У последней черты

Сью искренне рассмеялась.

— Такие ужасные? Но, знаешь, эти две колонки появляются пару раз в неделю в газете настолько толстой, что одной рукой не поднять... — Она опять засмеялась и добавила: — Хотя я, конечно, не самый главный качок, и мало что могу поднять одной рукой. И, наверное, это нытье тебе надоело. Но ты знаешь, что я имею в виду.

— Не нытье, и не надоело, просто мне пора.

—Я только напоследок хотела сказать, что газета ваша необъективная, и даже в сегодняшнем номере могу показать с десяток тому примеров.

— Рад бы их все подробненько обсудить, но — дела, дела! Бежать надо. А если честно, то толку от наших споров никакого, потому что я твою философию не принимаю, а ты — мою. Ты как ребенок — максималистка, мир у тебя черно-белый, а я смотрю на жизнь реально и вижу: много в ней серого, много. Я просто делаю свое дело, стараюсь, но всем не угодишь. Тебе, например, «Трибьюн» всегда будет казаться «врагом номер один», хоть что я напишу.

— Я же не заставляю со мной соглашаться. Я только надеялась кое-что объяснить, но вижу, не получилось. Я когда сержусь, начинаю сгоряча лишнее говорить, как-то резко у меня выходит все. Ты не думай, я к тебе очень хорошо отношусь и не хотела обидеть.

— Вот и прекрасно. Пошел я.

— Джейк, маленький Крис просил тебе передать. Это не подарок, ты ему потом верни, но пока пусть побудет у тебя. — Сью протянула Джейку потрепанную книгу в кожаном переплете.

— Библия Криса?! — Джейк видел ее в руках друга на охоте, в кафе, во время воскресного отдыха на диване, в офисе. Он не расставался с ней ни на минуту. Впрочем, неделю назад расстался навсегда.

— Маленький Крис может часами с ней сидеть и читать папины пометки на полях. Он хотел, чтобы и ты посмотрел, Что писал твой друг. Ты знаешь этого малыша!

— Знаю, знаю, всегда пытается наставить меня на путь истинный и обратить в христианство.

-- Наверное, чувствует, что с тобой не все потеряно. В этом он очень похож на отца. И на мать.

— Ясно. Передай спасибо за заботу. Буду беречь, как зеницу ока. Прочитать не обещаю, но все равно приятно.

Джейк сделал еще один шаг к двери. С Библией в руках он чувствовал себя страшно неловко.

— Я еще одну вещь хотела тебе рассказать. Несколько недель назад Криса пропечатали в «Трибьюн» вместе с другими участниками движения «Право на жизнь». Помнишь, была большая статья, где корреспондент разговаривал с шестью или семью сторонниками запрета на аборты?

— Помню.

— Так вот, Крис тогда очень расстроился, все его слова переиначили, а самое главное из того, что он сказал, даже не попало в статью.

Я-то думал, что разговор окончен.

— Сью, многие оказываются недовольны, когда читают про себя в газете. В интервью попадает не все, а вкусы источника и репортера редко совпадают.

— Я знаю. Крис тоже это знал, но решил написать письмо к редактору. Две ночи просидел за компьютером, в воскресенье утром закончил — а днем случилась эта авария... которая даже не несчастный случай. Короче, письмо так и пролежало на комоде, я не смогла его отправить. Но это последнее, что он написал в своей жизни, и при этом адресовано в «Трибьюн», и я решила отдать письмо тебе. Думаю, Крис согласился бы со мной.

Сью откуда-то вытащила длинный белый конверт и протянула Джейку. Он автоматически отметил про себя .качество печати. Адрес газеты «Трибьюн» был аккуратно отпечатан на лазерном принтере строгим шрифтом без завитков и украшений, крупными буквами.

— Спасибо. А теперь я все-таки побегу на работу.

Джейк вышел из дома с Библией и письмом на вытянутой руке. Интересно, как положено носить в руках священные книги? Как «дипломат»? Как ружье? Как ребешса? Он огляделся по сторонам. Никого. Даже соседка из дома напротив не обернулась на стук двери, так и подметает свое крылечко. Наверное, не услышала из-за шороха сухих листьев. В доме справа вообще никого, пустой гараж, хозяин, наверное, на работе, а его жена отправилась по магазинам с утра пораньше. Впрочем, какое ему дело до любопытных соседей, причем чужих? Он обернулся к Сью, чтобы по-

махать ей. Она улыбалась из приоткрытой двери. В доме зазвонил телефон, она торопливо кивнула Джейку и убежала отвечать.

