Три товарища

XXV

В феврале мы с Кестером в последний раз сидели у себя в мастерской. Мы были вынуждены ее продать и теперь поджидали распорядителя аукциона, которому предстояло пустить с молотка и оборудование, и колымагу такси. У Кестера обозначился шанс по весне устроиться гонщиком в небольшой автомобильной фирме. Я по-прежнему играл вечерами в кафе «Интернациональ» и пытался подыскать себе еще какую-нибудь работенку днем, чтобы зарабатывать побольше.

Во дворе постепенно собирались какие-то люди. Наконец явился и аукционист.

— Ты выйдешь, Отто? — спросил я.

— С какой стати? Все ведь выставлено, и он в курсе дела.

Вид у Кестера был усталый. Это не бросалось в глаза, но тем, кто знал его хорошо, было заметно, выражение лица стало напряженным и жестким. Вечер за вечером он колесил в одном и том же районе. Он уже давно узнал фамилию типа, убившего Готфрида. Найти его, однако, не удавалось, потому что тот из страха перед полицией переехал на другую квартиру и прятался. Все это разузнал Альфонс. Он тоже пока выжидал. Вполне вероятно, что этот малый и вовсе уехал из города. Но что Кестер и Альфонс выслеживают его, он не знал. Они же рассчитывали, что он снова выползет наружу, как только почувствует себя в безопасности.

— Отто, я все-таки гляну.

— Ладно.

Я вышел во двор. Наши станки и прочее оборудование были расставлены в середине двора. Около стены замерло такси. Мы его хорошенько помыли. Я бросил взгляд на сиденья и колеса. Наша старая дойная корова, как Готфрид нередко называл эту машину. Расставаться с ней было нелегко.

Кто-то стукнул меня по плечу. Я озадаченно обернулся. Передо мной стоял молодой человек нагловатого вида в пальто с поясом. Он вертел бамбуковой тростью и подмигивал мне:

— Хэлло! Никак знакомый!

Я напрягся, чтобы припомнить.

— Гвидо Тисс из «Аугеки»!

— То-то! — самодовольно заявил Гвидо. — И тогда мы встретились у этой же рухляди. Правда, с вами был какой-то мерзкий тип. Я еще чуть было не дал ему по физиономии.

Представив себе, как он дал бы по физиономии Кестеру, я невольно скорчил гримасу. Тисс принял ее за улыбку и тоже осклабился, обнажив довольно скверные зубы.

— Но так и быть, не будем поминать старое — Гвидо ни на кого зла не держит. Помнится, вы тогда отвалили сумасшедшие деньги за этого автомобильного патриарха. Ну и как, был в этом хоть какой-нибудь толк?

— Да, — сказал я, — машина оказалась хорошая.

— Послушали бы меня, — заблеял Тисс, — получили бы больше. И я бы не остался внакладе. Ну да ладно, не будем поминать старое! Простим и забудем! Но сегодня-то мы можем обтяпать дельце. Приберем ее к рукам за пятьсот марок. Верняк! Никто и не сунется. По рукам?

Я все понял. Он, верно, думал, что мы тогда перепродали машину, и не догадывался, что эта мастерская наша. И видимо, считал, что мы хотим снова купить эту же машину.

— Да она еще и сегодня потянет на полторы тысячи, — сказал я. — Даже без учета патента на право использовать ее в качестве такси.

— Вот и я говорю! — с жаром подхватил Гвидо. — Поднимем цену до пятисот. Это сделаю я. Если нам уступят ее за эти деньги — тут же отслюниваю вам три с половиной сотки.

— Этот номер не пройдет, — сказал я. — У меня уже есть покупатель.

— Ну и что... — Он явно не хотел сдаваться.

— Нет, для меня это не имеет смысла, — сказал я и перешел на середину двора. Теперь я знал, что он дойдет и до тысячи двухсот.

Аукционист приступил к делу. Начал он с отдельных предметов оборудования. Они принесли немного. Инструменты — тоже. Настала очередь такси. Первая цена была триста марок.

— Четыреста, — сказал Гвидо.

— Четыреста пятьдесят, — предложил после долгих колебаний один, судя по блузе, слесарь.

Гвидо предложил пятьсот. Аукционист обвел всех взглядом. Человек в блузе молчал. Гвидо подмигнул мне и поднял четыре пальца.

— Шестьсот, — сказал я.

Гвидо с недовольным видом покачал головой и предложил семьсот. Я продолжал поднимать цену. Гвидо отчаянно сражался. Когда дошло до тысячи, он сделал умоляющий жест и на пальцах показал мне, что я могу заработать еще сотню. И предложил тысячу десять марок. Я в ответ назвал тысячу сто. Он покраснел и злобным фальцетом выкрикнул:

— Тысяча сто десять.

Я предложил тысячу сто девяносто марок, ожидая, что он не удержится от тысячи двухсот марок. На этом я решил остановиться.

