Тропы вечных тем: проза поэта

ЕВГЕНИЮ ЧЕКАНОВУ[114]

1 апреля 1980 г.

Дорогой Евгений!

Давно Вам собирался написать, но как-то не получалось. Вы талантливы, для меня это ясно. Но должен сразу предупредить, что перед Вами стоит, возможно, непосильная задача: вырваться из плена чужой поэтической системы. Почти всё, что вы прислали, мог бы написать и я, кроме стихотворения «Эпизод».

Вы обживаете чужое пространство. Это хорошо на первых порах.

Пройдёмся по некоторым стихам.

1. «Эпизод» — наиболее оригинальное. Новый взгляд Вашего поколения на мир.

Но два замечания: в строке «Пыльный колос бережно сорвав» не годится «бережно». Отдавая эти стихи в «День поэзии» за нынешний год (не знаю, что получится), я заменил это слово на «наугад». Далее. Плоха строка «Но шум мотора заглушает звук». Что за звук, неясно. Заменена на следующее: «Во ржи раздался посторонний звук».

Не обессудьте за правку. Она предлагательная, рабочая.

2. «Солдат». Много лишнего, лучше сократить и начать со строки «Не их ли очи в спину нам глядят». Название при этом необходимо изменить, примерно: «Погибшим солдатам», что ли. В строке «И мы чутьём каким-то понимаем» — плохо «каким-то», нужен эпитет.

3. «Городской сюжет» — расхожий размер, но тут уж ничего не поделаешь.

4. «Удар» — глагол «пульнули» — плох, исправьте на хотя бы «вломили». В строке «Но сжалась сумрачно душа» плохо «сумрачно», не нагоняйте излишнего мрака.

А вообще стихотворение типично для Ю. Кузнецова, на что Вам сразу укажут.

Общие замечания по мелочам.

«Легенда об Угличе» неумело писана. Пластична и зрима одна строфа:

«Продотрядникам 1918 года» лично меня ужаснула своей политической незрелостью. Что Вы знаете о роли Троцкого в этом деле? Вы просто бессмысленно повторили сведения из школьного учебника. Но поэт должен кое-что знать и дальше учебников.

«Лес» — вариация моего «Двуединства».

«Выпад» — интересны две последние строки.

«Дом» — под Кузнецова.

«Границы слова» — хороша строчка по парадоксальности:

«Взгляд после дождя» — это под Бунина.

«Жизнь в микрорайоне» — интересны две первые строфы.

«Связь» — это не Ваше, а чужое.

«Бегущие мысли» — интересна первая строфа.

«Поломка» — любопытны две первые строчки. В них зерно Вашего замысла, но замысел решён в расхожем, рассудочном плане научной фантастики. Бегите от этого «научного» чтива, как от чумы, а не то духовно одичаете.

«Притча об отроке» — замысел интересен, решение плохое. Подражательное стихотворение.

Об остальном почти не стоит говорить.

Пишите, присылайте новые стихи. Подавайте в Литинститут. Вам нужна литературная среда.

Приятно было с Вами познакомиться.

На всякий случай, мой телефон: 281-00-86.

Ваш Ю. Кузнецов.

1. IV.80

10 апреля 1982 г.

Дорогой Евгений!

Стихи порадовали. Армейский цикл[115] самостоятелен. Конкретный материал дал себя знать. Лучшее стихотворение «Страж Заполярья». Это, конечно, вершина.

Что касается, так сказать, стихов общего плана, то Вы пока ещё не вышли из «магнитного» поля моей системы. Избавляйтесь от Ю. Кузнецова во что бы то ни стало. Не читайте его, т. е. меня, я Вам мешаю.

Показывал Ваши стихи литературоведу и критику В. Кожинову. Он отметил «Страж Заполярья», высказать определённое мнение не мог, только сказал, что Вы ещё не «проявлены», что Вам необходимо сделать рывок вперёд, чтобы обрести «лица необщее выраженье». Что ж, я с ним целиком согласен.

Сейчас Ваши стихи переданы в журнал «Наш современник». Не знаю, что из этого получится, но надо надеяться…

Напишите о себе, присылайте ещё новые стихи.

Желаю удач. И надеюсь.

С приветом!

Ю. Кузнецов.

10.04.82 г.

P.S. Если случайно окажетесь в Москве, не забудьте мой телефон: 288-26-80.

29 июня 1983 г.

Дорогой Евгений!

В «День поэзии-83»[116] предложены Ваши стихотворения:

«Военный билет»,

«На плацу»,

«Страж Заполярья»,

«Пламя»,

«Вечернее возвращение»,

«У ночного окна»,

«Улыбка матери».

Если в июле пройдут эти стихи в ЛИТО, то можно считать, что всё в порядке.

Что касается каких-то повторений в коллективных сборниках («Истоки» и проч.), то не беспокойтесь. Это не имеет никакого значения.

С пожеланием успехов!

Юрий К.

29.06.83 г.

28 августа 1984 г.

Дорогой Евгений!

В последних Ваших стихах наметился резкий отход от Ю. Кузнецова в сторону, условно скажем, В. Лапшина (стихи «Свеча», «Русский мотив»).

Вот Ваш актив:

«Свеча», «Гощу в деревне» (прокитайское название, смените), «Вечер на Волге» (две первые строчки расхожи, плохая строчка «Мирно светит луна вполнакала», «вполнакала» не ассоциируется с человеческой ступнёй), «В автобусе» (тут засилие быта, быт слишком мелок для такого обобщения: «нас сближают только беды»), «Запретные темы» (непроходимый для цензуры эпитет «запретные» смягчите на «опасные темы»), «Русский мотив», «Не век же себя ожиданьем томить» (расслабляют подряд четыре глагольные рифмы, само стихотворение, без последней строчки, напоминает… Надсона. Странный рецидив!), «Районный сюжет», «Если тебя не слышат» (вообще-то довольно привычный ход мысли), «Выходя в свет» (тут старая эстетика, прошлый век).

Армейские стихи мне не понравились: сплошной быт, газета. Вы слишком доверяете быту, товарищ «комсомолец». Вы находитесь в опасной близости к быту.[117]

Покамест лучшим Вашим стихотворением остаётся «Страж Заполярья».

Старайтесь всегда думать только высокими категориями, например: правда, долг, родина, женщина, бог. К сожалению, о последних двух Вы не имеете решительно никакого представления.

С пожеланием грядущих удач.

До встречи!

Ю. Кузнецов.

28.08.84.

ВИКТОРУ ЛАПШИНУ[118]

1982 год

Дорогой Виктор!

Понимаю Ваше волнение. И сообщаю, что Ростовцева передала мне 12 стихотворений. Я отобрал 9, но три (или четыре) из них под сомнением. Перечисляю.

Красава (отличное стихотворение!).

Лермонтов.

Землекоп.

«Звук бестелесный, луч незримый».

Вечер.

«Туча вспучила озеро люто» (под вопросом).

Колодец.

Святогор. ПОД СОМНЕНИЕМ

Роща.

Кроме того, я отобрал из ранее Вами присланного:

«Утро ветреное, чёрное».

«Без искания, без искуса».

«Нигде я мёртвого не вижу».

«Беспрекословно, оголтело» (без второй строфы).

Сомнение (это стихотворение лучше назвать «Знаки»).

«Не вопрошай…» (без последней строфы, которая навеяна Тютчевым).

«Никто светил не возводил».

В дороге.

Бабушка (под вопросом, ибо похоже на стилизацию).

Васька (восемь строф по порядку, исключая строфу «Велик же ты, Васька! к подобному росту»).

«Жди! Былое всецело предстанет» (это из стих. «Занебесным безмолвием мглимы», т. е. исключая две начальные строфы).

К «Ваське» надо бы досочинить ещё строфу, примерно о том, что он захоронил свой гроб и пошёл куда глаза глядят, может быть, счастья искать. Во всяком случае, стихотворение тогда не выглядело бы отрывком, а стало бы цельным.

