования взгляд Свиньи: Не богохульствуй. Окорок сросся окончательно. Зло позади. Свинья bom again для добра. «Борныгин, говоря по-русски», — уточняет Осовцов. Никто не смеется. Его танец с еврейкой из «Соснового воздуха» воспринимается все более ритуально.

Задыхающийся от счастья Пиглет покупает Лебедушке Лексус. Туда немедленно вешается кипарисовый крестик. Происходит опорос. Пиглет озирается, словно в него ударила живительная молния. Свинья опять на седьмом небе, хотя в ожидании опороса он нервничал и поедал успокоительное пачками. Крещение первенца. Федя. Кого ждете? Слоненка.

Ровно через год после несчастья с окороком Пиглет разбивает лебедушкин Лексус. Треснул бы и его череп, да спасает подшечка. Какая он не уточняет. Настойчиво заявляет о себе злой рок. Машина — груда металлолома. Свинья в реанимации. Хорошо не было Лебедушки и Феди в кабине… Мысли Свиньи ходят по кругу вокруг темного стержня сумрачных догадок. Он вспоминает Лебедушку, поющую в его доме под караоке Аллу Борисовну, «Айсберг». До дури обдумывает, щупает мыслями однопалую перчатку между своих толстых натертых выше коленей ног.

…Мой или не мой? Было или не было? Кому достанется сокровище здесь, где моль в ржавчине, если душа его из вони в стерильность улетит? Наконец-то он постиг вразумляющую, грозную силу страдания, и заговорил как заправский поп или на худой конец, церковный автор. И пусть на тризне по упорхнувшей душе-синичке споет кто-нибудь действительно русский. Пусть поет Мазай. Или Маршал. Нет, хотя бы Мазай, а еще лучше — оба.

Свинья подозревал, что все это подстроили раввины. Он видел их пляшущими вокруг каширной овцы на блюде. И блюдо и овца — это были он, Свинья в больничной койке. Вони Пал, Вони Пал, где ты действительно раньше был? Притащил с вернисажа гитлеровский кофейник, по дороге выпил с торгашами, приставал к Севастьянову, требуя римских салютов, а тот не растерялся и сплюнул в серебряную посудину со свастикой: Тьфу! Тут же подбежал из-за колонны Осовцов, согнулся, и зашептал Севастьянову в здоровое ухо слова одобрения.

Пиглета выхаживают. Вслух говорят о Боге и Чуде. Но тут же обнаруживают язву. Запущенную, с большущей буквы «Я». Осовцов глумится: «У Пиглета обнаружен Я! У Свиньи Ya-Ya!», носится по супермаркету, сгребает грибы, сыры, столичную. Плохо дело. Пиглет прощается с капиталом. Деньги тают каждый день. Теперь он точно знает, сколько их у него было. А тут еще послание доставлено Пиглету в больницу: похожая на исполнительницу цыганских романсов тетка отказывается клянчить на развалах виниловую хурду-мурду. Мистер Лорри встал в позу, выбирай — Свинья или я, либо катись туда, где об Англии напоминают только буквы в помойных контейнерах. В перфорированном язвочками сычуге Пиглет чувствует спазмы. Ходит курить поминутно. День сделался невыносимо долгим, и с каждым часом растет ощущение неучтенной потери. Мозги Пиглета дробят скрюченные пальцы, барабаня один и тот же коробящий аккорд: Почему она ходила на работу, когда он лежал в гипсе? Ее якобы не отпускали, не давали больничный, якобы…

Но главное письмо настигает Свинью следом за теткиным отказом: «Лебедушка — агент Севастьянова». Свинья дочитал и пожалел, что его выходили. Ему не в радость были даже поступающие в отделение азеры с пробитыми головами, жертвы погрома.

Лебедушка — агент Севастьянова. «Виниловую рухлядь» отдают под «Овощной». Перелом окорока подстроила она, смазав лестницу «поросячьей слизью» и, потопав, изобразила спотыкание поросячьими ножками по ступенькам. Имущество движимое и недвижимое отходит к Лебедушке по закону. Лексус заколдовала тоже она — внутрь кресла замурован опарыш из выкидыша. Врачи удалили Свинье здоровую половину желудка. Духовный отец поросенка — Севастьянов.

Причем это конечно лунный младенец. Ублюдок Федор. Соскребли, собрали в пузырек с пола в церкви жидкий стул дрищущей суки, смешали со спермой повешенного кобеля…

В палаты вошла сестра милосердия. В руках она держала поднос, на котором было что-то накрытое салфеткой, возможно кукла-голыш… «Хрю-хрюхрю, хрю-хрюхрю», — напевала она закрытым ртом. Свинья дергает головой влево вправо: люди добрые, помогите! Но соседние койки оккупированы окровавленными мусульманами, а они не понимают, о чем поется в ее песне.

…и накачав Свинью с заживающим переломом окорока радедормом, в соседней комнате уложили Лебедушку, подсунув ей под гузку образ, осуществили с помощью пульверизатора закачку. Так был сделан лунный поросенок.

Недаром, нет, недаром сквозь туман чудилась уничтожающая своей краткостью недопетостью фраза: Как Лебедушку раскулачили…

«…положили на кровать, захуячили», — пропел Осовцов с таким огоньком, что Севастьянов захлопал в ладоши и стал отбивать тапком ритм. Осовцов постоянно вставлял в эту частушку имя намеченной жертвы. Так когда, не выдержав травли, удавился фотограф Ян, по кличке Яшка-артиллерист, из Мюнхена прилетела спасать архив его кузина Наумовна. Осовцов следил за выносом гроба со скамейки через подъезд. Что он напевал? «Как Наумовну раскулачили…». И Севастьянов точно так же притопывал ногой в дорогом, но уже ободранном английском лапте.

Архив Артиллериста расхватали за границей меценаты. Старик Яков «щелкал» малолеток. Говорят, выходило это у него с настроением. «Ребеночек Жюли, что умереть мечтает». Ребеночек, если ему дают выжить, мечтает сбривать лишние волосы дорогим лезвием. У карлицы, что выиграла фен на маскараде Пурим-шпиль, волос пер даже из поясницы — косметологи такое явление называют «жопный ошейник». Тем не менее, кто-то рвется точить свой бараний карандаш и в такой точилке. Ни одна из фотомоделей Яшки-артиллериста не повесилась, не сошла с ума. За что травили человека? На пороге мирового признания он задергал себя до удушья в ванне, оставив на кафеле коричневым маркером лимоновское: «Я ебал вас в рот… Люди!»

Севастьянов и Осовцов назначены Лебедушкой главными экспертами по наследию Свиньи, частично залитому говном, пролившимся не в назначенный срок. Словно нечистоты поторопились и решили заранее оплакать небезразличное им, но обреченное существо.

Ма́рия Гусь то священность моя…

9–15.05.2002.