Тропы вечных тем: проза поэта

НЕДАТИРОВАННЫЕ ЗАПИСИ. НАБРОСКИ СТАТЕЙ

В детстве и в ранней юности я увлекался научно-популярной литературой по астрономии. Любил читать про звёзды, хотя, кроме двух Медведиц в небе, не различал ни одной звезды и планеты. Во всяком случае, я был уверен, что астрономию (в пределах школьного учебника) знаю на отлично. И что же! Молодая учительница меня срезала на экзамене — тройка! С тех пор я понемногу стал остывать к науке о звёздах. Но вот что! С нами учился парень из станицы (мы над ним подсмеивались: кугутоват, мол!), и когда он услышал, что земля круглая, он не поверил и стал горячо доказывать обратное.

— Как же это круглая! — недоумевал он. — Выйдешь в степь — а степь гладкая-гладкая — до самого края. Нет, земля не круглая.

Я, конечно, смеялся над ним, как и все. Но прошло много лет, и я стал задумываться: а ведь он прав! Что толку, что земля — шар, а в человеческом практическом знании она плоская. Родина — круглая или плоская? У Европы она плоская, а у нас она круглая. А плоское никогда не победит круглое! Круглый Батый победил Русь потому, что она была тогда плоская. И всё-таки чувство плоскости (землю из-под ног) нельзя терять. Это чувство глубокое, вековое. И когда космонавты говорят о том, что земля — это маленький шарик, то это с их стороны просто верхоглядство.

Жемчуга поэзии растворяются в уксусе пошлой жизни.

Фракийцы плакали, когда рождался ребёнок, они пировали и веселились, когда человек умирал; и были правы. Смерть отворяет ворота славы и затворяет за собой ворота зависти, — она разбивает оковы заключённых и передаёт в другие руки работу раба.

Личный стиль в литературе и в искусстве вполне выражает человека вовсе не когда он выдуман из ничего, а напротив, когда он родится в глубине надличного стилистического потока. Когда поток чересчур разветвляется, мелеет, а то и совсем уходит в пески, недостающее общее приходится заменять личным, тогда как раз самый «оригинальный» стиль становится часто всего лишь искусственной маской личности (таков стиль Вирджинии Вульф, стиль Жироду, стиль Пастернака).

В английской палате лордов заседают люди, разбирающиеся в своих предках 500–700-летней давности, однако их превосходят полинезийские рыбаки, способные перечислить своих предков до 50–60-го колена, с присовокуплением разнообразных биографических подробностей.

Что значит простить? Никто никогда никого не прощает. Люди просто забывают. Оттого и говорят: человек отходчив, незлопамятен. Забвение дано свыше, прощение — [человеческая категория] выдумано людьми. Слава богу, я сразу забываю… Но совесть?

— Какие красивые волосы у твоей жены! — говорят мне.

Да, это так. Особенно, когда она их распустит: долгие, блестящие. Но каково мужу, когда долгий и блестящий волос попадается в тарелке с супом?.. А такое бывает нередко.

— Шире круг! — кричу я горизонту…

Я вчера видел Сатану так близко, что увидел в его немигающих глазах своё отражение. (Слава богу, это не сон)

Миф о гермафродите: мужчина привносит разум, женщина — красоту, мужчина — источник движения, женщина — устойчивости; они становятся буквально единой плотью, как единое существо, возносятся на небо. Ангелы.

Поиски абсолюта.

У Бальзака:

Этюды о правах (история человеческого сердца / индивид. превращённые в типы) — фундамент / следствие. — 24 тома.

Философские этюды — типы, сохраняющ. индивидуальн. — причины — 15 томов

Аналитические этюды — начала вещей — 9 томов

Тысяча и одна ночь.

Воображение истощает силы человека, и он уже не способен действовать. Мысль не только убивает, она лишает мужественности. Парализует волю.

Безумие даёт свободу. XX век — свобода от безумия.

Для Бальзака жизнь — это система причинных связей. Он детерми<ни?>ст.

У меня жизнь — это система пространства, люди соприкасаются друг с другом, как комета с Землёй или брошенный камень с водой. От этого жизнь есть конфилик, взрыв, взаимоуничтожение.

Счастливая развязка в глазах Бальзака — один из видов лицемерия прекрасного.

«Когда дом построен, в него входит Смерть» — турецк. пословица.

Героем всех моих произведений является Пространство. Многоликое пространство. Дух пространства. Непомерность жизни и пространства. Борьба за пространство. Мистическое пространство — пушкинских «бесов».

Мираж — это лицемерие пространства. Лже-пространство. Муха, бьющаяся в стекло… — подумать, здесь много скрыто для человека. Для мухи реальное стекло есть нечто мистическое.

Чтобы написать такого героя как пространство, надо быть художником нового типа… гением пространства. Но хватит ли мне моей оставшейся жизни, чтобы я не остался непонятым?

Переход между добром и злом есть ассоциация. Простор, свобода ассоциации. Гротеск — есть связь пространств. Гротеск и ассоциация.

Музыка (вибрация воздуха, пространства) порождает предметы пространства. Например, роща Орфея в «Метаморфозах». Музыка… слово… молния.