В тот самый момент, когда Джейк захлопнул дверцу машины, Сью сняла трубку телефона на кухне. «Я узнала, да. Как ты? Читала. Да, он наш давний друг. Да, он не прав. Я ему только что об этом сказала. Он ко мне заходил, ушел минуту назад». Глядя на отъезжающий «Форд-Мустанг» из-за тюлевых занавесок, Сью слушала всхлипывающий голос Линды Магони и сочувственно кивала головой. Газету принесли три часа назад, и за это время им уже успело позвонить два человека. Первый звонок был от неизвестного, который, видимо, нашел их домашний телефон в справочнике. Он ругался и угрожал «критикану» физической расправой. Второй звонок был от соседки, школьной учительницы, которая совсем недавно переехала в дом через дорогу. Ее до глубины души оскорбило «высокомерное отношение» Карла к труду педагога. Сью вздохнула. Неужели Джейк никогда не поймет, что чувствуют люди, которых он высмеивает?

Добрый наставник Криса продолжил знакомить своего ученика с жизнью Царствия небесного. Зиор обещал научить его перепрыгивать через время, как дети перепрыгивают через ручей.

— Наступит день, когда ты сможешь не только созерцать прошлое, но и путешествовать в нем. Мы отправимся в странствие по векам, и ты на себе испытаешь малые и великие исторические события, почувствуешь атмосферу тех дней.

К удивлению Криса, онй намного больше говорили о событиях его прошлой жизни, чем о грядущих чудесах жизни новой. Более того, он ожидал, что будет узнавать какие-то новые подробности, а на деле ему пришлось переосмысливать хорошо знакомые. За несколько минут до смерти он вспоминал свою жизнь, но промелькнувшие перед ним события оказались не просто воспоминаниями, а программой предстоящего курса «Основы небесной философии». Крису пришлось заново пережить свою жизнь, переоценить принятые решения, вновь услышать свои слова — и добрые и злые, задуматься над их последствиями. Неизвестные ранее удачи обрадовали его, но порой ему становилось стыдно за поступки, когда-то казавшиеся геройскими. Он увидел, как неоправданно резко говорил с Доком и Джейком, как пытался насильно склонить их на свою сторону, навязывал свои взгляды, как взрывался при любом критическом замечании в адрес своей религиозности. Неожиданно для себя Крис легко научился смотреть на свою земную жизнь со стороны, объективно и осмысленно. Это было как в пьесе Торнтона Уайли «Наш город». То, что казалось странным и непонятным, пока герой крутился в гуще событий, на расстоянии вдруг становилось ясным и даже очевидным. «Как непривычно наблюдать за самим собой!» — думал Крис. Он искренне сопереживал персонажам знакомой пьесы, но его чувства были свободны от низменных страстей и нелепых условностей. Эмоции не являлись более врагами разума, не пытались склонить на безумные поступки, не очаровывали ложными предчувствиями.

— Зиор, я чувствую себя художником, много дней трудившимся над автопортретом и, наконец, отступившим на шаг от холста, чтобы оценить свое произведение. Я писал свою жизнь самыми разными красками и в разных стилях, но только смерть позволила мне увидеть всю картину целиком. Я как бы взглянул на себя не своими глазами, а очами Господа. Мне многое не нравится, но хотя бы я не обманываю себя и вижу все, как онЬ и было.

Зиор одобрительно закивал. В этом был смысл их уроков — Крису нужно научиться смотреть на себя с точки зрения Бога, с точки зрения вечности.

— Спасибо тебе за этот вводный курс, мой добрый наставник! Я так хочу поскорее перейти к великим чудесам Царствия Божия, а с другой стороны, мне жаль завершать наше странствие по прошлому. Я начинаю лучше понимать его ценность. Помнишь, к царю Давиду явился пророк Нафан и рассказал ему о страшном преступлении, случившемся в Иерусалиме? Злодеем был сам Давид, но до последнего момента его даже не мучила совесть. Царь только потому посчитал героя рассказа повинным в смерти, что полагал, будто речь идет о ком-то ином. Мы можем многому научиться, глядя на себя со стороны!

