У последней черты

Новый мир казался еще более реальным, чем мир земной, но Док отчаянно надеялся, что это все-таки не то, что он думает. Он знал, что не готов к встрече с грядущим, а готовиться уже поздно, и от бессилия его корчило судорогами — если это понятие подходит к душевным мукам.

Док понимал, что то, что ожидает впереди, не имеет конца. Эта истина была настолько очевидна, что не требовала доказательств. Ему было стыдно за собственную недальновидность, нерасчетливость...

Как я мог так обмануться?!

Однако еще до того, как Док задал себе этот вопрос, он знал ответ на него. Он был рад обманываться, ему так было удобнее, он жил как хотел и верил во что хотел, он не хотел беспокоиться о том, как надо жить и во что надо верить.

Крис тогда сказал: «Ты не хочешь верить в сотворение мира, потому что придётся поверить и в Страшный суд. Тебе не хочется нести ответственность за свои поступки — но придется, все равно придется». Док вышел из себя, накричал на Криса... И даже сейчас, вспоминая тот разговор, он чувствовал раздражение: за кого он меня держит и что на себя берет?

Док огляделся, пытаясь оценить обстановку. Где же все остальные? Слышны разговоры, кто-то же должен создавать весь этот шум... Одна пустота кругом, и голоса, которые доносятся до него, всего лишь голоса воспоминаний.

Гул заносчивых или самоуверенных слов нарастал, уже становились различимы целые фразы. На банкете в честь какого-то праздника: «Лучше быть в аду с интеллигентными людьми, чем в раю с христианами», всеобщий смех. На пикнике: «В раю воздух свежий, зато в аду весело!», Крис морщится, Джейк с улыбкой кивает. Ссора с Крисом: «Я готов быть с кем угодно и где угодно, только не с твоими друзьями-фанатиками и вашим узколобым божком!», опрокинутый бокал, красное пятно на ковре. Как кровь.

Жизнь и слова Криса преследовали Дока, не давали ему покоя, и он не мог отмахнуться от них, как делал это на земле. Он заново переживал каждый разговор в мельчайших подробностях, ни одна мелочь не смазывалась в нечеткости воспоминаний, скорее, наоборот — он понимал происходящее острее и полнее. Такое впечатление, что каждое мгновение растянуто до такой степени, чтобы не ускользнуло ничего важного. Ужасные воспоминания становились еще ужаснее.

Два года назад, у Криса в гостях. Доку понадобилась ручка, он ищет на столе, натыкается на квитанцию. Фонд помощи голодающим в Африке? Зачем? Да еще такую сумму?! Док размахивает бумажкой перед Крисом, будто страшной уликой. «Что это? Что? О чем ты думал? Надеешься спасти кого-нибудь? Да твои деньги — капля в море, эти дистрофики все равно перемрут, и в лучшем случае ты только продлеваешь их агонию. Что, тебе деньги так легко даются, что ты их на ветер бросаешь?».

И ответ Криса — удивительно спокойный, но твердый: «Во-первых* эти «дистрофики», как ты выразился, такие же люди, как мы с тобой, и любят своих детей они не меньше нашего. Если мне удастся спасти хотя бы одного ребенка, я буду знать, что не зря жил. А деньги — что деньги? Все, что у меня есть — от Бога, и деньги мои — не мои вовсе. Ну, отдал я небольшую часть туда, куда Богу угодно было, так разве это глупость?».

Док еще больше распаляется: «Небольшую часть? Это ты называешь небольшой частью? Да ты о семье подумай. Ты же мог их всех свозить на Гавайи, отдохнуть по высшему классу. Или отдал бы Анжеле, ей же за учебу столько платить. А твой Крис? Ты забыл, что у него синдром Дауна? На него и так столько денег уходит, а если что-нибудь непредвиденное? Да в конце концов, положил бы эти деньги в свой пенсионный фонд. Щедрость — это прекрасно, но надо же о будущем думать!».

«А я и думаю о будущем, Док». Крис удивительно спокоен, даже слишком. «Просто ты заглядываешь на тридцать лет вперед, а я — на тридцать миллионов». Док презрительно смеется и начинает насвистывать мелодию из «Зоны полумрака», но Крис на этот раз не улыбается: «Я серьезно».

«Это-то и страшно. Знаешь, я лично для тебя держу свободное место в психиатрическом отделении. Там все серьезные лежат. По-моему, тебе давно пора лечь, подлечиться. У нас отличные специалисты». Крис смотрит на Дока с искренней жалостью, и тот опять выходит из себя: «Не надо из себя строить умника! Ты себя лучше других считаешь? Так вот, ты болван, идиот, тупица — полный дурак! Дурак!».

«Дурак тот, кто не думает о вечности». Крис говорит с горячностью, как о давно наболевшем: «Иисус рассказывал о человеке, который копил сокровища на земле, но не заботился о мире ином. И Бог сказал тому богачу: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?».

«Уж не церкви и не Фонду помощи голодающим в Африке. Об этом я специально упомяну в завещании».

«Да ладно тебе, Док. При чем здесь Африка? Вопрос в том, где ты — и где Бог. Ты прекрасный врач, много работаешь, много зарабатываешь, все тебя уважают — и я больше всех. Ты же знаешь, я всегда радовался твоим успехам, всегда поддерживал тебя. Но в жизни есть еще кое-что». Док отрицательно крутит головой и машет руками, Крис останавливает его: «Зачем ты так? Ты же сам в глубине души понимаешь, что я прав. Ты же сам понимаешь, что человек — не животное, и что жизнь — длиннее, чем земное странствие. Ты просто боишься признаться в этом открыто».

«Да ничего я не боюсь! То, что ты говоришь — чушь, полная чушь! Я отказываюсь слушать этот бред! Хватит!»

«Отказывайся, сколько хочешь, только это не изменит реального положения дел. Ты - это ты, Бог - это Бог. Голгофа - исторический факт, как и твои грехи. И спасение у тебя одно — Иисус Христос, Который умер за тебя».

«Я никого не просил за меня умирать, со своими проблемами сам могу отлично справиться. А ваши христианские бредни — для недоумков, мне они не нужны. И Бог твой не нужен, ясно? Я буду жить, как хочу».

«Уж лучше ты обзовешь меня недоумком, чем Бог. Уж лучше я переживу краткие минуты твоего гнева, чем обреку себя на целую вечность гнева Божия». Крис не отрываясь смотрит в глаза Доку. Тот пытается уйти, но Крис останавливает его: «Не говори так: буду жить, как хочу. Может статься, твое желание исполнится, и ты будешь жить в аду. Ад — жизнь без Бога».

Дока передернуло от этих воспоминаний, он взмахнул рукой, отгоняя навязчивые образы, но щеки его горели, будто он только что поспорил с Крисом, только что прокричал ему: «Дурак!!!» и выскочил из кабинета, хлопнув дверью. А теперь что, получается он сам — дурак на веки вечные?

Да где же все? Где же люди? Док никогда не чувствовал себя настолько одиноко. Он рассчитывал, что его встретят обитатели этого мрачного царства, расскажут, какие тут порядки, где границы, какие есть возможности и где будет его жилище. То, что границы есть, он знал — их незримое присутствие ощущалось непрерывно. Бесконечная стена, сжимающая его со всех сторон без какой-либо надежды вырваться наружу. Одиночное заключение. Док все же надеялся, что это временно, что скоро все должно уладиться.

Чем больше он думал, тем сильнее становилась ярость, переполнявшая его. Кто дал Богу право так поступать со мной? А Крис все говорил о любви¹. Да если бы Бог, правда, любил меня, не держал бы тут, нашел бы какой-нибудь выход, вытащил бы меня из этой мышеловки...

Док не желал признать, что Бог нашел выход, и заплатил за это дорогую цену. Док не желал признать, что давно знал о выходе и о цене, что любящий друг не раз объяснял ему это, да и не только он. Док сам избрал дорогу, по которой идти казалось легче, потому что не требовалось признавать своей вины, но можно было кичиться своими достижениями. Док выбрал путь, по которому можно было шагать с высоко поднятой головой, а не ползти на коленях. Док делал все, как хотел. Всегда. Всегда!

С чувством повторив про себя это «Всегда!», Док вдруг почувствовал, как веревка выскользнула у него из рук. Оказывается, его что-то удерживало на плаву? Он стремительно падал вниз, а мимо проносились стихи из Библии, звучащие голосом Криса. «Иисус сказал: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». Нет другого пути? «И нет другого имени у людей под небесами, коим надлежало бы нам спастись». Нет другого пути. Только путь Божий — или никакого.

Ну и ладно! Тогда никакого.

Док решил, что сможет обустроиться и в таком мире. Все равно лучше, чем церковные песнопения, дурацкие правила, слащавые ангелочки, лицемерные проповедники и бесконечная скука.

От одиночества начинало мутить. Вокруг темно, темнее, чем в самую безлунную ночь вдали от большого города, когда они с Крисом и Джейком ездили на охоту. К тому же на охоте ощущался легкий бриз со стороны реки, аромат камыша, посвистывание ноч-

ных птиц. А тут — ни дуновения ветра, ни звука, ни проблеска света. Он был сам по себе настолько, насколько даже не мог себе представить. Страшная мысль пронзила его: неужели это навсегда? Неужели это не временное состояние, не переход из одной фазы к другой? Неужели это — ад?! Или начало ада...

Он почувствовал жар. Ярость сжигала его изнутри. Нестерпимый гнев, злоба, ненависть ко всему и всем, дикое раздражение искали выхода, но не находили. Поблизости не было ни молоденькой медсестры, ни склочного пациента, ни христианина-фанати-ка, ни жены, ни детей. И не было никого, перед кем он мог бы доказывать свою правоту. Никого, кто мог бы испугаться накачанного атлета, прислушаться к авторитету в научных кругах, поклониться административной должности, восхититься мастерством хирурга. Никого, кто воспел бы борца за равенство женщин, мужественно принимающего пациенток на аборты.

Аборты... Теперь уже не было сомнений — да и когда они были? Аборт — это детоубийство, он это всегда знал, просто старался не думать. Перед глазами встали образы обезображенных детских трупиков, в ушах застыл немой крик о помощи... Он почувствовал острую боль, рвущую на части его плоть — боль, которую ощущали все те малыши, которых он безжалостно уничтожал столько лет...

На память пришли его беззаботные, бездумные фразочки: «Сущий ад!», «Адская работа». Тогда он и представить себе не мог, каков ад будет на самом деле. «Пошел ты к черту!», «Черт с ним!». Сейчас он был бы рад даже черту с рогами... А ведь прошло не более часа, и впереди — бесконечное, нескончаемое безвременье, так что и календаря на стенку не повесишь, где, подобно зекам, он отмечал бы оставшиеся до освобождения деньки. Как можно выдержать столько? Даже мысль о столь долгом наказании была невыносима.

Но если он вырвется отсюда, куда идти? Где укрыться? В раю? От одной мысли у него Подступила тошнота к горлу. Совать голову в это ярмо, сидеть рядом с этими праведниками — ну уж нет... Врата ада были заперты, но замок висел изнутри. Если бы Бог пожелал войти в этот страшный мир, Док бросился бы подпирать дверь плечом, чтобы не впустить Его.

Док жаждал помощи, но не избавления; надежды, но не праведности; дружбы, но не с людьми Божиими. Перед глазами возникла надпись, которую Данте вознес над вратами своего ада: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!».

Впрочем, уже не было надежды, последние капли ее просочились между пальцами и канули в небытие. Дока охватила паника, хотелось куда-то мчаться, что-то делать. Он привык жить по плану, стремиться к успеху, добиваться поставленных целей, совершенствоваться. Здесь ничего этого не было и не могло быть. Пустота.

Была бы хоть компания таких же обреченных на страдания, как он — в фильмах заключенные неплохо устраиваются, находят среди сокамерников друзей, вместе все-таки веселее. Вспомнился Марк Твен с его забавными описаниями загробной жизни. Где, где все великие люди, которых писатель поселил в аду? Никого нет, даже самых ничтожных. Не с кем посетовать на условия содержания, поругать надзирателя, почитать письма от семьи. Даже телевизора нет — хоть бы кино посмотреть, музыку послушать или поболеть за любимую команду. Да пусть даже воскресную проповедь крутят — было бы над кем посмеяться...

Раньше Док представлял себе ад (если ад, правда, существует), как пиратский корабль, где собрались самые хитрые, самые властные и самые интересные люди. Себя он воображал капитаном этого корабля и говорил себе: «Уж лучше быть капитаном в аду, чем кастратом с арфой в руках». О том, что среди веселых разбойников должны были бы оказаться и фашистские палачи, он не задумывался. Впрочем, никто же не заставляет водить с ними дружбу! Он выбрал бы себе товарищей по вкусу и возглавил бы эту группу, как когда-то возглавлял студенческий клуб... Теперь ему было стыдно за свою наивность. Похоже, он больше никогда не увидит ни одного человека... Пока не протрубит страшный Ангел Господень, и не явится грозный Судия, и не выстроится к Нему скорбная очередь непрощеных...

Док столько лет настойчиво утверждал, что Бога нет, а если и есть — то Он ему не нужен, и вот — его желание осуществилось. Теперь он понимал, что жизнь без Подателя жизни невозможна, что он обрел вечную смерть. На мгновение Док погрузился в глубокую печаль, ему было безумно жаль себя, свое загубленное будущее... Но печаль тут же сменилась гневом и яростью, еще более сильными, чем раньше. Как Бог посмел так с ним поступить?

