Товар для Ротшильда (сборник)

Что видела рыбка

С наступлением сумерек меня тянет на улицу. Это стремление подступает не извне в виде, скажем, постороннего голоса, повелевающего «иди», или каких-нибудь острых воспоминаний о забытой на месте преступления вещи, способной изобличить во мне убийцу или насильника. Нет, желание выйти из дома созрело и живет во мне, это мое желание, поэтому я его не боюсь, не стесняюсь, как никогда в жизни не тяготился ничем из того, что успел совершить по собственной воле. Мне очень хочется посмотреть деревья до прихода темноты. Пока не стемнело, только и всего.

Дьявол подарил человеку в день рождения разум. А бог приделал половые органы. Мы не в Москве, и мне не хочется без надобности здесь материться.

Я многого к счастью не делал, многим к счастью пренебрегал. За многими не подглядывал, ко многому не прикасался. Кое-кому отказывал. Мы не обязаны доставлять удовольствие в коробке от пиццы. Курьеров и без нас хватает. Пускай звонят в другую дверь.

Дьявол всучил человеку проницательность, но бог тут же выбил хуем из рук ребенка подарок Сатаны — разумение, возможность выбрать одно из двух. И человек всегда выбирает худшее.

Что полезнее — размножаться с завязанными страстью глазами, или при свете разума обдуманно и беспристрастно жертвовать одним ради единственного? Лично я предпочитаю пьяному пению того, что знают все, трезво разучивать магический путеводитель Сэма Козлова «Свет черной луны»[9].

Наличие разума: помочился и не смыл — задумался… Демонстрировать ум, не подкрепленный силой — все равно что высовывать красноречивый обрубок. Это относится к спортивным обозревателям, верным мужьям, любителям прослеживать генеалогию рок-ансамблей — список можно продолжать до конца страницы… Почему же меня тянет потрогать деревья в сумерках? А я их давно знаю. Помню, как они выглядят с незапамятных времен, когда они, можно сказать, там еще и не росли. Вернее, не выросли все те, кто ходит мимо них сейчас. К ботанике я равнодушен, названия мне ни о чем не говорят, возможно, это какие-то особые карликовые клены. Листва необычайно густая, темнозеленая, равномерно покрывает ветви растущие вверх и вниз.

Между прочим, на углу, где растут эти шарообразные клены, стоял аптечный киоск. Школьники шептались, будто в нем продаются «гандоны», и указывали пальцем на невзрачные белые пакетики. Я подошел к витрине, однако, вместо «гандоны» сумел прочитать почему-то мне непонятное слово «презерватив». Спросить было не у кого. Так и про породу деревьев, какого они вида, мне сейчас не у кого спросить. А большинство шептавшихся, не говоря об их родителях, уже на том свете. Ведь прошло, неужели прошло тридцать лет?!

Аквариум ему покупать не торопились. Вместо аквариума у него было две книжки о том, как содержать рыбок в комнатном водоеме. Поскольку речь в них шла о вещах пока что недоступных, он прочел обе книги от корки до корки, выучил названия самых экзотических видов и досаждал рассказами об их размерах и привычках, если ему удавалось прицепиться к кому-нибудь из взрослых.

С болезненным любопытством он рассматривал историю в картинках про горе-аквариумиста Ганса (книжка была ГэДээРовской). Торопливость этого мальчика в деле исполнения желаний обернулась бедой. Водоросли, кое-как воткнутые в песок, плавали на поверхности прядями вырванных волос. У рыбок был квеленький нездоровый вид, а одна даже ночью издохла. «На другое утро — полное разочарование», — гласила жестокая надпись под последним рисунком.