Что есть электричество в этой связи? Загадка человечества и всего нашего пространства. Нами владеет электричество, и больше ничего.

Один московский поэт любил путешествовать по стране на собственном автомобиле. О своих поездках он написал несколько книг [в прозе]. Поэтому как поэт он был известен читателям журнала «Турист». В одну из поездок на юг его машина перевернулась и пока она находилась в ремонте он остановился в гостинице, куда собрались местные поэты из литературного кружка и он читал им стихи о том, как на [севере] востоке рыбак, заработавший мешок денег, возвращался в город, но был застигнут на полпути метелью и, чтоб не замёрзнуть, ему пришлось жечь деньги. «Вот она жизнь — копейка!» была такая строка в стихотворении. Местные дилетанты ахали от восторга, а поэт [вытащил] тряхнул \в воздухе/ чемодан, который выдвинул из-под кровати ногой, чемодан раскрылся и высыпались на пол обгоревшие купюры. «Это те самые!» — гордо сказал мэтр и добавил. — Недаром же я мотаюсь всю жизнь по стране!

Но с некоторых пор поэт перестал путешествовать, хотя его автомобиль был исправен. \Случилось это таким образом. Однажды он поехал по Сибири и заезжая в города по пути, печатал там серию своих стихов и заказывал выступления по радио и телевидению. Это он [делал] \заезжал в каждый город/ в каждом городе. И вот кто-то из провинциальных журналистов сообщил об этом в Москву, и там в одной из центральных газет был напечатан целый подвал под названием: «Хабаровск! Ждите гостя!» Надо сказать, что путешественник как раз был на пути к Хабаровску. В одном районном городке он купил свежую газету и прочёл фельетон о себе. Разозлённый, он немедленно повернул на запад и примчался в Москву.

Благородно поступил Онегин, пожалев влюблённую Татьяну. «Так бы сейчас не поступили!» — сказал профессор, читая в институте лекцию по Пушкину. — Это всё эмансипация наделала! — был ответ из аудитории. — Сейчас мужчина чувствует, что женщина сама себя защитит, поэтому, соблазняя, он бросает её: не пропадёт, мол, — освобождённая, на равных.

Жнец, оставь на поле пучок колосьев; победитель, оставь раненого в живых; женщина, прошедшая мимо, оставь в сердце встречного намёк.

Специализацией мы не утончили, а испортили вкус. Так человек, набивший оскомину на зелёных яблоках, не может есть хлеба, который едят все.

Можно восхищаться отдельными стихами, но чтобы увидеть поэта, надо собрать стихи в одну книгу. Множество стихов, собранных вместе, убивают друг друга, если их автор не поэт.

Поэт никогда не должен жениться на поэтессе. Но если он это сделал, он должен запретить ей писать, ибо стихи портят вкус в женщине. Он никогда не ошибётся в этом, [потому что] подлинные поэтессы чрезвычайно резки.

В поэзии женщина чувствует тонкости, но целое она знает только понаслышке.

Эпитеты требуют от писателя не пяти чувств, а философии.

Дорога к простоте нынче — самая извилистая дорога.

Наши философы и эстетики различаются между собою интерпретацией [одних и тех же [\известных/] прекрасных] цитат. [Но так как цитаты одни и те же] Создаётся впечатление, что самое существенное в их работах — эти цитаты. Но так как цитаты у всех одинаковы, то в сущности наши учёные ничем не отличаются друг от друга.

[Лучше объясняться в любви по телефону, чем в письме] \Объясняться в любви надо не в письме, а по телефону/, ибо тут ты слышишь дыхание любимой женщины.

Наши критики, воспитанные на преходящих ценнностях, давно утратили способность чувствовать подлинное искусство, если таковая у них была.

[Нынче] Газету, стихи \мужчины/ и женщину можно читать по диагонали. Если в них что-то есть, глаз сам зацепится.

Маяковский и Пастернак принесли русской словесности больше вреда, чем пользы. Они затормозили её на пути, указанном Пушкиным, подвергнув риску сбиться с дороги [и не достичь цели]. Знаменательно, что в конце жизни оба они [признали] \почувствовали/[, что делали не то] ложность своих позиций.

Есенин — [это] такой прозрачный намёк на Блока!

Не помню, кто сказал, что у нас \на Руси/ хорошо пишет только выдающийся писатель, а [, например,] во Франции [хорошо писать] \это/ может даже третьестепенный талант.

Как много пишут посредственных стихов! Кто их читает? Я [как-то] слышал разговор двух провинциалов. — Да, Витя, нам уже по тридцать, мы уже не дети. Пора нам свой сборник пробивать, — говорил один.

— Да, Вова, пора, — отвечал другой. — Мне хотя бы один-единственный, чтоб сыну показать, когда вырастет, а там бы я это дело забросил: слишком туго идёт. [Опять же] Заходишь в Союз писателей, \и на тебя/ косятся, думают графоман.

Ещё я знал одного провинциала. Тиснули в \тонком/ столичном журнале подборку его стихов. — Ну теперь и умереть можно, «там» меня знают, — говорил он, поглаживая \при этом/ почему-то живот. Этот не умер, а продолжает…

Другой был инженером, оставил, стал писать стихи. Зачем? К чему?

