Ты не выйдешь отсюда

27

Дроздов полез в напоясную сумку и достал какую-то ампулу. До меня быстро дошло, что это какой-то хитрый яд. Пожилой полярник умеет их создавать. Ему надо не скрываться от правительства, а работать на него. Там очень ценятся такие люди. Особенно когда нужно устранить очередного либерала-мятежника. Он, однако, выбрал себе иную миссию: защищать своего маньяка-сына от простых граждан. Когда найдут мой труп в запертом бункере, там не что от яда следов не останется, там от моего тела следов не останется. На мумификацию не стоит и надеяться: бункер отлично проветривается и отапливается, я видела, что происходит с этими трупами внизу. Боже мой, я помню, что тела лежали друг на друге почти до самого верха, однако под мое стройное тело там явно имеется место. О чем я думаю сейчас…

Пока он шприцем вбирал жидкость из ампулы, я судорожно оглядывалась. Топор валяется слишком далеко от меня. Более того, путь к топору пролегает мимо Дроздова и его лежащего на полу сына. Что же делать? Броситься бежать по коридору? Но комнаты так медленно открываются! После нажатия кнопки проходит обычно несколько секунд. И еще столько же до закрытия. А он ведь погонится за мной, так что здесь без шансов. Что еще я могу сделать? Бегать кругами по коридору в надежде, что он выдохнется быстрее?

Дроздов сделал шаг вперед – ко мне. Я могу его толкнуть и схватить с пола топор, но смогу ли его им ударить? Столкнуть кого-то с площадки – это одно, а всадить лезвие в чью-то черепушку – это, видимо, не про меня. Кто мог предсказать, что меня убьет в итоге моя доброта?..

Я смотрела в его вмиг похолодевшие глаза и ждала неизбежного. Между нами оставалась пара метров. Глаза неоднократного убийцы превратились в две серо-голубые льдинки. Вот он делает еще шаг – и на верхнюю часть лица падает тень от мишуры. И глаза темнеют, как полярная ночь. Еще шаг – он вышел из тени. И глаза засверкали. Снова две льдинки, угодившие под прямые солнечные лучи. Льдинки… Похоже на Динки. Но таких, как тетя Дина, больше нет. Она была одна в своем роде. Погодите… Я сделала шаг назад, чтобы выиграть время. Пусть даже пять секунд, мне хватит. Мозг заработал. Мысли выстреливались одна за другой, как пулеметная очередь. Динка-льдинка. Убрать начало, и будет Динка. Льдина – Дина. «Льдина – нет первой части». Первая часть – «ль». «Дюна – вторая позиция другая». «Ю» – вторая позиция, вторая буква. Меняется на «и». Дина.

«Третья любовь – вечный огонь, она навсегда». Две жены, а третья – это, получается…

Он подошел вплотную. Игла приблизилась к моей руке.

«Я жил у подруги». «Я любил ее».

– Я ее племянница! – заорала я не своим голосом, когда до моей кожи оставался миллиметр. Рука со шприцем остановилась. – Тети Дины! – уточнила я, глядя в его расширяющиеся глаза. – Я ее племянница! Мое настоящее имя – Олеся Задорожная. Мамино имя в девичестве – Марина Маштакова. Тетя Дина – ее младшая сестра. Мне она была подругой.

Пораженный, Федор Дроздов обернулся на лежачего и стонущего сына.

– Это правда?

– Я могу показать паспорт! – Я сомневалась, что захватила его с собой, но нужно было дожимать старика.

– Твоя тетя. Она ведь спасла меня. Укрывала. А я любил ее. Знаешь?

Я осторожно кивнула. На тот момент я уже все поняла и даже вспомнила, как когда-то давно, когда я была еще подростком, мы с мамой и тетей Диной приехали в начале лета в деревню, и там оказалось много мусора и какие-то мужские вещи. Она сказала, что разрешила тут пожить какому-то приятелю, которого жена из дома выгнала после ссоры. Мама отпустила вульгарную шуточку, а тетя добавила, что мужик уже вернулся к благоверной, просто она не успела тут прибраться.

Следующая мысль отозвалась жуткой, горючей, острой, как перец чили, болью у меня в груди. Тетя Дина помогала убийце своего возлюбленного, сама того не зная!

– Какая… разница… кто… она… – бормотал с пола Даниил. Затем попытался повернуться и заорал. – Больно! Папа, скорее! Отвези в больницу!