Будем надеяться, что в работе с издательством Ваша большая подборка понесёт малые потери. Цыплят будем считать по осени (по осени 83 года!).

Жму руку! Юрий Кузнецов.

Р. S. Саму «Влесову книгу» читал, а «Москву» № 10 нет.

Ну да я хорошо знаком с «Легендами» Н. Рериха.

4 июня 1985 г.

Здравствуй, Лапшин! Здравствуй, косноязычный![119]

Тютчев косноязычен. Свидетельство тому стихи: «Силенциум», где он нарушает ритм. Пигарев, который вёл семинар по Тютчеву во время моего пребывания в Литинституте, находил, что такое нарушение ритма — загадочное своеобразие поэта. Какое к чёрту своеобразие! Косноязычие.

Нарушение русского мышления есть в стихотворении «Нет моего к тебе пристрастья». Вторая строфа, где глаголы даны в неопределённом времени. Так может нарушать грамматику только чужестранец. Таких нарушений много у Пастернака: «Февраль. Достать чернил и плакать». Стихотворение «День и ночь» — сырое, не прописанное, спустя одиннадцать лет Тютчев переписал его — стих. «Святая ночь на небосклон взошла».

Самовластье духов? Это ты загнул, как и Тютчев, но в другую сторону! Окстись.

Стихи твои понравились. В стих. «Волки» плохи стихи «Желчный глаз корыстью жуток, от завидок в лапах зуд». Корысть у волков? Загибаешь. А строка «От завидок…» — набор слов, абракадабра.

«Мысль — и благая тяжела» — не много думал. Благое всегда легко. Таковы мои мелкие замечания.

4.06.85 г. С приветом.

Юрий К.

15 июля 1985 г.

Виктор!

Стихи превосходны. Ты меня обессмертил. Я твой «должник».[120]

Обнимаю, твой Юрий К.

3 августа 1985 г.

Виктор!

«Русалку» надо тебе написать заново. Она не удалась. Сейчас не имею под рукой письмо (осталось на даче) и говорю по памяти.

Это не русалка, ты ей придал несвойственные ей функции. Дорогой мой, так трансформировать традиционный образ нельзя, ты его разрушил, каналья! Инфернальное, соблазнительное, бескровное и коварное существо ты изменил до неузнаваемости. Ты выступил в роли этакого лермонтовского демона, убивающего «печальным» взором. Ты ощутил русалку как некий трепет, твоё дело, но не твоё дело выдумывать невесть что. «Сорвал резьбу». Неоправданно задана «странность»: река течёт вспять, сиянье льётся на луну, а не наоборот.

Тут ты попросту рационалистичен. Ужасен банальный словарь: трепетно-нежна и даже, кажется, чудна, и тот же печальный взор. Повторяю, это красивости банальные.

Не огорчайся, пиши заново. Русалка, такая стерва, тебе не даётся в руки.[121]

Всех благ. Твой Юрий К.

3.08.85 г.

Сентябрь 1985 г.

Здравствуй, Виктор!

С приёмом хорошо, но ты должен обязательно взять у Дедкова третью рекомендацию. И отдать три экземпляра твоей книги. Сигнал её вышел, возможно, его, сигнал, тебе прислали из издательства.

Три рецензии, три книги (первую, костромскую, можно и два экз.) и решение о приёме в Костроме они (Корнилов и К°) вышлют в Москву в приёмную комиссию. Это вторая стадия. Поздравляю тебя с успехом на первой! Не обращай внимания на провинциальных посредственностей и их великие амбиции.[122]

Если приедешь в Москву, буду рад встрече.

Сентябрь 85 г. Обнимаю. Юрий К.

Р. S. При случае прочти мои стихи в 9-м номере «Дружбы народов».

20 февраля 1987 г.

Виктор!

Сообщи адрес горкома галичского и фамилию, имя, отчество первого секретаря. Ну, и на всякий случай ф. и. о. первого секретаря обкома КПСС Костромы. А также: какая у тебя площадь и поимённо сколько людей на ней прописано. А ещё: сколько лет ты проработал в галичской газете. Чтобы что-нибудь предпринять, нужна полная информация, понял?[123] А теперь отвлечёмся.

В издательстве «Московский рабочий» организован ежегодник «Чистые пруды», объём 42 печатных листа. 10 листов на поэзию. Я член редколлегии. Нужны стихи, строк 300, лучшие. Это престижное издание. Туда войдут произведения московских писателей преимущественно о Москве. Стихов о Москве и только о Москве давать бессмысленно, посему поэзия свободна в выборе тем. Тебя продвинем как гостя Москвы. Срок до мая сего года. Ежемесячник выйдет летом следующего. Только новые стихи. Мои стихи в «Чистых прудах».

Обнимаю. Юрий К.

20.02.87.

21 мая 1987 г.

Виктор!

Письмо за подписью С. Михалкова было отослано в горком Галича где-то в начале апреля. Стало быть, должен быть результат.

Твои стихи отданы в «Чистые пруды», кажется, целиком.

Написал небольшое эссе о женственности в поэзии.

Отдал в «Лит. Россию», но главный редактор-дундук заморозил. Передал в «Литгазету». (……) Краснухин сказал: «Будем пробивать».

Вот и вся информация. На эмоцию в эпистолярном жанре меня не хватает.

Не унывай.

Твой Юрий К.

Р. S. А тут пришло известие: умер мой друг детства В. Горский. Ночью скончался, пополудни схоронили. Закопали как собаку. Так велели врачи. Я даже не смог вылететь в Краснодар.[124]

18 августа 1987 г.

Виктор!

Не занимайся самодеятельностью. Рецензии заказывает издательство, это его прерогатива. Рецензии, написанные «от себя», не имеют формальной силы. Сначала издательство должно заказать рецензию. К тому же я не уверен в твоём протеже Сопине и не люблю, когда мне навязывают чужую волю. Ты тут наивен, а я очень устал. Сам посуди: а вдруг мне не понравится рукопись Сопина, — что тогда? Я ведь её могу и зарубить[125]. Ну да ладно.

Живу кое-как[126]. На досуг посылаю тебе последнее стихотворение. Жаль, что письмо Михалкова не возымело действия.

Обнимаю. Твой Юрий К.

18.08.87 г.

15 сентября 1987 г.

Виктор, здравствуй!

Книгу Глушковой я не читал и читать не намерен. Мне, однако, приводили по телефону её пассажи. Да, пышет ненавистью и корчится на месте, ужаленная тарантулом злобы ко мне. Это вполне объяснимо по мелкости её женской природы. Года четыре назад, а может, поболее, во время составления моего «Дня поэзии-83», она меня стала втягивать в какие-то мелкие свары и интриги (надо сказать, до этого у нас были отношения вроде приятельских), и я её послал вон, а потом наполовину сократил её подборку за посредственность. Посуди сам, какая женщина это простит или забудет!

Так что её ненависть — личного характера и отношения к общему делу не имеет. Не обращай на эту истеричку внимания[127].

Жизнь моя покамест движется по инерции, но похоже на то, что она летит в бездну. Говорю загадкой, ибо прямо тут не скажешь. Короче, бой в сетях. Ну ладно.

В «Книжном обозрении» готовят большое интервью со мной. Не знаю, что выйдет: я там наговорил резкостей. А ты не скучай.

Обнимаю. Твой Юрий К.

15.09.87 г.

16 декабря 1988 г.

Здравствуй, Виктор!

Наконец сдал новую рукопись в «Советский писатель». Написал много необычайного. Во всё пространство этого года испытывал жестокие перегрузки. Этого надо было ожидать, ибо ещё с 1 января вошел раком: напился с вечера 31 декабря. Новый 1989-й встречу посерьёзней.

Ты когда-то спрашивал, как переводить рваные строчки. Можно не соблюдать точность слогов.

То, что мы не встретились, жаль, но не слишком придавай этому значения. Ты не мудрец, чтобы серьёзно принимать каждый пустяк. Даст Бог — встретимся.

Чем ты живёшь?