Но Гвидо уже завелся. Считая, что я над ним издеваюсь, он рассердился и предложил тысячу триста. Я стал лихорадочно соображать. Если бы он на самом деле хотел купить машину, то наверняка остановился бы на тысяче двухстах. Теперь же он явно взвинчивал цену, чтобы досадить мне. Из нашего разговора он, видимо, вынес, что мой предел — тысяча пятьсот, и не видел для себя никакой опасности в этой игре.

— Тысяча триста десять, — сказал я.

— Тысяча четыреста, — выпалил Гвидо.

— Тысяча четыреста десять, — нерешительно проговорил я, боясь попасть впросак.

— Тысяча четыреста девяносто! — Гвидо смотрел на меня насмешливо и торжествующе. Он был уверен, что здорово насолил мне.

Я выдержал его взгляд и промолчал.

Аукционист спросил раз, другой, поднял молоток. В тот момент, когда Гвидо осознал, что машина принадлежит ему, торжествующая мина на его лице сменилась выражением беспомощного изумления. Он подошел ко мне с совершенно опрокинутым лицом.

— А я-то думал, что вы хотите.

— Нет, — сказал я.

Придя в себя, он почесал затылок.

— Вот проклятие-то! Нелегко будет оправдать перед фирмой такую покупку. Думал, что вы дойдете до полутора тысяч. Но как бы там ни было, а на сей раз я урвал этот ящик у вас из-под носа!

— Это вы как раз и должны были сделать, — сказал я.

Гвидо ошалело смотрел на меня. Только когда из конторы вышел Кестер, он понял все и схватился за голову.

— Бог мой! Так это была ваша машина? Ах я осел, безмозглый осел! Так влипнуть! Так попасться! На такой старый трюк! И это ты, Гвидо! Ладно, не будем поминать старое. Самые ушлые ребята всегда клюют на самую примитивную наживу. В другой раз отыграюсь. За мной не пропадет.

Он сел за руль и поехал. Мы смотрели вслед машине, а на душе у нас скребли кошки.

После обеда зашла Матильда Штосс. Мы должны были рассчитаться с ней за последний месяц. Кестер выдал ей деньги и стал советовать попросить нового владельца мастерской оставить ее на прежнем месте. Нам уже удалось таким образом пристроить у него Юппа. Но Матильда покачала головой:

— Нет, господин Кестер, с меня хватит. Боюсь, уж и спину не разогну.

— А что же вы собираетесь делать? — спросил я.

— Отправлюсь к дочери. Она живет с мужем в Бунцлау. Вы бывали в Бунцлау?

— Нет, Матильда.

— А вы, господин Кестер?

— И я не был, фрау Штосс.

— Странно, — сказала Матильда. — Кого ни спросишь, никто не слыхал про Бунцлау. А ведь моя дочь живет там уже целых двенадцать лет. Она там замужем. Муж у нее секретарь канцелярии.

— Ну, раз так, значит город Бунцлау действительно существует. Можете не сомневаться. Раз уж там живет секретарь канцелярии...

— Это уж точно. Но все-таки странно, что никто не был в Бунцлау, не так ли?

— Что же вы сами-то ни разу не съездили туда за все эти годы? — спросил я.

Матильда ухмыльнулась:

— О, это долго рассказывать. Но теперь-то я обязательно поеду к внукам. Их уже четверо. И малыш Эдуард поедет со мной.

— Кажется, в тех краях делают отличный шнапс, — сказал я. — Из слив или чего-то в этом роде...

Матильда замахала руками.

— Да в этом-то вся штука и есть. Мой зять, видите ли, абстинент. Это люди такие, которые не пьют. Ни капельки.

Кестер достал с опустевшей полки последнюю бутылку.

— Ну что ж, фрау Штосс, на прощание полагается выпить по рюмочке.

— Это завсегда, — сказала Матильда.

Кестер поставил на стол рюмки и наполнил их. В Матильду ром уходил, как через сито. Ее верхняя губа вздрагивала, усики подергивались.

— Еще по одной? — спросил и.

— Не откажусь.

Я налил ей доверху большой фужер, и она, выпив, стала прощаться.

— Всего хорошего вам в Бунцлау.

— Спасибо на добром слове. А все-таки странно, что никто не был в Бунцлау, не так ли?

Она, пошатываясь, вышла. Мы постояли еще немного в пустой мастерской.

— Ну, пора и нам, — сказал Кестер.

— Да, — согласился я. — Здесь нам больше делать нечего.

Мы заперли дверь и вышли на улицу. Потом отправились за «Карлом». Его мы продавать не стали. Он стоял поблизости, в гараже. Мы заехали на почту и в банк, где Кестер заплатил налоги по аукциону.

— Пойду теперь спать, — сказал Кестер, выйдя из банка. — А ты к себе?

— Да, я отпросился сегодня на весь вечер.

— Вот и славно, зайду за тобой часиков в восемь.

Мы поужинали в небольшом пригородном трактире и поехали обратно. При въезде в город у нас лопнула передняя шина. Пришлось заменить колесо. «Карл» давно не был на мойке, и я здорово перепачкался.

— Надо бы вымыть руки, Отто, — сказал я.