Он услышал ужасающий вопль, настолько страшный, что все внутри его похолодело. Это был нечеловеческий голос, скорее — крик агонизирующего животного... Так, значит, он не один здесь? Значит, кто-то все-таки есть? Невидимое существо не умолкало, и от этого звука становилось еще хуже, и даже осознание того, что он не одинок, уже не казалось утешением. Да когда оно замолчит?!!!

Вдруг он понял, что слышит самого себя. Он по-прежнему один, и некому утешить его, изрыгающего этот крик душевной боли. Неужели это он издает эти неприятные, звериные звуки? Да, когда-то он гордо утверждал, что человек — не что иное, как животное высокого ранга, но ведь он не имел в виду, что это правда. Он всегда знал, что у человека есть что-то, чего животные лишены... что человек выше животных... а теперь он чувствовал себя даже ниже их.

Он предпочел быть эгоистом, нежели альтруистом, а что такого? Что для человека важнее, чем он сам? Он не желал повиноваться воле других, играть по чужим правилам. Он хотел сам устанавливать нормы и законы — для себя и для других. Он хотел власти — а теперь где она? У него не было ни одного подчиненного, никто не отчитывался перед ним о проделанной работе. Тогда, когда у него еще был выбор, он предпочел идти дорогой погибели, а теперь с нее уйсе не свернуть.

Он почувствовал страстное желание плюнуть Богу в лицо — только как это сделать, не глядя на Него? Увидеть лицо Бога — сейчас — вот был бы ад! Нет, нет, он и одного мгновения не смог бы вынести в Его присутствии! Он жаждал избавления от страданий, но в то же время знал — если врата рая вдруг распахнулись бы для него, он побежал бы прочь. Уж лучше жить в аду, чем слушать узколобых христиан, высокомерно заявляющих: «Мы же тебе говорили!».

Неизвестно откуда перед глазами явилась картина грядущих перемен. Все-таки это временно, это — не навсегда!.. Док увидел великое Царство, мир и счастье на Земле. Тысяча лет без воины и горя! Но кто правит этим Царством, кто этот мудрый Властелин, способный мановением руки останавливать конфликты и воздвигать дворцы? Не может быть... Он? Он?! Плотник из Назарета?!! Самозваный Бог Криса и других христиан?!!! А вокруг Него — смотри-ка — сгрудились эти ханжи, эти ретрограды, фанатики. Да нет, не может быть. Кто позволил бы им захватить власть, поработить весь мир?

На исходе тысячи лет в Царстве произошло волнение, все засуетились. На смену ярким, праздничным картинам вдруг пришел мрачный образ вереницы обреченных на смерть. Вот, вот они — диссиденты, политзаключенные, гонимые, несправедливо осужденные, борцы за свободу и демократию! Где же их прятали все эти годы? Настало время сказать правду! Несчастные бредут нескончаемой колонной по направлению к белоснежному Престолу, карабкаются в гору, чтобы предстать перед свирепым Судией, Тираном, Деспотом.

Док увидел и самого себя среди этих простых, честных людей, караемых за прогрессивные взгляды. Впрочем, никто из них не узнал его, и он не узнавал никого из них. Никто не выделялся из толпы, безликая масса состояла из серых, замкнутых на самих себе, озлобленных существ, каждое из которых лелеяло лишь одну мысль: как свалить свою вину на всех остальных.

Впрочем, их планам не суждено было сбыться. Док увидел, как прислужники Тирана внесли огромные черные книги, где на каждого подследственного был составлен подробный реестр мыслей, слов, поступков — не отречься, не убежать, не переложить ответственность на других. Док разглядел свое имя на одной из страниц, а ниже — длинный список супружеских измен, ложь, слезы своих детей, подлог... нет, нет, дальше даже страшно читать.

Да и зачем? Он сделал так много хорошего. Он будет защищаться! Его красноречие сможет убедить присяжных в том, что его заслуги перевешивают все промахи. Если суд будет справедливым, присяжные оправдают его.

Только где же присяжные? Один Судия, беспристрастный и неподкупный.

Рядом с черными книгами Док разглядел одну белую, исписанную золотыми буквами на удивительном языке. Книгу принес беззащитный Агнец, чей нежный образ резко контрастировал со злобными лицами осужденных. Несмотря на то, что язык был совершенно незнаком Доку, он легко прочел название: «Книга Жизни». Имена, вписанные в белую книгу, принадлежали людям, ничуть не более праведным, чем Док. Вот, кстати, и Крис Кильс внизу страницы, и вся его семья тут же вписана. Почему такая несправедливость? Док туг же услышал ответ, прозвучавший у него в мозгу, как удар тяжелого колокола: их простили, потому что они преклонили колени перед Агнцем, закланным за грехи мира. И что? Что за дискриминация? И жаловаться некуда.

Имени Дока в белой книге не было. Он это и так знал, ведь сам сделал все, чтобы не попасть в нее. Док обрадовался, что не нашел и имени Джейка. Ну хорошо, хоть Джейк со мной будет. Док не успел дочитать до конца, но надеялся, что и в оставшейся части книги имя друга не встретится. Впрочем, он тут же понял, что вместе они все равно не будут. Ад - страдание, которому нет равных, и боль, которой нет облегчения — а любая компания уменьшает страдания и облегчает боль. Ему придется переносить эти муки в одиночку. Один — на веки вечные! Неизбывная тоска и жгучая ярость боролись у него в мозгу. Ад был не просто заточением, он разъедал душу, как рак пожирает плоть.

Страшнее всего был образ людей, падающих ниц перед Сидящим на Престоле. Невероятная власть и величие Судии обрушивалась на обвиняемых подобно тяжелой скале, и колени несчастных подгибались не из раскаяния, а от неспособности удержать вес проклятия, свалившегося на них. Дока бросило в дрожь от

мысли, что и ему придется преклониться перед Тираном. Ни за что. Ни за что! Нет! Но... ведь столько некогда могучих гигантов, приблизившихся к Престолу раньше него, трепетали и валились с ног от ужаса...

Страшная картина грядущего рассеялась, Док поспешно обратил свои мысли к земной жизни. Увы, память начинала подводить его. Он лихорадочно пытался припомнить все свои достижения, награды, заслуги —* хоть как-то отвлечься от теперешних терзаний, хоть чему-то улыбнуться. Тщетно! События ускользали от него, оставляя лишь отчаяние нынешнего момента.

В голове крутилась лишь одна мысль — «одиночество». Бесконечное тягостное одиночество. Неугасимый огонь, питаемый его же ненавистью и его же злобой: фанатичной ненавистью к тем, кого он называл фанатиками; ядовитой злобой к тем, кого он считал источником зла. Он отвергал всех, кроме самого себя, вот и остался теперь наедине с самим собой. Его «я» оказалось сморщенным и жалким, оно тряслось от страха перед великим Творцом... и потому он исполнился презрением и к самому себе.

Прошлое возвращалось к нему пульсирующими волнами, накатывало жаркими, душными фразами. «Бог есть. Это факт, и он не изменится от того, что ты его не приемлешь». «Наступит день, когда и тебе придется держать ответ за все содеянное». Довольно! Мысль о самоубийстве озарила его. В самом деле, легкая смерть при помощи врача... Док все еще чувствовал себя доктором, его мозг услужливо перебирал всевозможные способы безболезненного ухода из жизни.

Да! Так я и сделаю. Я положу конец этим издевательствам. Я обману и смерть и ад!

Но у него не было никаких инструментов, способных стать орудиями самоубийства, да и то странное тело, в котором он находился, казалось совершенно неуязвимым. Разве это может быть, если оно испытывает такие муки?! Как тот горящий куст, который горел и не сгорал. Значит, здесь так — боль нельзя ни устранить, ни уменьшить. Голова разрывалась от ужасного, фатального парадокса.

20 У последней черты

Жажда, и ни капли воды, чтобы утолить ее. Голод, и ни крошки хлеба, чтобы угасить его. Одиночество — и никого, кто мог бы развеять эту тоску. И Бога нет. Что ж — он получил то, что хотел. На Земле ему удавалось отвергать Бога и, несмотря на это, получать немало богатых даров от заботливого Отца. Только сейчас стало ясно, предельно ясно — до боли! — что без Бога не будет и всех благ, которые проистекают из Его щедрой Десницы. Нет иного источника добра, а потому и взять больше неоткуда. Нет Бога — нет добра. На веки вечные.

Доктор медицинских наук Грегори Лоуэлл мечтал о мире, где не было бы иного правителя, кроме него самого. Он мечтал о мире, где никто не будет указывать ему, как жить. Теперь он захлебывался в ужасающей истине: его мечта, наконец, осуществилась.

Ему не хватало смеха. В аду не было смеха. Да и кто будет смеяться, когда умерла последняя надежда? Он вдруг осознал, что никакого развития сюжета тут не будет. Ни вступления, ни завязки, ни интересных поворотов действия, ни кульминации, ни развязки, ни эпилога. Не будет смены персонажей, забавных сцен, динамики. Постоянная пустота и никакого движения. Таким оказался первый день ада... И Док знал, что, несмотря на все его протесты, каждый следующий день будет точно таким же, и череда этих дней будет тянуться бесконечно. Убийственная вечная скука. Какая чудовищная несправедливость!

В какое-то мгновение он вдруг захотел оказаться в раю и припасть к ногам всеблагого, всепрощающего Отца... но тут же запретил себе такие мысли. Он не вынес бы присутствия Божия, не вынес бы Его доброты и праведности — ведь тогда слишком очевидной станет глупость д-ра Лоуэлла... ведь тогда все принятые им многочисленные решения, определявшие его жизнь на Земле и, в итоге, определившие его судьбу после смерти, окажутся совершенно неверными...

Прохладная волна неведомого присутствия прошла над ним, подобно тому, как над раскаленной пустыней проносится долгожданный северный ветер. Он понял, что это был отблеск присутствия всемогущего Бога и отголосок радости, которую испытывали счастливые обитатели рая. Однако Доку показалось, что любовь Божия лишь усилила его и так невыносимые муки, и он сжался от страха перед карающим, гневным Палачом. Огонь чистоты и праведности, согревающий тех, кто возлюбил свет, приносил удушающий жар и обжигающее пламя тем, кто возлюбил тьму. Тот самый огонь, который в раю собирал вокруг себя святых, в аду становился пылающей бездной для избравших погибель.

Прочь от меня! Прочь!!!

Док судорожными движения пытался отогнать Того, Который и так оставил его. Доку претила мысль о том, что Бог может оставить его, но не может исчезнуть. Неужели целую вечность придется думать о том, что Он прячется где-то за углом? Ах, если бы Бог перестал быть Богом, страдания казались бы куда менее ужасными.

Ад оказался всего лишь потерянным раем. Отрицание всего, связанного с Богом, было для Дока своеобразным жизненным кредо, а теперь он нехотя был вынужден признать реальность Творца вселенной и, таким образом, утратить последнюю опору. На Земле истину можно было подправить, посмотреть на нее под другим углом, поменять. Теперь же стало ясно, что истина одна и только одна. Для Криса Царствие небесное началось еще в мире земном, точно так же для Дока в мире земном началось царствие подземное. Он пожинал плоды, посеянные им самим давным-давно.

Конца-краю этим мукам не видно, и сном не забыться, и не убежать никуда. В голове роятся бессмысленные вопросы: как он мог с такой уверенностью говорить о том, чего не знал? Зачем надо было быть таким упрямым? Для чего он стремился стать богом своего ничтожного королевства? Почему он так хотел жить по своим собственным глупым законам? Он вел себя как дурак, и теперь оставаться ему дураком и в дураках на веки вечные.

Неправда! Неправда! Это Крис дурак, Крис! Не я! Не я! Не я!

В тот день, двадцать третьего декабря, Джейк ушел с работы в половине четвертого. Настроение было совсем не праздничное. Все силы ушли на препирательства по телефону, оправдания пе-ред начальством и притворное безразличие по отношению к косым взглядам коллег. Как теперь можно писать колонки, когда в голове сплошная каша? А плюс к этому скандалу еще мучает досада на то, что расследование убийства застряло на полпути. Джейк резко повернул руль и направил машину в сторону медицинского центра «Линия жизни». Он проехал мимо здания поликлиники, где не так давно встречался с Марсдоном, и остановился напротив Главного корпуса, где чуть раньше разговаривал с Мэри Энн. Поставив свой «Форд-Мустанг» на стоянку, он вдруг подумал, что неплохо было бы зайти в бывший офис Дока, к ней... Извиниться за все, пригласить на ужин, потом к себе... Вместо этого Джейк почему-то обошел здание кругом и поднялся в реанимацию. Он вдруг захотел вновь оказаться там, где два его лучших друга провели свои последние часы и где его жизнь вдруг вышла из-под контроля и покатилась в самом невероятном направ-лении. Может, повезет, и он наткнется на Симпсона. В том списке для Чендлера оставались Симпсон и еще двое врачей, с которыми так и не удалось поговорить. Кто знает, может ему попадется еще кто-то, у кого хранится ключ к разгадке. Кто-то, про кого сам Джейк и не думал...

Джейк прошел в холл, где сидели родственники больных, опустился в зеленое кресло. Воспоминания первого дня после аварии нахлынули на него. Он с тоской смотрел на плотно закрытую дверь в отделение, через которую ему удалось проскользнуть восемь недель назад, и тяжело вздыхал, сам того не замечая.

Словно повинуясь его гипнотическому взгляду, дверь резко распахнулась, и оттуда выскочили две медсестры. У одной глаза были красные, заплаканные, ее лицо показалось Джейку знакомым. Вторая утешала коллегу, но тоже явно нервничала. Почуяв дичь, Джейк встал и незаметно последовал за ними. Девушки свернули за угол, где стояли автоматы по продаже напитков, и наивно решили, что их там никто не услышит.

