Товар для Ротшильда (сборник)

Смех Армянского Карузо в бакланстве (миниатюра)

Вчера была суббота. Вечером я собирался выпить. Мать ушла из дома, я попросил её купить селёдку. В пятницу вечером я позвонил Ларисе-парикмахеру, больше так — узнать как дела. Она сказала, что у неё в транспорте вытащили инструмент, разрезали сумку. Попросил подровнять перед отъездом волосы. Она сказала, что будет к часу дня.

Опаздывает на час. Я уже стал думать, не отменить ли выпивку? Лариса явилась после двух — спектакль задержали. «Представляешь, рано утром звонок в дверь, приносят пакет с моими инструментами. Оказывается, я их просто забыла, причёсывала свадьбу. Встала в пять утра». Прошлая пятница, 13‑е, полнолуние. Актриса Секеляста-Лютинска фанатичная христианка, предлагает ей партию косметики. Ну да — средство от пота «Голгофа». Бог потел и нам велел… Денег у меня не было, и я уже на пороге подарил Ларисе ампулку с духами «Irma la douce», в которых я ничего не понимаю.

Едва я успел пообедать рисом с подливкой, приходит Фёдоров. У него роман с халявою из Днепра. Называет её «любимая», но не показывает. «У самовара я и моя Сарра, а под столом законная жена»… Попросил показать «Playboy», я показал. Выпивать я собирался не с ним (Фёдоров мало пьёт), а с Кругловым — третьим любителем Барри Манилова, не считая меня и Баяна. Барри Манилова я впервые услышал в передаче «Голоса Америки» на плёнке, которую мне дал Виталик Женатый. Фрагменты интервью, лирические песни без рок'н'-ролла, снежок, советские игрушки на ёлках, горячая талия продавщицы в вязаной майке и хрустящем парике, давно это было…

Женатый интересовался всем, что среди людей называли «порнографией», говорил отрывисто, сиплым голосом, беззлобно разыгрывал, по-моему, умел чувствовать хорошего человека… Я любил повторять короткие предложения этого носатого толстяка с причёской Рода Стюарта и бакенбардами: «без наебаловки», «забух остался», «красивые молодые бабы»… В армии он служил на радарной установке, и даже попал на страницу «Красной звезды». Что бы он подумал, увидев меня (без наебаловки) в (красивые молодые бабы) «Плейбое». Забух остался.

Фёдоров заговорил про «Битлз».

— Ты же знаешь Сланского?

— Сатирика?

— Нет, сына Руцика. Того, что женился на старухе.

— Какой старухе?!

— На сестре Хипни.

Ну да, на старухе. Хипне пять и три, а той четыре и девять. А он, Рудик, какого года? 62‑го. Надо было ради этого бросать родину, чтобы сидеть с ней в одной квартире без горячей воды. В Нью-Йорке.

— Да ты дослушай. Он же побывал на концерте Пол Маккартни энд зэ Уинге, говорит, получил огромное удовольствие.

— Да?

— Летом он навестил нашего с Нэлкой друга Мишу и привёз показать ему роскошный цветной буклет…

— ?

— С фото теперешних участников группы. Ну… Линда ещё живая… I was alone, I took a ride. I didn't know… Миша охуел.

— А Маккартни расписался на нём?

— Нет.

— Нет? Зачем тогда он пошёл слушать этого дедушку без голоса, без внешности, прокуренного…

— Подумаешь, человек его любит!

— Фёдоров, на Западе, как два пальца замочить пообщаться с любым из ещё живых чуваков. Это ведь только кажется, будто они недосягаемы и процветают. А на самом деле, это одинокие пожилые люди. Молодости не было, гастроли, колёса чтобы заснуть, колёса чтобы проснуться. Стоило ехать в Америку, чтобы щеголять общедоступным буклетом перед другим колхозником, причём, Фёдоров, прикинь, потратив на него деньги, явно необходимые сестре Хипни для покупки улучшенной бритвы, такой, чтобы брала не возражая… не вызывая раздражения её подпупный волос — «седой, но жёсткий».

Фёдоров обещал достать мне по своей линии видеозаписи некоторых фильмов — «Салах Шабати», «Два Куни-Лемля»… Любезный моему духу флюгера-хамелеона-обортня материал. Но не достал. А говорит «реб Гарик, реб Гарик». По долгу службы Фёдорову следовало читать серьёзные книги с завораживающими, как диковинные звёзды в детстве, названиями, но он постоянно сводит разговор к дурачкам из Ливерпуля, которых, кстати, в своё время не пустили в государство, давшее приют массе провинциальных битломанов. Я имею в виду Израиль.

Чорт таскает их по концертам. Что они ожидают услышать от Макки в возрасте Лёни Брежнева? Те песни, от которых они балдели по Крыжоплям своим, он давно уже не поёт, некоторые вообще никогда не исполнял со сцены… Медовый месяц там, безошибочно указывающий местоположение (позиционирующий, как теперь говорят) слушателя как местечковое, би-боп-би-боп-поп (Макка должен её ненавидеть, как сестра Хипни должна ненавидеть его, внушившего её молодому мужу разорительную страсть, лишившую сестру Хипни вожделенного лезвия), или там гоп-хей-гоп. Если Сруль ваш уехал в Ливерпуль.

Я слышал сильное исполнение хоп-хей-гоп. В бакланстве речников. Январь'76. Леонид LIVES! Леннон спивается (или уже бросил?). Тоже мне саморазрушение — дорогой виски в дорогих кабаках. Сермяги на него нет!