— Ты прав. Раньше ты учился, наблюдая за другими или читая о них в книгах. Теперь ты изучаешь собственную историю, как когда-то в школе изучал «Одиссею». Но на этот раз перед тобой — не миф, а реальные события. Ты сам участвовал в них, а сейчас переживаешь все заново, чтобы постичь уроки великого Господа, предназначенные лично для тебя. Радуйся изученному, завершай начатое и не законченное, открывай неизведанное.

— Я даже не предполагал, что придется столько учиться.

— Никто не успевает усвоить все назначенные ему уроки за свою коротенькую земную жизнь. Ты взошел в Царствие небесное, и твоя первая задача — не забыть земную жизнь, а понять ее. Ищи, ищи ее смысл, доучивай то, что не успел, ибо на этом основании ты выстроишь жизнь новую. Так высшая математика использует законы арифметики. Бог не позволит тебе оставить уроки невыученными, новый материал неусвоенным, ошибки не исправленными. Грех твой покрыт, разум освобожден от скверны, но понимание еще зачаточно, как у младенца. Насильно тебя никто учить не станет, все дается по мере твоего желания. Это трудный путь, но у тебя времени — целая вечность, и никакая завеса не туманит взора. Кое-что в своем прошлом тебе не понравится, но главное, что ты поймешь, почему не понравится.

— Здесь так хорошо, Зиор, лучше, чем я мог представить. Но я не ожидал, что в раю тоже может быть трудно.

— Радость не то же самое, что беззаботность. Помнишь, как ты проверял свой любимый компьютер на вирусы? Как чистил диск от ненужных файлов? Так же твой разум очищается, чтобы на свободное место без помех записывать новые данные. В том мире тебе порой ложное казалось истинным, а истинное ложным. Ты сам писал свою жизнь, теперь прочти написанное. Что-то тебе понравится больше, а что-то меньше, но это твоя книга, твои удачи и неудачи. Где ты лучше слушал гласа Божия, где жил по замыслу Его, там найдешь успешные и интересные эпизоды. Где ты спешил и наскоро латал дыры, окажутся скучные и пустые главы. Ты сразу заметишь множество недочетов, слабых мест, глупых идей и опечаток. Ты пожалеешь, что не исправил все вовремя, а теперь поздно — последний срок прошел, все останется, как есть. Однако, хотя окончательная редакция твоей книги принята и утверждена, а потому неизменна, тебе ничто не мешает поучиться на этих ошибках. Помни, важнейшее дело в Царствии Божием — познание истины.

— Мне никогда не выразить словами той радости, которую я здесь испытываю от познания истины. Я только не ожидал, что мне придется повторять и разбирать собственное прошлое. Я думал, мы будем двигаться вперед, не оглядываясь.

— В прошлом, которое ты собирался забыть как кошмарный сон, остались твои первые встречи с Господом. Он звал тебя, манил к Себе, вел по жизни за руку. Тогда Он начал творить в твоем сердце великое и доброе дело, которое и завершает сейчас. Радость неотделима от истины, и, отказываясь от истины, ты отвергаешь радость. В Слове Божием сказано, что всем людям должно^явиться пред судилище Христово и держать ответ за доброе и худое, что они делали, живя в теле. Ты пришел сюда из мира, где правда неясна, сомнительна, переиначена. Там царствует лукавый прародитель лжи, и потому жизнь строится по правилам, которые лишь ошибочно признаются за истину. Смешно сказать, мнение большинства определяет, что хорошо и что плохо, как если бы вселенная жила по законам демократии, а истину определяли бы голосованием. Аюди выбирают то, что им льстит, что приятно, что популярно, но истина редко попадает в эти категории.

— Видимо, ад — самый яркий тому пример...

— Увы, да. Никто не хочет верить в его существование, но от этого он не исчезает, как не исчезло бы земное притяжение, даже если бы все население Земли проголосовало бы за его отмену. Пусть все считают, что гравитации нет, но это не спасет доверчивого безумца, шагнувшего с десятого этажа. Ад есть. Не бывает так, чтобы все дороги вели к одной цели. Высота небес противостоит бездне геенны. Радость спасения оттеняется ужасами вечного проклятия, которое заслуженно ожидало бы и тебя и всех твоих собратьев, если бы не избавила вас благодать Божия. Люди