— Это какой-то кошмар! Я устала, устала! Всю смену только и перевозим больных из одной палаты в другую. Они и так лежат по четверо в двухместных, а мы все уплотняем. Я уже не чувствую себя медработником, у меня времени нет пожалеть человека, доброе слово сказать—каталка ждет с новым поступившим, куда-то пристраивать надо. Они даже уже как будто не люди, просто мешки с песком. Кто мы — грузчики в магазине? Когда это кончится, Лора?

— Миленькая, ну успокойся. Ну что же тут поделаешь? Реанимация есть реанимация. И мы ничего не можем изменить. Никто не виноват, что столько больных поступает. Роберта, не плачь, прошу тебя...

Точно. Роберта. Когда Джейк проник к Доку в палату, она как раз дежурила. Ей тогда влетело от Симпсона за то, что посторонние по отделению разгуливают.

— Роберта, слушай, ты не переживай так. Просто ты устала. Ты иди домой, смена все равно уже почти закончена, я за тебя твой пост сдам. Ладно?

Лора побежала назад, в отделение, мимо Джейка, а тот сделал вид, что идет купить себе банку пепси-колы и, пропустив медсестру, завернул за угол и подошел к автомату, который был ближе к Роберте. Та вскинула на него глаза и тут же побледнела, как мел. Узнала великого Вудса, отметил Джейк.

— Зачем вы пришли? Поговорить хотели?

Джейк с удивлением поднял на нее глаза. Роберта затравленно смотрела на него, слегка покусывая нижнюю губу. Молодая совсем, а нервы — хуже некуда: вон, руки дрожат, подумал Джейк. Да уж, работа реанимационной медсестры — не сахар. Уровень стресса еще выше, чем в отделе новостей.

— Ну, я, в общем-то, просто так зашел, но можно и поговорить. Давайте, сядем где-нибудь.

Из-за угла появились двое врачей, Роберта вздрогнула, как от выстрела.. Психованная какая-то. О чем с ней говорить можно? Джейк узнал в одном из врачей Симпсона и обрадовался удаче. Только бы не сбежал.

— Доктор Симпсон!

Оба доктора обернулись, на лицах — смесь усталости и раздражения. Они спешили и не собирались останавливаться в коридоре по оклику неизвестно кого. Внезапно взгляд Симпсона прояснился.

— Вудс? —■ Он обернулся к коллеге: - Это Джейк Вудс. - И вновь к Джейку, потеплевшим голосом: — Здравствуйте.

Симпсону было явно приятно козырнуть знакомством с известным обозревателем. Второй врач тоже разулыбался, услышав имя Джейка Вудса. Симпсон не преминул вспомнить, как они когда-то вместе выпивали в отличном баре и что хорошо бы еще разок встретиться, а другой доктор начал хвалить отличную колонку про больницы, которую Джейк написал два года назад... Наверное, в последнее время оба коллеги были так заняты, что не находили минутки просмотреть газеты. Джейк вспомнил про Роберту и обернулся, но девушки уже не было. Такая нервная, испугалась, что врачи спросят ее, почему она отлынивает от работы. Ну и хорошо.

— Доктор Симпсон, у вас не найдется пяти минут? Мне надо кое-что уточнить.

Конечно! — Симпсон был сама любезность.

Второй врач раскланялся и оставил их, а Симпсон провел Джейка в относительно спокойный закуток в конце коридора, где стояли кожаный диванчик и пальма в бочке. Джейк с удивлением отметил, что пальма — искусственная, но потом усмехнулся: кто бы ее поливал? Народец тут занятой, не до цветочков. Живая пальма не протянула бы и неделю. Едва только Сипсон опустился на диванчик рядом с ним, Джейк перешел к делу:

— Ведется расследование смерти Грега Лоуэлла. Это не был несчастный случай.

Симпсон побледнел.

— Что?! Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что кто-то убил Грега Лоуэлла.

— Кто-то убил?.. — Симпсон с ужасом смотрел на Джейка, хватая ртом воздух. Джейк додумал, что надо бы пересмотреть свою тактику. Нельзя людей так огорошивать.

— К сожалению, это правда. Смерть доктора Лоуэлла неслучайна.

— Но... Откуда вам это известно?

— Экспертиза показала, что неизвестный злоумышленник перепилил тяги на его джипе.

Симпсон откинулся на спинку диванчика и какое-то время молчал, приходя в себя. Наконец, он немного успокоился и смог выдавить несколько слов:

— Какая дикость. До почему вы пришли ко мне?

— Сразу предупреждаю*, это не для публикации. Следователь, ведущий дело, — мой друг, и я помогаю ему по мере возможности. Он попросил меня опросить коллег Грега Лоуэлла, с некоторыми я уже встречался. Не могли бы вы припомнить, с кем у Дока были конфликты?

— У меня не было, это точно. Да и вообще, к нему хорошо

относились. Он был человеком жестким, но почти все врачи рано или поздно становятся такими — работа заставляет. Симпсон говорил путанно, отрывисто, часто повторяясь и недоговаривая предложений. — Мы стараемся как-то уживаться, находить друг в друге положительные черты... Которых намного больше, чем отрицательных. Вот взять Грега. У него были золотые руки. Потрясающий талант. Наверное, лучший хирург из всех, кого я знал. Мы вместе провели несколько операций по пересадке органов. Ювелирная работа! Риск огромный! Иногда бывает — что-то не заладится, у других врачей сразу голос меняется... Нервы сдают, в общем. Но не у него. Это был железный человек! Ну, а насчет конфликтов... Я вам, конечно, могу назвать несколько человек, но уверяю вас, никто из них не стал бы подпиливать тяги у джипа! Безумие! ^

Симпсон назвал все те же несколько имен с теми же комментариями, которые Джейк уже слышал от Мэри Энн, а потом как бы нехотя добавил:

— И доктор Марсдон.

— Марсдон?

— Он ненавидел Грега как никто. Затяжной, непримиримый конфликт. Лично от себя скажу: Марсдон — бюрократ. Ему бы в бухгалтеры пойти, а он вот, видите, врач. А Грег — он был человек с душой. Он знал, что надо делать, как действовать, чтобы помочь реальному пациенту. — Симпсон остановился. — А другие подозреваемые у вас есть, не из числа сотрудников больницы?

Джейк упомянул аборты, исследования эмбриоматериала и таблетку RU-486. Симпсон просиял.

— Точно, точно! Эти демонстранты — опасные люди. Они писали на плакатах имена врачей, которые им особенно не нравились, и Грег Лоуэлл был на первом месте, красными буквами! Я сам видел. Уж они точно обрадовались, когда его не стало! Я, на самом деле, не могу поверить, что кто-то мог его убить, но если такой злоумышленник был — он из числа этих фанатиков, больше такому негодяю неоткуда взяться. Надеюсь, вы его отыщете. Ну, я побежал. Удачи!

— Спасибо, доктор Симпсон.

— Зови меня Барри, и давай, на «ты»! Договорились? Помнишь, как я тебя застукал в реанимации? Тыс тех пор заметно похорошел!

Джейк рассмеялся.

— Ладно, не издевайся! Спасибо, Барри.

Аромат утреннего кофе прокрался в спальню и ласково разбудил Джейка. Сквозь ресницы было видно, как через неплотно закрытые жалюзи пробивается солнце — значит, уже много времени. Джейк перевернулся на правый бок и направил еще затуманенный взгляд на табло электронного будильника. Красные квадратные цифры сообщили ему, что уже 8:42, то есть почти на два часа больше, чем он ожидал. Итак, двадцать четвертое декабря. Сочельник.

Джейк проработал в «Трибьюн» больше двадцати лет, и все эти годы он проводил Сочельник в отделе новостей за экраном компьютера, стараясь удивить читателей праздничной колонкой.

В этом году он впервые изменил этому правилу: вытащил из пыльной папки колонку пятнадцатилетней давности, немного переработал и сбросил Винстону за сутки до последнего срока. Теперь можно со спокойной совестью спать до девяти часов.

Мысли уносили его в далекое, счастливое детство, когда Сочельник казался волшебным днем, а в гостиной обязательно стояла украшенная елка. Джейк подумал о трех женщинах, с которыми он когда-то праздновал Рождество, которые много значили в его жизни, и которых он потерял по своей вине. Мама, Джанет и Каролина.

Маленьким мальчиком Джейк весь декабрь ждал праздника, и утром двадцать четвертого числа вскакивал в диком возбуждении и вместе с Брюсом носился по дому с индейскими криками до самого прихода гостей. Мама весь день готовила жареную индейку, чистила картошку, резала салаты, протирала тарелки. Папа все это время лежал на диване и читал газету, изредка требуя от сыновей тишины. Обедать садились только в четыре-пять часов вечера, вокруг стола собирались тети и дяди, бабушки и дедушки, а также друзья, чьи семьи жили далеко. Мама всегда проверяла, чтобы никто из знакомых не оказался в Рождество совсем один, и великодушно созывала полный дом народа. Все оживленно болтали, шутили, пели. В шесть часов детям разрешали открыть подарки, потому что те уже изнемогали от любопытства и отказывались ждать до утра, а после этого все усаживались играть в настольные игры. Детям обычно доставалась «Монополия», и однажды Джейк переставил местами гостиницу и автостоянку, Брюс попал на автостоянку вместо гостиницы и обанкротился, а выявив виновника своей трагедии, швырнул в Джейка горсть картофельных чипсов. Тот не стушевался и выплеснул в брата полный стакан апельсиновой «Фанты». Классно было смотреть, как оранжевые потеки расплываются по белой футболке Брюса! Беда только, что существенная

часть «Фанты» пришлась на праздничную скатерть. Страшно вспомнить, что было, когда мама это обнаружила.

Джейк и Брюс не особенно дружили, но вынуждены были уживаться под одной крышей. Кроме того, им довелось не раз расправиться друг с другом в зарослях пшеницы прямо за домом, где они всегда играли в войну, а после такого всегда остаются теплые воспоминания. Джейк с нежностью подумал о Брюсе и его жене Кэрол, у них ведь уже трое: Дженнифер, Брайан и... как же они назвали младшего? Джейк со стыдом осознал, что не помнит имени младшего ребенка, и даже не помнит, кто у брата последний раз родился — мальчик или девочка.

С тех пор, как у мамы начала проявляться болезнь Альцгеймера, семейные узы как-то незаметно ослабли. Брюс йзредка звонил и спрашивал: «Как мама?», Джейк отвечал: «Без перемен», но не говорил, что не был у нее два месяца. Со своей стороны, брат не был у нее уже год. Его отговоркой была тысяча миль, отделявшая его от дома престарелых, в котором сейчас проживала мама, но он бывал в Орегоне почти каждый месяц по служебным делам. Вряд ли командировки проходили настолько напряженно, что он не мог вырваться на часок, язвительно подумал Джейк... Впрочем, кто дал ему право осуждать Брюса? Сам-то он не находил этого часика проживая с мамой в одном городе.

Вся семья держалась на маме. Отец мог вообще забыть о наступающих праздниках, ему что Рождество, что День независимости. Он никогда не знал, что подарил сыну на день рождения, поскольку все подарки «от папы» покупала и заворачивала мама. Брюс и Джейк целыми днями болтались с друзьями, потом уехали учиться, потом пошли в армию, потом у них появилась важная работа, потом свои семьи... Если бы не мама, они бы годами не встречались и при этом совсем не беспокоились бы. Мама же, даже после смерти отца, упорно собирала их на Рождество, звонила каждому в день рождения, писала письма. Только когда память начала подводить ее, братья сошли с семейной орбиты дома Вудсов и с нарастающей скоростью начали удаляться от нее и друг от друга.

Мама была олицетворением Рождества. Папа только привозил елку, да и ту он не мог выбрать один. После того, как он привез облезлую палку с ветвями, сохранившимися только с одной стороны, мама взяла и этот.труд на себя. Джейк не смог сдержать улыбки, вспоминая, как мама пыталась замаскировать обломанные сучья мишурой и выбирала игрушки полегче, чтобы под их «тяжестью» не обломились сухие веточки.

Никто не помогал ей готовить, никто не предлагал помыть посуду. Многочисленные гости принимали ее гостеприимство как должное и, пока мама раскладывала по тарелкам очередное угощение, увлеченно щебетали в гостиной во главе с папой, который любил посплетничать. Джейк с Брюсом уходили играть на задний двор и только изредка забегали в дом попить, не заботясь о том, что оставляют грязные следы на ковре. И, несмотря на такую явную, как Джейк теперь понимал, несправедливость, мама все время искренне улыбалась, напевала песенку «К нам приехал Санта Клаус» и выглядела на седьмом небе от счастья.

Джейк стал вспоминать рождественские песни, которые пел в школьном хоре. Но в голове звучали только мелодии, слова совершенно стерлись из памяти. Наконец, ему удалось восстановить первый куплет «Тихой ночи»:

Тихая ночь, дивная ночь!

Дремлет все. Лишь не спит,

В благоговеньи, святая Чета.

Чудным Младенцем полны их сердца.

Радость в душе их горит!

Радость в душе их горит...

Песенка оказалась церковной - надо же, в церковь никогда не ходил, как-то в их семье это было не принято, а благодаря урокам пения с миссис Вальд на всю жизнь запомнил текст религиозного гимна. Сейчас в школах такое вряд ли позволят разучивать. Джейк вдруг поймал себя на том, что все еще лежит в кровати, распевая при этом:

Тихая ночь, дивная ночь!