Немного насчёт Котюкова. Я разорвал полгода назад всякие с ним отношения. Я его много раз предупреждал раньше, чтобы он не ныл и не злобствовал по любому поводу, ведь так можно испортить характер. Он свой характер испортил вконец, бесповоротно. Как только он входил ко мне в дверь, то первое слово начинал с нытья. Я как-то его встретил, упреждая: «Лёва, молчи. Не начинай разговор с нытья». «Хорошо», — сказал он и тут же, в секунду, стал ныть и злобствовать. К тому же он стал дельцом. Я не стерпел и выгнал его. Он стал меня называть негодяем, так мне передавали. Бог с ним. Я, конечно, могу передать ему твою книгу (через другого человека) с твоей надписью «На дружбу». Но надо ли?

Ладно. Повторяю: чем и как ты жив?

Обнимаю. Твой Юрий К.

16.12.88 г.

29 августа 1989 г.

Виктор!

Давненько я не писал тебе. Я несколько рассеялся. Был в США 20 дней, поездил по Западной Украине (понравился Львов), побывал в Минске у любовницы. Бросил пить. Не тянет, но мозги как бы блокированы. Вышло две книги. Ещё в этом году на подходе три. Потом как-нибудь пришлю.

Как у тебя с «новосельем»? Как-то был у меня проездом ярославский комсомолец Чеканов, что-то бормотал на этот счёт положительное.

Моя баба Батима озверела. Требует деньги, деньги и деньги. Они у меня как раз есть, но мне претит о них слышать. Вот гадюка![128]

В России тревожно, но я верю в потенциал её.

Будешь ли в Москве и когда?

Да, о твоём последнем стихотворении. Оно никуда не годится. Первая половина, оканчивающаяся: «Глотните — и ни СПИДа вам, ни рака…», — банальный набор из научно-фантастического ширпотреба. Вторая половина — банальный лубок на потребу иностранного взгляда. Так русский человек самого себя не представляет. Да и неувязки в конце: «Страж у крыльца, но на дверях приманка: „Последний русский. Вход четыре франка“». Изба-то стеклянная, можно и не платить за вход, а смотреть со стороны, всё и так видно[129].

Поклон супруге. Пиши.

Твой Юрий К.

29.08.89 г.

26 февраля 1992 г.

Здравствуй, Виктор!

Не унывай. Москва горит, провинция дымится. Мы ещё живы-здоровы, чего тебе желаем и твоей семье.

Тут есть одно предложение. В Алма-Ате в 1995 году будет юбилей Абая. Казахи хотят издать его стихи в новых переводах, ни один прежний перевод их не устраивает. Я читал Абая, они правы. Так вот. Они обратились ко мне, чтобы я нашёл переводчиков. Конечно, они хотели, чтобы я перевёл все 15 листов, но в такую кабалу я залезать не желаю. Я нашёл кое-кого. Согласись и ты перевести листа 4 или 5. Договор немедленно. Срок полтора-два года. Дело серьёзное, надо приложить и таланта, окромя мастерства.

Дай телеграмму в одном слове: согласен. Или «отказываюсь». Ибо в марте приезжает их представитель с договорами и подстрочниками. Оплата, полагаю, будет высшая.[130]

Твой Юрий К.

26.02.92 г.

10 ноября 1992 г.

Виктор, привет!

Отвечаю по порядку на твоё письмо. Перевод всего Абая — авантюра. Они то же самое предложили мне. Я это предложение замял. Нынче заниматься переводами нет возможности.[131]

Подборку в «День» я непростительно затянул. Очень уж я замотан и смертельно устал.

Мои стихи — в 11-м номере «Нашего современника». В следующем году, кажется, во 2-м номере этого же журнала, появится диковинка — мой эпический рассказ.

Тут у нас есть малое предприятие «Евроросс». Оно намерено выпускать поэтов. Пришли мне четыре листа избранных стихотворений и свои «Фрески». Я там имею влияние.

Чай я пью, хоть это и не казацкое питьё. Больше пью водку. Спросишь, а на какие шиши? А чёрт его знает, как оно получается. В основном пью на свои.

Выше голову, старина! И строже к форме. А то твои последние стихи несколько несовершенны. Правда, уровень ты держишь.

С приветом твоим близким.

Твой Юрий К.

10.11.92 г.

10 января 1993 г.

Виктор!

Для пользы дела (как я её понимаю) прошёлся по твоей рукописи. Оставил три листа. Зато три густых листа. Отнёс рукопись в «Евроросс». Буду держать в поле зрения. Вся загвоздка в том, что бумага дорожает не по дням, а по часам. Но будем надеяться на хороший исход.

Возвращаю отсев. В содержании он отмечен карандашом. Название никуда не годится. Ну да ничего. Книга должна пойти по серии, а она без названия. Просто «Стихотворения».

Я бросил пить: слишком уж заносит. Так что Новогодье встретил минеральной водой. На ней думаю продержаться год-два.

Деньги вылетают из рук с бешеным свистом. Хорошо, что я зацепился в Литинституте на должности доцента, 13-я категория, это по новой табели о рангах.

Как у тебя с деньгами?

Пиши-ка лучше стихи, а не статьи.

Обнимаю. Твой Юрий К.

10.01.93 г.

25 февраля 1995 г.

День добрый, Виктор!

Живу сам по себе. Газет не читаю. Разговоры надоели. Почитай, ничего в мире хорошего не осталось, умного тем более. Впрочем, по-прежнему много читаю или перечитываю. Веду два семинара: на ВЛК и в Литинституте, в этом году набираю третий. Деньги те же. С апреля того года пошёл редактором в издательство «Современный писатель» (бывший «Сов. пис.»). Заставила нужда. Старшая дочь — бухгалтер, оклад полторы сотни. У жены две сотни с половиной. Этого мало. Много расходов помимо жратвы.

«Евроросс» оказался авантюрой и с треском прогорел. Я передал твою рукопись (3 п. л.) в «Современный писатель». Сие изд-во держится кое-как на плаву, но поэзию практически (пока) не издаёт по причине заведомых убытков. Ещё до моего прихода моя рукопись была там сдана в производство, но дело тянется до сих пор: нет денег. На 2-листовую рукопись нужно около трёх миллионов.

Пишу стихи. См. журнал «Москва», № 7 за прошлый год, № 3 — за этот год. См. «Наш современник», № 2 за этот год.

В литературной среде голову подняла серость. Плохо и то, что в «патриотическом лагере» грызня. Одержимая бесом гордыни и зависти Т. Глушкова набрасывается на Шафаревича, на Кожинова, на Куняева и на др. Баба совсем обезумела.

Небезызвестная тебе Баранова-Гонченко, которой ты сдуру посвятил прекрасные стихи, стала рабочим секретарём в СП РФ. И теперь выступает на всяких сборищах. Очень глупа.

Да! Впрочем, я тоже секретарь СП РФ, но не в штате. Я тебе выбил тогда стипендию, но она годовая. На следующий, 1996 год[132], побеспокойся, чтобы тебя в Костроме записали в список кандидатов на стипендию. С октября побеспокойся. Теперь списки высылают в Москву из провинциальных союзов СП. А тут мы тебя поддержим.

Держись! Хоть удержи за собой квартиру.

До свидания! Твой Юрий К.

25.02.95 г.

21 апреля 1996 г.

Виктор!

Жаль, что не был во Владимире.

Вот что. Найди кого-нибудь в Галиче (знакомого, соседа и проч.), который будет в Москве, чтобы я через него передал тебе три тома Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу». По почте посылать рискованно….

С приветствием духа! Ю. Кузнецов.

21.04.96 г.

30 апреля 1997 г.

Виктор!

Передаю с человеком книги, в том числе и мою.[133] Сообщаю, что твоя «тютчевская» премия затерялась в каком-то пространстве. Не так давно был в Российском союзе писателей и в упор сказал Барановой-Гонченко:

— Где?

— Нигде, — сказала она с испугом. — Какая-то неувязка с перечислением, то ли номер счёта перепутали, то ли ещё что. Звонила в Брянск, отвечают невразумительно….