Поблизости было довольно большое кафе. Мы пошли туда, сели за столик у входа. К нашему удивлению, свободных мест почти не было. Играл женский ансамбль, было шумно и весело. На оркестрантках красовались пестрые бумажные шапочки, многие посетители были в маскарадных костюмах, над столиками порхали ленты серпантина, взлетали воздушные шары, кельнеры с тяжело нагруженными подносами сновали по залу, который так и ходил ходуном под всеобщий галдеж и хохот.

— Что здесь происходит? — спросил Кестер.

Белокурая девушка, сидевшая за соседним столом, осыпала нас целым облаком конфетти.

— Вы что, с луны свалились? — рассмеялась она. — Даже не знаете, что сегодня первый день карнавала?

— Вот оно что! — сказал я. — Ну, тогда пойду помою руки.

В туалет надо было идти через весь зал. У одного из столиков мне преградили путь несколько пьяных мужчин, которые пытались взгромоздить какую-то дамочку на стол, требуя, чтобы она им спела. Та отбивалась и визжала. При этом она опрокинула столик, и вся компания повалилась на пол. Я стоял, ожидая, когда освободится проход, и озираясь. Вдруг меня как будто ударило током. Я оцепенел, кафе куда-то исчезло, я не слышал ни шума, ни музыки, ничего, только мелькали расплывчатые, неясные тени — зато с необыкновенной отчетливостью, резкостью, ясностью предстал один столик, один-единственный столик во всем этом бедламе, а за ним молодой человек в шутовском колпаке, обнимавший за талию какую-то пьяную девицу: человек был с тупыми, стеклянными глазами и очень тонкими губами, а из-под стола высовывались броские, ярко-желтые, начищенные до блеска краги...

Меня, проходя, толкнул кельнер. Я как во хмелю сделал несколько неверных шагов и снова остановился. Стало невыносимо жарко, но меня трясло как в ознобе. Руки намокли. Теперь я различал и остальных, сидевших за столиком, слышал, как они с вызовом что-то пели, отбивая такт пивными кружками. Опять меня кто-то толкнул.

— Не загораживайте проход, — услышал я.

Я машинально пошел дальше, нашел туалет, стал мыть руки и очнулся, только когда ошпарил их почти кипятком. Тогда я пошел назад.

— Что с тобой? — спросил Кестер.

Я онемел.

— Тебе плохо? — спросил он.

Я покачал головой и посмотрел на соседний столик, за которым сидела строившая нам глазки блондинка. Вдруг Кестер сделался белым. Его глаза сузились. Он наклонился ко мне.

— Да? — спросил он чуть слышно.

— Да, — ответил я.

— Где?

Я посмотрел в ту сторону.

Кестер медленно поднялся. Так змея принимает боевую стойку.

— Осторожней, — шепнул я. — Не здесь, Отто.

Он отмахнулся одной кистью руки и медленно пошел вперед. Я готов был броситься следом. Тут какая-то женщина повисла у него на шее, нахлобучив ему на голову красно-зеленый бумажный колпак. Но в ту же секунду она вдруг отвалилась, хотя Отто ее даже не коснулся, и озадаченно уставилась на него. Обойдя весь зал, Отто вернулся к нашему столику.

— Смылся, — сказал он.

Я встал, окинул взглядом зал. Кестер был прав.

— По-твоему, он узнал меня? — спросил я.

Кестер пожал плечами. Только теперь он почувствовал, что на нем бумажный колпак, и смахнул его.

— Ничего не понимаю, — сказал я. — Я был в туалете всего одну-две минуты.

— Ты был там более четверти часа.

— Что?.. — Я снова посмотрел в сторону того столика. Остальные тоже ушли. Ушла и девушка, которая была с ними. Если бы он меня узнал, он наверняка исчез бы один.

Кестер подозвал кельнера.

— У вас есть еще один выход?

— Да, вон там, с другой стороны, — на Гарденбергштрассе.

Кестер достал монету и дал ее кельнеру.

— Пойдем, — сказал он мне.

— А жаль, — с улыбкой произнесла блондинка за соседним столиком. — Такие представительные кавалеры.

Ветер на улице ударил нам в лицо. После душного кафе он показался нам ледяным.

— Ступай домой, — сказал Кестер.

— Их было несколько, — ответил я и сел рядом с ним в машину.

«Карл» рванулся с места. Мы исколесили вдоль и поперек все улицы вокруг кафе, постепенно удаляясь от него, но так никого и не встретили. Наконец Кестер остановился.

— Уполз, — сказал он. — Но ничего. Теперь он от нас не уйдет.

— Отто, — сказал я. — Нам надо оставить это дело.

Он посмотрел на меня.

— Готфрид все равно уже мертв, — сказал я, сам удивляясь тому, что говорю, — и от этого он не воскреснет...

Кестер продолжал смотреть на меня.

