Трэвис

Глава 21

Трэвис

В восемь часов утра уже было ясно и тепло, солнечные лучи падали на крыльцо. Сетчатая дверь захлопнулась за мной, и мой взгляд скользнул по перилам, где в горшках стояли несколько растений Хейвен, их листья были зелеными и пышными под ее терпеливым уходом. Я улыбнулся. Другие бы отказались от них. Когда-то они были едва живыми, но теперь процветали. Я направился к качелям, готовый сесть и подождать Хейвен, которая все еще принимала душ, когда заметил одинокую фигуру, идущую вдоль причала.

Берт.

Я нахмурился, спускаясь по ступенькам и направляясь к озеру.

— Слепой человек, одиноко идущий по причалу? — сказал я, когда добрался туда. — Это кажется крайне нецелесообразным.

Берт повернулся на мой голос.

— Доброе утро, шеф Хейл.

Я подошел к нему, осторожно, чтобы причал не раскачивался под моими движениями.

— Доброе утро.

— И это очень прекрасно, — сказал он.

Боже, да.

Клянусь, после ночи с Хейвен, которую я мог описать только как умопомрачительную, я словно летал.

— Да, сэр, — согласился я.

— Какие планы на этот замечательный день? — спросил он.

— Везу Хейвен на антикварную ярмарку в нескольких городах отсюда. Она наверху, готовится.

— Ах. Проведи меня до края. Давай посидим, пока ты ее ждешь.

Я подвел его к краю причала и помог ему сориентироваться, где сесть, опустившись рядом с ним так, что наши ноги свисали с борта. Он вздохнул, делая большой глоток воздуха, снова улыбаясь.

— Ты выглядишь счастливым этим утром, — сказал я. Хотя, по правде говоря, Берт излучал счастье с тех пор, как я встретил его. Я был рад, что попал в одну из глав его истории жизни.

— Я нашел птицу, — сказал он. — Ту, что пела только для меня.

Удивленный, я повернул к нему голову.

— Она зовется лесной певуньей, и она снова спела для меня. — Его улыбка стала шире. — Оказывается, она был прямо за окном Бетти. — Если чернокожий мужчина мог покраснеть, то он сделал именно это, хотя его улыбка не исчезла. На самом деле, она была такой широкой, что я подумал, не расколется ли его лицо.

— Ты старый обольститель, — сказал я, лишь слегка удивленный. Я заметил их дружбу… Наблюдал, как их тянет друг к другу, где бы мы все ни находились.

Он заговорщически наклонился ко мне.

— Скажи мне, она красива?

Я подумал о Бетти, о ее теплой улыбке и приветливом сердце, о том, как она порхала по отелю, как птичка, проявляя внимание ко всем, убеждаясь, что каждый из нас чувствует себя важным.

— Да, — ответил я. — Честно, Берт? Хорошо, что ты слепой, потому что иначе у тебя никогда бы не хватило смелости сделать хоть один шаг.

Невероятно, но его улыбка стала шире.

— Так и думал. Чертовски повезло, что я ослеп; мое прежнее «я» упало бы в шоке, услышав, как эта версия меня говорит это. — Он рассмеялся. — Жизнь действительно может измениться быстро и неожиданным образом. Согласен, шериф?

— Согласен, Берт.

Несколько мгновений мы сидели в дружеской тишине, я смотрел на воду, а Берт смотрел вдаль, будто разглядывая все, что там было.

— Бетти когда-то была писательницей, — сказал он.

— Неужели? Я не знал.

— Это было давным-давно. Истории — ее страсть. — Выражение его лица стало серьезным, и я склонил голову набок, любопытствуя, к чему он клонит и почему заговорил об этом. — Но она попала в аварию и получила травму головы, из-за которой забывает слова. — Он на мгновение замолчал. — Ты, наверное, заметил это. Это огорчает ее. Писательство стало разочаровывать и расстраивать, и поэтому она бросила это занятие, превратила свой семейный дом в гостиницу, чтобы прокормить себя… — он замолчал, тяжесть боли Бетти, очевидно, стала бременем и для него.

И я вдруг кое-что понял.

— Она рассказывает для тебя, — сказал я, думая обо всех случаях, когда я наблюдал, как Бетти описывает что-то происходящее, чтобы Берт мог представить это, наблюдал сосредоточенность и удивление на его лице, когда он, очевидно, делал именно это.

— Да. — Он улыбнулся. — И делает это так красиво и с такой детализацией, что в эти моменты ко мне почти как будто возвращается зрение.

Вау.

Рыба прыгнула, и вода покрылась рябью вокруг того места, где она вернулась в воду.