Зоомагазин находился в другом конце города. Один он туда бы не добрался. Изредка, если повезет, ему удавалось посетить это место с кем-нибудь из взрослых. Внутри его охватывало такое волнение, что все происходящее в клетках и аквариумах казалось ему абстрактной живописью, а разговоры покупателей, мерещилось ему, ведутся на иностранном языке. Он терялся, не мог сам себе ответить, чего же он хочет. Взрослые пользовались его замешательством и спокойно указывали, что он сам еще не знает что ему надо, и с покупкой рыбок следует потерпеть. Местонахождение рынка, где торговали среди прочего рыбками, от него скрывали. Через пару лет он случайно сам туда забрел, оказалось пятнадцать минут пешком или две остановки трамваем. А он топтался как заколдованный целые два года. За это время Битлз распались. Он уже знал, что собой представляет Лед Зеппелин, и успел увидеть несколько порнооткрыток во дворе. Но все это было совсем не то.

Угроза «полного разочарования» наполняла его детское сердце тревогой. Он очень серьезно боялся, что охладеет к избранному им предмету любви, так и не успев о нем ни позаботиться, ни вдоволь им полюбоваться. Ему снилось и грезилось наяву, будто все готово: в пустую посудину аквариума опускается промытый от талька шланг, на красиво выложенные камни льется по всем правилам отстоявшаяся вода, и камни, намокая, меняют цвет, темнеют…

Однажды летом поздно вечером приехал с рыбалки дед. Пойманную рыбу выпустили, прежде чем убить, в ванну. Он понял тогда, что чувству его тоже остается жить недолго. Оно, это ласковое любопытство, уже едва теплилось в его груди, почти раздражая его самого. Сколько можно мучить себя? Кроме того, он опасался, что любовь в любой миг может обернуться ненавистью, так и не проявив себя. Он сильно устал от прожитых своих девяти лет и готов был махнуть на затею с аквариумом детской рукой. Но в тот вечер он расплакался, и после недовольных расспросов, в чем причина, выпросил, отстоял для себя одну из пойманных дедом рыб. Ему позволили подержать ее сколько-то дней, пока не надоест, в тазу. Это был небольшой, размером с ладонь, золотистый карасик.

Прошло несколько дней. Рыбка, как ни в чем не бывало, носилась по эмалированной окружности, клевала размокший хлеб. Первое время домашние по утрам сразу заглядывали в таз — не плавает ли карась вверх животом? Но вот пошла вторая неделя его пребывания в доме и мальчик стал догадываться, что это надолго, что взрослым самим интересно, что же будет дальше. Желательно одно и то же. В конце концов, бессловесный друг достался им совершенно бесплатно, в отличие от собаки и кошки он не гадит, не действует на нервы мяуканьем и лаем, и даже если ему плохо живется в большой миске, он не сможет об этом заявить, поэтому совесть их была спокойна. Хорошо, что обошлось без покупки аквариума. Во-первых, таз легко можно убрать с глаз долой, под ванну, если понадобится ванна, в соседнюю комнату, да хоть во двор выноси, на солнышко. Кроме того, их, людей грубоватых, аквариум с его вычурными ракушками и диковинными рыбками, подчас умопомрачительных цветов, раздражал той же излишней роскошью, что и цветной телевизор, кинокамера, или даже простой сифон.

С четвертого класса им стали читать каждый предмет в отдельном кабинете, в том числе и природоведение. Слухи о необычном питомце достигли школы. Преподаватель биологии без особой радости как-то обмолвилась: «А вот у такого-то дома в тазу уже полгода живет, кто бы вы думали — пресноводная рыба, речной карась», и не похвалила его. Пресноводная рыба была поймана орденоносным дедушкой в одном из прудов рыбсовхоза Григорьевка. Он ездил туда рыбачить с Семеном Рувимовичем в трофейном автомобиле Опель Олимпия. Потом у деда случился первый инфаркт, и водить машину ему больше не разрешали. Через буфет в Обкоме для больного достали немного черной икры. И мальчик впервые в жизни ее попробовал. Траурного цвета дробинки… Он ощутил себя тюремщиком жалкой рыбешки, вылупившейся где-то совсем рядом, из такого же шарика, и до конца дней своих, если так говорят про чешуйчатых, обреченной быть узницей тесного таза, где еще совсем недавно замачивали белье, страшные носки взрослых людей и его оскорбительные шорты, маечки игрушечных размеров.

