У черта на побегушках (СИ)

Глава 1

Жизнь лишила меня возможности познать суть празднования новоселья. Но мысли о весёлом времяпрепровождении, должно быть, возникают именно в пропахшей клеем и краской квартире. По моему скромному мнению, гораздо разумнее отмечать день окончания ремонта, в который вкладывают кипы денег, тысячи нервных клеток и литры пота, преследуя эфемерную цель под названием «уют». Я называю её эфемерной именно потому, что считаю явлением преходящим.

Не считайте меня занудливой натурой, чьи философские взгляды не доступны простому счастливому человеку, ведь ещё четыре часа назад я активно участвовала в выборе кастрюль в подарок на новоселье, смеясь над самыми глупыми и порой пошлыми шутками. Наверное, я двулична, раз, переступая порог дома, превращаюсь из жизнерадостной и лучезарной девушки в апатичную и флегматичную особу, но так уж мне комфортнее находиться в современном обществе.

В свои двадцать пять лет я не считаю себя человеком взрослым и самостоятельным, каким пытаюсь казаться. Лишь год, как живу я отдельно от родителей, но в моей голове всё чаще проносятся мысли, что раньше было гораздо лучше. К сожалению, я так и не научилась жить настоящим, постоянно заглядывая в будущее, и вот, находясь в нем, я понимаю, что упустила что-то важное.

Эти угрюмые, но мимолетные мысли, вызваны плещущейся в стакане янтарной жидкостью, которую чья-то заботливая рука разбавляет темной колой. Я поднимаю голову и встречаюсь взглядом с бывшей однокурсницей, чьё новоселье — причина сбора половины нашей некогда дружной группы. Как удивительно, но жестоко разводит время некогда близких по духу людей.

— Убери это исчадие ада. У меня на него аллергия, — недовольно бурчит наш староста, скидывая с колен добродушного толстого кота. — Будете и дальше его так кормить, он умрет от ожирения.

— Исчадие Ада — это ты! — вскрикивает моя подруга, не без труда поднимая Пушка на руки и выставляя его с привычного ореола обитания — кухни.

— Я виноват, что он весит не как Пушок, а как пушечное ядро?

Я смеюсь, отпуская свой организм в ещё большую развинченность очередным глотком. Это забавная шутка, мне она действительно нравится в отличие от многих других, где я улыбаюсь лишь затем, чтобы человек не чувствовал себя неловко. К своему огорчению, окончив университет, я встречаю исключительно лишенных юмора людей.

— Ты ведь в Египет с женой ездил этим летом. Почему молчишь и не рассказываешь?

— А вы и не спрашиваете, — привычно хмыкает староста, но складка между его бровями разглаживается, — однако, если вам действительно интересно…Что ж, мы жили в пятизвездочном отеле, каждый день купались в Красном море, гуляли по рынкам и…

— Ну, нет, — выглянул из другой комнаты Дементор. Кличка привязалась к нему отнюдь не из-за внешнего вида или агрессивного поведения, а из-за исключительной способности вытягивать из человека все силы и соки своими долгими и нудными рассказами. Обычную историю про покупку хлеба он мог описать в пяти актах, три из которых были непременно посвящены всем странно одетым прохожим.

— Что не так?

— Я требую честный обзор на этот отдых.

— Хорошо. Я обгорел на третий день, танцевал пьяным на детских мероприятиях, помогал арабам вытаскивать из ямы верблюда, сломал поручень в бассейне и утопил в море плавки.

— Тогда с уверенностью заявляю, что необходимый минимум ты выполнил.

— Я видела фотографии, — прерываю я общий заливистый хохот и зачем-то показываю на телефон, — они невероятные. Вот, что значит, когда жена работает фотографом.

— Сама знаешь, для меня это сомнительный комплимент. Я не люблю быть моделью, и позирование для меня подобно каторге.

— Действительно. Если подумать, то на всех фотографиях ты стоишь, расставив ноги и скрестив на груди руки. Но потрясающие они исключительно из-за ракурсов и пейзажей.

— А у него есть фотографии, где руки по швам? — спрашивает моя подруга, листая пальцем по сенсорному экрану. С каждым щелчком ноготка по телефону её улыбка становилась лишь шире: модель из старосты была слишком предсказуема.

— Есть. Рентгенограммы легких.

Староста демонстративно закатывает глаза, услышав наши смешки, и поспешно переводит тему, спрашивая о святой двойке. Святой она стала, впрочем, только после того, как согласилась сходить в магазин за докупкой алкоголя.