— Что касается меня, — продолжил он, — то я провел свою жизнь рыбаком. На рыбацкой лодке нет места человеку без зрения. Это было одной из причин, по которой я почувствовал, что моя жизнь закончилась, когда я ослеп.

— Мне очень жаль, Берт. — Он потерял все, что для него что-то значило. Вот как это, должно быть, чувствовалось.

— Работа рыбаком дает некоторое время простоя, часто совсем немного, в зависимости от погоды и других факторов. Я заполнял это время кроссвордами. Я также чертовски преуспел в них, переходя с одного уровня на другой. Я даже участвовал и выигрывал в нескольких конкурсах. Слова. Все дело в них. Назови шесть разных слов, которые означают «дружелюбный».

Я усмехнулся.

— Не думаю, что смогу. Не сходу.

— Приветливый, компанейский, сердечный, жизнерадостный, приятный, общительный. Если ты знаешь достаточно слов, ты можешь решить любую головоломку.

И меня осенило.

Бетти потеряла свои слова, а Берт потратил годы, собирая их.

Я видел, как она расстраивалась, когда то, которым она собиралась воспользоваться, внезапно становилось для нее недоступным, и в отчаянии она постукивала себя по голове, пытаясь вернуть то, что когда-то принадлежало ей.

Бетти, Бетти.

Неудивительно, что Берт, казалось, всегда предоставлял именно то, что она хотела. Он знал так много слов.

А Бетти была его рассказчицей, рисовала в его сознании такие яркие картины, что, по сути, она возвращала ему зрение.

Я проглотил внезапно образовавшийся комок в горле.

— Это ведь должно работать именно так, верно? — спросил Берт. — Есть вещи, которые принесли нам боль, вырезали в нашем сердце отчетливую дыру, и есть некто идеальный, кто заполняет эту пустоту. И, в свою очередь, мы можем сделать то же самое для него. И внезапно все это обретает смысл. Все сходится. Потому что мы не покинуты.

Слова Хейвен, сказанные прошлой ночью, вернулись ко мне:

«Может быть, ужасная правда о любви заключается в том, что, когда уходит, она оставляет в твоем сердце такую большую дыру, что, кажется, ее никогда и ничто не заполнит».

Что-то расширилось внутри меня, что-то безымянное, от чего у меня заболели ребра. Я перевел взгляд и свои мысли обратно к мужчине, сидящему рядом со мной.

— Берт… Та травма головы, которую получила Бетти… Это как-то связано с ее покойным мужем?

Берт сделал паузу.

— Ну… возможно. Но эту часть истории должна рассказать Бетти.

Я кивнул, смысл его слов был ясен.

Бетти, Бетти.

Скрип открывающейся двери прервал момент, и я вздохнул, немного ослабив нарастающее давление. Я повернулся, чтобы увидеть Хейвен, выходящую из дома.

— Это сигнал к тому, что тебе пора, — сказал Берт, улыбаясь и прижимаясь своим плечом к моему.

Я прочистил горло.

— Да, это так. — Причал слегка покачнулся, когда я поднялся на ноги и похлопал его по плечу, чтобы он знал, что я предлагаю руку.

Но он покачал головой.

— Я собираюсь посидеть здесь еще немного. Обещаю не упасть в воду.

Я колебался.

— Ты уверен?

— Очень даже. — Он кивнул в направлении Хейвен. — Иди и наслаждайся этим прекрасным днем с этой милой девушкой.

Мы ехали на антикварную ярмарку с опущенными окнами и включенным радио, разговаривая о районе, смеясь и ссорясь из-за того, какие песни следует немедленно выключить, а какие — классика.

У нее был ужасный музыкальный вкус.

Но я был готов смотреть сквозь пальцы на это, учитывая, что у нее была улыбка ангела и волосы богини. И другие вещи — о которых я не хотел слишком пристально думать в тот момент, — вызывающие соблазн остановить свой грузовик и заняться с ней непристойными вещами на обочине дороги.

— Не могу поверить, что ты уговорила меня пойти на антикварную ярмарку, — пробормотал я.

Она рассмеялась.

— Я? Ты вынудил меня пойти! Ты сказал, что мы могли бы с таким же успехом превратить нашу ложь в правду. Что кто-то, кто знает Гейджа, может быть там, и затем мы упомянем об этом ему. Что, черт возьми, я должна делать с этим антикварным нечто?

Услышав имя Гейджа, мое настроение на мгновение испортилось, но она была права. Я использовал этот неубедительный аргумент, полушутя, чтобы убедить ее провести день со мной.