' Глас с небес возвестил:

«Радуйтесь, ныне родился Христос,

Мир и спасение всем Он принес.

Свыше нас Свет посетил!».

Свыше нас Свет посетил...

Слова показались Джейку очень нежными и успокаивающими, но что-то в них все же обеспокоило его. Кто Он такой, этот Младенец, что может дать людям мир и спасение? Как можно наивно радоваться, если человека ждут в жизни одни несчастья? Какой глупец поверит этим невероятным обещаниям? А ведь такие «глупцы» находятся, и Джейк лично знал, по меньшей мере, двоих, кто искренне верил всем сердцем... Сью и Крис. Крис! Где-то ты сейчас, мой бедный друг?

Планов на день у Джейка никаких не было. Мамино состояние уже не позволяло ей разрабатывать программу праздника, а кроме мамы, заниматься этим было некому. Вот уже три Рождества как бы прошли мимо — и то же будет с четвертым. Можно не бриться, не умываться, не одеваться... Впрочем, он был приглашен на ужин к Кильсам — Сью позавчера звонила, сказала, что она, маленький Крис, Анжела и еще несколько родственников будут рады видеть Джейка вечером в Сочельник, так что все равно придется выходить из дома. Джейк подумал, что надо бы включить телевизор и хотя бы до вечера побездельничать. Вместо этого он резко встал, быстро принял душ, побрился, натянул джинсы и свитер и выскочил на улицу, даже не попив кофе.

Джейк завел мотор и, напевая «Тихую ночь», выехал из гаража. Интересно, мама меня еще узнает?

Рождественское утро наступило так же тихо, как и утро Сочельника. Джейк лежал в кровати и вспоминал вчерашнюю встречу с мамой. Вначале им было трудно общаться, но потом он расслабился, и все пошло отлично. Он даже познакомился с мамиными подругами, чего раньше никогда не делал под предлогом нехватки времени.

А потом был ужин у Сью. Для нее это было первое Рождество без Криса, и глаза у нее постоянно наполнялись слезами. В то же время, вечер прошел весело. Анжела с мужем с восторгом говорили о будущем ребенке, а маленький Крис широко улыбался и спрашивал дядю Джейка всякие глупости. На самом деле, эта семья умеет радоваться, подумал Джейк. Этот искренний смех, который так нравился ему в друге, был присущ им всем и исходил откуда-то изнутри. Они праздновали Рождество, как будто знали какую-то великую тайну об этом дне, и эта тайна переполняла их огромной радостью.

Мысль о зашедшем в тупик расследовании омрачила череду веселых воспоминаний. Неужели Джейк так и не узнает, кто убил его друзей? Неужели этот негодяй никогда не предстанет перед судом, будет спокойно жить и радоваться своей безнаказанности. Нет в мире справедливости! Джейк заскрежетал зубами от бессильной ярости. Надоело ждать. Нет сил ждать. Ему показалось, что, если имя убийцы не станет известно в ближайшие несколько минут, он просто умрет от разочарования.

Он перебрался из кровати в кресло, отрегулировал наклон спинки и поднял подставку для ног. Приняв почти лежачее положение, он включил телевизор. Шел фильм из серии «Звездные войны». Огромный экран и стереозвук создавали иллюзию присутствия, и Джейк погрузился в мир межгалактических путешествий, загадочных планет и кровожадных пришельцев. Он направлял ’ свой корабль к неизведанным мирам, устремлялся в пучину непредсказуемых опасностей. Им двигало не только стремление забыть о своих проблемах, но и желание постичь окружающий его мир. Джейк плавно перешел от научной фантастики к обыкновенным ненаучным мечтам. Кто знает, думал он, может быть, где-то за пределами нашей галактики, на самой окраине вселенной есть одна маленькая добрая планетка, где обитают существа, намного лучше и прекраснее людей, где нет горя и страданий, где правит справедливый Царь, чья власть не знает границ и чье сердце не знает зла. Детские, наивные фантазии — но с какой радостью он обменял бы на них всю ужасную реальность своей жизни.

Через два часа борьбы с инопланетянами Джейк решил выключить телевизор и что-нибудь почитать. Ближе всего лежала Библия Криса, и Джейк открыл ее — уже во второй раз. Перелистывая потертые страницы, он чувствовал себя первопроходцем на далекой незнакомой планете. Каждая страница была подобна старинной карте, на которой сам Магеллан отметил путь к сокровищам. Джейк внимательно изучал многочисленные подчеркивания, стрелочки, восклицательные знаки на полях. Он читал комментарии, подписанные внизу страницы знакомым мелким почерком, и пытался разобраться во впечатлениях Криса. К своему удовольствию, Джейк заметил, что многое понимает.

Джейк положил Библию на колени и закрыл глазами. Перед ним проносились яркие, живые воспоминания об ушедшем друге. Однажды они ездили на охоту, и Джейк проснулся оттого, что кто-то рано утром гремит котелком. Оказалось, Крис встал раньше всех, развел костер и добровольно начал готовить завтрак. Джейк выполз из спального мешка, выглянул из палатки и с наслаждением втянул в себя аппетитный аромат. На решетке жарились куски ветчины, Крис суетился вокруг, то и дело переворачивая их. Обернувшись на шорох, он рассмеялся:

— Уже встал? Доброе утро! Капуччино будешь?

Крис налил Джейку сваренного на костре кофе, который дол жен был получиться отвратительным, но оказался на удивление сносным. Потом он, балуясь, натянул Джейку шапку на глаза. Странно! Такие мелочи остаются в памяти. Джейк вдруг понял, что ему не хватает не только лица друга, но и его смеха, его голоса, его дружеских жестов.

Мысли Джейка вернулись к попавшему в его руки сокровищу Криса — древней потрепанной книге, лежащей у него на коленях. Все эти пометки на полях сохранили размышления дру-га, его взгляды, его духовные искания. Библия была для Криса не священной реликвией, а неиссякаемым источником пищи, которой он никак не мог насытиться. Крис читал «Трибьюн», чтобы знать, как люди живут, а Библию — чтобы знать, как люди должны жить.

И почему они так упорно ездили на охоту все втроем? Что привлекало их: смена обстановки, дикая природа, неожиданности, опасности? Хотя, какие там опасности... Нет, все дело в долгих вечерах около костра, когда можно бесконечно сидеть и болтать с любимыми людьми. «Любимыми». Наконец-то он нашел слово. Это были не просто хорошо знакомые, близкие, интересные, привычные ребята — это были его любимые, любимые друзья. На самом деле, они могли бы разбить палатку на заднем дворе и получить не меньше удовольствия от сидения в ней, чем от далеких поездок в утиные места. Главное, не было бы поводов для ссор между Доком и Крисом — не приходилось бы заезжать на заправку и там случайно встречать очаровательных блондинок...

Джейк внезапно вспомнил про письмо. Год назад, сразу после ссоры с Доком на охоте, Крис написал Д жейку письмо, чтобы объяснить свое поведение. Крис очень переживал тогда, Джейк это знал, и потому не выбросил письма, хотя остальные «проповеди» всегда отправлял прямиком в мусорное ведро. Может быть, он подсознательно понимал: если Криса вдруг не станет, это письмо останется лучшим напоминанием об этом удивительном человеке.

Без жалости расставшись с уютом кресла, Джейк резко поднялся и подошел к шкафу с книгами. Письмо было там же, куда он сунул его год назад — в книге, которую Крис подарил ему в придачу к письму и которую Джейк не потрудился даже открыть. Книга К. С. Льюиса «Просто христианство» служила хранилищем для письма друга, без надежды когда-нибудь наити своего читателя.

Письмо было длинным — три страницы печатного текста, типичное произведение Криса: четкий формат, хорошая бумага, качественная печать на лазерном принтере. Джейк с легкостью представил друга, поздней ночью сидящего за компьютером. Скорее всего, даже не переоделся после охоты.

Джейк, дружище, прости меня.

Я понимаю, что испортил всю поездку, и мне особенно неудобно перед тобой, поскольку ты оказался втянутым в ссору против воли. С другой стороны, я убежден, что посту-

пил правильно, и сейчас попытаюсь объяснить тебе, почему я не смолчал.

Тогда на заправке я посчитал нужным помешать Доку совершить нечто, что привело бы к ужасным последствиям для него и для его семьи. Я вышел из себя и наговорил лишнего, и позже я попросил прощение у вас обоих за свою манеру говорить. Еще раз повторю: я был не прав, я не должен был кричать, прости меня. Я то же самое написал и в письме к Доку: не хочу, чтобы моя вспыльчивость разрушила нашу дружбу.

В этом письме я решил изложить тебе несколько простых истин, которые составляют основу моей веры. Не говори: «Сколько можно?». Обещаю, это будет в последний раз, и потом я уже никогда не буду возвращаться к этой теме. То есть я не могу обещать, что никогда не упомяну о своих убеждениях, но обещаю, что больше не буду ничего тебе доказывать. Короче, дочитай до конца, прошу тебя. Знаешь, мне иногда легче писать о своих взглядах, чем говорить о них. Наверное, мы в этом похожи — только тебе повезло: ты за свою писанину еще и деньги получаешь, а мне приходится бесплатно трудиться!

Ты нередко с недоумением высказывал мне, что глупо тратить воскресное утро на церковь, поминая давно умершего человека. Так вот, воскресное богослужение — не заупокойная месса. Мы собираемся в воскресенье, чтобы прославлять воскресшего из мертвых Иисуса Христа, Бога Живого. А еще ты с иронией говорил, что не понимаешь моего желания «плясать под поповскую дудку». Я не пляшу ни под чью дудку. Я вообще хожу в церковь не по чьей-то указке и не ради внешних обрядов, а ради общения с Иисусом Христом. Я верю в то, что сказано о Нем в Библии. И я верю, что Библия — это не бабушкины сказки, а точное описание исторических событий, сделанное очевидцами. Люди, ставшие свидетелями удивительной реальности, не могли не рассказать о ней будущим поколениям, а ведь среди этих счас-

тливцев были настоящие скептики! Они вынуждены были признать истину вопреки собственной воле, поскольку своими глазами увидели, своими ушами услышали.

Господь Иисус изменил всю мою жизнь. Однажды ты сказал, что и я до обращения был отличным парнем. Спасибо, конечно, на добром слове, но я-то знаю, что это не так. Меня мучило сознание зияющей пустоты внутри — страшной, черной, бездонной пропасти. Может быть, со стороны моя боль была незаметна, но мне от этого было не легче. Но я встретил Христа, великого Бога, Который ныне жив и грядет, и все встало на свои места. Он умер на кресте за мои грехи, но даже не в этом дело. Смерть на Голгофе ничто, если Иисус Христос был не тем, за кого Себя выдавал. А Он называл Себя Спасителем мира.

Ты скажешь: «Только безумец поверит в эти невероятные истории!». Так вот, я не из тех, кто легко поддается на розыгрыш, меня нелегко убедить в чем-то, если нет конкретных доказательств. Согласен, немало безумцев называет себя «христианами» и немало глупых поступков совершается якобы во имя Господа. Однако факты злоупотреблений не лишают истинности настоящее христианство, как фальшивые банкноты не лишают ценности деньги настоящие. Пойми, в Иисуса Христа верят самые обыкновенные люди, ничем не отличающиеся, например, от тебя. Разница лишь в том, что они приняли благодать Божию.

Джейк, я очень хочу, чтобы ты прочитал эту книгу. Ее написал профессор Оксфордского университета, бывший агностик, пожелавший разоблачить христианскую веру и взявший на себя труд разобраться во всех исторических свидетельствах о Личности по имени Иисус Христос. Изучая библейские тексты, он пришел к выводу, что в них приводятся реальные факты, а не вымышленные. Вес доказательств был настолько велик, что вопреки своей установке на неверие, он уверовал. Свой путь к Богу К. С. Льюис описал в этой небольшой книжке, которую назвал «Просто христианство».

Вот как он рассказывает о своем обращении:

«Представьте себе, я ночи напролет сидел в той комнате в Магдалене совсем один, и каждый раз, стоило мне отвлечься от работы хотя бы на мгновение, я ощущал неотвратимое приближение Того, Кого я так искренне не желал видеть. Однако то, чего я так боялся, все-таки настигло меня. Я сдался, я признал Бога Богом, я упал на колени и начал молиться. Наверное, во всей Англии еще не было настолько закоренелого безбожника, который бы вдруг уверовал».

Позже эта новая вера принесла Льюису немало радости, но не ожидание радости привело его к Богу, а неопровержимые свидетельства истинности христианства, которое он опрометчиво отвергал ранее.

Некоторые люди, в том числе и ты, Джейк, говорят: «Иисус был великим человеком, проповедником добра и любви, но это не значит, что Он — Бог». Однако прочти то, что я обвел на страницах 55-56, и ты убедишься, что все намного сложнее. Льюис справедливо отмечает, что Сам Иисус не согласился бы с такой приниженной оценкой, утверждая: «Я есмь путь, и истина, и жизнь».

Бог создал нас для Себя, по природе своей люди должны искать общения с Ним и черпать радость от единения с Богом и друг другом. В то же время, Господь не лишил нас свободы, а потому стал возможен мятеж твари против Творца. В Библии сказано: «Все согрешили и лишены славы Божией», а «возмездие за грех — смерть» (Послание к Римлянам 3:23 и 6:23). Бог свят, и грешному человеку не дано приблизиться к Нему, праведный Судия карает преступника, ибо иначе не сможет называться праведным. Кто-то должен понести наказание: или мы сами, на целую вечность спустившись в ад и терзаясь невыносимыми муками, или Спаситель, Иисус Христос, приняв на Себя наше проклятие и освободив нас.