— Посланники Диониса не могут бежать в нетрезвом виде, — улыбается Дементор, заглядывая в ванную комнату, — мне вот что интересно: зачем тебе над раковиной свечи? Предаешься былым денькам со времен ведьм и инквизиции?

— Очень смешно, — фыркает моя подруга, поспешно убирая на пол пустую бутылку. Кажется, оставлять её на столе — плохая примета. — Пиковую даму вызываю и беседую с ней. Больше не с кем.

— Сколько же в вас, женщинах, сарказма. А я, когда в школе учился, вызывал с друзьями эту мадам.

— Пришла?

— Этого не ведаю. Но туалет, в котором мы этот ритуал проводили, потом неделю не работал.

— Призрак в канализации застрял. Знаешь, мне такого счастья в новенькой квартире не нужно, — морщит свой нос девушка, словно бы туалетный запах, в самом деле, достиг её обонятельных рецепторов, — а пиковая дама помогает обманутым леди и несет возмездие их гнилым бывшим, да?

— Но мне казалось, что это просто злобный дух.

— Злобным духом и ограничивается твой кругозор. Прочти историю.

— Не горю желанием.

— Всё ещё обижаешься на Макса? — спрашиваю я, пронося в голове образ обаятельного, но до жути легкомысленного молодого человека, имя которого до недавних пор было запрещено произносить. К сожалению, алкоголь развязывает язык, и подруга смотрит на меня строго и даже осуждающе.

— Обижаюсь? Мягко сказано. Пиковой дамы будет явно недостаточно, чтобы выгнать из его паховой области всю дурь. А знаешь что…Доставай помаду, — машет она рукой в мою сторону, и я беспрекословно тянусь к заднему карману новенькой сумки. Заниматься подобным в двадцать пять лет, полагаю, глупо и странно, но на моих губах растягивается улыбка. Мне вспоминаются школьные годы, когда вера в нечто мистическое была столь же обычным явлением, как появление на лице угревой сыпи в подростковый период. Безусловно, духов мы не видели, но было в самом ритуале что-то настолько захватывающее, настолько будоражащее, что мысль о нелепых затеях ассоциировалась с чем-то приятным.

— Детский сад, — усмехается староста, и в ванную комнату мы идем лишь втроём. Как всегда Дементор включает камеру на телефоне, чтобы запечатлеть в нём очередной забавный момент, но меня это сильно раздражает. Сам вид человека, что смотрит на происходящее через телефон, невероятно и малообоснованно злит, поэтому я прошу парня убрать гаджет в сторону. Он неохотно соглашается.

— Вызывать же нужно в полночь, а сейчас только восемь…

— Ой, что в полночь, что в восемь, какая разница. Главное, провести всё правильно, — увлеченно отвечает моя подруга, старательно выводя на зеркале красные корявые ступеньки, по которым Пиковая Дама не спускаться будет, а лететь. Добавленные к ним перила, полагаю, были художественным дополнением, смешанным с женской солидарностью.

— Эй, гуманитарий, — смеется староста, которому, очевидно, стало скучно, — ступени пересчитай.

— Ну, раз, два…шесть…десять…А.

— Б. Дорисуй ещё три.

— Лучше бы гнома-матершинника вызвали, честное слово, — Дементор вновь достал телефон, но на этот раз, чтобы найти в интернете правильный призыв. — Тут написано, что ещё дверь надо нарисовать.

— Сейчас изобразим.

— И что это?

— Дверь…

— Ты последовательница Пикассо?

— Не придирайся, — краснеет девушка, подходя ближе и заглядывая в сенсорный экран. — О, тут ещё карта нужна. Пойду, поищу.

Моя подруга исчезает из комнаты вместе со старостой, что отшатнулся от вошедшего внутрь кота. Толстая тушка Пушка бесцеремонно уселась в лоток, предварительно разворошив наполнитель, и мы с Дементором порядочно отвернулись, уставившись на зеркало.

— Я, если честно, не понял, как до этого дошло.

— Даже не задумывайся. Её ход мыслей и мне не понятен.

— Но ты сразу её поддержала.

— Просто привыкла, — улыбаюсь я и вздрагиваю, когда об мою ногу начинает тереться Пушок. На черных штанах удручающе маячит прилипший клок рыжей шерсти. Присев на корточки, я тяну руку к большой мохнатой голове, и кот послушно мурлычет, подставляя выгнутую спину и длинный хвост. Пальцы касаются толстого живота, но это сродни сокровищу для Пушка, и после непродолжительного шипения на моей коже просвечивается белесая полоса, что вскоре начинает кровоточить. Я поспешно вспоминаю, привит ли Пушок от всех кошачьих болезней, и иду к раковине, чтобы засунуть кисть под холодную воду.