— Робби, — медленно произнес он наконец, — не помню теперь, сколько человек я убил. Но помню, как однажды сбил одного мальчишку-англичанина. У него патрон застрял в стволе, и он ничего не мог сделать. Я летел вплотную за ним и ясно видел перепуганное детское лицо и глаза, застывшие от ужаса; у него это был первый боевой вылет, как мы потом узнали, ему только что исполнилось восемнадцать. И вот в это перепуганное, беспомощное, очаровательное детское личико я почти в упор всадил целую пулеметную очередь, так что череп его разлетелся, как куриное яйцо. А ведь я даже не знал этого малого, и ничего плохого он мне не сделал. В тот раз я дольше обычного не мог успокоиться, пока не заглушил совесть этой проклятой присказкой: «Война есть война!» И вот что я тебе скажу теперь: если я не прикончу подлеца, убившего Готфрида, пристрелившего его походя, как собаку, значит вся та история с англичанином была страшным преступлением. Можешь ты это понять?

— Да, — сказал я.

— А теперь иди домой. Я хочу довести дело до конца. Оно стоит передо мной, как стена. Я не могу идти дальше, пока не свалю ее.

— Я не пойду домой, Отто. Раз уж так, будем вместе.

— Не мели чушь, — нетерпеливо произнес он. — Ты мне не нужен. — Он оборвал взмахом руки мои возражения. — Я буду начеку, подкараулю его одного, без остальных. Совсем одного! Не беспокойся.

Он вытолкал меня из машины и тут же умчался. Я понимал — нет силы на свете, которая может его удержать. Я понимал и то, почему он не взял меня с собой. Из-за Пат. Готфрида он бы взял.

Я пошел к Альфонсу. С ним единственным я мог говорить. Хотелось посоветоваться, прикинуть наши возможности. Но Альфонса на месте не оказалось. Заспанная девица рассказала, что около часа назад он ушел на собрание. Я сел за столик и стал ждать.

Трактир был пуст. Единственная маленькая лампочка горела над пивной стойкой. Девица снова уселась и опять заснула. Я думал об Отто и Готфриде — смотрел из окна на улицу, освещенную полной луной, которая медленно вставала над крышами, а думал о могиле с черным деревянным крестом и стальным шлемом. Неожиданно я заметил, что плачу, и смахнул слезы.

Некоторое время спустя послышались быстрые негромкие шаги. Дверь, которая вела во двор, отворилась, и вошел Альфонс. Его лицо поблескивало от пота.

— Это я, Альфонс! — сказал я.

— Иди сюда скорее!

Я пошел за ним в комнату справа за стойкой. Альфонс ринулся к шкафу и достал из него два старых санитарных пакета.

— Можешь заняться перевязкой, — сказал он, бережно стягивая брюки.

На бедре у него была рваная рана.

— Похоже, задело по касательной, — сказал я.

— Так точно, — буркнул Альфонс. — Перевязывай же!

— Альфонс, — сказал я, выпрямляясь. — Где Отто?

— Почем я знаю, где Отто, — пробормотал он, выдавливая из раны кровь.

— Ты был не с ним?

— Нет.

— И не видел его?

— Понятия о нем не имею. Разорви второй пакет и наложи его сверху. Вот так, пустяки, царапина.

Что-то бормоча себе под нос, он опять занялся своей раной.

— Альфонс, — сказал я, — мы его видели... ну, этого, который Готфрида... Ты ведь знаешь... Мы видели его сегодня вечером. Отто его ищет.

— Что? — Альфонс сразу же встрепенулся. — А где он? Теперь это некстати! Ему надо уходить.

— Он не уйдет.

Альфонс отбросил ножницы.

— Поезжай к нему! Ты знаешь, где он? Пускай немедленно смоется. Скажи ему, что за Готфрида мы уже квиты. Я узнал обо всем раньше вас. Сам видишь! Он стрелял, но я сбил его руку. А потом стрелял сам. Где Отто?

— Где-то в районе Менкештрассе.

— Слава Богу. Там он давно уже не живет. Но все равно убери его оттуда, Робби!

Я подошел к телефону и вызвал стоянку такси, на которой обычно бывал Густав. Он оказался на месте.

— Густав, — сказал я, — можешь сейчас подъехать на угол Визенштрассе и Бельвюплац? Только поскорее. Жду.

— Ладно. Буду через десять минут.

Я повесил трубку и вернулся к Альфонсу. Он надевал другие брюки.

— А я и не знал, что вы рыскаете по городу, — сказал он. Лицо его оставалось мокрым. — Лучше бы сидели где-нибудь на видном месте. Для алиби. А то вдруг хватятся. Всяко бывает...

— Подумай лучше о себе, — сказал я.

— Мне что! — Он говорил быстрее обычного. — Мы же с ним были одни. Поджидал его в комнате. Что-то вроде садового домика. Кругом никаких соседей. К тому же вынужденная самооборона. Он выстрелил первым, как только вошел. Мне и не надо алиби. А захочу — буду иметь хоть десять. — Он сидел на стуле, обратив ко мне широкое мокрое лицо, его волосы слиплись, крупный рот искривился, в глаза его почти нельзя было смотреть — столько в них было обнаженной и безнадежной муки, любви и тоски. — Теперь Готфрид успокоится, — произнес он тихим хриплым голосом. — А то мне все казалось, что ему неспокойно.

Я молча стоял перед ним.

— Иди же, — сказал он.