приукрашивают свои фантазии, окружают их ореолом благородства и величия, а потом называют «истинами». Однако может ли быть истиной выдумка смертного человека, не имеющим власти над вечными ценностями? Ложь, полуправда, притворство — будь они хоть сверхмодными и сверхпопулярными среди ослепленных грехом жителей земного мира — будут выведены на чистую воду перед лицом всех племен и поколений. Ты знаешь, люди — существа азартные, им интереснее, когда есть за что рисковать. На войне, в любви, в картах все зависит от ставок, чем они выше, тем более захватывающим оказывается действо. Смысл жизни заключается в том, что ставки в этой игре — рай и ад, и выше этих ставок быть не может. Что же говорят глупцы? Что эти ставки не существуют. Они успокаивают себя сказками о том, что все дороги ведут в одно место, а потому какую ни избери, окажешься там же, где и все. Позвольте вас разочаровать! Истина есть истина, и дороги ведут в разные стороны. Одни приведут к величайшему блаженству, а другие к невообразимым страданиям, и нет ничего важнее выбора жизненного пути.

— Ты прав, Зиор, — задумчиво откликнулся Крис. — И ведь разница не только в вере и неверии. Бывает, что христианин проживет жизнь добрую, а бывает, что худую.

— Вижу, ты уже кое-чему научился, господин мой. Пора нам вновь обратиться к твоей жизни на земле. Прислушайся к тому, что говорило тебе общество, чему учил тебя мир. Солнечные часы показывают точное время лишь тогда, когда светит солнце. Ночью самонадеянный глупец может сколько угодно освещать их фонариком и объявлять время по своему усмотрению, однако кто воспримет это всерьез? Вечное Слово Божие — вот истинное Солнце, Создатель истины. Люди могут познать или не познать ее, но изменить или сотворить новую — никогда. Истина — не служанка человеку. Она может стать ему врагом, госпожой, судьей — или добрым другом.

Джейк ходил по отделу новостей газеты «Трибьюн» нервной походкой и ждал вдохновения. Внутри него кипели противоречивые чувства, он будто засомневался в ценности собственной профессии — или просто устал. То, что наговорила про журналистов бедная Сью, конечно, было сказано в сердцах и не имело отношения к реальности. Никакой предвзятости в освещении событий у корреспондентов не было и нет. Никакого сатанинского заговора против истины вообще и против христианской церкви в частности никто из газетчиков не организовывал. Оставалось только посмеяться над этими обвинениями, не обижаться же на нервную женщину, у которой просто искажено восприятие!

Джейк посмотрел на Сэнди и Джерри, на других журналистов. Хорошие, честные люди, у каждого своя жизнь — семьи, надежды, мечты. Ни у кого нет желания разрушить или извратить общество, в котором мы все живем. Напротив, они выбрали профессию репортера, потому что надеялись как-то помочь решению социальных проблем и улучшить ситуацию в стране. Они отдавали этому делу свой талант, свои силы, свое умение, и не меньше Сыо хотели, чтобы их дети росли в лучшем мире, чем тот, в котором росли мы.

С другой стороны, Джейк не мог легко отмахнуться от всего, сказанного вдовой его ближайшего друга. В последние годы он стал замечать в себе какую-то циничность, причиной коей он сам считал свое глубокое разочарование в журналистике. Отдел новостей жил интригами и подводными течениями, немало из которых оказывали существенное влияние на содержание статей. Возможно, это происходило неосознанно и случайно, однако результат от этого не менялся.

Джейк остановился перед кофеваркой, принадлежащей, в об-щем-то, секции «Новости страны» и, нисколько не колеблясь, угостил себя бодрящим напитком. Размешивая сливки тоненькой пластмассовой ложечкой, он огляделся. Его взгляд упал на Дебби Сойер, в памяти всплыли ее шумные публикации по делу Кларенса Томаса, обвинявшегося в сексуальных домогательствах к некоей мисс Хилл. Дебби выставила подсудимого воплощением всего, что представляет из себя мужской шовинизм. Очевидные несостыковки в свидетельских показаниях «потерпевшей» не помешали журналистке задолго до приговора заклеймить Томаса «потенциальным насильником». Положительные отзывы друзей о Томасе и весьма компрометирующие высказывания коллег о мисс Хилл не повлияли на конечный вердикт всех статей Дебби, да и остальных публикаций в «Трибьюн» на эту тему: Томаса следует примерно наказать, дабы всем похотливым мужикам неповадно было. Дело было несколько лет назад, но Джейк хорошо помнил атмосферу тех дней: только попробуй заступись за подсудимого, только попробуй намекнуть, что истина может быть не на стороне мисс Хилл, сам окажешься причислен к сексуальным маньякам.