Джейк, помнишь, как мы играли в мяч перед домом стариков Свенсонов? Миссис Свенсон вытащила на улицу раскладной столик и налила нам лимонаду, а потом они оба сели там и смотрели, как мы играем. Док бросил мяч, ты отбил, и мяч угодил прямо в окно Бронсону, которого мы так боялись. Тот как раз стриг свой газон и все видел. Помнишь, как он рассвирепел, бросил косилку и помчался к нам? Мы трое перепугались и спрятались за угол дома, как если бы это нас спасло. И помнишь, что было потом? Добрый мистер Свенсон поднялся навстречу Бронсону и после нескольких дружелюбных фраз достал из кармана бумажник и вынул оттуда целое состояние, двадцать долларов одной бумажкой. Мы все рты пораскрывали, у нас на троих и двух долларов не нашлось бы. Бронсон ушел очень довольный, а мы остались живы. Мистер Свенсон спас нас. Он заплатил долг, которого мы никогда не смогли бы заплатить сами.

С Иисусом Христом получается немного по-другому. Как Свенсон, Он заплатил наш долг, но разница в том, что нам нужно еще принять его великодушный дар. Его смерть не гарантирует нам прощения, хотя не для кого путь к спасению не закрыт. «Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром», так сказано в Откровении 22:17. Если ты желаешь спасения, оно твое. Христос предлагает тебе прощение и жизнь вечную, тебе нужно лишь решиться и принять Его дар, а иначе не будет ни спасения, ни вечного блаженства.

Только одно мы знаем о своей жизни наверняка: только то, что однажды ей придет конец. Было бы крайне неразумно ожидать смерти и не попытаться хотя бы обдумать слова Иисуса Христа о нашей судьбе по ту сторону последней черты. Не отворачивайся от Господа, не спеши отмести в сторону те простые истины, которые перевернули жизнь Аьюиса и могут перевернуть твою. Ты любишь говорить о либеральных ценностях, открытости чужому мнению, широте взглядов. Так покажи широту своих взглядов, прислушайся к тому, что говорит Христос, пока еще не стало слишком поздно.

Я каждый день молюсь за тебя, Джейк, уже много лет. Надеюсь, это признание не вызовет у тебя неприятных чувств. Я так хотел бы, чтобы наша дружба продолжалась и в мире ином. Если мне суждено покинуть этот мир прежде тебя, как радостно мне будет ожидать тебя у врат Царствия небесного, и как велик будет мой восторг, когда я вновь смогу обнять тебя!

У меня много недостатков, но умоляю, не приписывай вину за мое неадекватное поведение или мои обидные слова Богу, в Которого я верю. Мне не хотелось бы оказаться препятствием на пути к Господу для тебя или Дока. Помни, что я всегда, во всем готов помочь тебе. Обещаю, я сделаю все, что в моих силах, чтобы поддержать тебя. Мы друзья, и это не пустые слова.

Ниже стояла размашистая подпись Криса, первая буква имени — отдельно от остальных, почти печатная, две средние буквы слитно, неразборчиво, а последняя «с» — с длинным хвостом, словно подводит черту под всем посланием.

Мне не хватает тебя, Крис.

Минут пятнадцать Джейк сидел, погрузившись в воспоминания, его мысли блуждали среди вопросов и конфликтов. Очнувшись, он обнаружил, что все еще держит письмо Криса в руках, причем настолько крепко, что оно все помялось. Джейк бережно разгладил письмо и положил обратно в конверт, потом встал и прошел мимо спящего на коврике Чемпи на кухню — за кофе. Налив себе неполную кружку ароматного напитка, Джейк щедро добавил туда ванильных сливок. В кофейнике оставалось еще много черной жидкости, и Джейк собирался не только выпить ее всю, но и заварить себе вторую партию — с ореховым наполнителем. Хорошо, что придумали кофе без кофеина. Можно пить на ночь и не беспокоиться о том, что завтра рано вставать. Аккуратно донеся кофе до кресла, Джейк поставил кружку на столик и взял книгу. Он открыл пятьдесят пятую страницу и начал читать:

Здесь я пытаюсь предостеречь читателя от опрометчивых суждений типа: «Не спорю, Иисус Христос был великим учителем и оставил после себя замечательные нравственные нормы, но я не готов признать, что Он — Бог». Так никогда нельзя говорить! Человек, обыкновенный человек, который говорил бы о себе, как Иисус, не мог быть великим учителем нравственности. Он мог быть или безумцем — на том же уровне, как человек, считающий себя вареным яйцом; или самим диаволом, посланником ада. Выбирайте сами! Этот Человек был и есть Сын Божий, а если нет — то он или сумасшедший или кто-то и того хуже. Так заприте же его в лечебницу как умалишенного; прокляните, убейте его как беса; или же падите к ногам Его и назовите Господом и Богом — только не надо носиться с этими высокомерными глупостями насчет великого учителя. Он не оставил нам такого варианта. У Него не было таких намерений.

Джейк отложил книгу и на какое-то время погрузился в свои мысли. Потом он посмотрел на столик, где, прижавшись друг к другу, ютились кружка с остывшим кофе и раскрытая книга. Из них он выбрал книгу, закрыл пятьдесят пятую страницу, открыл самое начало и начал жадно читать. Ему казалось, что он читает длинное письмо от любимого друга.

— Ты так многому научил меня, Зиор. Здесь так прекрасно, намного прекраснее, чем я мог даже мечтать. Нет ничего чудеснее, чем сидеть у ног Господа и внимать словам Его, но среди всех остальных обитателей Царствия небесного ты — мой лучший друг. Я так счастлив, что мы можем, наконец-то, говорить не через завесу ощущений, а как добрые собеседники.

— Я лишь ничтожная часть твоей жизни в раю, да и пробыл ты тут совсем недолго. Впереди тебя ждут еще более радостные открытия и захватывающие приключения. — Лицо ангела излучало тепло, на земле свойственное разве что маленьким детям, чья любовь еще не знает оговорок. — В то же время мне приятно, что ты считаешь, что моя роль — одна из главных.

— «Понял».

— Что понял?

Крис рассмеялся.

— Надо было сказать: «Мне приятно, что ты понял, что моя роль —- одна из главных». Ты много лет служил мне. Защищал от травм, спасал от смерти—иногда я даже не догадывался, насколько близко от края пропасти подхватывала меня твоя рука. Помнишь, когда мне было семь лет, я свалился в Бентонский ручей и ударился головой о подводный камень? Никто не мог понять, как я не утонул. А ведь это ты спас меня, правда?

Великан смущенно кивнул:

— Я умолил Господа, и Он позволил мне вынести тебя на берег. Он сказал, что твое предназначение еще не исполнилось. Это был один из трех раз, когда мне довелось совершить чудо, реально прикоснувшись к тебе. Никогда тех дней не забуду.

— Ты помогал мне бороться с искушениями, — продолжил Крис,

— а когда я по глупости поддавался на них, ты боролся за мою душу и возвращал меня к Богу. Я каждый раз благодарил Господа, и я знаю — тебе иного и не надо было. Иногда я благодарил жену, друзей, церковь — и даже самого себя, за сознательность, но ни разу, ни разу не поблагодарил тебя, милый, верный Зиор.

Крис обнял ангела за плечи и показался сам себе совсем маленьким и слабым в сравнении с могучим воином.

— Прости, Зиор. В Библии сказано, что ангелы суть духи, посланные служить людям. Там написано об ангелах-хранителях. И несмотря на это, я как-то не воспринимал эти слова как реальный факт. До меня не доходила их глубина, их значение. Прости меня, я сам не понимаю, как мог быть таким слепцом!

Ангел опустил голову и скромно улыбнулся, как стеснительный ребенок, которого при всех похвалили. Удивительно, как его внушительная внешность и мощь сочетались с такой нежностью и мягкостью. Он вдруг напомнил Крису... Криса-младшего: та же наивная радость на лице, та же чистая восторженность, та же забавная робость. Крис, милый мой мальчик.

— Я создан для служения. Таково мое главное и единственное предназначение, — неловко объяснил Зиор. — Я посланник Всевышнего, и ничего, кроме Его одобрения, мне не нужно.

Слова «посланник Всевышнего» прозвучали гордо, искренне, но в то же время Крису показалось, что ангел повторил дежурную фразу из некоего свода правил и законов для служителей Господних, как будто Зиор напомнил сам себе о своем месте в круговороте бытия. Наверное, великан не раз обращался к этой утешительной формулировке во время страшных испытаний в мрачном мире, защищая и спасая тех, кто даже не задумывался о его существовании. Лицо ангела вдруг посерьезнело:

— А теперь настал час, когда мы должны расстаться, ибо таково указание Того, Кому я служу, — Голос Зиора был непривычно твердым и суровым.

— Расстаться? Как ~ расстаться?!!! Но мы же не закончили курс обучения... Здесь твой дом, Зиор... Не уходи! Не оставляй меня так — на полуслове!

— Мой дом там, куда меня посылает Бог.

— И куда Он тебя посылает? Куда?!

— На линию фронта, туда, где и должен находиться воин воинства Господня. Время праздника еще придет, мы соберемся все вместе за роскошной трапезой и будем обсуждать славные битвы и затяжные осады, грандиозные победы и трагические поражения, дружбу и предательство. Сейчас время воевать, а не говорить о войне. Тебе я больше не нужен. Другие же ждут меня, истекая кровью.

Зиор на мгновение остановился, испытующе глядя в глаза Крису.

— Я воин. Много лет я сопровождал тебя в земном странствии, и я не жалею об этом времени, хотя порой было очень тяжело. Для меня было большой честью быть твоим ангелом-хранителем, Господь вознаградил меня сверх ожиданий. Он всегда, всегда дает больше, чем мы просим... что неудивительно, ведь Он — начало и конец, первый и последний, Царь царей и Господь господствующих, да славится имя Его во веки веков.

Внезапный переход к восхвалению Всевышнего Бога был неожиданным, но настолько страстным, что видно было: все существо ангела живет Господом, и разговоры с Крисом лишь накладываются на непрерывный поток хвалы, проистекающей из самого сердца. Не твари, не их судьбы, не предопределение являются главным в мире земном и мире небесном — один лишь Бог, великий и вечный Бог имеет значение, а все остальное только отражает Его сияние, притягивается к Его неповторимой Личности, сравнивается с Его праведностью, опирается на Его силу. Небеса сотканы из Бога и преисполнены Им, Им одним живут и движутся и существуют, а слова, дела, мысли смертных крутятся в этом вихре как соринки в бурном водовороте. Можно ли долго следить за движением соринки, не увлекшись потоком?

— Я все понимаю. Конечно, ты воин. Но разве за столько лет тяжелых боев ты не заслужил отдыха? Мне казалось, тебе уже не придется... — Крис осекся, наткнувшись на взгляд Зиора. — Скажи хотя бы, куда ты идешь?

— Туда, где идет страшная битва. Туда, где силы зла осмелились бросить вызов силе Божией.

Голос ангела прозвучал величественно и даже немного отстра-ненно. Видно было, что мыслями Зиор уже далеко от Криса — возможно, воин уже просчитывал план сражения. Лицо выражало полную решимость идти до конца, и можно было не сомневаться, что силы духа ему хватит.

Страшная догадка осенила Криса:

— Так ты возвращаешься на землю? В это ужасное место?!

Лицо ангела не изменилось, но Крису не нужно было подтверждение. На землю! Куда же еще? Он знал, что угадал верно.

— Но почему? Я думал, что был твоим последним заданием. Ты выполнил свою миссию, все... — Криса переполнили воспоминания тех дней, когда он только что вернулся из годичной командировки во Вьетнам. Облегчение — вот чувство, которое владело им тогда безраздельно! Поставленная задача выполнена успешно, начальство довольно, можно ни о чем не беспокоиться и наслаждаться преимуществами мирной жизни. Разве Зиор не заслужил такого же облегчения?

— Господь впервые послал меня на землю задолго до твоего рождения. Я служил многим людям до тебя, и ты это знаешь. Сейчас ты справишься и без ангела-хранителя, для тебя опасности миновали. Для тебя миновали, понимаешь, а для кого-то — нет. Честно говоря, я и сам думал, что мрачному миру подходит конец, и ты — мое последнее задание. Я почему-то был уверен, что Бог более не отправит меня туда. Однако нам не дано предугадывать решения Господа. Бог верен — но не предсказуем! Он посылает меня с важнейшей миссией и сказал, что нет никого, кто мог бы лучше справиться с этой задачей, чем я! Это... огромная честь.

Крису показалось, что на этих словах в глазах бесстрастного воина блеснула слеза гордости. Эмоции переполняли ангела, он вновь и вновь прокручивал в голове недавний разговор с Предводителем воинства Господня.

— И все же ты совсем не отдохнул...

Еще не договорив, Крис и сам понял, что сказал глупость. Он не имеет права вмешиваться в замыслы Всевышнего. В то же вре-

мя, не только горечь разлуки, но и беспокойство за Зиора, отправляющегося в опасное и темное место, не давали ему покоя.

— Я отдохнул. Общение с тобой, с Зиком, с другим моими бывшими подопечными придало мне много новых сил и энергии. Еще больше помогло мне поклонение Богу вместе со всеми святыми, пение в хоре ангелов, молитва с верными... Но я воин, мое место на поле боя. Как все воины, я мечтаю о мире, но не могу усидеть на месте, если знаю, что где-то идет сражение и мои братья бьются не на жизнь, а на смерть с жестоким противником. Я подавлял в себе стремление вернуться на войну, полагая, что Господу угодно оставить меня с тобой. Теперь же я знаю, что и Он желает послать меня на передовую! Мое сердце рвется туда, мои глаза видят глаза врагов, мои руки тянутся к мечу...