Страшно вчитываться в настоящие стихи: там бездна. Поэтому я их читаю походя.

Чем больше помощи [и поддержки] Россия делает чужим странам, тем больше она к ним привязывается, и тем больше опасаются они её.

Поэт живёт преданием, а не слухами.

Поэзия начинается с сотворения мира и кончается Страшным Судом.

Проза начинается с рождения человека и кончается его смертью.

Отношение к смерти, к ясному свету разума, к соборной совести.

Не обращает внимание на оттенки, они у него тонут, расплываются, зыблются, он самостоятельно мыслит, но мысли его в молчании, ясность бесцветна.

Он стремится к центру, но центр сдвинут, смещён с места.

Пантеизм, для которого материальный мир зыбок и неверен

Любит природу, как фон, вид, пейзаж, задний план

Из-за леса не видит деревьев.

Мёртвые формулы: покой, воля.

звуки иные

они не звучат у него.

Небо немо. Земля молчит.

Неповоротливая мысль.

Угловатые жесты. Нагромождение слов, косноязычие.

Хаос, тоска по порядку. Расстроенные мысли.

Гладкая поверхность — редкость. Шероховатости.

Где непосредственность? Где первозданность?

Где различие мужского и женского рода, не говорю о различие мужского и женского начал.

Язык за пределами слов.

Бесформенность. Жалость — мягкость. Его твёрдый свет — не ласкает.

Он ближе к нам, он просто человек, он понятен, в нём меньше тайны, чем в поэте, и его слова не загадочны, а прямы. Т. е. в них меньше глубины.

Свет от плоскости.

Его мысль глупа, абстрактна. Мысль нечёткая, ибо надумана до конца.

Итак, у него виды, но не видения.

Косный тугодум не признавал полутонов.

Инстинкт рождает поэта, разум — философа.

Квадрат символизирует духовность. Так его понимали пифагорейцы. А чёрный квадрат Малевича есть сатанизм, и плоский и чёрный.

О патриотизме. Само это слово, как перекати-поле, прибило к нам со стороны. Вот и болтается оно, не имея русского корня, по нашим краям.

Вот один мужик говорит: — Я слыхал, что учёный дельфин говорит по-английски. Нет, он должен говорить по-русски. Мы великая нация. [И тут нет ничего] Ах ты, травка-муравка, ну рос бы себе на лугу. Так нет, подавай ему морские просторы. И тут перекати-поле, его мысль закатилась аж за моря-океаны. Словом, ветерок в голове. А зачем дельфину говорить по-английски или по-русски! Это [неумно] \плохо/. Пусть говорит на эсперанто. Легче будет, как научная глупость. Эсперанто — надежда сатаны.

Надо сказать сразу, что я окончил два высших учебных заведения, чтоб доказать свою глупость. Раз глуп, значит — жив. На том и стою, как всесветная глупость. Взял бы где ума-разума, да нет его. Где его искать, коли мир сошёл с ума.

Жили-были когда-то мудрецы, да \где та дверь, [где]/ вышло их время/?

Был когда-то Эразм Роттердамский, \болыпой умник/, написал «Похвалу глупости». Конечно, издёвку. Но когда ум издевается, он не ум, а [сплошное] \сплошной скрежет и/ сумасшествие. Так он сам себя обхитрил.

— Да ты что за дельфин, откуда вынырнул и что ты говоришь? Мы тебя не понимаем, а может, ты смеёшься над нами?

— Мужики, я по-русски говорю?

— Говоришь ты по-русски, это верно, но как-то непонятно. Может, ты шпион какой?

Ну что тут поделаешь! Эх, дума моя думушка, и русская ты, а по-русски тебя не выразить.

Один говорил: — В одну реку нельзя войти дважды. [Ну да!] Вроде, оно так. \Всё это премудрость из головы./ Выходит, река течёт, как дурная бесконечность. [А] Но тогда где круговорот? Море бы затопило всю сушу до самых небес.

То же самое: Ничто не вечно под луной. Это печаль отрезка. А где радость целого?

На правду надо глядеть глупыми глазами дурака.

— Это бред! — так говорит тупица.

Ум Эвклидов, земной, а глупость не Эвклидова, в ней и параллельные линии сходятся, и прочее.

Дети — это Адам и Ева до грехопадения, но они брошены в мир взрослых. С 10–13 лет они уже не дети и ещё не взрослые. Уже после 13 лет истина «Будьте как дети» невозможна. Но тут есть «как». Это глубокая закавыка.

Мир детства безусловен. Взрослые проходят мимо этого мира. Они не могут туда войти. \Даже мать./ Они покинули его давно и безвозвратно.

Младенец, выйдя из чрева матери, кричит от боли: в него ворвался воздух иного мира, в котором ему предстоит жить. Я не верю, что мир детства удивителен, — это взгляд взрослого. Мир ребёнка — в лучшем случае, суррогат рая. Сказку о счастливом детстве придумали взрослые. Может, и мы сами живём в ненастоящем мире, скажем так, в суррогате ада. Легенда о Грехопадении прямо говорит об этом: ежели первая пара покинула Рай, она… За Вратами Рая находится или ад, или нечто похожее на него.