Вот и всё, что я от неё услышал. Концов не сыскать.

А насчёт «Литературной газеты»….[134] Тоже спрашивал, давал Огрызке номер счёта, что ты передавал. Огрызко уверял ещё в декабре прошлого года, что вот-вот… как будут деньги, так и вышлют. Но штука в том, что газета живёт на дотациях с регионов, а номер газеты, в котором были твои стихи, кажется, был выпущен на средства газеты, а сейчас средств у газеты нет. Вот как я тебя огорчаю — как вестник с плохим донесением.

Живу сам абы как. Службу в издательстве «Современный писатель» бросил ещё в ноябре прошлого года. Пишу стихи. Печатаюсь. Ну ладно.

Как ты живёшь, боюсь спрашивать. Жму руку.

Твой Ю. Кузнецов.

30.04.97 г.

5 октября 1997 г.

Виктор!

Высылаю «документ» для руководства твоему «финансисту». Издательство рассчитало на формат привычный (моя книжка «До свиданья! Встретимся в тюрьме»). Я резко возразил. Формат будет приличный для стихотворной книжки. Обложка плотная, но не твёрдая, ибо для твёрдой нужно 300 полос, а у тебя около 130. Деньги те же — 11 миллионов 500 тысяч! Так что пускай «финансист» высылает деньги по расчётному счёту издательства. Гонорара, конечно, не будет. Тираж 1000 экз. Проблему перевозки из Москвы в Галич пускай решает «финансист», он же пускай выдаёт тебе энное количество экз. для раздачи бесплатно.

5.10.97 г. С приветствием духа.

Ю. Кузнецов.

Р. S. Касмынин умер — рак. Меня кинули на зава поэзией «Нашего современника».

1 декабря 1997 г.

Дорогой Виктор!

Твоей книжкой будет заниматься Александр Андреевич Трофимов. Ему и досылай новые стихи и фото (отчётливое). Думаю, что добавление новых стихов не шибко увеличит объём бумаги и деньги на выпуск книжки останутся в той же сумме. Срок выпуска будет зависеть от срока перечисления денег на издание и срока присылки дополнительных материалов от тебя.

Кожинов прочёл твои новые стихи и передаёт мне. Он одобрил несколько стихотворений. Я посмотрю. Присылай мне фото в адрес журнала.

Адрес: 103750 и т. д.

1 декабря 97 г. Твой Юрий Кузнецов.

Р. S. О себе сказать нечего. Суета, непонимание и шум.

23 февраля 1998 г.

Дорогой Виктор!

Всё получил. И стихи твоего приятеля, и «фото». Но «фото» не могло подойти для печати, ибо — на газетной бумаге оттиск.

Обижался ты на Касмынина за стихи своего приятеля, теперь можешь обижаться на меня, потому что я мог отобрать только два стихотворения. Как их пристроить, подумаю.

Статью о Свиридове пристроить нет возможности: и ничего существенного ты о нём не сказал, да и не мог, ибо с ним встреч не имел, а его письма к тебе представляют ценность только для тебя.

Февральский номер «Нашего современника» с твоими стихами ты уже, вероятно, получил. Сильные стихи.

Самому мне жить невмоготу. Особенно заедает семья, вот тут уж полное, враждебное непонимание. Ну да ладно.

Работаю в журнале два дня: понедельник и среда, да и то с 12 часов. Вторник у меня Литинститут и ВЛК.

Сам не унывай. Твой Юрий Кузнецов.

23.02.98 г.

22 февраля 1999 г.

Виктор, приветствую тебя!

Признаться, я совсем разучился писать письма. И теперь я могу только сообщить то-то и то-то, и больше ничего, но так письма не пишутся. Поэтому не обессудь.

Два дня в неделю с 12 часов работаю в журнале, а во вторник часа три веду семинар по поэзии на ВЛК.

Нагрузка небольшая, денег хватает на хлеб и водку. Зелёный змий одолевает, иногда — неизбежно, иногда по моей беспечности.

Прошлой осенью, когда выдавали соответствующий диплом и значок, я вдруг обнаружил, что уже два года я академик. Академий (разумеется, ложных) нынче развелось тьма, но эта Академия — российской словесности — создана при Екатерине II в 1783 году. Ныне восстановлена, после 1917 года. Право, не знаю, как относиться. К тому же и В. Распутин, и В. Белов тоже академики. А Валентин Устинов сам себя назначил президентом Академии поэзии. Каково? Впрочем, ему далеко до Председателя Земного шара. Вот что, между прочим, творится в Москве.

Здоровье у меня шатается только с похмелья. А так пишу, думаю, читаю и пишу. В марте выйдет моя новая книга, но мизерным тиражом. Я её тебе пришлю.

Помнится, когда я сломал ногу, тоже левую, и сидел дома, то отрастил бороду. Не вздумай этого сделать: постареешь.

Кожинов в трудах, но попивает. Он был у меня на дне рождения. На столе была красная икра и молочный поросёнок (я тряхнул на полторы тысячи одного приятеля-предпринимателя).

Не знаю, следишь ли ты за «Нашим современником», хотя бы в уездной библиотеке, но я в прошлом году три раза в нём печатался. В № 4 — перевод «Слова о Законе и Благодати» митрополита Иллариона (думаю, перевод превосходит подлинник), и ещё свои стихи в № 10 и № 11–12.

Ладно. Держись. Бог тебя испытывает, а дьявол не дремлет. Я-то сам держусь (особенно с похмелья) из последних сил, я не преувеличиваю. Так что всем тяжко.

Жду твоих стихов. Обнимаю.

Твой Ю. Кузнецов.

30 марта 2000 г.

Виктор, здравствуй!

В мартовском номере «Нашего современника» вышла подборка твоих стихов. Новых твоих стихов редакция ещё не получала.

Насчёт «Антологии русской поэзии XX века» не знаю, наверное, в каких-нибудь магазинах есть. Не смотрел. Москва не Галич, в котором всё под боком.

Посылаю газету с моей поэмой. На прописные буквы не обращай внимания, кроме как в начале. Идиот Бондаренко своевольно ввёл прописные буквы, и в двух местах вышла на Христа пародия: там, где обыватели называют Христа чудовищем и тут же Он… и в эпизоде со стрекозой. Палец ведь фаллический символ: такая была эпоха. В общем, не обращай внимания. Правда, в апрельском номере «НС» поэма выйдет так, как написано мною.

Держи хвост пистолетом! Твой Юрий К.

30.03.2000 г.

25 декабря 2000 г.

Виктор!

Поздравляю с Новым годом, с Новым Тысячелетием! А там будет видно. Я приглашаю тебя на свой юбилей. 11 февраля будет вечер в ЦДЛ и прочее. Деньги на дорогу сюда и обратно я вышлю. Всё-таки я должен получить твоё согласие заранее, ибо твоё имя будет в афише.[135]

Жду новых стихов. Крепись. Твой Ю. Кузнецов.

25.12.2000 г.

26 февраля 2000 г.

Виктор! Твоё письмо получил и успокоился. Хотя не ожидал, что ты настолько слаб.

Даже не уверен, одолеешь ли ты мою поэму. Судя по твоей «речи», ты оцениваешь меня «несколько» провинциально.

Будь здоров. Жду стихов, но без сюрпризов.

Твой Юрий К.

26.02.2000 г.

6 мая 2003 г.

Здравствуй, Виктор! Рукопись твоих стихов получил давно. Но с пермским издателем возникли осложнения. Он тоже пишет стихи. Но они бездарны. Он передал их в «Наш современник» — возымел сильное желание опубликоваться в Москве. Но я их забраковал, конечно. Он фирмач, обиделся и застопорил дело. Но ничего. У меня кое-что есть в Москве на примете. Как-нибудь выпустим книжку в Москве.

Два стихотворения твоего галичского соседа идут в июньском номере журнала. Пусть он пришлёт мне свой домашний адрес — я вышлю ему журнал с его стихами.