В палате у деда его поразила песенка группы Манго Джерри — мальчик прижал к уху слабенький динамик транзистора, и напряженно, с по-детски суровым лицом, запоминал звучание каждого инструмента, интонацию голоса, слова. Вроде бы что-то запомнил. Правда воспроизвести услышанное он мог только собственным ртом, другого инструмента не было, прогуливаясь в сквере, пока идет урок физкультуры. От нее ему выписывали щедрые и долгие освобождения. Приходилось наигрывать губами, спохватываясь, если выходило слишком громко. В классе его за это ненавидели, прохожие вздрагивали. Но все это были мелочи… Главная забота — живой мученик в тазу, водруженном на табурет, сколоченный сразу после войны полковым плотником. Ведь полковником был его дед? Он не понимал разницы в чинах и званиях. По-моему, все это лишнее, рассуждал мальчик, взрослые, особенно выпивши, «под мухой», он уже слышал такое выражение, случалось, запугивали его сиротским будущем: «Вот умрем мы, тогда ты поймешь…»

Умрет карась — я не переживу.

Я умру — он скорее не заметит.

Некому станет крошить ему в воду хлеб. Зато мой труп быстро начнет разлагаться, прилетят мухи, много мух, усядутся на мертвое тело рядом с тазом. Они будут откладывать яйца, а из тех в свою очередь вылупятся новые мухи. Со временем рыбка научится ловить мух своим хрящеватым ртом и, питаясь ими, будет поедать в какой-то степени мясо своего хозяина. Мой труп спасет тебя от голодной смерти. Это ли не дружба? Это ли не идеальный союз, внеполовой, вневидовой, внеэмоциональный, вечный? Прожить всю жизнь рядом с рыбой в воде, не сказав друг другу ни слова.

Но так ли уж они совсем чужие? Карась, дикий предок жутковатых телескопов и вуалехвостов и бесчешуйный, бездушный, холодно чуждый по духу тем, среди кого он живет, любитель Манго Джерри? На последней странице польского журнала (продали с нагрузкой, за рубль тридцать пять, там было что-то про Блэк Саббат) он обнаружил гороскоп. И коверкая похожие на украинские слова вычитал, что родился под знаком рыб. Каких?!

А вокруг, внизу, под гастрономом, вверху у соседей на балконе, во дворе, за праздничным столом среди дедовых гостей не смолкают разговоры о половом размножении. «Анжелика и король» не сходит с казенных простыней в кинотеатрах. Его не пускают. Он и не рвется. Слова, которые он запомнил, но в отличие от песенки рыболовов Манго Джерри не повторяет, звучат так, словно их торопятся произнести, пока болезнь не пошлет их на хуй, вон. Вот эти слова: «фигурка», «ножки», «личико». К счастью ничего этого нет, у моей рыбки все это отсутствует, моя рыбка никого не любит, мне даже не известно, самец это или самка.

Деду, оправившемуся от инфаркта, икра больше не полагается. Но мальчик, желая вспомнить себя с детской стрижкой, обнаруживает у матери в ящике трюмо одну вещицу. Этот предмет, как ему кажется, лишний раз подтверждает его родство с рыбами. Вещица, он катает ее по столу, точно котенок шерстяной клубок, напоминает ему огромную икринку. Внутрь шара встроено цветное фото первоклассника. Остроухий, чем-то огорченный ребенок с темными кругами вокруг неславянских глаз смотрит на него требовательно и печально. Ребенок пробуждает в себе беса. В мальчике просыпается Чорт. Отныне ему ясно, каким звеном служит рыба в тазу для магической операции. Его задача — снабжение кормом, через хрящеватый рот карася, авторов песни «Свет черной луны». Снующее в посудине бессловесное туловище с плавниками является кондуктором, с помощью него взимают плату-парнус те, кто исполняет неслышную для посторонних мелодию дальнейшей жизни, задает ритм конспиративному танцу жреца-вредителя. Музыкантам, зная их капризные желудки, посылают диковинные закуски и выпивку. Безголовые официанты появляются из-за угла с блюдами, прикрытыми салфетками траурного вида. Нечто подобное он успел прочитать в «Антологии сказочной фантастики». Книгу, чтобы заслужить доверие мальчика, достал ему один молодой человек, дальний родственник. Мальчик спросил у него про Манго Джерри. «Попробовать можно, — задумчиво произнес дальний родственник, — Если не сам пласт, то по крайне мере, запись с пласта. Сделаем».