Когда в ребёнка входит зло

райские врата

Захлопнуты за ним.

Грехи родителей своих,

Все поколения греха

Влачит он [за собой] \в его душе/

Я пришёл.

Встану [Я] у райских врат, и буду стоять яко наг яко благ, нищий духом и [большой] грешник с [большим] \[соответствующим]/ эпитетом.

не на мой выбор.

Я пришёл.

Словечко «я пришёл» оказалось весьма непростым. Оно от судьбы [. Оно] и звучало в моей жизни несколько раз. А ежели так, то легко [представить] [сказать] предположить, что когда я [уйду] покину сей мир и встану у райских врат и буду стоять яко наг яко благ и скажу: «Я пришёл».

[И откроются врата и раздастся голос:

— А, пришёл! И чего тебе нужно?

А что мне нужно

Что будет дальше, \[лучше не]/ предполагать \нельзя/.

[Тут] Моя фантазия [кончается] \не располагает/.]

И что [это] за место — этот мир, куда они попали, когда за ними закрылись райские врата.

Это странное место — [если] хозяин его — Сатана, а оно не ад, значит, суррогат ада.

Грех. В детстве он поймал стрекозу, начинил её \всадил ей в хвост/ соломину и выпустил.

\Пусть считают/ Это грех\ом/. Но это не наше христианское дело.

Небо высоко, поле широко — [это было ещё в моём детстве] \вот моё детство/.

Я бывал в городке, проходил по улице детства. Всё не то, всё, конечно, не то.

Где моё детство?

Я недавно получаю письмо. Друг детства пишет: Поцелуй за меня \[свою младшенькую]/ [дочку] Катеньку. Не знаю, что из него получится, но он поцеловал [мою дочку]\Катеньку/ — моими устами.

Дети считают взрослых существами иного мира.

Восприятие мира ребёнком. Критика С. Аксакова и Л. Толстого с их детствами.

Петь хоралы Баха могут только юные девственницы. Чтобы не было чувственности.

Всё создал Бог: траву, землю, небо, живые существа и человека. Бог \сам/ невидим, но всё видит.

Вопрос ребёнка: — А есть кто-нибудь между человеком и Богом?

— Есть, Ангелы.

— Расплодили детей! — недовольно процедила женщина с собакой на детской площадке.

Детская часть души.

Старики впадают в детство. Если это верно, то хотел бы знать: в какое детство? Они впадают в слабоумие. Но здоровые дети не слабоумны. Старики впадают в инфантильность \детскость/, что в их возрасте можно назвать слабоумием.

[Дед Прищепка]

\Мир для него не существовал./

Дед клевал носом \в одну точку — \в зёрнышко смерти/ смерть и, видно, не мог её [отыскать]/, а что клевал, какое зёрнышко в своей памяти, да и была ли у него память?

Может, в его памяти сохранилось маленькое-маленькое зёрнышко. Никто не знает.

А может, он клевал в зёрнышко смерти? [Ну да, ну да,] так вот сидел и клевал, а дети носились по двору мимо него, пока злой соседский мальчик (не правда ли, злые люди всегда соседи, только не мы) прищемил ему нос бельевой прищепкой. Дед от боли открыл глаза, замахал руками перед носом и смахнул с него лишнее. С тех пор он уронил своё имя и его прозвали Прищепкой. Святой отшельник, \не созерцай/ ты уставился на кончик собственного носа, и мир для тебя исчез. Смотри, как бы из этого несуществующего мира не явился какой-нибудь злой мальчик и не прищемил твоё созерцание прищепкой для белья. Мир взрослых тесен. \А дети играют свободно./

[А где-то далеко-далеко, высоко-высоко \, а может, напротив, ведь мир тесен/ сидел отшельник.]

Гончаров — колдун. Мальчик посыпал по тропинке битое стекло. Наблюдал: если колдун, то ему не будет больно.

Вот что рассказал мне знакомый художник. Кроме всего прочего, он собирал по берегу разные камушки и затейливые сучья и корневища, вырезывал из них разные причудливые фигурки зверушек и всякую сказочную нечисть. И однажды выставил их на обозрение в доме отдыха, и едва не попался на этом. И его прозвали колдуном, и он чуть не попался на этом. Мальчик захотел проверить, настоящий он колдун или притворяется.

Иногда я надеюсь, что люди подобреют и внемлют завету Христа: Будьте как дети.

Детство — состояние и даже место. Но не время — оно есть фикция. Правильно ли такое выражение: старик впал в детство? Если он и впал, то впал мимо — в ложное, ядовитое детство. Это понятно грибникам. Они хорошо отличают настоящий опёнок от ложного.

Рай, как и детство, — это место или состояние? Вот вопрос. И время тут выдумка, то полезная, то вредная.

В священной книге сказано: Будьте как дети. Вот так. Простая истина. Понимай, как можешь. Но [люди] её понимают как хотят, [а это большая разница] \и всегда \даже с умным видом / впадают в большую глупость/ \и с умной видимостью на лице [впадают в ересь]\изрекают околесицу//. Мне помогла понять эту простую истину младшая моя дочурка, хотя ей было всего около год[ик]а от роду и она не умела говорить. \а мне было сорок и я прошёл огонь и воду и медные трубы./ Но об этом после.

