Поэтическая рукопись Валерия Капралова обладает несомненными художественными достоинствами. Богатый жизненный материал чётко определён биографическими приметами, более того, в рукописи хорошо просматривается линия судьбы, с узелками памяти. В основном, это поэзия связей. Ассоциативные и прямые связи насквозь пронизывают стихи поэта. «Живу теперь, а в прошлом слышу…» — пишет он. Тут и воспоминанияя о войне, о послевоенном голодном детстве, о мирном времени, когда вдруг… «снаряды вымыло волной». Так внешняя поверхность жизни рвётся изнутри под напором прошлого. Связь цветка с мировой Вселенной идёт, так сказать, по вертикали. Вертикаль пересекается горизонтальной линией:
Посмотри: световая верста
испаряется в небе незримо —
это молния неумолимо
выжигает гнилые места.
Связь живого с живым приносит боль. Капралову дано знать и чувствовать противоречие такой связи:
Порой не удавалось одолеть
чужую боль…
Не каждому подобное дано,
и всяк живёт, свой мир оберегая.
С моей соединяясь заодно,
меня терзает эта жизнь другая.
Чужая душа — потёмки, редко соприкасаются разные миры друг с другом. Вот как поэт опредмечивает время Востока:
А к нам равнодушен глухой аксакал.
От зноя прикрыв тюбетейкою темя,
он палкою тычет в арбузный развал —
туда, где сочится медовое время.
Связь человека и природы идёт вглубь, но она и обнажена:
…И когда пилу
мы водим по шершавому стволу,
то сквозь его глухое колебанье
нам слышится отчётливо порой,
что и у нас была судьба иная,
пока мы ничего о ней не знали,
покрытые корявою корой.
Поэт не только хороший наблюдатель природы, он знает травы и деревья на вкус, цвет и запах, он хорошо владеет пластикой слова, может создавать объём и движение:
Скрипела крыша от сырого ветра.
Глубокой ночью, рассекая мглу,
царапала по мокрому стеклу
протянутая непогодой ветка.
Повторяю, в лучших его стихах, живых и достаточно глубоких, поистине «дышит почва и судьба».
Несколько слов о его поэмах. Строго говоря, это не поэмы, а просто пространные стихи, жанр автор не выдержал. Мне показалась неубедительной во второй «поэме» метафора «жар-птицы». Всё-таки она условна и повисает в воздухе. Тут автору не хватило жизненного материала. Тут следует ему подумать. Впрочем, я не настаиваю на своём мнении.
Замечания по циклу «из летописи». Предлагаю снять «Илья Муромец и сын» — это повтор известной былины, и ничего более. Снять «Российские первопроходцы» — тут голая информация, нет воплощения в образах. Снять «Выбор Цезаря Августа» — слишком литературно.
Из «восточных мотивов» предлагаю снять невыразительные стихи: «Когда взойдёт на небе звезда Свати», «Среди листов календарей», «Ленин в Индии» (риторично), «Красота», «Лотосы и лилии», «Лето в Индии».
Из цикла «по следам мифов» предлагаю снять за явную литературность и вторичность стихи: «Страх Фаэтона», «Сестра Нарцисса», «Анемон», «Дуб Зевса», «Узоры», «Внук Арахны», «Вавилонское время».
Это издержки. В целом, рукопись в объёме около трёх авторских листов состоялась.
Скажу сразу, рукопись творчески несостоятельна. Достаточно открыть её на любой странице, чтобы убедиться в этом. Стихи Ильи Гущина настолько корявы и беспомощны, что представляют как бы пробу начинающего пера. А ведь автор пишет давно и, как он сообщает, начал публиковаться ещё с тридцатых годов, и успел с тех пор выпустить ряд сборников, в том числе и в «Современнике». Не читал раньше ни одного сборника И. Гущина, но что касается данной рукописи, то уверен: печатать её не следует. Более слабых стихов, чем в этой рукописи, я ещё не встречал. Автор не владеет формой, сбивается с размера, его рифмы режут слух, настолько они непрофессиональны. Часто он никак не рифмует, нельзя же считать рифмами такие окончания строк, как: волшебнее-шелест, предан-верую, сладким-лакомой, резвые-лесом, сопричастен-скучаю, московские-в росах, лунные-юность, и т. д.