Больше не беспокой меня дурацкими телефонными звонками. Этим ты снижаешь уровень наших отношений. А кое-чем другим снизил ещё раньше. Мне и так жить трудно[136].

Ну, будь здоров.

Юрий К.

ВИКТОРУ ИВАНОВИЧУ КУНТАШЕВУ

1990 г.

Дорогой Виктор Иванович!

Спасибо за тёплое письмо и сердечные чувства, выраженные в нём. Не беспокойтесь обо мне. Хотя меня бьют с двух сторон — и давно, я не теряю присутствия духа. К тому же, как сказал поэт, «эту голову с шеи сшибить нелегко»! Ещё раз благодарю за отзывчивость.

Всех Вам благ. Кузнецов.[137]

АННЕ КУЗНЕЦОВОЙ

18 августа 1983 г.

Здравствуй, Анюта![138]

Тебя очень часто вспоминает твоя младшая сестрёнка Катя. Когда она обижена на нас с мамой (а это бывает, когда ей моют голову), то жалобно причитает: «Анюто-очка-а! Анюто-очка-а!» И так жалобно звучит её голосок, что он, наверное, доходит и к тебе в Евпаторию.

На даче, в комнатах, у нас несколько дней жил знакомый тебе ёжик. Он забавно бегал по ночам, мелко стуча лапками. Потом мы его выпустили на природу, чтобы учился самостоятельно добывать пищу и нагуливать жирок на зиму, когда ежи впадают в спячку.

Я ходил в лес и набрал целую корзину грибов — опят. Очень вкусные!

Вот и все наши «детские» новости.

Желаем тебе хорошо отдохнуть.

Катя и все мы целуем тебя от Москвы до Крыма! Вот какой наш воздушный поцелуй!

До встречи!

Папа.

18 августа 83 г.

МАМЕДУ ИСМАИЛУ

21 мая 1983 г.

Дорогой Мамед!

Я исполнил обещание; написал азербайджанские стихи. Можешь их предложить в «Литературный Азербайджан» и куда угодно. И про Низами — какому-то вашему учёному, который собирает материал о современном влиянии Низами[139]. Как дела?

С приветом.

Ю. Кузнецов, 21.05.83 г.

22 августа 1990 г.

Дорогой Мамед!

Долго я ждал книги, которую тебе посылаю. Все твои патриотические чувства разделяю полностью…[140]

Навсегда твой

Ю. Кузнецов

27 февраля 1992 г.

Дорогой Мамед!

Получил журнал[141]. Весьма признателен. Рад тому, что меня не забываешь. Я-то часто тебя вспоминаю. Вспоминаю пень, вокруг которого мы сидели. Славное, незабываемое время!

Моя семья жива-здорова. А Родина погибает. Но знай: моё сердце — на твоей стороне. Твоя боль — моя боль.

Будем живы — не помрём.

Даст Бог, свидимся.

Поклон твоей семье.

Твой Юрий Кузнецов

РИЧАРДУ КРАСНОВСКОМУ

20 марта 1988 г.

Ричард Александрович!

Недавно я заходил в «Знамя», где Ольга Ермолаева по случаю передала мне Ваши стихи. Бакланов их отклонил: они не в его линии, так чтобы я их посмотрел. Прочитав Ваши стихи, я был приятно поражён их жизненной силой и свежестью.

Правда, пишете Вы шероховато. Вот несколько замечаний.

«Оконная роза» неудачное стихотворение. Кроме двух строк: «и только зловонная мгла табака витала над бедным цветком», там, пожалуй, ничего нет. Непонятно местное слово «балок».

Неудачно вступление в «Лесопункте» — сплошная литературщина.

«Пункт первый» не прописан. «Момент» и «инструмент» во второй строфе надо переделать. Третья строфа корява. В четвёртой строфе неправильно ударение «крещенном крестом», а также корява строка: «антенн и штампом трак». В пятой строфе корява строка: «влез бы не в свой лабаз». «Лабаз» — плохо. «Влез бы» читается слитно «влезбы».

Пункт второй («Форум у гаража») многословен, много случайных реплик и вообще бытовизма.

Пункт девятый («Рыцарь на полчаса») — безвкусица.

Пункт одиннадцатый («Лубок с натуры») излишне приземлён и прозаичен. Тут плохая школа Некрасова.

В пункте двенадцатом корява строка: «я вас писал при грубости острот».

Надо сказать, Ваши стихи выламываются из нынешней серой поэзии своей необычностью. Поэтому трудно, очень трудно будет их напечатать. Я попытаюсь что-нибудь сделать. Авось, что-нибудь да выйдет.

Пришлите, пожалуйста, мне рукопись своих стихов и поэм (это будет в Ваших интересах) и сообщите о себе: возраст, родня, занятие и т. д.

Пришлите заказной бандеролью.

Очень рад был с Вами познакомиться.

20.03.88 г. Юрий Кузнецов

19 апреля 1988 г.

Ричард Александрович!

Редакция журнала «Знамя» недавно переехала в другое место, и мне не с ноги искать её, к тому же Ваши биографические данные, вероятней всего, затерялись в казённых бумагах. Я Вас просил сообщить о себе не из праздного любопытства, а для дела, например, для аннотации.

А Ваши соображения насчёт того, что нужно делать, а что не нужно, оторваны от требований литературного быта. Извините.

Вашу рукопись получил и, слава богу, кое-что отобрал. Некоторые стихотворения, может быть, не уступают «Лесопункту». Но КПД мал. Это оттого, что Вы пишете наобум и не знаете толком, что у Вас хорошо, а что дурно. Вас то захлёстывает пустословие, то Вы начинаете нагромождать немыслимые словесные коряги. Так, в Ваших терцинах чёрт ногу сломит.

Но вот отобранные стихотворения:

Река (с купюрами), Загадочная картинка, Гуси, На Пасху, Позитив, Сон-трава, Дикость, Звезда, В итоге, К портрету, Захолустные картинки, Натюрморт с младенцем, Уютный Прометей (с большой купюрой), Царская милость (с купюрами), Сказка о пожилом (престарелом?) короле, Гимн газете, Веточка ольхи, «Вселенная и человечество», Тайна нашего парка, Лошадиная история.

Из «Риторики»:

«Сухие крылья, память птицы…», «Есть для меня религия страстей…», «Казалось бы, ты пуст как ноль…», «Темнее прожитые годы…», «Был странный сон: какие-то обноски…», «Проглядывает день, как тень без естества…», «Я где-то там, внутри России…», «Я помню страшный день, когда меня судили…», «Жить без оглядки, без опаски…», «Когда тебе все милые не милы…».

Из френологических картинок:

Декабрь, Мимоходом, Мередиан, Реприза, Парус, Сентябрь, Одуванчик, Награда.

Итак, с «Лесопунктом» будет около полутора авторского листа (авторский лист — 700 строк). Надо добавлять ещё 1000 строк. До трёх листов. Присылайте вторую рукопись на предмет отбора. Тогда я буду предлагать Вашу рукопись в издательство: в «Современник» или в «Советский писатель».

Человек Вы неопытный и ершистый, но критику мою примите, она покамест не так уж сурова, как Вам кажется.

А чтобы Вы имели представление, с кем имеете дело, посылаю свои стихи.

Доброго Вам здоровья!

С уважением!

Ю. Кузнецов

19.04.88 г.

P.S. Гм. Деликатная просьба. Смените имя, хотя бы на имя отца, пусть будет литературный псевдоним: Александр Красновский. Зачем русской поэзии безвкусный и претенциозный Ричард? Конечно, у нас называют детей чёрт знает какими именами. Этот наш недостаток заметил ещё Гоголь. Вспомните, как Манилов называл своих детей: Алкид и Фемистоклюс. Пожалуйста, подумайте об этом. Моя просьба идёт ведь от бескорыстного чувства.

Мой дом. тел. 288-26-80

10 мая 1988 г.

Дорогой Ричард Александрович!

Интересы поэзии — прежде всего! Ваши стихи должны действовать, а не лежать в столе. Их должны читать. Поэтому я ни в коей мере не намерен прерывать с Вами отношения. Но несколько отвлекусь.