Маяковский — инфантильность. Я вам бы даже ямбом подсюсюкнул. [Скажу как профессионал] Но ямб не тот размер, чтоб на нём можно <было> сюсюкать, [тут] ещё можно хореем, если изловчиться. Вы думаете это ирония, сарказм. Чёрта с два! Жалкая инфантильность и ничего больше. Что такое хорошо и что такое плохо <—> трём поколениям детей долбали эту непроходимую глупость от инфантильности. Глупость, идущую вразрез с истиной:

устами младенца глаголет истина.

Как я сказал раньше, моей дочурке было около года и она не умела говорить.

Шёл я по тихой московской улочке, а навстречу благообразный старичок с маленьким мальчиком, а мальчик [всё] норовил пройти по бровке тротуара, и всё соскальзывал.

— Не ходи по бровке [, мы идём в церковь]! — строго сказал старичок, видимо, дедушка.

А была это тихая улочка, где машины не проезжали, да и упасть мальчику было невозможно: бровка была не выше щиколотки. В чём же дело?

— Не ходи по бровке: мы идём в церковь, — повторил старичок. Взял правой рукой мальчика за ручонку и [перевёл] повёл его \по тротуару/ рядом с собой. А была это бровка слева, а старичок, заметьте, взял мальчика правой рукой. И этим всё объяснилось!

Соблазн, соблазн — идти по [пропастям] краю, даже если это тротуарная бровка. Это бесёнок уже соблазнял мальчика идти по краю. Ну а мы-то русские всегда по краю, всегда по пропастям.

У нас с женой двое дочерей с возрастной разницей в 10 годков с гаком.

Жена у меня прелестная нехристь, родила двух дочек не одну за другой, а с промежутком. Это существенно для моего рассказа.

Решил я дочек крестить, а жена, прелестная нехристь, не возражала.

Поехали в церковь к отцу Владимиру, с которым мои друзья договорились заранее.

Семья моя такая: я, жена и двое дочек.

Как крещённый человек, хоть и советского образца, но \Сам я крещён и хотя в церковь хожу редко, но полностью/ сохранивший психологию православного человека. Мне это удалось

Помогло постоянное и проникновенное чтение русской классики.

[Для меня нет сомнения, что душа бессмертна]

Перед началом отец Владимир спросил мою жену (она держала на руках нашу младшенькую, которой было около года от роду):

— Вы (иноверка) родом с Востока (дитя Востока), воспитаны в семье иной веры. Как вы согласились на такой шаг? (Что вас подвинуло на то, что ваши дети будут православными?)

Я замер. Моя жена вообще-то ненаходчива, но тут нашлась.

— Я хочу, чтобы у моих детей была защита, — твердо сказала она.

На лице отца Владимира изобразилось удовольствие. Ответ ему понравился, и (он начал ритуал) ритуал начался по всей форме, а это длится долго.

Когда дело дошло до помазания елеем, произошло невероятное. Такое, что мне показалось: всё пропало! Моя старшая дочка вдруг хихикнула. Это хихикнул бесёнок. И в таком месте, и в такой час, и по такому действу!

Отец Владимир прервал чтение псалтыря, голос его изменился и с мягкой укоризной произнес:

— А смеяться нехорошо.

— Это нервы, — [вырвалось у меня] хотел я сказать, но отец Владимир уже продолжал чтение своим [прежним; обычным] голосом.

Отмолит ли он у Бога это хихиканье? Как потом показала жизнь моей старшей, до неё ничего не дошло. Она [далека] равнодушна

Но я [несколько; немного] на полгода забежал вперед. Делаю поправку на полгода обратно. Теперь мой рассказ подошёл к главному. Как я уже сказал сначала, моей младшей дочке было около года от роду и она не умела говорить. Должен заметить, что произошло это до её крещения, и это существенно.

<вставка из интервью:> Я беседовал с гостем, когда к нам в комнату заглянула жена с ребёнком. При разговоре гость совершенно случайно задел меня рукой за плечо. У дочки сразу же появилось негодующее выражение лица: мол, что же делает гость? Заметив это, я попросил гостя ещё раз задеть меня. Реакция дочки повторилась. Всё было ясно. Чужой человек обижает родного отца, и дочке это не нравилось. Тогда я решил задеть гостя. Интересно было, как поведёт себя дочь.

<конец вставки из интервью>

— Смотри дальше, — сказал я и хлопнул его по плечу.

Дочка опять насторожилась и переводила глаза то на меня, то на моего приятеля. Я хлопнул по его плечу второй раз, и тут дочка издала негодующий звук.

Некоторое время мы сидели молча. Приятель переживал. Наконец он, отпетый безбожник, сказал:

— Я думал, что Бога нет, но теперь вижу, что Бог есть!

Он замялся:

— Чёрт возьми, может и не Бог, а высший нравственный закон, а?

— А высший нравственный закон кем положен? Кто вложил его в ребёнка? Мы, что ли? Да мы плохие супруги и всю дорогу ругаемся.

Жена обиделась и ушла, унося ребёнка.

Всё-таки удивительное дело. Какой маленький ребёнок, а преподал взрослым такой великий урок.