Я прошел через зал. Девушка все еще спала. Она шумно дышала. Луна поднялась уже высоко, и на улице было совсем светло. Я направился в сторону площади. Окна домов в лунном свете сверкали, как серебряные зеркала. Ветер утих. Нигде ни звука.

Через несколько минут подъехал Густав.

— Что случилось, Роберт? — спросил он.

— Сегодня вечером угнали нашу машину. Только что мне сказали, что ее видели в районе Менкештрассе. Подбросишь меня туда?

— Само собой! — Густав оживился. — Сколько же теперь угоняют машин! Каждый день по нескольку штук. Но чаще всего на них катаются, пока есть бензин, а потом где-нибудь бросают.

— И с нашей скорее всего будет так же.

Густав сообщил, что скоро у него свадьба. У невесты кое-что наметилось в талии, так что пиши пропало. Мы проехали по Менкештрассе и по прилегающим к ней улицам.

— Вот она! — крикнул вдруг Густав.

Машина стояла в неприметном месте, в темном переулке. Я вылез и подошел к ней, достал свой ключ и включил зажигание.

— Все в порядке, Густав, — сказал я. — Спасибо, что подвез.

— Не пропустить ли нам по этому случаю по рюмочке? — предложил он.

— Нет, сегодня никак не могу. Очень спешу. Завтра.

Я полез в карман, чтобы заплатить ему.

— Ты в своем уме? — обиделся он.

— Ну спасибо, Густав. Не задерживайся из-за меня. До свидания.

— Слушай, а что, если нам подкараулить типа, который угнал ее?

— Нет, нет, он наверняка уже смылся. — Меня вдруг стало все это раздражать. — До свидания, Густав.

— А бензин у тебя есть?

— Есть, есть, все в порядке! Я проверил. Ну, бывай.

Наконец он уехал. Выждав немного, я двинулся вслед за ним. Добрался до Менкештрассе и медленно, на третьей скорости, поехал по ней. А когда развернулся и так же медленно поехал обратно, то увидел на углу Кестера.

— Что это значит?

— Садись, — быстро сказал я. — Тебе уже ни к чему торчать здесь. Я только что был у Альфонса. Он уже... уже его встретил.

— И?

— Да, — сказал я.

Кестер молча залез в машину. За руль он не сел, а как-то съежившись устроился рядом со мной, и я дал газ.

— Заедем ко мне? — спросил я.

Он кивнул. Я увеличил скорость и свернул на набережную канала. Вода тянулась сплошной и широкой серебряной полосой. На противоположном берегу чернели в тени сараи, но мостовая словно излучала тусклый бледноватый свет, по которому шины скользили, как по невидимому снегу. Над рядами крыш возвышались массивные башни собора в стиле барокко. Они переливались серебристо-зелеными бликами на фоне далеко отступавшего фосфоресцирующего неба, в котором яркой осветительной ракетой зависла луна.

— Отто, я рад, что все случилось именно так, — сказал я.

— А я нет, — ответил он. — Это должен был сделать я.

У фрау Залевски еще горел свет. Когда я открыл входную дверь, она тут же вышла из гостиной.

— Вам телеграмма, — сказала она.

— Телеграмма? — озадаченно переспросил я. В голове у меня еще не улегся прошедший вечер. Но потом до меня дошло, и я побежал в свою комнату.

Телеграмма лежала на середине стола, выделяясь под яркой лампой своей белизной. Я сорвал наклейку. Сердце сдавило, буквы расплылись, разбежались, но вот снова собрались вместе — я облегченно вздохнул, успокоился и показал телеграмму Кестеру.

— Слава Богу. А я уж подумал...

Там было только три слова: «Робби приезжай скорее».

Я снова взял в руки листок. Чувство облегчения исчезло. Вернулся страх.

— Что там могло случиться, Отто? Господи, почему она не позвонила? Значит, что-то случилось!

Кестер положил телеграмму на стол.

— Когда ты в последний раз разговаривал с ней?

— Неделю назад... Нет, больше.

— Закажи разговор по телефону. Если что не так, сразу же едем. На машине. Железнодорожный справочник у тебя есть?

Я заказал разговор с санаторием и, заглянув в гостиную фрау Залевски, отыскал там справочник. Кестер листал его, пока мы ждали звонка.

— Ближайший удобный поезд отправляется только завтра днем, — сказал он. — Лучше проехать, сколько удастся, на машине. А там пересесть на проходящий поезд. Так мы наверняка выгадаем несколько часов. Ты как считаешь?

— Да, пожалуй. — Я не мог себе представить, как смогу просидеть несколько часов в полной бездеятельности в поезде.

Раздался звонок. Кестер, прихватив справочник, отправился в мою комнату. Меня соединили с санаторием. Я попросил позвать Пат. Через минуту дежурная сестра ответила, что Пат сегодня не может подойти к телефону.

— Что с ней?

— У нее было небольшое кровотечение несколько дней назад. И пока еще держится температура.

— Передайте ей, что я еду к ней. Со мной Кестер и «Карл». Мы сейчас выезжаем. Вы меня поняли?

— Да, Карл и Кестер, — повторил голос.

— Верно. Но только сразу же передайте. Мы уже выезжаем.