– Скажи код от двери.

– Ноль-три-ноль-восемь.

Отлично, они просто поменяли порядок! Опять же, так просто и так сложно одновременно, ведь я бы ни за что не догадалась попробовать эту комбинацию.

Не поверите, с каким облегчением я наблюдала за тем, как Дроздов возвращает шприц в сумку.

– Иди, дочка, – сказал, не глядя на меня.

– Нет! – заворочался снова Данила на полу. Постоянно прерываясь на крик от боли, он продолжал настаивать на моем умерщвлении: – Папа, она заявит! Меня посадят, папа! Им плевать, что я инвалид! Убей ее, спрячь тело, и те, другие тела, тоже, а потом вызови скорую! Я не могу пошевелиться, папа! Сделай что-нибудь! – И он заплакал.

– Сделаю. Сделаю то, что давно должен быть сделать. Еще пятнадцать лет назад.

Отец устало сел на диван и кивнул мне на дверь бункера, мол, давай уже, вали. Ему не пришлось повторять команду вслух. За несчастные десять секунд я взлетела наверх и набрала код. Он подошел. Дверь бункера и открылась, а входная и вовсе не была заперта, и я оказалась на свободе.

Холодный январский ветер бросился мне в лицо, разметав волосы во все стороны. Полушубок остался на вешалке в холле бункера вместе с сумкой, но мне было плевать. Я не мерзла. Меня согревало неведомое доселе чувство – чувство жизни. Мы всем живем по инерции, толком не осознавая этого. А вот когда ты пережил такой опыт, околосмертный, как говорят в англоязычных странах (near-death experience), да и не единожды за какие-то несчастные трое суток, когда ты практически целовал смерть в губы или во всяком случае трогал ее холодное чрево, вот тогда ты поймешь, что это такое – чувствовать себя живым.

Хорошо, что не шел снег, и вдвойне хорошо, что здесь, в этом новом микрорайоне, исправно работают фонари. Иначе бы, находясь в том состоянии, в котором я была, я могла и не заметить свою маму рядом с… Родионом Юрьевичем! Моим редактором! А еще с ними стоял какой-то незнакомый молодой мужчина. Троица названивала в калитку дома с номером 31. Того самого, куда еще три дня назад пыталась попасть я сама.

Я подошла к ним.

– Мама! – пропищала я, не в силах даже закричать или заплакать.

– Господи, дочка! Что стряслось?! Почему ты раздетая? Почему колготки порваны? С тобой что-то сделали, да?

– Олеся Владимировна, мы с вашей мамой даже полицию на ноги подняли! Где вас носило?

– Дочка, на тебя напали?! Ну скажи же что-нибудь, не молчи!

– Гражданка, будем писать заявление? – спросил этот третий. Как потом оказалось – районный участковый.

– Как вы нашли меня? – единственный вопрос, который я пока была в состоянии задать.

– Мне позвонил твой редактор! Родион Юрьевич, такой хороший человек! Совсем не… – мама посмотрела на «хорошего человека» и осеклась. Слава богу, не догадалась добавить что-то вроде «совсем не похож на того гада и козла, которого ты постоянно описываешь и на которого постоянно жалуешься».

«Гад и козел», кстати, посинел от холода, ибо имел щуплое телосложение. При том что Родион Юрьевич был закутан в два шарфа и одет в длинное зимнее пальто. А я ощущала, что горю в огне, хоть и стояла перед ними всего лишь в тонком платье и рваных, как мама верно заметила, колготках. Слава богу, что я не додумалась ходить по бункеру босиком, иначе мне пришлось бы несладко. Эйфория эйфорией, но сапоги сильно выручали сейчас.

– Я пытался дозвониться до вас первого и второго, но не смог. Нашел ваш старый номер и позвонил наудачу. Взяла ваша мама.

Ну да. Я ведь отдала ей свой старый мобильный вместе с симкой, потому что та была все равно зарегистрирована на нее. Когда мне покупали телефон, мне еще не было восемнадцати, разумеется, и мама оформляла документы на себя. А я купила другую симку с новым тарифом.

– Я сама до тебя не могла дозвониться и была уже в твоей квартире! На поезд не смогла купить билеты, хорошо, что Липатовы ехали к своим родным на праздники в Москву и подвезли меня!

– И я посоветовал проверить всю вашу переписку.