Через год мой приятель позвонил:

— А ты знаешь, ты не прав. Не маленький ребёнок преподал нам великий урок. А это через него сам Бог преподал нам великий урок.

И меня осенило.

— Признайся. Ты не ходишь в церковь?

— Хожу. Поцелуй за меня свою девочку, — он положил трубку.

[ — Я рад за тебя.]

[Вот что такое: ] Будьте как дети.

Господи! Не всё ещё пропало. [Спаси и оборони наших детей!]

Я крепко задумался. Но где моя девочка? Я должен её поцеловать.

Я обошёл квартиру — никого. И вспомнил, что жена пошла гулять с малюткой на детскую площадку в нашем двое. Наш двор и есть детская площадка.

Жена в дверях трясётся в истерике, ребёнок плачет.

— Что случилось? Не пугай ребёнка.

— Он уже напуган.

Ребёнок играл в песочек. И вдруг перед ним возникла огромная собака и пасть разинула. Зачем собака на детской площадке.

— Да что ж, она укусила? И кинулся к девочке.

— Нет. Напугала.

Я понял, что это не бешенная собака и говорю: — Успокойся. Собаки детей не трогают.

Жена не слушает, продолжает.

— Я трясусь, а сама кричу на весь двор: — Чья собака? Уберите собаку! [Кто её привёл сюда?]

Тут подходит вальяжная дамочка с поводком в руке и говорит. Представь, что она говорит:

— Моя собака. На, на! Пойдём, пупсик. И нечего кричать. Наплодили тут детей.

Долго не могла успокоиться жена, долго ревела дочка, пока я её не поцеловал. Наверное, жена и напугала её своим криком. Но какова дамочка! «Наплодили тут детей». Детей у неё нет, а скорей всего не хочет рожать, вот и…

Собаки в сущности пустяк. Собаки детей не трогают. Хотя напугать могут. Но человек озверел в полном смысле этого слова.

Господи! Оборони [наших детей]! Или ты про них забыл?!

Каково же им будет жить в этом диком мире, когда вырастут?!

Детство благоухает, а детская литература дурно пахнет.

[Она и есть] О дьявольское извращение евангельской истины.

Что же, детские писатели — как дети? Они растлевают души малолетних своими писаниями. Самые честные из них не понимают, что творят. И их винить нельзя. Они как дети. У, дьявольщина! Тьфу!

Не ходи по краю.

Маленький бесёнок норовит по краю, а вырастет и пойдёт по пропастям, как не раз хаживал русский человек. И куда он только не ходил! И всё-то норовил по пропастям.

Самая большая тайна для человека — это он сам. Предсмертные мысли неисчерпаемы. Всю сознательную жизнь я удивляюсь тому, кто я такой.

Личность ребёнка начинается с того, когда он впервые произносит слово Я.

Сначала я думал, что люди такие же, как я. Потом стал замечать, что [они] \взрослые люди/ — совсем другие существа.

Все дети одинаковы, и я [был среди них] \ничем не отличался от них/, как цыплёнок среди цыплят. Потом заметил, что есть взрослые и что они совсем другие существа.

Для цыплёнка все цыплята одинаковы. Таков и я был в детстве.

До того, как я научился ходить, я ездил на шее своего [старшего] брата. Он был старше меня на 11 лет. Я и мочился на него, а он терпел. Он так и звал меня: «Ошейник!». Однако было и паденье.

До сих пор я устойчив на ногах. И если падал, то падал не с земли, на землю, а с высоты. [То есть совершал] падение. Первое падение я совершил в оккупации.

Люди давно живут среди мёртвых, бездушных вещей, созданных мёртвым воображением — от трактора до компьютера, от выхлопных газов до нитратов, не говоря уже о мёртвой радиации.

«Созидайте дух!.. Смотрите, он весь рассыпался!» — заклинал В. В. Розанов.

Воздушную технику создало мёртвое воображение. Конструкции теснят живое тело природы.

Всё, что я создал, я создал не благодаря, а вопреки. Я всегда встречал глухое или прямое сопротивление.

Дух поэта творит, мысль конструктора создаёт мёртвые агрегаты.

Целостность и неполнота, а то и пустота.

Техника неуправляема. Ветровое стекло технической мысли сплошь покрыто разбитыми вдребезги мёртвыми организмами. Выхлопные газы технической мысли продолжают отравлять живое.

Я довольно легко преодолел сопротивление обыденного.

Я не из тех поэтов, о которых можно сказать: «Его биография — в его стихах». О, как раз я выпрыгивал из себя. И, считай, почти всегда, на каждом шагу. Из себя не выпрыгнешь. Субъект не может стать полностью [собственным] объектом, для этого он должен выйти из собственных границ. [Так-то оно так,] да только часто он выходит из себя. Он сошёл с ума. Он потерял себя. Поэтому мою лирику…

Конечно, в своей лирике я выражал себя. Но не только. Я часто глядел на себя со стороны. Иногда по-тютчевски: печально

Но меня больше занимает высота и то, на что может ещё смотреть душа [на высоте].

Что старая кожа для змеи? Что покинутое тело для души?