С русской грамматикой он решительно не в ладах, допускает вопиющие грамматические ошибки (и это бывший учитель!). Например, пишет: больной биллютень, не зная, что бюллетень — это не больной, а больничный листок. Он пишет: «по эстокадам», «карпел над чертежами», «реабелитирован», «акселерад», «костёр догарает», «я не растерен», «себя почетаем», «за лугавинами», и т. д.
В рукописи сплошь и рядом безвкусица, смысловая невнятица, безграмотный набор слов, а нередко и просто абракадабра. Вот образчики:
На старте девочка упала…
С трудом — а всё-таки — привстала…
Какие-то ей силы помогли:
Да вот же, в роще пели соловьи,
И небосвод был синий-синий.
В висках стучало: бег, бег!..
И ещё:
Не так-то просто трудному подростку
Себя обжать и заточить резец…
Есть у ребят и свой армейский счёт:
Винтовку любят, освоились в машине боевой.
Мне верится, на будущее в роте
Зачтётся им работа и любовь…
А вот о школьнике, пишущем сочинение:
И всё-таки он поднял перо,
Окунул в смутные чернила,
Мусолил про зло, про добро,
Школа добром его всё-таки осенила.
Сжимал ручонку мальчонка, ротик,
Хотелось выразить правду, очень…
А вот о мировых парнях:
Городские, улицей учёные,
Из заводов, в сумеречный час,
В шереёмочку, в свою вечёрочку,
Из рабочего, шли в рабочий класс.
В школьный шли и обживали парты,
физику учили дотемна…
Не зазнавались мировые парни,
Что их так прозвали…
Солона
Выносила их волна морская
На матросских голубых руках…, и т. д.
А вот о Ленине:
Он детство, мир Земли любил.
В своих натруженных штиблетах
Ильич в грядущее вступил.
Трудом приоткрывая дали,
Весь в напряженье и борьбе…, и т. п.
А вот, так сказать, о друге:
Не бойся, беспутные ошибки века
тебе, мой друг, не принесу.
Я кровь тебе отдам из чистой вены,
Я чистую хочу отдать тебе слезу.
И соль Земли из крепкого посева.
Ты не ленись, подставь надсаде грудь…, и т. д.
Ещё о друге:
Всю жизнь о друге я скучаю,
Он умер рано так в тайге.
Я до сих пор хожу печальный
В его приспущенной пурге…
А вот то ли о любви, то ли ещё о чём, набор слов невнятен:
Тоскуют люди по любви,
приличные, с тобою рядом.
Не уходи от их судьбы,
Приди к ним с радостным нарядом.
Да не с нарядом, броским пиджаком,
С душой приди, с лицом открытым.
Неважно — с ними не знаком —
С музой приходи, с молитвой…
Повторяю: подобных «перлов» полным-полно. То, что пишет И. Гущин, находится далеко за пределами поэзии. Это стихи для себя, стихи любительские. Молодые люди и люди пенсионного возраста часто «грешат» такими стихами, не имея ни малейшего представления о поэзии. Никто им не возбраняет писать для себя. Но вот зачем свои «опыты» представлять на суд другим, предлагая их для печати?
Странно, что автор данной рукописи — член СП. С такими стихами его никак нельзя принимать в члены СП. Говорю это как член приёмной комиссии при СП РСФСР. Но дело даже не в этом. Вся трудность состоит в том, что И. Гущин не понимает и, более того, не хочет понимать того, что он пишет плохо, из рук вон плохо. В рукописи заметны полустёртые следы замечаний прежнего рецензента, совершенно справедливых, на мой взгляд, однако автор с ними не согласился и упрямо предлагает на новое рассмотрение те же тексты. Что поделать!