— Вот же дикая тварь, — возмущается Дементор, выглядывая из-за моего плеча. — Больно?

— Скорее обидно.

— Может, он и правда больной?

— Нет, он просто жирный.

Я вытираю руку о полотенце и отхожу в сторону, пропуская к зеркалу старосту. Он сжимает в пальцах потертую карту с портретом пиковой дамы и ещё раз пересчитывает ступеньки, дорисовывая на двери маленькую ручку. Моя подруга чиркает спичкой о коробок и зажигает свечу. Мы молча смотрим на произведение недалекого искусства, и я поспешно выключаю свет, закрывая дверь в ванную комнату. Атмосфера поспешной таинственности мешается с нотами алкоголя, и редкие смешки Дементора портят всю мрачную тишину.

— Что теперь?

— А теперь, дети, давайте позовем на наш утренник Пиковую Даму!

— Если бы её призывали на утренники, то лишь малая бы часть детей фотографировалась на выпускной альбом…

— Ладно, нужно сказать «Пиковая Дама, явись».

— А разве не «Пиковая госпожа, приди»? — невнятно бурчит Дементор, убирая в карман слепящий светом телефон. — Хотя, какая разница…

— Давайте. Раз, два, три!

Мы хором, включая старосту, произносим «магические» слова, не сводя глаз с нарисованной двери. По данным часто врущего интернета, пламя свечи задрожит, в воздухе послышатся смех и шаги, а в зеркале возникнет образ. Но наше пламя горит непревзойденно ровно, в комнате царит тишина, а в зеркале видны лишь пьяные нахмуренные лица, нарисовав которые можно создать картину «Узкий круг ограниченных людей».

— Может, эта Дама — тихушница? — спрашивает моя подруга, но Дементор отрицательно мотает головой.

— Просто нельзя вызывать её в туалете.

— А где ещё нечистую силу вызывать? Только в нечистом месте, — слышу я язвительный комментарий старосты, и из меня вырывается непроизвольный смешок.

— Я чищу туалет и вообще…

Я не дослушиваю. Беру висящую на змеевике тряпку и задуваю свечу, морщась не то от дыма, не то от внезапно включенного света. Взрослая жизнь тем и отличается от детства, что после проведенного ритуала ты задумываешь не о последствиях, а об уборке. Но помада стирается скверно, и я прошу подругу найти какое-нибудь средство для чистки стекол.

С зеркала на меня смотрит уставший взгляд. В последнее время у меня много работы, и я плохо сплю. Касаюсь пальцами чуть опухших синеватых мешков и скрытой за тональными кремами серой кожи, но замираю, удивленно разглядывая поразительно длинные ногти. Они напоминают мне когти. Я отдергиваю руку, выставляя перед собой аккуратный самодельный маникюр на коротко постриженных ногтях. Показалось? Что ж, на сегодня стоит попрощаться с алкоголем.

Я вновь поднимаю голову. Прежде четкие линии ступеней растекаются и ужасающе медленно бегут к раковине. Перед моими глазами пляшут черные мушки, и я пытаюсь позвать хоть кого-нибудь, но в ванной комнате я одна, а с губ не срывается ни слова. За грудиной клубком душит резкая боль, разливающаяся по спине и руке, однако, ишемическая болезнь сердца кажется мне невероятной для моего возраста. Я облокачиваюсь о раковину, но на белой поверхности вижу красные капли, чувствую кислый привкус на своих губах и поднимаю голову: из моего носа двумя аккуратными струйками течет кровь.

Пускай и работаю я в здравоохранении, собственное здоровье заботит меня мало. Но теперь, когда ванная комната закручивается в водоворот, вызывая тошноту, я боюсь, как никогда. Я оседаю на пол, но холодный кафель не приводит в чувства, пытаюсь позвать на помощь, но лишь безмолвно открываю рот. Голова тяжелеет, но сквозь странный шум в ушах я слышу скрип двери и женский крик. Теперь мне вызовут скорую помощь, и всё будет хорошо. Две крепкие руки обхватывают меня за плечи, пытаясь поднять, но становится лишь хуже. Я хватаюсь за сердце, однако, прикосновения не идут в сравнение с медикаментами и помочь не могут. Мир меркнет, и я проваливаюсь в пустоту. В ней боль утихает, и кровь засыхает на коже стягивающей неприятной коркой. Мне мерещится красный круг, но свинцовые веки смыкаются, и я, должно быть, теряю сознание…