Казалось, ей нужно было оправдание, даже после того, как мы провели ночь вместе. Голыми. Очень, очень голыми. С переплетенными вместе телами. Мне никогда раньше не приходилось убеждать женщину провести со мной время после секса. Если уж на то пошло, мне приходилось придумывать способы, чтобы избавиться от них.

Я, наверное, заслужил это. Чтобы узнать, каково это — умолять.

Это был отстой. И теперь я понял, насколько большой.

Антикварная ярмарка была уже забита машинами, и, найдя свободное место, мы направились к воротам, войдя вместе с остальными на большую открытую площадку, заставленную бок о бок стендами и сотнями рядов, по которым можно было прогуляться.

— Вау, — сказала Хейвен, повернув голову. — Это место огромное. Ты бывал здесь раньше?

— Несколько раз, когда был моложе, с моей мамой. — Что бы она ни услышала в моем голосе, ее взгляд на мгновение задержался на мне, прежде чем она отвела его обратно к километрам продавцов и людей, болтающих, смеющихся и переходящих от киоска к киоску.

Мы начали прогуливаться, останавливаясь то тут, то там, Хейвен наклонялась ближе к тому или иному, проходя мимо одной вещи и задерживаясь около другой. Я стоял в стороне, зачарованно разглядывая ее, понимая, что можно узнать кого-то лучше, просто наблюдая за вещами, которые привлекли их внимание на антикварной ярмарке.

Моя мать всегда направлялась прямо к лампе Тиффани или письменному столу Чиппендейла. Фиби вообще никогда не проявляла никакого интереса к антикварным ярмаркам, предпочитая более современный декор всему бывшему в употреблении. Предпочитая тратить деньги, а не копить их.

Хейвен, по-видимому, нравились старые фотографии.

Я следовал за ней, наблюдая, как она переходит от одного стола с фотографиями к другому, обходя безделушки, мебель и даже украшения.

— Здесь целые жизни, — пробормотала она, наклоняясь вперед, — оставленные позади. — Она внезапно повернулась ко мне. — Ты можешь себе представить, что вообще никого не осталось, кто мог бы заботиться… — она повернулась, взяв в руки фотографию молодой девушки, — …о ней?

— Заботиться? — переспросил я.

Это была лишь фотография.

Она пожала плечами, отвернулась и отложила фотографию.

— Ценил. Помнил. Рассказывал истории.

Она повернулась ко мне так же быстро, как и отвернулась, держа в руках другую фотографию.

— Я собираюсь купить это, — заявила она. — Что ты об этом думаешь?

Мой взгляд переместился на фотографию в ее руке, старую черно-белую фотографию пожилой женщины с темными волосами и светлыми глазами.

— Думаю, это реквизит из фильма ужасов.

Она рассмеялась. Это было мило. Она была милой. Ее смех затих.

— И она никому не нужна, — тихо сказала она.

— Потому что она может похитить душу посреди ночи.

Она снова рассмеялась.

— Прекрати. — Она снова подняла фотографию, ее глаза смягчились, когда она посмотрела на старую женщину. — Оставлена позади, — пробормотала она.

— До этого момента.

— До этого момента, — подтвердила она.

Я поднял подбородок, глядя на продавца в киоске, который подошел и принял мою долларовую купюру за единственную фотографию.

— Спасибо, — выдохнула Хейвен, прижимая фотографию к груди, улыбаясь мне и официально делая этот доллар лучшим долларом, который я когда-либо тратил за всю свою жизнь, даже превосходя тот, который я потратил на собаку Блуберри.

Мы снова начали прогуливаться вдоль ряда киосков.

— Я собираюсь поставить ее на свой комод и спросить у нее совета, — сказала она, наклонив голову и изучая старую женщину.

— Это становится все более жутким с каждой минутой, — сказал я.

Она снова рассмеялась.

— Но она дала бы отличный совет, тебе не кажется?

— Что бы она тебе сказала? Обо мне, например?

Хейвен взглянула на меня, выражение ее лица было задумчивым. Я понял, что задерживаю дыхание, и выпустил его медленным, тихим выдохом.

— Она бы сказала, что ты более чем достойный, — тихо сказала она, ее щеки слегка вспыхнули.

— Я приму это, — сказал я, кивнув на фотографию. — Спасибо тебе, бабуля. — Мои брови поднялись вверх. — Ты же понимаешь, что заставляешь меня разговаривать с растениями и фотографиями выдуманных бабушек.

— Обещай мне, что всегда будешь это делать, даже когда меня не станет. Это будет моим наследием.

Даже когда меня не станет.

Даже когда меня не станет.

Эта фраза отозвалась эхом. Мне это не понравилось.