Популярный анекдот: Что такое стена Плача? Это там, где Сруль растоптанный лежит. Наверное. Бухой. Бухой Танага заваливает с ВЭФом, настроенным на «Коль Иисроэль», и ставит приёмник на мраморный прилавок рыбного отдела, рядом с селёдками. «Послушайте, Софья Львовна». Я познакомился со Стоунзом. Клыкадзе создаёт свои вещи.

В бакланстве постновогдние танцы. «Before accuse me», «Travelin'band»… Бэнд сильный, я имею в виду состав. Половина уже уехала в Трускавец. Бас-гитара — похожий на слабоумного близнеца Александра Галича Лев Пинии. Говорят, он и вправду недоразвитый, поминутно просовывает язык за нижнюю губу, пучит глаза дурней барана. В начале 90‑х он начудит что-то такое, миллиона на два, и его шлёпнут в конце концов. А сейчас он колупает свой недорогой бас и рявкает в неаппетитный микрофон подобие непонятного ему текста «Before accuse me take a look at yo'self». За барабанами милейший человек. Евгений «Жаконя» Гейнсбарр. Он догадывается, что похож на самого симпатичного члена Дю Папл — Яна Пейса, тоже барабанщика и, наверное, еврея. Чувихи об этом вряд ли знают, но их потные сисяры, смазанные духами, запах которых остаётся, даже когда высохнет жидкость, как и мелодия держится в эфире, хотя песня пропета, направлены на весельчака-очкарика, сидящего за первой сборной установкой, точно за столом с выпивкой. То и дело мелькает Карузо, он не любит молодёжную моду, вышивает в солидном костюме. Как ни странно, это я подталкивал их знакомство. Теперь, начиная с лета, Жаконя и Карузо бухают, выступают с хорями всегда вместе, всем антисемитам назло.

Вот Галич-дебил начинает шалбанить знакомый рисунок. Я присматриваюсь: он действительно мантулит на заводе у станка, в три смены. И ему действительно отхуярило прессом полпальца. Зохан вей, или, как это звучит по-ихнему? «Мисс Вандербильд». Позапрошлогодний хит звучит в бакланстве речников. Поёт Жаконя. Но почему у микрофона, оттеснив Галича-дебила маячит широкое дупло Карузо? Кто же будет хохотать в конце… Конечно, тот же Бобби Карлтон, он просто симулировал травму… Разумеется, хохотать в финале хоп-хей-гоп будет полу-Чекан, полу-Пуговкин — бесстыжий Карузо.! Вещь недлинная, все мы, кто слышал раньше этот смех, ждём. Речники в тужурках танцуют с девочками из швейного.

Армянский Карузо (так прозвал его Азизян из-за имевшей место в детстве на чердаке грязноватой, по слухам, истории) хохотал ещё столько же, сколько вещь длилась до того момента, где у Маккартни раздаётся смех.

Жаконя, со странной фамилией Гейнсбарр погиб смертью Джейн Мэнсфилд. Такси в тумане нырнуло под прицеп, и его колоритная афроамериканская голова отделилась от туловища. Где-то в Карпатах, атм он выбил из барабанов по гуцульским свадьбам, по слухам, «40 тонн». Инспектор снял ГАИ с переключателя скоростей звезду-медальон на цепочке, из очень хорошего золота. Теперь её носит сын сестры покойного Зиновий. Он клавишник. Говорят, очень хороший.

Смех Карузо не изменился. Он по прежнему доносится иногда летними ночами с просторного балкона на последнем этаже, где они, бывало, выпивали с Жаконей, как принято было делать это только в нимфоделических 70‑х… И тот задорно посверкивал стёклами очков в «зоринской» оправе, которая снова войдёт в моду, когда очки Жаконе уже не понадобятся. Казалось, он фотает на память глуповатые мордашки матросиков и серьёзные маски более опытных девчат, разминающихся на одном уровне с ансамблем — эстрады в тесном вестибюле не было. По пояс в тёплой от дождя воде, под предоргазменный бой кремлёвских курантов в новогоднюю ночь, отпуске, в стройотряде, в ленинском уголке, в Евпатории наконец.

Может быть, Фёдоров боится, что я буду высмеивать фильмы, о которых я говорил ему с таким восторгом, может быть, Фёдоров считает меня сумасшедшим и не хочет выполнять просьбу ненормального. Скорее всего, ему просто наплевать. А мне нет. Год… Скажем, что год, иначе будет не так романтично, назад, примерно в такой же вечер, в этом же полусумраке, напротив сидела в моей старой рубахе эта соска из Харькова и слушала эту же историю, только из моих, так сказать, уст. А поздно утром я пел ей на кухне: Immensita и Due bianci cristelli sereni и так эта песня летела…

Сегодня я сижу один, без музыки, и при свете лампы записываю то, о чём рассказывал ей, на бумагу. Кстати, лемуроподобный Дядя Каланга, познакомивший нас, тоже пропустил чудовищное число ударов, правда, ни один из них не был смертельным… В отличие от Карузо, Дядя Каланга (младше Карузо на два года) уже не смеётся. Фёдоров что-то говорил про Формулу‑1 и Джорджа Харрисона. Может быть, он и не Фёдоров?

Взрослая девочка на детских качелях. Большеротая… Если бы год. Если бы только год.

Где был счастлив — туда не возвращайся. Одноклассник Дяди Каланги, джазроковый барабанщик с деревянной башкой обосрался, поучаствовав в афере Галича-дебила. Похожий на Делона, он очаровывал вкладчиков. Недавно, летом, он объявился у нас в Мичигане, и в свои сорок серьёзно говорил об альбоме.

— Шульга приходил, битлов просил.

— Хуй ему! Правильно?!

Ну и как же мы посоветуем деревянной башке назвать его альбом? Он не согласится, но, по-моему, «Пошёл за шерстью, а вернулся стриженый» — то, что надо.

23 октября, 2000 год.