Много ли значит для облинявшей змеи её старая кожа. Это в земном плане. А в небесном: что значит покинутое тело для души? У неё другие возможности.

Моя мысль большей частью всегда оставалась «за» словом. Мне хватало сноровки схватить словом только хвост мысли, а силы хватало на то, чтоб удержать её за хвост. «Мысль изречённая есть ложь». Вот эта ложь и есть хвост мысли, а сама мысль трепещет и рвётся за пределами слова. Хорошо, если эта мысль — жар-птица, а ну как — змея: обернётся и ужалит из своей трансцендентности!

В стихах я всегда старался следовать первому движению души, ибо оно истинное. Ну, например:

Если найдётся [идеальный] муж, который ни разу не испытывал подобного чувства, пусть он бросит в меня камень.

Раньше я ценил в человеке ум, а теперь доброту. Ибо, как говорит пословица, много на свете умного, да мало доброго.

Время от времени мою [московскую] квартиру оглушают ночные длинные звонки. Это Володя, друг далёкой юности. Он погибает. [Так и есть.] Я поднимаю трубку. За полторы тысячи вёрст его пьяный голос сообщает: — Я погибаю.

Значит, опять душа поперёк легла (его выражение). Он погибает [уже десять лет] [и не знает отчего] по привычке. Что и говорить, скверная привычка.

В его крови слишком много железа, которое размагничивают рассудительные участки его мозга, и стрелки его жизненного компаса всё время метались. И ему приходилось делать поправку по солнцу и звёздам. Всё-таки он был дневной человек

Он, как пьяный, хочет, но не может пройти по одной половице. Поскольку извилистых половиц не бывает. Путь \Жизнь/ его извилист\а/, хотя имеет направление из стороны в сторону, а по сторонам нет ничего, кроме смерти, ловушек и чертей.

— Нас ловят. — Я знаю.

Неудачником его не назовёшь. В жизни с ним происходило только то, что было на него похоже. Звёзд с неба он не срывал, а так, хватал одни земные колючки, а то и цветочки (снизу то цветок, то колючку). Впрочем, колючки сами на него цеплялись.

Он сокрушался: «Сколько у меня было баб, и все стервы». Ну, положим, у него было три жены \Он жил-бедовал с третьей женой/, а был разведён на двух, но в промежутках между разводами, да и просто так, попадались и не только стервы.

Недаром он был приземист, с глубоко посаженными глазами, которые не давали обзора, а только прямую линию. Они смотрели: вперёд или назад. Чтобы разговаривать с сидящим рядом человеком \Если случалось ему заводить разговор с человеком, который сидел рядом/, он был вынужден разворачиваться к нему под прямым углом.

Сходился он с людьми запросто, но на своём, приземистом уровне. Тех, кто был повыше или стоял на бугре, старался обходить.

Три раза он [начинал] поднимал жизнь сначала.

Вот уже пять лет моё московское логово оглушают длинные ночные звонки, и я уже знаю, кто звонит. Это мой старый друг Володя. Я поднимаю трубку, и за полторы тысячи вёрст отсюда слышу его пьяный голос: — Я погибаю.

Опять он напился. Опять он погибает по привычке. Но мне уже не страшно, а жалко. Это просто скверная привычка. Из всех его скверных привычек — погибать: самая наисквернейшая.

Однажды он [позвонил из вытрезвителя] поднял меня ночью и сообщил: — Я сейчас повешусь. [Звоню из вытрезвителя. Я погибаю.]

Ну, в таком заведении повеситься не дадут, но я поинт<ересовался>

— Такого не может быть. Как можно звонить из вытрезвителя по междугороднему?

— Очень может быть. Я пообещал бутылку водки.

Таков мой друг Володя. В любом положении он сходится с людьми запросто.

Она, может, и не стерва, но чуть что, сразу берёт ребёнка и убегает к тёще. Тёщу он возненавидел пуще жены, его держал только ребёнок.

Я погибаю, — сказал он. Раньше такого не было. Раньше он был другой.

Славяне тоже его называют по-своему. Но наши мифы утрачены и в русской памяти зияет дыра. [Наш Рок жить] с дырявой памятью. Вот откуда появился Иван непомнящий. Так и живём с дырявой памятью.

Отпусти! Дай взглянуть хоть одним глазком на тот мир, где путь един и прям, где шёлкова нить белым-бела и в ней светятся все цвета-цветы…

Где любовь сияет, где добро светит, где правда есть, где говорят чисто, где думают чисто, где люди живут по правде-совести. [Молю тебя] Отпусти, Господи. Ты же слышишь, ты же видишь меня. Я плачу, слёзы текут по моему лицу и заливают письмо куда-нибудь да кому-нибудь

Это чёрт помрачил разум Достоевского и \тот смазал/ толкнул его руку на «Легенду о Великом Инквизиторе». То не Великий Инквизитор должен быть, а Люцифер по имени Прометей.

Тютчев — русский протестант. Он протестует. У него в конце стихотворения стоит чужое слово протест [и портит его], пристегнуло его, как чёрт. На что ему указал один русский человек. Поэзия [мне] моя люба. Но она капризна, поэтому я к ней строг.