В целом, Вы считаете моё творчество бутафорским, а меня самого, следовательно, псевдопоэтом. Ну что ж, дело Ваше. Это может задеть мою жену, но не меня. Я действительно широк.

Жаль только, что Вы сходитесь с моими недоброжелателями, считающими, что я «блефую», но, странное дело, яростно ненавидящими меня за то моё качество, которое Вы называете «безвредным картинным национализмом». Безвредность и картинность не вызывает столько злобы и ненависти. Их может вызывать нечто подлинное и «вредное». Так, С. Рассадин обозвал меня «последним поэтом эстрады». Согласитесь, что бутафория и эстрада — вещи одного ряда. Так, в фашизме и шовинизме меня обвинял С. Чупринин, в шовинизме и пустоте Ю. Друнина, в черносотенстве С. Лесневский, и всё это печатно или с трибуны. Почти в одинаковых выражениях меня клеймят и русофобы на Западе, к примеру, бывший автор журнала «Юность» В. Аксёнов. И, заметьте, всё это люди нерусские.

Я давно заметил, что поэты относятся ко мне ревниво. Я их даже чем-то пугаю. Ревниво относитесь ко мне и Вы. Это Вас сковывает. Жаль, конечно. Это мешает Вам принять от меня руку помощи. Вот Вы дважды написали: «Кстати, больше мне обратиться некуда» и «Иных надежд у меня просто нет, во всяком случае, в обозримом будущем». Меж этих строк так и сквозит: эх, если б мне помог кто другой!

Полноте! Другого или других покамест нет. Они явятся потом. А сейчас, скрепя своё честное сердце, примите помощь от меня. А вдруг она окажется действенной!

Вы считаете, что Вас не печатают за остроту Ваших стихов. Не только. Да и острота у Вас разная, пёстрая. То монолог судомойки, то такие эпатажные строки: «Роковой, словно выстрел в сортире, поэт», «В синий зад горизонта вонзится закатная клизьма».

Главный недостаток: Ваши стихи задавлены бытом. Вы хорошо осязаете внешность, поверхность вещей. Недаром, Вы печник. Но этого мало. Социальное зло, которое Вы обнажаете с присущей Вам остротой, умещается как раз в рамки быта. Но социальное зло истекает из мирового зла, цитадель которого, влияние на бытие, всё-таки находится за рамками быта. Вспомните «Анчар» Пушкина.

А кого Вы вводите в круг Вашего чтения? Мартынова, Пастернака, Мандельштама. Вот что меня смущает. Смущает и это:

Но таких поэтов не существует в природе. Кстати, с Н. Груздевой и С. Чухиным я учился на одном курсе в Литинституте. С. Чухин вскоре перешёл на заочное отделение, а потом, как я слыхал, погиб нелепым образом, переходя улицу.

Сборник «Ветка ольхи» действительно обескровлен. Мало надежды, что он привлечёт то внимание, которое всё-таки заслуживает. Ведь в сборнике есть несколько хороших стихотворений. На мой взгляд, конечно.

Редактор сильно Вас покромсал. Но в Вашей талантливой вещи «На гладком месте» действительно много пустословия, риторичности. Впрочем плевать на редактора. То хорошее, что потеряно при редактуре, можно возвратить при дальнейших переизданиях.

Живите долго. А мои просьбы остаются в силе. Жду стихов.

Искренне Ваш

Юрий Кузнецов

10.05.88 г.

27 июня 1988 г.

Дорогой Ричард Александрович!

Давно получил Вашу рукопись вместе с романом в стихах «Эвальд Зорин». Есть в ней достаточное количество сильных стихотворений. Да и роман можно предложить в издательство, с небольшими сокращениями: две-три строфы с перечислением друзей детства и ещё о мироздании общие места. Все «острые углы» можно сохранить.

Проблема та, что сейчас время летних отпусков, и в издательствах полупустынно. Надо подождать.

Присылайте ещё стихи. В последнее время я в разъездах: был в Новгороде на празднике славянской письменности, потом был на Кубани. Сейчас буду прохлаждаться в подмосковной деревне, но в Москву буду время от времени наезжать. Жена работает и по вечерам дома.

Несколько смутило меня Ваше стихотворение о кровавом воскресенье. Что Вы знаете о нём? Да то, что написано в школьном учебнике. В 1984 г. впервые при советской власти вышла работа Зырянова. Он раскопал архивы, и оказалось, что царь был ни при чём. Он в это время находился в Царском селе. Никто из высшего начальства не отдавал приказ войскам открывать огонь. Возмущение народа было спровоцировано, как и дальнейшая революция 1905 года. Солдаты были вынуждены стрелять по инструкции, а приказ отдавали мелкие командиры на уровне роты, приказ стрелять. Царь, когда узнал об этом, был в ужасе. Церковь была против, относилась к Гапону с недоверием. Гапон — честолюбец, так заявил на расследовании: хотел взойти к царю на балкон и оттуда вместе с ним править русским народом.

Ну да ладно.

Желаю крепкого здоровья и успехов в творчестве.

Ваш Ю. Кузнецов

27.06.88 г.

16 июля 1988 г.

Уважаемый Ричард Александрович!

Бандероль и письмо получил. К сожалению, из бандероли почти ничего не приглянулось — слова у Вас без нагрузки, скользят и шелестят, как полова, не задевая ни сердца, ни ума. А стихи, обращённые ко мне (польщён обращением, но… Платон мне друг, но истина дороже), несмотря на важность темы, буксуют на одной мысли, выраженной в первых пяти строках.

Насчёт стихов, присланных с письмом: о кошке и собаке — бытовая банальность, ничего нового, а стихи «На разъезде» — схематичны и неполнокровны, опять же, слова почти без нагрузки, ну, например, что значит в смысловом плане строка «Над остывшим песком облаков вензеля»? Что за вензеля после замаха на порожняк и полновес? Замах не «реализован», не хватило плотной образности, тут как бы удар в пустоту.

На этом фоне выделяется стихотворение о девочке. Я и раньше заметил, что женские образы Ваши удачны. Но и тут монотонность. В каждой строфе: «Я девочку знаю». Один раз сказали и хватит, нужно же насыщать образную ткань стиха, а Вы вместо этого в каждой строфе «Я девочку знаю» — восемь пустых слогов, восемь пустот. Да и стихотворение кончается раньше. А впрочем, я ещё раз глянул на него, мне и «жеста балет» не нравятся: литературная красивость.

Извините, что я Вас вроде бы поучаю, просто у меня больше опыта, ну хотя бы редакторского. Из одного Вашего стихотворения я наконец узнал, что Вы рождения примерно 30-го года. У нас с Вами некоторая щекотливая разница — я рождения 41-го. Правда, в поэзии возрастов и паспортов как бы не существует, но всё-таки… обидно выслушивать замечания старшему от молодого.

Тем не менее, продолжу. Существенный Ваш недостаток — это недержание слова, литературная болтовня. Болтовнёй (на уровне «гениальности») грешили многие, в том числе Байрон («Чайлд-Гарольд», «Дон-Жуан») и Пушкин (частями в «Онегине»). Это восторженно ценили — как выражение творческой свободы, но где тут творчество? Творец творит, а не болтает. Сильно заболтались и Вы — и в «Эвальде Зорине», и во многих других вещах. Один раз Вы «удачно» облегчили себе болтовню, взяв скользящую онегинскую строфу, а в другой раз завязли в тяжёлый терцинах. Соблазняетесь формальными приёмами, в этом смысле Вы слишком отвлекаетесь на отделку рифм, что выдаёт в Вас не мастера, а кропотливого ремесленника. Рифмовать «вензеля-земля» ради формальной звуковой точности в ущерб смыслу, — право, это работа мелкого пошиба.