Несмотря на все различия во взглядах с Кларенсом Томасом, Джейк решил соригинальничать. На самом деле он до сих пор не был уверен, кто из тех двоих ангел, а кто — дьявол. Однако почему все заранее предполагают, что мужчина-консерватор не способен говорить правду, а либеральных взглядов девица ни за что не солжет? Он начал колонку с разговора о возможности иного поворота сюжета: а что, если лжет мисс Хилл? Несколько дней он просидел над этой колонкой, вздрагивая и оборачиваясь на звуки шагов за спиной, а закончив и с удовлетворением вздохнув над конечным продуктом, безжалостно удалил файл. Игра не стоила свеч. Даже сейчас ему было стыдно за свое малодушие. В деле Томаса «Трибьюн» сыграла роль генерального прокурора, к журналистике такое тенденциозное освещение не имело отношения. Стерев свой файл из памяти компьютера, Джейк стал молчаливым пособником травли, возможно, невинного человека. Вспоминать об этом было противно, и Джейк постарался переключить мысли на что-нибудь другое. Однако в голову приходили новые факты, подтверждающие, что корреспондент может играть с новостями, как хочет, и ему все сойдет с рук. А ведь когда-то за такое с работы выгоняли. Взять хотя бы репортаж Марти Гауса, опубликованный на прошлой неделе в разделе «Политика. Городские новости». Марти зашел в бар на 27-й улице и стал спрашивать «простых горожан» о мистере Стэнли — бьюшем мэре, претендующем на пост губернатора. Джейк отлично знал, что Марти этого кандидата на дух не переносил по причине личного характера — вроде как девушку они не поделили много лет назад. И надо же так случиться, что один из завсегдатаев пивнушки, куда зашел беспристрастный корреспондент Гауе, удачнейшим образом выражает всеобщий консенсус остальных клиентов этого заведения, говоря: «Стэнли — последний вор и мошенник, ему место за решеткой, а не в кресле губернатора!». Прочитав эти слова, Джейк с иронией отметил: «Ах, какое совпадение! Простой горожанин думает о Стэнли точно то же, что и наш Марти!». После, раздумывая об этом над страницами дневника, он придумал термин «журналист-чревовещатель». Герои репортажей превращаются в послушных кукол, которыми корреспондент крутит, как хочет. Опроси побольше народу, кто-нибудь да и скажет то, что тебе надо, а остальные записи предъявлять не требуется — если ты, вообще, записывал неинтересные суждения. Хорошо быть обозревателем! Можно честно писать о своем мнении, а не протаскивать его через заднее крыльцо.

Прислонившись к большому красному автомату, продающему кока-колу, Джейк обводил глазами огромное пространство отдела новостей и размышлял о том, что у каждого из двухсот журналистов, корпящих над статьями в тесных кабинках, своя судьба и свои проблемы. Многие разведены, и по нескольку раз. Кто-то пытается наслаждаться свободой, расставшись с одной женой и пока не найдя следующую. Кто-то опять тянет лямку семейного человека, но на горизонте уже замаячил очередной развод. Джейк и сам был частью этой печальной статистики, а потому никого ни в

чем не обвинял. Просто факт остается фактом: журналистика и семейная жизнь плохо сочетаются друг с другом. Репортеры работают по сумасшедшему графику, поздно приходят домой, а если выпадает свободная минутка, ее немедленно жертвуют на мысли о будущей статье. Джейк мечтал сделать карьеру, стать своего рода «звездой» — и это ему удалось, но за счет собственной семьи. А кроме того, в «Трибьюн» царила атмосфера открытости, свободы. Что будет, если в тесном помещении посадить так много народу и заставить день за днем подолгу обсуждать важные вопросы и вместе делать нечто захватывающе интересное? Каждый из них намного больше и доверительнее общался с коллегами, чем с супругой или супругом. Непредсказуемость, азарт и бурные события, отличающие работу корреспондента, контрастировали со скукой и однообразием домашнего очага. Конечно, в отделе новостей служебный роман был делом обычным, в том числе между людьми семейными. Некоторые интрижки вспыхивали и угасали, оставляя бывших влюбленным с чувством неловкости, ведь их кабинки так и оставались по соседству, и они вынуждены были каждый день ходить друг мимо друга. Джейк по себе знал, как раздражает нечаянная встреча с глазами той, кого он недавно желал и добивался, а теперь мечтал бы не видеть никогда. Впрочем, в любой современной конторе наверняка происходит то же самое. Единственное, что он приобрел в результате этих историй, была излишняя раздражительность при обсуждении «семейных ценностей».