Крис впервые осознал, что Зиор никогда не носил с собой меча. В небесном мире в этом не было необходимости, и потому даже воины ходили безоружными. Теперь же Зиор отправляется туда, где на каждом шагу подстерегают опасности, и он берет с собой меч!

— Какое у тебя задание на этот раз? — осторожно спросил Крис.

— Я сменю брата, который получил тяжелое ранение в битве и нуждается в отдыхе больше, чем я.

— Разве ангела можно ранить? Я думал, вы — существа бессмертные.

— Бессмертные, но уязвимые. Мы можем страдать, уставать, проигрывать, болеть. Как и люди, мы всего лишь твари, а потому ограничены.

—- А было такое, что тебя кто-то ранил из-за меня?

По лицу Зиора пробежала тень, глаза померкли, между бровей образовалась глубокая морщина — словно он вновь переживал страшную боль.

— Несколько раз. Как с любым подопечным.

— Расскажи...

— Ты и сам догадаешься, если хорошо подумаешь. Такие моменты в жизни не забываются. — Зиор помолчал и добавил: —

Если не вспомнишь, я расскажу, но потом, когда вернусь. Сейчас мне надо спешить. Я уже перешел во временной отсчет мрачного мира.

Зиор отступил назад и резко поднял вверх правую руку. Крис увидел яркую вспышку, потом длинный луч света, спускающийся к ангелу. Раздался раскат грома, и в поднятой руке Зиора появился огромный меч — длиной, наверное, в человеческий рост — и блестящий, как зеркало. Казалось, его только что выковали в небесной кузнице, однако на самом деле мечу было больше веков, чем даже мрачному миру. На рукоятке меча Крис разобрал древние письмена: «Иегар-Сагадуфа» с одной стороны и «Галаад» с другой. Во время земного странствия ему пришлось бы изрядно потрудиться, разыскивая перевод этих слов, а сейчас их смысл был совершенно прозрачным. Давным-давно Иаков и Лаван заключили союз и призвали в свидетели Господа Бога, а в память об этом соглашении собрали груду камней и назвали ее каждый на своем языке — «Свидетель». Крис не мог поверить своим глазам: мягкий и терпеливый учитель в одно мгновение превратился в беспощадного воина. Жесткие черты лица и неприступный взгляд отражались в зеркальном лезвии меча, прочные латы обхватывали могучую грудь ангела, волосы более не спускались по плечам, а прятались под шлем.

Неужели этот самый меч в руках этого самого воина защищал Криса в минуты смертельной опасности? Неужели совсем рядом с ним незримый друг бился в отчаянной схватке с силами зла? Перед глазами изумленного Криса пронеслись поразительные картины: он вспоминал самые тяжелые минуты земной жизни, но теперь он видел и Зиора, отражающего атаки неприятеля ударами меча с надписью «Свидетель».

— Но все-таки куда именно тебя посылает Бог? Можно мне будет... посмотреть?

— Ты сможешь видеть все, что происходит со мной — ведь небесные жители постоянно обращают свой взор на землю и молятся за ее несчастных обитателей. Сие угодно Господу и полезно нам, воинам, тем более, что молитвы святых уже не затуманены

завесой. Итак, по воле единого Господа неба и земли я иду служить новому господину, и, служа этому человеку, я буду служить Богу, давшему ему жизнь. Наверное, ты впервые по-настоящему осознал, на какую важную битву я отправляюсь. Видишь, сколько братьев пришли проводить меня.

Крис оглянулся кругом и увидел сонм ангелов, числом не менее сотни. Они теснились, торопясь обнять Зиора «в последние минуты перед стартом». Каждый из них на себе испытал ужасы войны и не раз бывал ранен, а также прекрасно знал, какова цена победе и поражению в этой страшной битве. Зиор, между тем, стал еще выше ростом, и теперь братьям приходилось подниматься на цыпочки, чтобы прошептать ему на ухо добрые слова. Он, не противясь, принимал напутствия и пожелания, но от привычной детской улыбки не осталось и следа. Величественный взор был устремлен вдаль, туда, где его уже ждали. В какой-то момент лицо воина вдруг смягчилось, и голос со знакомыми теплыми интонациями позвал:

— Крис!

Тот приблизился к Зиору, заслонявшие его братья расступились. Ангел смотрел человеку прямо в глаза:

— Господин мой, благослови меня перед тем, как я спущусь в царство теней.

Крис растерялся, по земной привычке судорожно вспоминая, нет ли принятой для таких случаев официальной молитвы, но потом зажмурился, встряхнул головой и взял себя в руки. Он произнес первые слова, которые пришли ему на ум, и голос его звучал смело и четко:

— Зиор, раб Бога Всевышнего, благословляю тебя на ратные подвиги, да явится чрез тебя свет и сила Господа нашего. Служи так же честно и бесстрашно, как служил ранее — ибо честнее и бесстрашнее было бы невозможно. Благодарю тебя, отважный воин, ты оберегал меня денно и нощно, хотя я об этом и не догадывался. Обещаю, что отныне я всем буду возвещать о твоих великих подвигах. Да хранит тебя Господь от ран й прочих несчастий, которые подстерегают тебя в мрачном мире. Помни, Зиор, что имя твое всегда будет на моих устах, когда я возношу молитвы великому Богу. Иди с миром туда, где идет война! Иди с благодатью туда, где не знают жалости! Иди со всепобеждающей мощью туда, где изнемогли силы добра! Да хранит тебя всемогущий Бог — Отец, Сын и Дух Святой!

Крис обхватил колени возвышающегося над ним гиганта, как малыш обхватывает ноги матери, и заплакал слезами гордости и счастья. Зиор провел рукой по его волосам:

— Благодарю тебя, господин мой и друг мой. Ты оказал мне большую честь.

— Честь? Я никогда, никогда не смогу отплатить тебе за все, что ты для меня сделал! Ты заслуживаешь всех молитв мира, но от себя я могу лишь заверить в своих. И даже тогда, когда твои деяния окажутся скрыты от моих глаз, я все равно буду возносить тебя пред Господом. Я не знаю счастливца, которому ты оказываешь честь своим заступничеством, но могу сказать наверняка, отныне жизнь его будет складываться иначе!

— Спасибо на добром слове, Крис. Твоя благодарность и похвала - что мед для усталого и голодного путника. В твоих речах я слышу одобрение, исходящее от Самого Господа. Но в одном ты ошибаешься. Ты опрометчиво сказал, что не знаешь того человека, которому я послан служить...

—Какая-нибудь знаменитость? — с изумлением прошептал Крис, чьи земные представления о достоинстве личности еще не до кон-' ца исправились.

Зиор возвышался над ангелами и Крисом, подобно высоченной башне, но они все равно отчетливо увидели, что в его глазах промелькнула снисходительная улыбка. До перехода в земной мир оставалось одно последнее мгновение. Зиор остановил взор на любимом подопечном, ставшем ему настоящим другом, и произнес:

— Это Джейк Вудс.

Ослепительная вспышка света заставила Криса невольно зажмуриться, раскаты грома оглушили его. Придя в себя, он понял, что Зиор уже перешагнул порог между двумя мирами, и врата рая закрылись за ангелом-хранителем. Он уже находился на пути

к падшей планете, которая когда-то казалась Крису родным домом, а сейчас напомнила пасть свирепого дикого зверя, заглатывающую добычу.

Издалека донесся боевой клич великого воина, послышался звон клинков, отвратительное шипение и визг раненых бесов. Внезапно наступила тишина.

Все сто ангелов и один человек пали ниц и в отчаянной молитве вознесли Зиора к Престолу. Крис непрерывно повторял два имени хранителя и хранимого. Вначале он не мог прийти в себя от удивительного совпадения: как же, два его самых любимых друга встретятся и пойдут рука об руку по опасной тропе земного странствия... Вскоре он осознал, что это не совпадение. За те долгие годы, когда Зиор был ангелом-хранителем Криса, ему часто доводилось видеть Джейка, у него было более чем достаточно времени для того, чтобы изучить этого человека. Вот почему Господь сказал, что нет никого, кто мог Гы лучше справиться с этой задачей, чем Зиор! Крис с сожалением отметил, что Джейк даже не догадывается о том, какой замечательный у него ангел-хранитель... Даже не подозревает, что ежеминутно, ежесекундно находится под надежной защитой лучшего воина из воинства Господня...

Прочитав все, что предшествовало пятьдесят пятой странице, Джейк закрыл книгу К. С. Льюиса и еще раз пробежал глазами письмо друга. Рождество подходило к концу, голова разрывалась от множества вопросов, и Джейк вдруг подумал, что это пятьдесят первое Рождество в его жизни было довольно-таки тяжелым. Он закрыл глаза и провалился в глубокий сон. Обычно ему ничего не снилось, разве что Вьетнам... гранатометы... забавный Харвей из Индианы... «артист» Гордон из Луизианы... Хьюк и его расстрелянные в упор жена, мать и сынишка... и тот молоденький вьетнамец с автоматом Калашникова и черными, как смородина, глазами, который перешел в мир иной на глазах у Джейка и с его помощью.

Как ни странно, в эту ночь привычный вьетнамский кошмар сменился ярким, необычным сном. Джейку снилось, что он стоит посереди боксерского ринга, вокруг полный зал народу, зрители волнуются, свистят. Навстречу выходит противник — Чемпион, многократный победитель соревнований всех уровней, широкоплечий, накачанный, подвижный. Джейк пытается атаковать — все тщетно, Чемпион легко уходит от ударов, его огромные мышцы перекатываются под кожей, блестят в свете прожекторов. Уж его-то удары точно попадают в цель, у Джейка уже сломан нос, рассечена бровь, кровь заливает глаза. Когда же закончится первый раунд?

Вдруг Джейк осознает, что идет уже четвертый раунд, а перерывов еще ни разу не было. Судьи нет, некому остановить бой, некому следить за правилами. На ринг то и дело выбегает неадекватного вида мужичок, на нем костюм под вид судейского, но по всему видно — сам смастерил из старой простыни. Мужичок пытается сказать что-нибудь умное, но на самом деле бормочет вздор, потом неожиданно объявляет Джейка победителем и цитирует немецких теологов: «Бог мертв!», а потом «Нью-Йорк тайме»: «Бог мертв, человек сделался чемпионом!». Настоящий Чемпион смотрит на этого ненормального с искренним недоумением, словно не зная — плакать или смеяться.

Вслед за мужичком появляется еще один самозваный судья и кричит Джейку: «Бог смухлевал, ты куда смотришь? Тут же все места заранее расписаны были, тебя просто использовали!», а потом вопит, обращаясь к зрителям: «Джейк — чемпион! Джейк — чемпион!». За ним возникает еще один судья, похожий на циркового клоуна, и возмущается: «Это несправедливо! Кем Бог себя возомнил — человеком командовать вздумал!».

Чемпион выходит из себя и с львиным рычанием выбрасывает самозванцев за веревки, даже не глядя, куда они приземляются. Чемпион все время следит за Джейком — но не из страха. Очевидно, что ни Джейка, ни кого бы то ни было другого он не боится. Видимо, ему просто очень интересно смотреть.

Опять удар, на этот раз — в подбородок, следующий — в солнечное сплетение. У Джейка перехватывает дыхание, но он не собирается сдаваться. Перед глазами вдруг темнеет. Кто-то счи-

тает над ним: «Раз! Два! Три!..», Джейк встает на счете «Десять!» и продолжает бой. Опять нокдаун. Джейк поднимается и бросается в атаку. Детская игра в футбол, война во Вьетнаме и висящие последние сроки сдачи колонки научили Джейка биться до последнего, даже когда повсему кажется, что бесполезно. Пока руки еще двигаются, пока еще находятся силы подняться с грязного, вонючего пола ринга — Джейк будет стоять до конца! Его глаза встречаются с глазами Чемпиона, Джейк ищет в них жажду крови, ненависть, беспощадность... Ничего такого нет. Почему? Джейк вдруг понимает, что еще ни разу не заглянул в глаза сопернику. Он Сам вообразил, что Чемпион должен ненавидеть его. Что же на самом деле можно увидеть в этих глазах? Джейк останавливается и приближает свое лицо к самому лицу противника. В глазах Чемпиона - твердость и сила, но не только. Там — доброта, сострадание, нежность. Так и есть. Суть человеческой природы: сила служит добру. Суть божественной природы: всемогущество служит добру. Джейк вдруг понял, что его противник не желает с ним драться, напротив, желает стать ему другом. Бой с самого начала был организован по инициативе и по настоя-нию Джейка — вопреки воле Чемпиона. Ведь титул и награды принадлежали Чемпиону по праву, Джейк лишь отказывался признать это право за ним.

И в то же время Джейк привык бороться, несмотря ни на что. Признать себя побежденным? Никогда! Такого удара его достоинство не смогло бы перенести. Толпа вокруг ринга гудела, голоса смешивались в неповторимый гул, свойственный международным аэропортам. Зрители, очевидно, съехались на турнир со всех концов земли, говорили все на разных языках, цвет кожи варьировался от совсем бледного до угольно-черного, да и одеты они были весьма разношерстно: кто-то в арабских балахог нах, кто-то в веревочных сандалиях, кто-то босиком, а кто-то в джинсах и кроссовках.