В палате [спокойного неба] печального образа сидел Дон-Кихот. Через всю палату с Востока на Запад он упёр копьё в дверь и никого не впускал. Писал роман о безумном Сервантесе.

Сейчас [ему около [сорока],] проживи он ещё столько же, ничего не изменится, лишних пятнадцать лет из прожитого можно не считать [выбросить за ненадобностью].

[Когда-то ему было [22–24 года] 25 лет], [с тех пор] он не умер, но прожил лишних пятнадцать лет.

[Несколько] Сотни две-три знакомых лиц — вот и всё, что окружает меня на земле.

Меня останавливают на улице: — Дай закурить. — Даю, но не вижу человека. Знаю что человек, знаю, что чужая рука взяла сигарету, но не вижу ни того, ни другого, не запоминаю. Не помню — значит, не думаю.

Слышу голос: — Как пройти на такую-то улицу? — Отвечаю, и иду дальше. Я слышал голос, а кроме — ничего. Потом и голос забывается. Я невнимателен.

А теперь о главном. Я не вижу потому, что если я действительно вижу что-то, то запоминаю это навсегда и оно, как видение, становится частью моей жизни. Но не могу же я видеть много. Я ограничиваю себя, чтобы не размельчиться, не рассеяться, как личность.

Я не слышу, но если я действительно слышу, то слышу навсегда. Всё подряд слышать я не могу. Так я отвергаю все средства массовой информации. Это призрачная жизнь.

Тесно в [этом] мире. Ещё тесней в городе. А что за жильё! Ни звездного неба над головой, ни сырой земли под ногами. Крутанёшься на месте, и набок. С одной стороны стена, с другой — [жена] сатана, с третьей дым, а с четвёртой гм! Вроде [открыто] свободно, а что-то стоит и не пускает. Так и живу припёртый. Над головой чердак, под ногами подвал.

Я родился [на Кубани] в степи, а живу [в Москве] в городе. А Кубань тянет к себе, и не только памятью.

Хозяин нашего сумасшедшего дома — Сатана. [Он добрый и заботится о нас..]

Разные народы называют его по-разному. Греки — Прометеем, скандинавы — Локи, германцы ……, ацтеки, предки мексиканцев — ……, индусы…..

У нас его оклеветали бесы, они подкинули христианам легенду о грехопадении. Наплодили ордена, цеха и ложи, от тамплиеров, розенкрейцеров и прочей темноты. Боже, прости мне эти строки, я их пишу <и> плохо вижу, что я пишу: видно, бес затмевает мой разум.

Я знаю, что ничего не знаю. В этом мне признаться легко: я не Сократ. Я уповаю на интуицию, она Твой дар, а на разум порой мне-таки наплевать. Он своротил весь мир на лево и нарушил равновесие даже в мозгу.

Поэзия — моя страсть.

Баба — иллюзия. Как бы мы её ни разглядывали, что бы мы о ней ни говорили, всё не то. О бабах лучше молчать. Они другие существа и человеку их не понять. Вглядишься — бездна. Об этом говорят любовные стихи любого великого поэта. Вот Пушкин.

Он написал не женщину, а своё сочинение о ней. Ведь же точно: явилась, как мимолётное виденье… и тут же исчезла.

Ясно сказал поэт, а потом опять возникла Иллюзия!

Да и в другом страшном стихотворении

Пушкин смелый человек. Одного боялся: сойти с ума.

Опять верно, если иметь в виду рукотворный сумасшедший дом. Их понастроили бесы руками придурков. Да и как-то обидно, что по мелочам. Сидишь в Сумасшедшем доме большого бытия, а тут мелкий быт.

Что такое

Жестокий человек? Отчего он

Это когда его сердце сошло с ума. Вот отчего он ожесточается.

Говорят, что русские люди — тёмные люди. Это говорят слепцы. Они ничего не видят, кроме тьмы. Вроде Тютчева. Он глядел на Россию со стороны и в окружении слепцов.

Душа может смутиться. Русский Дух всегда ясный.

Я люблю родину ясно.

Странно, значит стороннею, со стороны. На это сам корень слова тычет перстом.

Возьмём мелочь.

Невзоров — чёрт в его фамилии. Он слепец. Отрицатель. В России страшно, а он вслепую, по поверхности. Всё, что видит, отрицает.

Гляди в русский корень. Его грызут, точат, рубят.

С Невзорова много не возьмёшь. Он поверхность щупает вслепую то там, то сям. Это отвлекающий <приём>, по-военному маневр. Он сам себя подсунул зрителям. Он самоподкидыш на порог России.

В два счёта. Три счёта для нас дурная бесконечность.

Нам много самоподкидышей. Герцен и Чернышевский. Кто виноват? Что делать? Первый вопрос антихристианский. Второй антирусский. Первый сбежал. Второй ненавидел Россию злобным сердцем.

Иной раз на русского находит помрачение, его душа бунтует. Свобода не за окном, а внутри, в душе. Душу разлагают, плоть отравляют, а дух-то ясный. До него не достать [ни] бомбой, ни вычислить компьютером.

ножом, подкупом.

предательством души.

В каждом русском предателе ясный дух. От князя Курбского до генерала Власова. Мы их презираем, но они нам близки и родны ясным духом.