Джейк допил кофе и пдовел черту под своими размышлениями. Газетчики — такие же люди, как все — как врачи, бизнесмены, механики, сантехники, юристы, учителя, священники. Они обыкновенные люди со всеми их обычными недостатками. Среди них встречаются такие, кому не безразлична судьба других, кто старается писать честно, а есть высокомерные эгоисты, которые по трупам пройдут ради своей карьеры или во имя понравившейся идеи. Журналист — тот же сантехник, но работающий не с трубами, а с умами и общественным сознанием. Разница лишь в том, что ошибка сантехника и ошибка репортера стоят по-разному. Если первую сравнить со случайным выстрелом из рогатки, вторая будет сродни нечаянному запуску баллистической ракеты. Отсюда и родилась народная мудрость: «Никогда не спорь с человеком, который покупает чернила бочками». Получается, профессия журналиста имеет стратегическое значение. В его руках мощное оружие, которое может послужить как во благо общества, так и нанести непоправимый вред. Джейк с гордостью подумал, что приятно осознавать себя частью как раз тех, кто служит во благо, и скромно улыбнулся.

Отсидев за столом еще несколько часов, Джейк спустился к своему «Форд-Мустангу». Пора выбраться куда-нибудь за город — быстрая езда по хорошей дороге, где мало машин и хороший вид за окном, отлично помогает переосмыслить полуготовую колонку и, заодно, всю жизнь. Три года назад он отправился на такую прогулку по кольцевой автодороге, когда обдумывал предстоящий развод с Джанет. Два года назад он объехал штук десять окрестных деревень и понял, заманчивое предложение из «Бостон Гло-уб» он не примет. Может, зря. Это был бы, действительно, скачок в карьере. Только в Орегоне остались бы друзья, дочь — хоть он ее и здесь редко видел — да и сам Орегон. Он так и не смог решиться на переезд. Теперь, когда Криса и Дока больше не было, дом в значительное мере утратил свою привлекательность. Если бы его позвали в Бостон сейчас, орегонские сосны уже не были бы таким сильным аргументом против.

Подумать только, уже середина ноября. Литья частично облетели, но в горах все еще красиво, и покосившиеся сараи и коровники смотрятся очень живописно на фоне разноцветных склонов. Он покружил по незнакомой сельской дороге, потом неожиданно выехал на свой любимый старый маршрут, но сразу свернул с него. Он устал от привычного, хотелось почувствовать себя искателем приключений и разведать, куда выведет новый поворот. Он выехал на длинное шоссе, совершенно пустое — от горизонта до горизонта не было ни одной машины, кроме одной, следовавшей в том же направлении, что и он, но так далеко по-

зади, что надо было специально приглядываться, чтобы заметить его в зеркале заднего вида. Джейк не приглядывался.

Вечером — свидание с Мэри Энн. Наговорил ей с три короба про кучу работы, а сам отправился странствовать. Впрочем, это вышло случайно. Просто захотелось вырваться из духоты городского офиса, и вот теперь едет известно откуда, но неизвестно куда. Одинокие домики фермеров мелькали все реже. Заметив дымок, выходящий из каминных труб, Джейк подумал, что серый дым, растворяющийся в серой пустоте — прекрасная картина нашей жизни. Дорога шла вдоль длинного холма, и вдруг на склоне появилась низенькая железная ограда, за которой россыпью торчали небольшие квадратные камни. Кладбище! Джейк вначале отвернулся и прибавил скорость, но какая-то неведомая сила заставила его сбросить газ и остановиться на обочине.

Кругом не было ни души, во все стороны от холма простиралось приготовленное к зиме поле. Над могилами склонялись плакучие ивы и клены, тщетно пытавшиеся удержать последние листья. Часовни не было. Может быть, когда-то здесь был целый городок с церковью и лавками, и за кладбищем ухаживал мрачный дедок, которого боялись дети. Внезапно на тусклое солнце набежала туча, и Джейк, который и так стоял в тени холма, поежился от наступившего сумрака. Он почему-то вспомнил чернобелый фильм ужасов по доктора Франкенштейна. Надо же было заехать на кладбище, да еще под вечер. Надгробия располагались без видимой системы, не то что на Мемориальном военном кладбище, где был похоронен его отец, да и сами камни отличались по форме и дизайну, многие покосились от времени, в общем — кто во что горазд, прямо как в жизни. А ведь это кладбище больше подходит к образу смерти, чем Мемориальное. Смерть такая — случайная, бессмысленная, разная...