Невероятную степень своего невежества автор компенсирует не менее невероятной амбицией и упорно стоит на своём. Так что доказать автору, что он творчески несостоятелен, невозможно.
Я высказываю своё личное мнение: рукопись нельзя предлагать к печати за её полной художественной несостоятельностью.
Я, Кузнецов Юрий Поликарпович /чл. Билет № 00935/, рекомендую в члены СП СССР Нежданова Владимира Васильевича.
Нежданова я знаю около десяти лет. В жизни — это скромный и застенчивый человек, в творчестве сдержан и нетороплив. Мне было отрадно наблюдать, как с годами раскрывалось своеобразие его поэзии, которая имеет хорошее родство с Владимиром Соколовым, и далее через него — с Афанасием Фетом. Это поэзия оттенков, тонких, неуловимых движений отзывчивой души. Она целомудренно чиста, светла и обвеяна мягкой дымкой грусти. У его стиха лёгкое дыхание, рисунок его тонок, в нём много воздуха.
Пространство его стиха, несмотря на кажущуюся воздушность, имеет чёткий центр притяжения. Это можно ощутить хотя бы в таком коротком стихотворении о добром молодце, взявшем горсть родной земли в путь-дорогу:
Но чем дальше от отчего дома,
тем земля тяжелее в горсти.
Та же кровная связь в ёмкой миниатюре о сыне, который
…тянется ко мне, и так сияет,
что кажется — то прожитая жизнь
меня забытым светом озаряет.
Читая стихи Нежданова, отдыхаешь душой. Потому что он — поэт.
Звезда поэта Виктора Лапшина вспыхнула на поэтическом небосклоне лет десять назад. С тех пор его стихи привлекают пристальное внимание истинных ценителей русской поэзии. У него уже вышло несколько оригинальных книжек в центральных издательствах. Настоящая рукопись представляет собою небольшое собрание избранных стихотворений разных лет. В неё вошло всё лучшее, вышедшее из-под пера поэта. Поэтому издательство «Евроросс» сделает благое дело, издав итоговый сборник его стихотворений (объём 3 а.л.).
У нас есть немало поэтов, у которых имеется два-три-четыре прекрасных стихотворения, но не создавших свой поэтический мир. В. Лапшин из тех редких поэтов, создавших именно свой особенный самобытный поэтический мир. Он развивает в своём творчестве наше классическое наследие: от пластики Державина до интонационных открытый Некрасова. В этом В. Лапшин глубоко традиционен и национален. Об этом свидетельствуют образы Васьки Буслаева, Красавы, Василисы — образы эпической глубины и мощи. А узорочье слова в поэме «Дворовые фрески» поражает своим мастерством и художественной изобразительностью.
Особенно даются В. Лапшину женские образы. Тревога за судьбу русской земли и народа наполняет его лучшие стихи.
Одним словом, рукопись готова.
Стихи с узбекского даны в подстрочных переводах… Эти переводы плохо согласованы с грамматикой русского языка. Так что о художественных достоинствах самих стихов можно судить гадательно.
Стихи производят странное впечатление. В них ощущается женское томление грезящей души, вернее сонного сердца. Образная ткань расплывчата, внутренние движения души выражаются шёпотом.
Спит возле глаза моего
девушка рождённая седой
на сон её взбирается плач
снежинки искрятся в глазах у неё
Вот типичный образчик. Видение расплывчато, как в расфокусированном бинокле. Если некая девушка спит возле глаз самой поэтессы, то каким образом можно увидеть краем глаза снежинки в других глазах? И куда смотрит сама поэтесса, неизвестно. И так повсюду стихи её «косят». Такое «косоглазие» не даёт прямого взгляда. Так что несмотря на образные находки, стихи производят неудовлетворительное впечатление.