На ринг поднялся очередной рефери, на этот раз — в черной рубашке с белым воротничком-стойкой, как у священника. В руках у него была Библия, только очень тоненькая. Джейк догадал-

с я, что книгу этот господин отредактировал сам, оставив лишь те места, которые его полностью устраивали. Чемпиона появление

этого человека привело в страшную ярость:

— Ты смеешь подправлять мою священную книгу? Ты берешь на себя наглость искажать мои слова? Ты пытаешься смягчить удары всемогущего царя вселенной? Для чего? Чтобы обманывать и продлевать агонию моего любимого чада? Прочь отсюда, исчадие геенны! Ты готов море переплыть, лишь бы наши наивное существо, которое совратишь и сделаешь подобным себе — сыном погибели! Оставь нас, этот поединок тебя не касается!

Одним взмахом огромного кулака Чемпион выбросил и этого самозваного судью за веревки. Джейк же воспользовался тем, что противник отвлекся на рефери, и напал на него сзади. Джейку удалось попасть Чемпиону в висок, но тот даже не моргнул глазом, даже не покачнулся. Грустные глаза смотрели на Джейка с холодностью, но не с гневом. Что это за противник такой? Джейк побеждал немало соперников на футбольном поле, в школьных дебатах, в настольных играх. Он развенчивал писателей и редакторов, кандидатов в президенты и видных спортсменов, священников и судей. Оружие модернизировалось: ручка, печатная машинка, компьютер сменяли друг друга на его столе, усиливая боевую мощь Джейка. Потом к верному помощнику-телефону присоединился факс, и тогда обозреватель Вудс стал непобедим. Что бы не говорили его оппоненты, последнее слово оставалось за ним. Что же происходит сейчас? Почему последнее слово остается за Чемпионом?

Джейк вдруг похолодел. Он понял: потому что Чемпион Сам и есть Последнее Слово.

В этот момент Джейк заметил, что его противник покачнулся и оперся на веревки. Он был весь в крови, причем кровь шла из странных мест: раны были на запястьях, на щиколотках и на боку. Откуда эти раны? Джейк знал, что его жалкие удары не могли нанести такие серьезные травмы. Зрители вопили от восторга. Зал расширился до размеров целой галактики, и все эти люди орали до хрипоты, требуя прикончить Чемпиона. Джейк догадался, что кровь идет из открывшихся старых ран, когда-то нанесенных Чем-

21 У последней черты

пиону обезумевшей толпой... среди тех безумцев был и Джейк. Теперь он с ужасом и стыдом смотрел на поток крови, заливавший ринг, и удивлялся: неужели этот непобедимый герой может быть так уязвим? ⁴

Полупрозрачный призрак, покачиваясь, приблизился к гонгу и неловко ударил по нему. Раунд был окончен. Призрак держал в руках бумагу, объявляющую его чемпионом вселенной, он с гордостью размахивал ею перед глазами публики. Чемпион бросил на него обжигающий взгляд, и бедняга в страхе забился в угол, как побитая собака. Вокруг него собралось несколько подобных существ, все они всхлипывали и ныли, жалуясь на несправедливость и жестокость Чемпиона, и каждый из этих странных призраков демонстрировал собравшимся сомнительные документы или самодельные медали в доказательство своей абсолютной победы в этом турнире.

«Все, как в жизни, подумал вдруг Джейк. — Мир полон самозванцев, считающих себя божками. Столько желающих присвоить себе титул, за который они даже не бились». Он вернулся в свой угол, надеясь найти там заботливого тренера или массажиста, но никто не ждал его. Куда они все пропали? Где школьный футбольный тренер, считавший Джейка восходящей звездой? Где командир батальона, считавший Джейка веселым и умным собеседником? Где профессор философии, считавший Джейка самым остроумным в классе? Где преподаватель психологии, считавший Джейка компетентным и целеустремленным? Где профессор журналистики, считавший Джейка самым многообещающим выпускником? Где редакторы и восторженные читатели, считавшие Джейка лучшим обозревателем по общим вопросам на Западном побережье? Где Док? И где Крис? Уж на них-то Джейк всегда мог рассчитывать... От Дока ничего не было слышно, но Джейку показалось, что сквозь шум толпы до него доносится голос Криса. Да вот же он, в третьем ряду! Только говорит всякую чушь, в своем стиле. Вроде бы добра желает, но при этом советует бросить полотенце и поклониться Чемпиону. «Кто потеряет свою жизнь, тот обретет ее»... Хорошо, что его плохо слышно.

Усталость нахлынула на Джейка удушающей жаркой волной, руки его безвольно повисли, во рту пересохло. Теперь он был готов сдаться и умереть.

- Давай, бей! - прохрипел он. Хотел крикнуть, но оказался без голоса; в итоге, только прохрипеть и смог. — Ты победил, чего медлишь? Бей. Мне надоело жить.

Джейк закрыл глаза, опухшие веки саднили даже от этого движения. Он ждал последнего, смертельного удара. Удара не последовало. Более того, вокруг него появились какие-то заботливые люди, кто-то вытирал его полотенцем, кто-то поливал лицо водой, кто-то пытался усадить на табурет. Все шептали ободряющие слова, спрашивали, не нужно ли чего, предлагали обезболивающий укол. Менеджер показывал контракт, где предлагалось продолжить карьеру в боксе, но в другой весовой категории — в той, к которой Джейк изначально и принадлежал. «Тут нечего стыдиться, - заверял его менеджер, - все будет прекрасно». Кровь, слезы и пот заливали глаза, лицо менеджера виделось размытым и неопределенным. Кто бы он ни был, любое участие радовало Джей-ка в этот неприятный момент позорного проигрыша.

Кто-то промыл ему глаза, зрение начало восстанавливаться. Что это? Мягкие руки, вытиравшие ему лицо, были изуродованы ранами в области запястий, из ран шла кровь. Неужели это он? Что Чемпион делает рядом с Джейком? Да есть ли место, где можно от него укрыться? Почему он преследует Джейка неутомимо и неотвратимо, почему он любит его без каких-либо основании, как... как... Джейк вспомнил странную поэму Фрэнсиса Томпсона, которую пришлось изучать в колледже, и покачал головой. Да. Как «Небесная гончая».

— Отойдите все от меня. Отстаньте, не понятно, что ли? Я же ясно сказал, не хочу больше жить, устал. Мне все надоело... Надоело самому все решать. Пусть будет по-твоему, Чемпион. Я сдаюсь. Я принимаю все твои условия. Возьми мою жизнь — делай с ней, что хочешь.

Из глаз у него хлынули слезы, но это были слезы облегчения. Чемпион чем-то брызнул ему на десны, дал попить. Сам Джейк

не смог бы удержать голову у горлышка бутылки — мышцы шеи были совершенно обессилены, поэтому Чемпион придерживал его за затылок широкой ладонью.

Что же получается? Из огромного множества людей, которых Джейк знал, в самую трудную минуту никого рядом не оказалось, а помогает ему сейчас тот, которого Джейк все время считал своим врагом. Где же они, называвшие себя его друзьями? Где они, восхвалявшие и прославлявшие его? Где они, вместе с ним сочинявшие законы бытия и искривлявшие истину? Увидев, что их любимец повержен, они выскользнули за дверь, даже не попрощавшись. Теперь они, вероятно, досадуют на его поражение и жалеют, что имели глупость поставить на него! Что ж, это их дело. Джейк теперь принадлежит кому-то другому.

Джейк услышал единственный голос, который в тот момент могли расслышать его разбитые уши:

— Я прекратил бой, едва только ты остановился и поклонился мне. Я не хотел этой драки. Теперь же ты, избежав неминуемой гибели, перешел из смерти в жизнь. В вечную жизнь. Есть чему радоваться. Открой глаза, посмотри на меня. Я Бог твой и Друг твой.

Говоривший уже перетащил Джейка в центр ринга и осторожно положил его поврежденную руку на свою. Его голос звучал уди вительно ласково — таким Джейку хотелось бы слышать голос родного отца. Что он сказал? Открыть глаза? Джейк разлепил веки и попытался разглядеть склонившееся над ним лицо. Единый Бог, великий и всемогущий. Свирепый и непобедимый, как лев. Кроткий и ранимый, как агнец. Бог и Человек в одном лице.

— Я победил за нас обоих, Джейк. Моей кровью Я заплатил за твой билет в Царство вечного блаженства, сын Мой. Держи! Ты отправишься в путь сию же минуту, не теряя времени. Тебя ждет триумф, венец славы и великий, нескончаемый праздник. Проиграв Мне, ты выиграл самое главное сражение своей жизни.

Джейк вдруг понял, что все происходящее — не сон. Или, точнее — больше, чем сон. Это видение жило своёй жизнью, оно дышало незнакомыми ароматами, вспыхивало причудливыми образами, дотягивалось издалека через невероятные пространства. Оно стремилось переменить все вокруг себя, затягивало и преображало.

Джейк резко втянул в себя воздух, потом медленно выдохнул. Такое впечатление, что он не то что проснулся, а будто его насильно заставляли спать, а теперь разрешили встать с постели. Все вокруг мокрое. Кровь! В ужасе, он приподнялся и попытался включить настольную лампу, но нащупал ее не сразу, уронил что-то со столика, а потом, когда, наконец, нажал круглую гладкую кнопку, зажмурился от непривычно яркого света.

Нет, не кровь. Он был весь мокрый от пота. И все мышцы болели. Такое впечатление, что не спал, а марафон бегал. Оглядевшись, он с удивлением понял, что все еще находится в гостиной, в кресле, перед выключенным телевизором. Какой странный сон, подумал Джейк. Или все-таки не сон? В висках уже не стучало так сильно, как сразу после пробуждения - или возвращения из мира иного? — и он начал забывать некоторые подробности по-трясшего его видения.

Часы на видеомагнитофоне показывали 3:38. Полчетвертого утра?! Значит, уже двадцать шестое декабря. Что же произошло? Он уснул в кресле, до спальни так и не дошел. Хорошо, свет успел выключить, хотя этого момента он не помнил. Видимо, на-жал на выключатель, когда уже наполовину погрузился в сон. Он встал с кресла, чтобы перейти в удобную кровать и спокойно доспать до утра, но неожиданно опустился на колени прямо посереди комнаты и устремил взор на единственную звезду, видную в щель между не до конца задернутыми гардинами.

В голове у него всплывали фразы из письма Криса, из книги К. С. Льюиса, из Библии. Он опять вспомнил Хьюка, которому не удалось защитить мать!, жену и сына. Только Хьюк был не виноват в происшедшем, а вот Джейк своими руками разрушил все, что имел. Он совершенно сознательно пренебрег своей самой главной обязанностью в жизни. Он должен был заботиться о своей семье, беречь ее, вести за собой. Он предал их, а с ними — и Того, Кто поручил ему их. Господи, и хуже того: из-за него погиб

их первенец. Не злой солдат из дикого леса; расправился с его малышом, а он сам! Только трус и подлец мог так поступить: заставить беззащитного ребенка заплатить жизнью за его опщбку! Да и второй ребенок оказался ненамного счастливее: жизнь бедной Каролины висит на волоске, и все потому, что отцу не было до нее никакого дела. А Джанет? Она так любила его, а он спокойно устраивал себе «командировки», даже не думая, что она обо всем догадывается и страдает. И мама: милая мамочка, столько сил отдала, чтобы его вырастить, всем жертвовала ради сыночка, а он запихнул ее в дом престарелых и забыл о ее существовании. Он готов был умереть за однополчан во Вьетнаме, а самых родных, самых близких людей с легкостью бросил на произвол судь-6ы. Джейк закрыл лицо руками и начал молить Бога о прощении. Он каялся в совершенном по его вине аборте, в своих многочисленных изменах жене и в разводе с ней, в пренебрежении дочерью, в безразличии к матери. Потом он уткнулся лицом в ковер и, захлебываясь слезами, покаялся в грехе неверия, в том, что упрямо отвергал Бога, Который любил Его.

Впервые в жизни он не пытался оправдывать свои поступки. Какие могут быть отговорки? Он сам, сознательно предал людей и Бога, он совершил страшные преступления во имя ложных идеалов, и самое ужасное: он не видел в себе достаточно добра, воли, душевных сил все это исправить.

Никогда в жизни он не признавал своих ошибок. Даже когда мама застукала его в гараже в клубах дыма и с коробкой сигарет в кармане, он упорно твердил, что не курил и не собирался. Теперь же, перед лицом Бога, он сознался в куда более тяжелых проступках, признал свою вину и попросил даровать ему силы жить по-новому. Покаяние принесло не горечь и не боль, а облегчение. Больше не нужно было притворяться.

Из недостижимого далека на Джейка, сквозь слезы счастья, смотрел старый друг. Он находился недостижимо далеко и, в то же время, удивительно близко, потому что мог разглядеть каждую складочку на лице кающегося, мог расслышать каждое его слово. Когда великое свершилось, Крис некоторое время был неподвижен, а потом с торжествующим криком вскочил, бросился к стоящим вокруг ангелам и святым, начал обнимать всех без разбора. Он смеялся и плакал, хлопал в ладоши и прыгал, как ребенок. Наконец, он упал на колени и в молитвенном экстазе вознес хвалу Творцу новой жизни. Вместе с ним радовались все обитатели Царствия, и их молитвы сливались в единый хор славы. Тот, кто все еще пребывает пленником мрачного мира, даже не может представить себе всю силу, всю бесконечную глубину, весь искренний восторг небесного празднества в честь чудесного события: еще один сын Адама стал сыном Божиим.