Я вернулся в свою комнату. Ноги были как ватные. Кестер сидел за столом и делал выписки из расписания.

— Уложи пока чемодан, — сказал он. — А я съезжу домой за своим. Через полчаса буду здесь.

Я снял чемодан со шкафа. Это был все тот же чемодан Ленца с пестрыми наклейками гостиниц. Я быстро собрал вещи и предупредил фрау Залевски и хозяина «Интернационаля» о том, что уезжаю. Потом сел в своей комнате к окну и стал поджидать Кестера. Было очень тихо. Я подумал о том, что завтра вечером увижу Пат, и меня охватило жгучее, дикое нетерпение, перед которым померкло все: и страх, и беспокойство, и печаль, и отчаяние. Завтра вечером я буду с ней. Это было то, во что я уже перестал верить, невозможное, невообразимое счастье. Ведь столько было утрат с тех пор, как мы с ней расстались...

Я взял чемодан и спустился вниз. Все стало вдруг таким близким, родным: лестница, устоявшийся запах подъезда, холодная сероватая матовость асфальта, по которому стремительно подкатил «Карл».

— Я прихватил с собой парочку пледов, — сказал Кестер. — Будет холодно. Укройся получше.

— Вести будем по очереди, ладно? — спросил я.

— Да. Но сначала я. Я-то выспался после обеда.

Через полчаса город остался позади, и нас окутало бездонное молчание ясной лунной ночи. Шоссе белой лентой убегало от нас к горизонту. Было так светло, что можно было ехать без фар. Звук мотора напоминал глухой органный бас, он не разрывал тишину, а делал ее еще более ощутимой.

— Тебе надо бы вздремнуть, — сказал Кестер.

Я покачал головой:

— Я не смогу, Отто.

— Ну так хоть полежи, расслабься, чтобы к утру быть свежим. Нам еще через всю Германию ехать.

— Отдохну и так.

Я сидел рядом с Кестером. Луна медленно скользила по небу. Поля светились перламутровым блеском. Время от времени мимо пролетали деревни, реже — какой-нибудь городишко, заспанный и пустынный. Улицы-ущелья, пролегшие между рядами домов, были залиты призрачным, бесплотным светом луны, превращавшим эту ночь в какой-то фантастический фильм.

Под утро стало холодно. На лугах вдруг заискрился иней, деревья, как стальные пики, уперлись в бледное небо, их раскачивал ветер, а кое-где над крышами уже вился дымок. Я сменил Кестера и вел машину до десяти часов. Потом мы наскоро позавтракали в придорожном трактире, и я снова правил до двенадцати. После этого за рулем оставался только Кестер, дело у нас подвигалось быстрее, когда он правил один. После обеда, в сумерках, мы добрались до гор. Нужно было расспросить местных жителей, как далеко мы могли забраться своим ходом, — цепи для колес и лопата у нас были с собой.

— С цепями-то рискнуть можно, — сказал секретарь местного автомобильного клуба. — В этом году снега очень мало. Только вот каково придется на последних километрах, сказать не могу. Возможно, там и застрянете.

Мы намного обогнали поезд и решили попытаться доехать на машине до самого санатория. Стало холодно, поэтому тумана можно было не опасаться. «Карл» неутомимо наматывал серпантин дороги, как часовой механизм — спираль. Проехав половину пути, мы надели на колеса цепи. Шоссе было очищено от снега, но во многих местах оно заледенело, и машину частенько заносило и подбрасывало. Иногда приходилось вылезать и толкать ее. Дважды мы зарывались в сугроб и должны были откапывать колеса. Достигнув перевала, мы в ближайшей деревне раздобыли ведро песку, так как опасались обледенелых поворотов на спусках. Стемнело, голые отвесные стены гор растаяли в вечернем небе. Дорога сужалась, ревел мотор машины, бравшей на спуске поворот за поворотом. Внезапно свет фар сорвался с каменных склонов, провалившись в пустоту; горы расступились, и внизу под нами мы увидели паутину огней.

Машина прогрохотала между пестрыми витринами магазинов на главной улице. Напуганные небывалым зрелищем пешеходы шарахались, а лошади становились на дыбы; какие-то сами съехали даже в кювет, а наша машина промчалась мимо них и, поднявшись по извилистой дороге к санаторию, остановилась у подъезда. В ту же секунду я выскочил, как в дымке мелькнули какие-то лица, любопытствующие глаза, контора, лифт — и вот я уже бегу по белому коридору, распахиваю дверь, вижу Пат, такой, какой я сотни раз видел ее во сне и в мечтах, а тут она наяву, живая, делает шаг мне навстречу, падает в мои объятия, и я обнимаю ее, обнимаю, как саму жизнь, нет, больше, чем жизнь...

— Слава Богу, — сказал я, когда снова пришел в себя, — а то я думал, что ты в постели.

Она покачала головой, прижимаясь ею к моему плечу. Потом выпрямилась, сжала ладонями мое лицо и посмотрела на меня.

— Приехал! — прошептала она. — Господи, он приехал!