Она подошла к столу со всякой всячиной, просматривая с некоторой долей незаинтересованности. Здесь не было старых фотографий.

Я снова наблюдал за ней, думая о вечере по сбору средств у Бьюкененов. Я колебался и раздумывал над тем, подарить ли ей цветы для нашего «свидания», но в конце концов решил, что срезанные цветы как-то ранят ее. Тогда эта мысль показалась мне мелодраматичной, но сейчас, в этот момент, я понял, что это вовсе не надуманно. Я был прав, прочитав ее именно так. Корни были очень важны для Хейвен Торрес, даже желанны. Потому что у нее не было своих собственных, и, осознавала она это или нет, она тосковала по ним.

Неудивительно, что она так любила сажать растения.

Возможно, даже нуждалась в этом.

Ты боишься, что однажды станешь всего лишь забытой фотографией, которую все оставили позади?

У меня заныло в груди, поднялась потребность рассеять этот страх, забрать его у нее, даже если это означало страдание для меня.

Шум стих, кровь засвистела у меня в ушах. Она что-то сказала продавцу, и он засмеялся, указывая на различные предметы.

Мир накренился, и я вслепую протянул руку, ни за что не хватаясь.

Время замедлилось, все исчезло, кроме нее. Она слегка повернула голову, и перед моим мысленным взором возник причал, выходящий к воде, у нее под ногами, дом с верандой, сияющий на солнце, возвышающийся над деревьями позади нее.

Я сглотнул.

Это было так ясно.

Видение обрушилось на меня, как головокружительная волна. Это был мой причал, мой дом, фотография, на которую я так старался вставить Фиби.

Но образ Хейвен, стоящей на месте, которое было моим, голубая рябь озера Пелион, веером расходящаяся вокруг нее, была яркой и ослепительной. Я не мог отмахнуться от этого. Это было чудесно и ужасно, потому что она не хотела этого со мной.

Мы были друзьями. С преимуществами, но все равно просто друзьями.

Она уедет. Она здесь всего лишь проездом.

Но почему-то ни одна из этих вещей не затуманила картину в моем сознании.

Мне хотелось рассмеяться и упасть на колени. Это было забавно. И совершенно трагично.

Она повернулась ко мне, сверкнув своей ослепительной улыбкой, эти дикие кудри разметались вокруг ее лица. Мое сердце сжалось, затем опустилось, потом взлетело и, казалось, отскакивало от внутренних стенок моей груди. Мой мозг тоже чувствовал себя странно, одновременно затуманенным и звенящим. Может быть, я не столько представляю себе будущее с Хейвен, сколько страдаю от кровоизлияния в мозг? Возможно, апоплексический удар был неминуем.

Я ждал, что вот-вот упаду в обморок.

Но она снова улыбнулась, и мое сердце совершило тот же самый взлет, то же самое видение расцвело ярче, чем раньше, рассеивая туман, который начал расползаться по краям моего разума.

О Боже. Нет.

Я замер, чувствуя себя почти… сбитым с толку.

Как это произошло? Я не просил об этом.

Она наклонила голову, беспокойство отразилось на ее лице, и мир вернулся под натиском звука и света.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Да. — Я испускаю долгий, медленный вздох, беру со стола безделушку и притворяюсь, что внимательно ее изучаю.

— Ты, кажешься, очень заинтересованным в этом.

— Мх, — промычал я, пытаясь контролировать свой пульс. Я чувствовал себя вспотевшим и слегка больным. — Да. Я… собираю их, — сказал я, поднося вещь ближе. Я не мог смотреть на Хейвен. Не прямо сейчас. Пока нет.

— Это наперсток, — сказала она. — С изображением… осла на нем. Это ослиный наперсток.

Эта штука попала в фокус. Я даже не знал, что такое наперсток, но оказалось, что это миниатюрная перевернутая чашечка. И да, с изображением осла на нем.

Это был даже не очень привлекательный осел.

Честно говоря, это было совершенно некрасиво.

Хейвен осторожно взяла его из моих пальцев.

— Я куплю его, — сказала она продавцу в киоске, вручая ему пятьдесят центов, которые он ей назвал, и снова протягивая наперсток мне. — Мой подарок тебе.

Я сглотнул, взял наперсток и положил его в карман.

— Спасибо, — ответил я, наконец, встретившись с ней взглядом. Она испытующе посмотрела на меня.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке?

Ну, я буду жить. Очевидно.

Я кивнул.

Да. Нет. Я не знаю.

Что я действительно понял — внезапно и безошибочно — так это то, что она была способна разбить мое сердце. И если она собиралась это сделать, то все, что мог сделать я, это позволить ей.