Немного о другом. Хотя Вы и одинок, но никакой Вы не «степной волк», а, на мой взгляд, заблудшая либеральная овца в волчьей шкуре. Ну чем Вас, мягко говоря, задевает «Память»? Или боитесь? Тут Вы смыкаетесь с оголтелой ненавистью, источаемой средствами массовой информации и просто толпой «образованного» мещанства как у нас, так и за рубежом. Но что такое «Память»? Патриотическое движение новой волны (разумеется, провокации Васильева тут не в счёт. Новый Гапон, не правда ли?), и оно говорит о каких-то глубинных процессах в обществе. Тут надо разобраться, а не огульно свистать. Успокойтесь, я не состою в «Памяти» и даже не сталинист.

О Гапоне. Всё-таки я держусь новой и, на мой взгляд, более объективной версии на эту сомнительную личность. Но при чём тут охранка? Гапон мог быть двойным и даже тройным агентом. Такие дела всегда искусственно запутаны.

Да, ещё! Благодарю за любезное предложение прислать кассету с Вашим исполнением. Оно меня застало врасплох, но будет лучше мне услышать при случае Ваш голос непосредственно, да и магнитофона у меня нет, хотя, конечно, его можно одолжить на время у знакомых.

Что будет нового, присылайте.

Желаю успехов и здоровья.

Ваш Ю. Кузнецов

16.07.88 г.

P.S. К чему вся эта переписка? Всё же я не оставил наивного желания перетряхнуть нервную систему Вашего стиха. Слишком уж Вы поражены застоем на одной точке и, возможно, стоите на одной ноге, как цапля. Надо же летать!

КИРИЛЛУ АНКУДИНОВУ

23 сентября 1990 г.

Дорогой Кирилл!

Ваши стихи не выдерживают никакой критики. Сплошь литературщина. Ни одного живого слова. Видимо, серебряный век соблазнил Вас книжными призраками. Не забывайте, что это век распада. Вы хотите казаться, а не быть. Но на этот счёт уместно напомнить завет Н. Рубцова:

Вы начинаете «литературную» жизнь с ошибок. Так Вы считаете В. Высоцкого «серьёзным философом». Но это заблуждение. У него нет никакой философии. Нельзя же считать философией его глумливое отношение к простым людям, которое не идёт дальше лакейских рассуждений Смердякова: «Русский народ надо пороть-с». (Надеюсь, Вы читали «Братьев Карамазовых»).

Что касается Ш.[142], то такого поэта в природе не существует. Он эпигон и производит суррогаты.

И таковы Ваши ложные ориентиры.

Если вы не обратитесь к реальной жизни, из Вас ничего не выйдет: не только поэта, но и полноценного человека.

Вот всё, что я могу Вам сказать.

Желаю всего доброго.

Ю. Кузнецов

НЕИЗВЕСТНОМУ АДРЕСАТУ

12 февраля 1992 г.

Уважаемый Василий Михайлович!

Жаль, что мысли о моём мнимом оскорблении не дают Вам покоя.

Чтобы от них освободиться, есть два способа. Хороший и плохой. Первый я Вам предлагал, но Вы его отвергли. Остался второй: статья в газету, или, как Вы сообщаете, перепечатка нашей «переписки» в газете.

Первый способ хорош тем, что ставит последнюю точку.

Второй плох тем, что он палка о двух концах.

Больше мне нечего сказать. «Приобщите» и это письмецо к делу. Только письма, мои Ваши, давайте целиком. По честности.

Всех благ.

Ю. Кузнецов

12.02.92 г.

ЕВГЕНИЮ МИХАЙЛОВИЧУ СИДОРОВУ (Редакция газеты «Тихорецкие вести»)[143]

14 мая 2001 г.

Уважаемый Евгений Михайлович!

Прежде всего благодарю земляков и Вас лично за юбилейные поздравления. Правда, благодарность моя запоздала, но лучше поздно, чем никогда. Я прочитал все присланные Вами газетные вырезки. Впечатление такое, что я свалился тихоречанам, как снег на голову. Поэтому авторы заметок цитировали моё предисловие к «Избранному» и выдержки из письма, посланного мною в «тихорецкую литературную общину». Тут авторы заметок не перевирают. Что до остального, то — сплошь неточности и причуды воображения. Так в номере «Тихорецких вестей» за 8.02. 2001 года помещена групповая фотография, где запечатлён Ваш покорный слуга в окружении… «тихорецких любителей поэзии». Уточняю. Группа снята в 1977 году в краснодарском сквере, примыкающем к ул. Гоголя. Кроме меня, слева направо: Юрий Сердериди — человек неопределённой профессии, Иван Даньков — краснодарец рязанских кровей, пишущий плохие стихи, Валерий Горский — мой друг золотой — потемневшая тень Краснодара, и Евгений Чернов — тоже мой друг, в то время собкор «Комсомольской правды». Но Сердериди и Даньков — тут люди случайные.

Заметка Генриха Ужегова — плод его фантазии. Как в песенке брежневских времён: «Что-то с памятью моей стало: то, что не было со мной, помню». С Ужеговым на Кубани я никогда не общался. И видел я его всего, так сказать, полтора раза. Один раз это произошло, когда он приезжал в Москву, кажется, в 1995 году. А на остальную половину раза приходится необычное имя Генрих, прозвучавшее давным-давно. Это могло быть после августа 1964 года, когда я вернулся с Кубы, и дальше в неопределённом времени. Кажется, в Тихорецке мы с В. Горским шли по улице, и к нам подошёл случайный человек, перебросился с Горским двумя-тремя фразами и удалился. «— Кто такой?» — спросил я, а мог бы и не спросить. Горский помялся и неопределённо ответил: «— Да так, Генрихом звать, тоже стихи пишет».

Вот и всё о Генрихе, который, оказывается, меня знал по школе № 3. Что это за школа, не помню. Я сменил несколько школ, и тогда у школ были другие номера. А литгруппу при газете «Ленинский путь» я посетил два-три раза, не больше: мне там нечего было делать. Ходил ли туда В. Горский, не знаю. С ним я познакомился в 1958 году. Мы подружились.

В 1957 году с нами в одном доме по ул. Меньшикова, 98 (ныне там пустое место) жил некто Павлов, собкор газеты «Советская Кубань». Это он мне посоветовал писать на рабочую тему. С его лёгкой руки я послал своё стихотворение о трактористе в газету «Ленинский путь». Через две недели оно было напечатано. То-то было радости! А ведь стихотворение «дежурное», слабое. Вскоре в редакции «Ленинского пути» я познакомился с главным редактором. Это был Григорий Арсениевич Дзекун, добрый человек и большой патриот Тихорецка. Это он поведал мне анекдот о Марке Твене. И охотно продолжал печатать мои серые стихи, про которые мне стыдно вспоминать.

Моя мать была в ужасе, что я всё время пишу стихи, вместо того чтобы делать уроки… А ксерокопия газеты с моим первым напечатанным стихотворением, которую мне любезно прислали, пригодилась для оформления пенсии, ибо трудовой стаж члена Союза писателей исчисляется со дня первой публикации. Видите, как всё прозаично.

Теперь о родне. Свою родню я знаю только по материнской линии, да и то неглубоко. Мой прадед Прохор лежит на кладбище в деревне Лубонос Шиловского района Рязанской области.

Мой дед Василий Прохорович Сонин родился в 1879 году в деревне Лубонос, тогда Касимовского уезда. Умер в 1958 году в станице Тацинской Ростовской области, где и похоронен.

Моя бабка Елена Алексеевна Сонина (в девичестве Сромова) родилась в той же деревне, и была на три года старше деда. Умерла в 1952 году и похоронена на тихорецком кладбище. Это была набожная старушка. Благодаря ей сестра и я были крещены в тихорецкой церкви. После её смерти наш дед продал хату и переехал к сыну Ивану в станицу Тацинскую.

Мой дед по отцовской линии был скотопромышленником средней руки, имел несколько табунов. Умер в 1908 году. Из каких русских мест он приехал на Ставрополье, неизвестно. Вероятно, из степных российских губерний: воронежской или тамбовской. Кроме моего отца, у него было ещё три старших сына. Двое из них умерли незадолго до 1917 года, а третий умер глубоким стариком в селе Александровское в 80-х годах 20 века.