Джанет с Каролиной пришли к Джейку в шесть вечера и сидели у него уже три часа. За окном стояла настоящая новогодняя погода с трескучим морозом, но все трое чувствовали удивительное тепло, какого не испытывали уже много лет. Разговор ни на минуту не прерывался, они перебирали старые дни и разные забавные истории. Джанет напомнила про давнишний семейный поход, когда ночью какие-то лесные зверушки залезли в рюкзак с продуктами и слопали все, кроме консервной банки супа, а потом Каролина опрокинула котелок с готовым супом прямо в костер. Все хохотали, особенно Джейк, а Каролина заметила, что в тот момент, когда она пролила этот несчастный суп, папа куда меньше радовался и надавал ей подзатыльников. Это была уже десятая или двадцатая подобная история, и каждый раз оказывалось, что такое удивительно смешное происшествие в прошлом совсем не казалось Джейку таковым.

— Неужели я был таким противным? — растерянно спросил Джейк и с мольбой посмотрел на двух женщин, надеясь на утешительный ответ. Они заговорщицки переглянулись и почти хором ответили:

— Еще каким противным!

Они хихикали, как две школьницы, а он картинно обхватывал голову руками и восклицал:

— Заговор! Заговор! Вы просто решили меня затерроризировать!

На самом деле Он совершенно не обижался и даже провоцировал Джанет и Каролину, чтобы те еще поддразнили его. В отношениях с ними появилась какая-то свежая струя, какое-то доброе семейное чувство — одновременно очень старое и совершенно новое. Внезапно он понял, чего искал и чего ему отчаянно не хватало в последние три... или двадцать три года. Он знал, что дело в нем самом. Неожиданная перемена объяснялась его покаянной молитвой, произнесенной в этой самой гостиной всего неделю назад, в ночь после Рождества.

— На самом деле, уже поздно, а нам ехать далеко, — с сожалением сказала Джанет. По голосу чувствовалось, что ей не хочется уходить.

— Да вы же совсем не посидели! — искренне воскликнул Джейк. Его нежелание отпускать Джанет и Каролину было настолько очевидным, что Джанет даже не знала, что можно ответить. Такое отношение со стороны бывшего мужа было совершенно непривычным. Но Джейк и не ждал ответа: — Я сейчас сбегаю в магазин и куплю молока, — предложил он. — Мы сварим какао, попьем. Помните, моя мама всегда варила какао в Новый год? Потом уж поедете. — Его мольба прозвучала совсем по-детски, хотя сам он даже не заметил этого. Джанет была настолько потрясена его наивной попыткой задержать их, его нежным воспоминанием о маме, что по-прежнему молчала, переводя взгляд с Джейка на Каролину и обратно. Джейк воспринял это как знак согласия и с воодушевлением сказал: - Каролина, поехали со мной! Одевайся! Джанет, а хочешь, втроем поедем?

К Джанет, наконец, вернулся дар речи, и она с улыбкой произнесла:

— Нет уж, я посижу в тепле и подожду вас. Заодно сделаю гоголь-моголь.

— Ура-а-а! Гоголь-моголь! - воскликнул Джейк. - Каролина, давай скорее, одевайся, поедем!

Доченька, застегнись, вдогонку крикнула Джанет и тут же осеклась, вспомнив, что Каролина не любит ее заботливых советов.

Однако та совсем не рассердилась, а с улыбкой ответила.

— Спасибо, мамочка! Я бы ни за что не догадалась застегнуться, когда на улице тридцать градусов мороза.

Джанет увидела, что куртка уже давно застегнута на все пуговицы, кроме верхней, и сконфуженно замолчала. На помощь неожиданно пришел Джейк и полушутя-полусерьезно сказал:

— Видишь, как хорошо, когда есть мама.

Он распахнул входную дверь, и снежный вихрь ворвался в дом, осыпав всех белой колючей крошкой. Чемпи, прибежавший в коридор проводить хозяина, фыркнул и попытался стряхнуть с носа растаявшие крупинки снега. Джанет и Каролина рассмеялись, а Джейк захлопнул дверь и растерянно посмотрел на женщин.

— Вот это да. За то время, пока вы тут были, все занесло снегом. Даже крыльца не видно. - Он отодвинул шторы и выглянул на улицу. — Да там пурга, ничего не видно. И дороги, видимо, замело.

Он подбежал к телевизору, включил — по экрану шла серая рябь, изображение отсутствовало, но звук было слышно, хотя и с помехами. «Город накрыла снежная буря, общественный транспорт не работает, вдоль крупных шоссе — вереницы оставленных машин, видимость нулевая. Служба безопасности дорожного движения настойчиво предупреждает: не выходить на улицу без крайней необходимости».

— Ясненько, - с нескрываемой радостью сказал Джейк. - Насколько я понимаю, у вас нет крайней необходимости ехать домой? Придется вам тут заночевать. Еда у меня найдется, отопление пока работает, что еще надо?

— Но как-то неудобно... - Джанет растерянно смотрела на Джейка, не веря своим ушам.

— Все удобно. Вы можете занять мою спальню, а мы с Чемпи

пристроимся на диване в гостиной.

— Короче, получается настоящий Новый год! — радостно воскликнула Каролина. — Мне только надо вещи из машины взять, я на пять минут выйду.

— Я принесу! — немедленно вызвался Джейк.

Пошли вместе! — Каролина даже подпрыгнула. — Там так здорово!

Уличные фонари светились сквозь снежную пелену и казались огромными матовыми шарами. Джейк шагнул вперед, зная, что там должны быть ступеньки, и тут же провалился в сугроб по колено. Нащупав ногами твердую поверхность, он подал руку Каролине. Отец с дочерью спустились туда, где раньше был тротуар, и начали пробираться к машине, колеса которой были скрыты под снегом. Ветер был со стороны водительского места, так что подступиться к этой дверце Джейк даже не попытался. Он обошел машину кругом, открыл ее и с переднего пассажирского сиденья дотянулся до заднего, где лежала сумка. Он вытащил добычу наружу и обернулся к Каролине: «Эта?». В ту же секунду в лицо ему влетел снежок. Поскольку Джейк не успел до конца закрыть рот, рыхлый снег облепил его зубы и начал ласково таять, стекая на язык безвкусными ручейками дистиллированной воды. Каролина заливисто засмеялась, потом нагнулась за новым снежком.

— Эй, эй! Ты что? У меня же руки заняты!

Второй снежок попал ему в лоб, осыпав горячим холодом волосы, лицо, уши, плечи.

— Где ты научилась так кидать? — с искренним восхищением спросил Джейк, и тут же получил следующий снежок в левое ухо.

Пять лет игры в волейбол не прошли даром! — гордо ответила Каролина. — Что, испугался?

Швырнув сумку в сторону двери, Джейк издал воинственный клич.

Забыла, что связалась со старым ветераном боевых действий? Берегись, несчастная!

Он нагнулся за снежком и получил еще один удар в левое плечо.

~ Я и перезарядить не успел, а меня уже четыре раза ранило, с деланным отчаянием прокричал он. — Вот что значит: попал в засаду.

Джейк вдруг подумал, что играть в снежки с дочерью ничуть не менее весело, чем бывало с Доком и Крисом. Он разогнулся и послал свою первую баллистическую ракету «в молоко».

— Так нечестно. Ты меньше, в тебя труднее целиться!

— Не оправдывайся! - торжествующе закричала Каролина, и в этот момент снаряд, наконец, достиг цели.

Поскольку куртка была застегнута, все-таки, не до конца, снег насыпался за пазуху. Каролина начала его вытряхивать, а Джейк завопил:

— Ага! Ха! Ха! Ха! Надо было слушать маму! Ха! Ха!

Он поспешно нагнулся за «боеприпасами», предвкушая свою полную безоговорочную победу, но в это время Каролина напала на него сзади и повалила лицом в сугроб.

— Ты что делаешь? - закричал он, барахтаясь в снегу. - Это

запрещено Женевской конвенцией!!!

Джейк оценил снег позади Каролины. Достаточно глубокий, не пострадает ни она, ни малыш. Он дотянулся и схватил прыгающую от радости дочку за ногу, так что и она потеряла равновесие, упав спиной в сугроб.

— Ах, так? Нападать на беременных женщин? Вот я тебе сейчас покажу!

Каролина попыталась встать, а Джейк изобразил притворный страх и пролепетал:

— Пощадите, мадам, умоляю! Я. старый, больной человек, мне и так осталось немного...

Они сидели в сугробе, обнявшись, и хохотали, а потом вдруг поняли, что на улице страшно холодно, а они без шапок.

— Объявляем перемирие. Пошли в дом! — сказал Джейк.

Он поднялся первым и протянул руку дочери. Она вначале взяла предложенную руку, но потом неожиданной подножкой столкнула отца обратно в сугроб. Джейк никогда не слышал, чтобы она так искренне смеялась. Ну, может быть, только когда была совсем маленькая...

— Ах, ты! Злая!

Пока Джейк поднимался, Каролина бросилась к валяющейся у входной двери сумке, схватила ее и пулей влетела в дом, защелкнув за собой замок. Джейк с гордостью отметил, что и сам поступил бы так же.

Настоящий солдат! Вся в меня!

Джейк начал ритмично стучать в дверь кулаками, а потом завопил:

— Что же это делается — родного отца в дом не пускают! Впусти сейчас же, а не то я буду жаловаться в Комиссию по правам человека! Каролина! Слышишь? Открой дверь!

— Сначала скажи: «Сдаюсь».

— А я, как Винстон Черчилль, никогда, никогда, никогда не сдаюсь!!!

За дверью раздался звонкий смех Джанет и Каролины. Джейк искренне улыбался, уткнувшись в дверь лбом. Можно было бы, конечно, достать запасной ключ, «надежно» спрятанный под большим серым камнем рядом с крыльцом, но для этого пришлось бы рыться в снегу годыми руками на ветру и тридцатиградусном морозе.

Эх, твоя взяла! Сдаюсь! Но хочу сделать официальное заявление: мой противник несколько раз нарушал международные нормы ведения боевых действий, Декларацию по...

Дверь широко распахнулась, и Джейк поспешно воспользовался возможностью воити в дом, пока распоясавшиеся гости не оставили его ночевать в сугробе.

— Джейк, на кого ты похож?!!! — воскликнула Джанет.

— Я — на кого похож? Да это все она!

— Я ничего не делала! Он сам на меня напал! Закидал снежками беззащитную маленькую девочку!

— Это кто тут беззащитный?! Да ты бы ее видела, Джанет! Такое впечатление, что этот ребенок тренируется в команде олимпийского резерва по метанию!

— Короче, она тебя обставила?

— Можешь себе представить? Обставила, и еще как! — Джейк рассмеялся счастливейшим смехом и обнял Джанет за шею. Она смущенно высвободилась:

— Раздевайся, тебе надо все сушить. Я разведу камин. Каролина, ты тоже все снимай. Гоголь-моголь и какао делать не из чего, но можно разогреть яблочный сидр.

— Ура! Только мне не во что переодеться. У меня в сумке только носки и косметика.

— У папы полный шкаф одежды. Он с тобой поделится.

— Папа, можно? — Каролина вскочила, готовая бежать в спальню.

— Дай только я тоже что-нибудь возьму, а то ты на целый час там воцаришься. А я, пока ты выбираешь наряды, быстренько в ванной переоденусь и буду не спеша попивать яблочный сидр перед телевизором.

Джейк ошущал детское возбуждение, какого не испытывал уже много лет. Он с наслаждением вдыхал аромат сидра и воздушной кукурузы, прислушивался к потрескиванию дров в камине. Ах, Джанет, милая Джанет! За несколько минут она превратила его холостяцкую квартиру в уютный дом.

Каролина появилась в широченной фланелевой рубахе, болотных сапогах, брюках для игры в гольф и бейсбольной кепке с эмблемой Нью-Йоркского клуба. Джанет и Джейк так и упали от смеха, а Чемпи обезумел и начал носиться вокруг Каролины со звонким лаем. Джейк достал карманный фонарик и стал заигрывать с псом, заставляя его ловить неуловимый зайчик по всей комнате. Все хохотали до изнеможения.

Наконец, Джанет сказала, что устала и идет спать. На самом деле, она хотела, чтобы Джейк с Каролиной еще немного поболтали вдвоем. Пролежав два часа и так и не уснув, она встала и пошла в туалет. Верхний свет в гостиной был погашен, но напротив камина она без труда разглядела два силуэта, которые о чем-то тихо шептались. Джанет вернулась в спальню, но оставила дверь слегка приоткрытой. Теперь ей было слышно каждое слово.

— Папа, мне прошлой ночью такое приснилось! Хочешь, расскажу?

— Конечно! Что? — Джейк не смог сдержать улыбки, думая о том, как сильно Каролина похожа на Джанет. Та все время пыталась пересказать ему свои сны, хотя он не проявлял к ее рассказам никакого интереса. В этот момент он услышал приглушен-

ный подушкой смех Джанет из спальни и добавил немного громче: — Надеюсь, у тебя такие же потрясающие сны, как у мамы!

Каролина тоже поняла, что у нее будет два слушателя, и крикнула:

— Мамуля, я постараюсь говорить громче!

Джанет уже не могла сдерживаться и рассмеялась во весь голос. Она поднялась с постели и вышла в гостиную. Теперь все четверо Джейк, Джанет, Каролина и Чемпи — сидели на диване перед камином, тесно прижавшись. Пес разложил cbqh длинные уши на коленях сразу у Джанет и Джейка и тихо сходил с ума от избытка счастья — ведь собаки всегда счастливы настолько, насколько хорошо их хозяевам, а хозяину Чемпи еще никогда не было так прекрасно.

Каролина рассказала свой сон, а потом, по настоянию Джейка, свой сон рассказала и ее мама. И потом обе женщины, затаив дыхание, слушали, как папа рассказывает свой удивительный сон.