– Да, Родин Юрьевич любезно висел со мной на телефоне все это время! И инструктировал меня! Я же в компьютерах ни бум-бум! Как же хорошо, что вы пишете эти свои детективные сериалы! И мы нашли твою переписку в Скайпе с номером дома 31.

– А я вспомнил, что вы говорили, что едете на праздник в Высокое. Сперва мы, конечно, посетили Высокое, но в доме 31 нас заверили, что никаких Олесь тут нет, и заодно просветили, что неподалеку имеется Высокое-2. И вот мы здесь!

– А тут, похоже, никого нет! – кивнула мама на дом. Да, знаю, я делала то же самое три дня назад. – Мы вернулись сегодня с полицией, и, между нами говоря, – покосилась мама на участкового, – пришлось их уговаривать очень долго!

– По закону не имеют права! – встрял Родион Юрьевич. Да, авторы «Улики», как никто другой, знают законы. Даже представители органов правопорядка не всегда могут похватать такой осведомленностью. У нас на проекте с этим строго. – Прошло трое суток! Вас слышали последний раз тридцать первого вечером!

– Так она жива, – недовольно буркнул полицейский. – Как я вам и сказал, гуляют люди, отмечают. Про мам и про работу мало кто думает в таком состоянии!

– Действительно, – кивнула я. – Зато думают о маньяках. Я нашла вам одного. Живет вот в том доме, – показала я на дом под номером 34.

– В сгоревшем? – удивился мент.

– А вы зайдите туда, все вопросы отпадут. Там, правда, отец маньяка должен был позвонить в полицию, а потом в скорую – маньяк, его сын, все ноги себе переломал. Но у него в кладовке пятнадцать женских тел. – Мама ахнула, а полицейский напомнил, что за такие шутки меня могут и упаковать в обезьянник. – Не-не, это не шутки. Там еще мертвый парень лежит, его брат. Если поторопитесь, получите сразу десять новых звездочек. Какое у вас там звание нарисуется?

– Генерал полиции РФ, – подсказал всезнающий Родион Юрьевич. – Но это не десять звездочек в прямом смысле, а десять ступеней – званий.

– Ну вот, дорогой товарищ участковый, поторопитесь получить своего генерала, а то вдруг папаша передумает и начнет избавляться от тел. Он, знаете ли, уже так делал.

– Оставайтесь здесь! – возмущенно приказал участковый и отошел от нас, чтобы куда-то позвонить. Видимо, в одиночку ему не полагается задерживать маньяков.

Мы остались втроем.

– Ты не замерзла? – спросила мама, а Родион Юрьевич, хоть и сам уже был темно-фиолетового цвета, снял свое пальто и накинул мне на плечи.

– Спасибо.

– Вот что я хотел-то! – вдруг вспомнил редактор первопричину всей этой суматохи с моими поисками. - Прислали правки, нужно срочно сокращать, третьего начнутся съемки, у нас два дня на все про все! Я вам звоню-звоню, а до вас, как всегда, не достучаться!

– Дорогой Родион Юрьевич, я вижу, вы заработались, или сценарий сдавали, или расследование моего исчезновения так повлияло на вас, но сегодня вообще-то уже четвертое.

– Ах, да? – Редактор задумчиво посмотрел на небо (все еще ночь, но календарно-то четвертое!), потом сверился с часами и махнул рукой. – А, черт с ними, так снимут.

Этот неожиданный пофигизм заставил меня рассмеяться.

Мама посмотрела с интересом на моего редактора, который, на секундочку, был лет на восемнадцать ее моложе, и предложила:

- Родион Юрьевич, вы так устали, бегая со мной в поисках моей дочери, может, зайдете к нам на чашку чая или на поздний ужин?

А «к нам», это, надо полагать, ко мне, не зовет же она моего редактора в деревню в десяти километрах от Брянска. Нет, дом-то у нее хороший, добротный, построенный на совесть еще в пятидесятых, только вот далековато отсюда.

- Знаете, Марина Викторовна, я с радостью! – Родион Юрьевич даже потер руки от предвкушения и изобразил на своем лице улыбку до ушей, невзирая на то, что сам уже весь трясся от холода, оставшись в одной рубашке.

Я вдруг подумала, что Зло – это не всегда то, что кажется таковым с самого начала, как и Добро – не всегда то, что сразу бросается в глаза, и иногда его нужно хорошенько рассмотреть.