Мой отец Поликарп Ефимович Кузнецов родился в 1904 году на Ставрополье. Погиб 8 мая 1944 года в Крыму на Сапун-горе.

Моя мать Раиса Васильевна Кузнецова (в девичестве Сонина) родилась в Астрахани в 1912 году. Умерла в 1997 году в Новороссийске, похоронена на тихорецком кладбище.

Мой брат Владилен Поликарпович Кузнецов родился в 1930 году на польской границе, где отец служил пограничником. Несколько последних лет он прожил пенсионером в Тихорецке, где умер в 1996 году и похоронен на здешнем кладбище.

Моя сестра Авиета (по крещению Валентина) Поликарповна Внукова родилась в 1935 году в селе Попёнки на бессарабской границе, где служил отец. Живёт в Новороссийске.

У деда с бабкой было пятеро детей: Дарья, Раиса, Василий, Иван и Анна. Теперь в живых осталась одна Дарья, рождения 1908 года. Тянет свой век в Новосибирске.

В Тихорецке до сих пор живёт младшая двоюродная сестра матери. Мы с сестрой останавливались у неё два раза: когда хоронили брата, а потом мать.

Актёра М. Кузнецова, кроме как в кино, я в глаза не видал. Он просто однофамилец.

Моё отношение к Тихорецку самое тёплое и нежное.

Не знаю, удовлетворят ли мои ответы любопытных тихоречан, но должен заметить, что вопросы мне задали чисто внешние и не главные. Ведь главное — моё творчество. Но о нём ни звука. А ведь о моих стихах написано и наговорено больше, чем о всех современных поэтах вместе взятых… Эх, милые земляки, ох, родное захолустье! И зачем-то вы вспоминаете мои слабые детские поделки! Это всё равно что хвалить Гоголя за ранний бездарный опус «Ганц Кюхельгартен» или Некрасова — за первые подражательные «Мечты и звуки».

Пожалуй, всё.

С пожеланием здоровья!

Ю. Кузнецов

ПРОТОИЕРЕЮ ВЯЧЕСЛАВУ ШАПОШНИКОВУ

13 августа 2003 г.

Здравствуй, Вячеслав!

Познакомились мы через Вадима Кожинова и в светлую его память я обращаюсь на «ты». Так мне легче. Наконец нашёл время ответить на твоё письмо.

Отобрал из тобой присланного большую подборку стихов (400 с малым строк). Выйдет в нашем журнале в нынешнем октябре. На будущее отобрал поэму о снеге (не «Снегопад»). Присылай и другие стихи, а насчёт поэм сложно. Мы их не печатаем. Я имею в виду большие объёмы. Присылай и прозу, но уже в отдел прозы. Журнал уже печатал рассказы из жизни современного священника, и они получили читательское признание. А где и как тебе издавать книги, я, право, не знаю. При нашей Патриархии есть книжное издательство, оно и стихи печатает. Но там я ни с кем не знаком. Есть в Костроме протоиерей Андрей Логинов. Мы дважды печатали его стихи. В Костроме он издал две книжки стихов за счёт спонсоров. Может быть, у него есть связи, обратись, на всякий случай, к нему. Он служит в храме Иоанна Кронштадтского.

По твоему письму мне показалось, что ты не читал мою поэму «Путь Христа». Посылаю её тебе. Заодно и газету с моими ответами на дурацкие вопросы нашего критика.

Теперь о поэме «Сошествие в Ад». Вот строки из твоего письма: «Я бы даже и порассуждал здесь о ней… Как священнику, мне есть что сказать. Многие, мирские-то, наверное, говорят теперь о ней. Но говорят они более „от ветра головы своей“. А тут Церковное Слово должно быть поставлено на первое место. Думаю, согласитесь со мной в этом».

Если тебе есть, что сказать о поэме, то скажи. Мне будет интересно. А если изложишь свои мысли в форме эссе, то тогда можно будет даже напечатать в Москве. Но тут есть одно «но». Может быть, ты его снимешь, не знаю.

Отношение нашей Церкви к художнику мне известно по Игнатию Брянчанинову. Оно резко отрицательно. Да и Никодим Святогорец (XVIII в.) отвергал воображение и память за привязанность к миру. С таким отношением я согласиться не могу. Но вот что пишет святитель Игнатий Брянчанинов:

«Все дары Бога человеку достойны уважения. Дар слова несомненно принадлежит к величайшим дарам. Им уподобляется человек Богу, имеющему Своё Слово». Хорошо сказано! Эх, если бы на этом святитель остановился. Ан нет. Потом оказывается, что под словом писателя он имел в виду отделку слова, голое мастерство. Талант он отвергает, но без таланта любая словесная техника мертва. В конце концов мертво слово. Но это находится вне поля зрения святителя. Ещё он пишет:

«Божественная цель слова в писателях, во всех учителях, а паче в пастырях — наставление и спасение человеков». Таким образом он отвергает всю мировую поэзию, в том числе и библейскую: и поэзию Псалмов, и поэзию Пророков, и «Песнь Песней», да и поэзию Откровения Иоанна. А державинскую оду «Бог» он готов смести с лица земли.

«Мне очень не нравятся, — пишет он, — сочинения: ода „Бог“, преложения Псалмов все, начиная с преложений Симеона Полоцкого, преложения из Иова Ломоносова…, все, все поэтические сочинения, заимствованные из Священного Писания и религии, написанные писателями светскими. Ода написана от движения крови, — и мёртвые занимаются украшением мертвецов своих. Благовестие же Бога да оставят эти мертвецы!..»

Вот так, Вячеслав! Он и мои поэмы смёл бы с лица земли. Но далее:

«Сперва очищение Истиной, а потом просвещение Духом. Правда, есть и у человека врождённое вдохновение, более или менее развитое, происходящее от движения чувств сердечных. Истина отвергает это вдохновение как смешанное, умервщляет его, чтоб Дух, пришедши, воскресил его в обновлённом состоянии». (Вячеслав! Это мне напоминает самосожжение наших сектантов.) Но далее: «Если же человек прежде очищения Истиной будет руководствоваться своим вдохновением, то он будет издавать для себя и для других не чистый свет, но смешанный, обманчивый, потому что в сердце его живёт не простое добро, но добро, смешанное со злом…»

Пусть так. Искусство издаёт смешанный свет. Но его издают и «Псалмы», в которых есть и тьма племенной ненависти к другим народам. Игнатий часто цитирует «Псалмы», но злобу и ненависть в них он обходит молчанием. Это понятно: Канон! («Закон? Я немею перед законом», по Гоголю). По Игнатию Брянчанинову выходит, что надо уничтожить пшеничное поле потому, что на нём есть плевелы. Но плевелы надо отделять от злаков. Каждый злак ведь дорог! Но такой труд не для святителя. Он режет по живому и не замечает, что при этом льётся кровь. Каков монах! Каков инквизитор! Но дальше:

«Все чада Вселенской Церкви идут к святыне и чистоте… умертвление чувств, крови, воображения и даже „своих мнений“. Между умом и чистотою — страною Духа — стоят сперва „образы“, то есть впечатления видимого мира, а потом мнения, т. е. впечатления отвлечённые. Это двойная стена между умом человеческим и Богом… Потому-то нужно умервщление и воображения и мнений…»

Игнатий Брянчанинов плохо знает людей, он их видит в узком просвете христианской аскезы. Он не понимает природы ума. Ум — производное чувств. Всё, что есть в уме, всё это есть и в чувствах, только в зачатке, в спящем состоянии. Умертвить чувства — значит, подорвать корни ума. Ум иссохнет и тоже умрёт. Правда, Игнатий Брянчанинов «обещает», что после умервщления чувств в ум вселится Дух. Но с чего это он взял? Это ещё бабушка надвое сказала. Похоже на то, что Истина и ум у него отвлечённые понятия. Он оперирует абстракциями. Но довольно об этом.

Итак, жду письма. И новых стихов.

Твой Ю. Кузнецов

13.08.2003 г.