Она поцеловала меня осторожно, серьезно и бережно, словно боясь повредить хрупкую вещь. Я почувствовал ее губы, и меня охватила дрожь. Все произошло настолько быстро, что я еще не мог осознать, где я и что со мной. Я еще не был здесь по-настоящему, во мне еще ревел мотор и убегала вдаль лента шоссе. Так чувствует себя человек, когда попадает из ледяного мрака в теплую комнату, — он уже ощущает тепло кожей, глазами, но сам еще не согрелся.

— Мы быстро ехали, — сказал я.

Она не ответила. Она продолжала молча смотреть на меня. Ее лицо было серьезно и вдохновенно, широко распахнутые глаза смотрели на меня в упор, она словно искала, хотела снова найти что-то очень важное. Смутившись, я взял ее за плечи и опустил глаза.

— Теперь ты останешься здесь? — спросила она.

Я кивнул.

— Скажи мне сразу все как есть. Уедешь ли ты — чтобы я знала.

Я хотел ответить, что еще не знаю этого и что через несколько дней мне, по всей вероятности, придется уехать, потому что у меня нет денег, чтобы остаться. Но мне это оказалось не по силам. Я не мог ей это сказать, когда она так смотрела на меня.

— Нет, — сказал я, — не уеду. Я останусь здесь до тех пор, пока мы не сможем уехать вдвоем.

В ее лице ничто не дрогнуло. Но оно сразу просветлело, словно озарилось изнутри.

— О Господи, — пробормотала она, — я бы иначе и не вынесла.

Я попытался разглядеть через ее плечо цифры на температурном листке, который висел над изголовьем постели. Заметив это, она быстро сорвала листок, скомкала его и бросила под кровать.

— Теперь это уже не важно, — сказала она.

Я заприметил место, куда закатился бумажный шарик, и решил как-нибудь незаметно поднять его и припрятать.

— Ты болела? — спросил я.

— Немного. Но уже все прошло.

— А что говорит врач?

Она рассмеялась.

— Лучше не спрашивай о такой ерунде. Вообще ни о чем больше не спрашивай. Ты здесь, и это самое главное!

Вдруг мне пришло в голову, что она изменилась. Может быть, оттого, что я давно не видел ее, но теперь она показалась мне совсем не такой, как раньше. Ее движения стали еще более плавными, кожа — более теплой, и даже то, как она пошла мне навстречу, было каким-то новым, другим. Она была уже не просто красивой девушкой, которую нужно лелеять, в ней появилось что-то такое, чего я раньше не замечал, например, я никогда не мог быть уверенным в том, что она меня любит, а теперь это было так очевидно, теперь в ней было больше жизни и больше тепла, чем когда-либо прежде, больше жизни, тепла и красоты, больше щедро даримого счастья, но странным образом и больше тревоги...

— Пат, — сказал я, — мне нужно спуститься. Там внизу Кестер. Нам надо подумать о ночлеге.

— Кестер? А где Ленц?

— Ленц, — проговорил я, — Ленц остался дома.

Она ничего не заметила.

— Ты потом спустишься? — спросил я. — Или нам подняться к тебе?

— Спущусь. Теперь мне можно все. Выпьем чего-нибудь в баре. Я буду смотреть, как вы пьете.

— Хорошо. Тогда мы подождем тебя внизу, в холле.

Она подошла к шкафу, чтобы достать платье. Я воспользовался моментом и, вытащив из-под кровати бумажный шарик, сунул его в карман.

— Значит, пока, Пат?

— Робби! — Она подошла и обняла меня. — Я так много хотела тебе сказать.

— И я тебе, Пат. И теперь у нас есть время на это. Целый день будем что-нибудь рассказывать друг другу. Завтра. Сразу оно как-то не получается.

Она кивнула:

— Да, будем все-все рассказывать. И тогда то время, что мы не виделись, уже не будет для нас разлукой. Мы узнаем все друг о друге, и тогда получится, как будто мы были вместе.

— Да так все и было, — сказал я.

Она улыбнулась:

— Ко мне это не относится. У меня сил меньше. Мне тяжелее. Я не умею утешаться мечтами, когда остаюсь одна. Я тогда просто одна, и все. А одной быть легко, только когда не любишь.

Она все еще улыбалась, но какой-то стеклянной улыбкой — она держала ее на губах, но сквозь нее можно было видеть то, что за ней.

— Пат, — сказал я, — старый, храбрый дружище!

— Давно я этого не слышала, — сказала она, и глаза ее наполнились слезами.

Я спустился вниз к Кестеру. Он уже выгрузил чемоданы. Нам отвели две смежные комнаты во флигеле.

— Взгляни, — показал я ему кривой график температуры. — Так и скачет вверх и вниз.

Мы шли, скрипя снегом, по лестнице, что вела к флигелю.

— Спроси завтра врача, — сказал Кестер. — Сама по себе кривая еще ни о чем не говорит.

— Мне она говорит достаточно, — сказал я, складывая листок и снова пряча его в карман.

Мы умылись. Потом Кестер зашел ко мне в комнату. Он выглядел так, будто только что встал после сна.

— Тебе надо одеться, Робби, — сказал он.