Вышло так, что взрослые решили уехать из города на все лето. Подобно герою «Судьбы барабанщика» мальчик до сентября оставался в квартире один. Молодой человек, преподававший вольную борьбу в спортивном лагере, согласился навещать своего подопечного приблизительно раз в неделю, чаще не получится. Да ему и не очень интересно было. Зато он притащил мальчику магнитофон, несколько катушек с лентами, и что особенно радовало, чего он давно требовал от повелителя безголовых официантов — чешскую гитару «Татра» с пластмассовым щитком, чтобы не царапал дерево медиатор. Медиаторы продавались по копейке за пару. Он купил жестких и мягких. Они были похожи на ногти, вырванные из пальцев взрослых женщин, но расплющенные под гнетом.

Взрослые исчезают из его жизни, по крайней мере, до конца августа. В квартире остаются только мальчик и его рыбка. Соседние дворы также спешно покидают их привычные обитатели. Дети рабочих отправляются в пионерлагеря, обеспеченные «жиденята», как их называют дети рабочих, разъезжаются по курортам налаживать горизонтальные связи. Лена Белая, например, собирается посетить три места — Гурзуф, Анапу и Туапсе. Средний класс в квартале, где жил мальчик, отсутствует — либо эти, либо те.

Дворы опустели. Пришло типичное ненужное лето начала семидесятых. Тогда-то в округе и начали пропадать «котики» и «сабли». Пропадают «сабли», пропадают «котики» в основном из тех семей, где детей оставили на попечение бабушек. Так кому-то вздумалось окрестить две возрастные категории малых ребят: «сабля» — это малыш, который все обо всем знает, «котик» — это полуподросток, который всем и всему верит. «Сабли» и «котики» почти не общаются друг с другом. Судьба их — перерастать свои заблуждения под присмотром бабушек. Здоровые пацаны тоже не желают их замечать. Впрочем, не все. За пропажу некоторых «котиков» и «сабель», испарившихся в то роковое лето, пришлось отвечать легендарному Аркаше.

Энергичный брюнет Аркадий Николаевич Кумачев захаживал и в класс, где учился мальчик-бес. Иногда с ним приходила шумная дама, похожая на актрису Раневскую. Они уговаривали детей вступать в танцевальный коллектив при Дворце пионеров. Сулили поездки в Болгарию, к чехам. Кое-кто соглашался. Аркаша был свой человек в элитном лагере «Артек», там он разгуливал в тесных шортах, в пилотке-испанке с кисточкой. И все-таки далеко не все дети в те душные дни провалились сквозь землю по вине расстрелянного через год Аркаши.

Мальчик хорошо знал, что надо им говорить. Его язык легко принимал форму ключа к сердцам и «котиков», и «сабель». Ведь он совсем еще недавно успел побывать в шкуре детишек обоих разрядов.

— У тебя какие солдатики? Капроновые? Зелененькие, одинаковые? Двадцать две копейки наборчик? А у меня из ЦУМа, оловянные!

— Оловъянные?

— Пошли, покажу. Там такой раскрашенный суворовец!

Что видела рыбка…

— Да брось ты свой мел. Вымазался весь, как чушка. Бросай мелок, пойдем я научу тебя рисовать красками, гуашью.

— Гу-вашь-ю?

Что видела рыбка…

Возвращаются родители. Полный чулан скелетов. Жирный монстр не умещался в большой миске, он едва дышал, свесив плавники. Под ванной — целый склад детской одежды. Многое удалось скрыть, замять. Многое забылось. Кое-кто из пущенных в снедь малышей был в тягость их родителям. Кто-то был многократно проклят задолго до появления на свет.

Суд. Спецлечение до совершеннолетия.