— Да, да. — Я очнулся от своих раздумий и распаковал чемодан.

Мы пошли обратно в санаторий. «Карл» еще стоял у подъезда. Кестер набросил одеяло на радиатор.

— Когда поедем обратно, Отто? — спросил я.

Он остановился.

— Я думаю выехать завтра вечером или послезавтра утром. А тебе нужно остаться.

— Но каким образом? — спросил я с отчаянием. — Денег у меня дней на десять, не больше. И за Пат оплачено только до пятнадцатого. Я должен вернуться, чтобы зарабатывать. Здесь-то вряд ли кому понадобится такой неважный тапер.

Склонившись над радиатором «Карла», Кестер приподнял одеяло.

— Я достану тебе денег, — сказал он, выпрямляясь. — Так что можешь спокойно оставаться здесь.

— Отто, — сказал я, — я-то знаю, сколько у тебя осталось от аукциона. Меньше трех сотен.

— Не о них речь. Я добуду еще. Не беспокойся. Через неделю ты их получишь.

— Ждешь наследства? — родил я мрачную шутку.

— Что-то вроде этого. Положись на меня. Нельзя тебе сейчас уезжать.

— Что верно, то верно, — сказал я. — Даже не представляю, как бы я ей об этом заикнулся.

Кестер снова накрыл радиатор одеялом и слегка погладил капот. Потом мы вошли в холл санатория и устроились у камина.

— Который, собственно, час? — спросил я.

Кестер посмотрел на часы.

— Половина седьмого.

— Странно, — сказал я. — Мне казалось, что уже гораздо больше.

По лестнице спускалась Пат. На ней была меховая куртка. Увидев Кестера, она быстро прошла через холл и поздоровалась с ним. Только теперь я заметил, как она загорела. Ее кожа приобрела такой красновато-бронзовый оттенок, что ее можно было принять за молодую индианку. Но лицо похудело, и в глазах появился неестественный блеск.

— У тебя температура? — спросил я.

— Небольшая, — поспешно и уклончиво ответила она. — По вечерам здесь у всех поднимается температура, а кроме того, подействовал ваш приезд. Вы очень устали?

— От чего?

— Тогда пойдемте в бар, ладно? Ведь вы мои первые гости здесь, наверху.

— А что, тут есть и бар?

— Да, небольшой. Или скорее уголок, напоминающий бар. Это тоже предусмотрено курсом лечения. Тут избегают всего, что напоминало бы больницу. А если кому что-либо запрещено, то ему этого все равно не дадут.

Бар был переполнен. Пат раскланялась кое с кем. Я приметил среди них одного итальянца. Мы сели за столик, который только что освободился.

— Что ты будешь пить? — спросил я Пат.

— Ромовый коктейль, какой мы всегда пили в баре. Ты знаешь рецепт?

— Это очень просто, — сказал я девушке-официантке. — Портвейн пополам с ямайским ромом.

— Два бокала, — сказала Пат. — И один «Особый».

Девушка принесла два «Порто-Ронко» и розоватый напиток.

— Это для меня, — сказала Пат и пододвинула нам бокалы. — Салют!

Она поставила свой бокал, не пригубив, потом, оглянувшись, быстро схватила мой и выпила.

— Ах, как хорошо! — сказала она.

— А ты что заказала? — спросил я и отведал подозрительную сиропообразную жидкость. На вкус это был малиновый сок с лимоном. И без капли алкоголя. — Вкусная штука, — сказал я.

Пат посмотрела на меня.

— Жажду утоляет, — пояснил я.

Она рассмеялась.

— Закажи-ка лучше еще один «Порто-Ронко». Но для себя. Мне не дадут.

Я подозвал девушку.

— Один «Порто-Ронко» и один «Особый», — сказал я. Я заметил, что кругом за столиками было довольно много «Особых».

— Сегодня мне можно, ведь правда, Робби? — воскликнула Пат. — Только сегодня. Как раньше. Верно, Кестер?

— «Особый» совсем неплох, — проговорил я, выпивая второй бокал розовой дряни.

— Как я его ненавижу! Бедный Робби, из-за меня ты вынужден пить эту бурду!

— Ну, если мы будем заказывать достаточно часто, то я свое еще наверстаю!

Пат засмеялась.

— За ужином мне можно немного красного.

Мы выпили еще несколько «Порто-Ронко» и перешли в столовую. Пат была необыкновенно красива. Ее лицо сияло. Мы сели за один из небольших столиков, расставленных вдоль окон. Он был покрыт белой скатертью. Было тепло, а внизу, за окном, раскинулся поселок с улицами, посеребренными снегом.

— А где же Хельга Гутман? — спросил я.

— Уехала, — не сразу ответила Пат.

— Уехала? Так рано?

— Да, — сказала Пат таким тоном, что я понял, о чем идет речь.

Девушка принесла вино. Оно было густого темно-красного цвета. Кестер наполнил бокалы до краев. Все столики тем временем уже были заняты. С разных сторон доносился людской говор. Я почувствовал, как Пат коснулась моей руки.

— Милый, — сказала она нежным, тихим голосом. — Я больше не могла это вынести.