Он почти с удивлением отметил очарование осенних цветов. Он присел на корточки перед пурпурной хризантемой. На одном лепестке блестела крошечная капелька воды, прощальный луч солнца отразился в ней радужным многоцветьем. Возможно ли, что жизнь и смерть мирно соседствуют так близко друг от друга?

Почему в нашем мире бушуют страсти, и люди до последнего суетятся, не задумываясь о зависшем над ними дамокловом мече. Рано или поздно смерть победит жизнь, в этом он не сомневался. Ему представились полчища прожорливых насекомых, чьи свирепые челюсти уничтожали хрупкую красоту каждого цветка... словно спеша успеть до грядущих морозов. Действительно, не саранча, так холод разрушит нежные лепестки, они так и так обречены, и эфемерность их прелести заставила Джейка с грустью подумать о неизбежном окончании земного пути.

Тоска охватила его, качающиеся ветви деревьев показались ему страшными паучьими лапами, со всех сторон к нему тянулись щупальца чудовищ, да сама земля разевала бездонную пасть, стремясь проглотить его. Джейк отогнал наваждение и почему-то подумал, что за детскими суевериями и страхами вполне может стоять некая темная сила, но сейчас она, кажется, помиловала его.

Он огляделся. На этом кладбище все так беспорядочно, что не знаешь, что найдешь за ближайшим деревом... или что найдет тебя... Он подумал, что зря смотрел дурацкий «ужастик» про оживших мертвецов. Здесь смерть уже не казалась оторванной от реальной жизни. И тишина. Мертвая тишина. Почему даже не слышно трелей птиц или треска цикад? Такое впечатление, что даже животные берегут покой усопших «царей природы».

Ему вдруг показалось, что эти камни и спрятанные под ними тела похожи на коллекцию бабочек. Их жизнь давно прошла, и никто уже не интересуется, кого они любили и кого ненавидели. Кладбище, явно, заброшено. Ни одного свежего цветка на могилах, только те, что растут среди травы. Свежих захоронений тоже нет, землю давно никто не трогал. Надгробья одиноко стоят, снося удары стихий и постепенно разрушаясь от времени. В трещинах замерзает вода, и каждую весну от камней отваливаются новые куски; могилы проседают, словно сама земля устала держать на себе эту тяжесть, и камни заваливаются набок.

Обойдя все кладбище, Джейк сделал вывод, что последний раз похоронная процессия заглядывала сюда в 1909 году. Даже его отец тогда еще не родился! По журналистской привычке он 9 У последней черты

стал читать надписи, надеясь угадать спрятанные за ними истории. Вот Дэвид Ротман, родился 3 июля 1898, умер 3 июля 1898. Родился и умер в один день, так мало успел узнать о нашем мире! Интересно, почему умер маленький Дэвид? От холеры? От какой-нибудь инфекции, которой сейчас и не болеют даже или которую легко бы вылечили? Если бы мальчишка родился десять лет назад, остался бы жив и сейчас ходил бы в школу. Кто виноват, что он родился раньше, чем люди научились лечить его болезнь? В чем смысл того, что младенец умер в день своего появления на свет? Родители, должно бьггь, любили его и страшно страдали. Ах, вот и они. Надгробие с военными регалиями. Роберт Ротман, родился 15 сентября 1858. Во время войны Севера и Юга? Или перед войной? Его отец мог успеть и повоевать. Умер 2 ноября 1908. В пятьдесят лет. Джейк вздрогнул. В день смерти Роберту было столько же лет, сколько Джейку сейчас. Между отцом и сыном камень с именем Элизабет Ротман. Родилась 12 июня 1869. Жена Роберта, мама Дэвида. Умерла... Боже мой, 20 августа, 1898, двадцати девяти лет. От родов? Нет, не может быть, Дэвид умер на несколько недель раньше. Джейка охватил озноб: солнце заходит, влажный воздух стал еще холоднее. Неужели Элизабет не перенесла смерти ребенка и умерла от горя? Рядом с надгробием Роберта — еще одна могила. Сара Ротман, родилась 3 апреля 1835. Понятно, его мать. Должно быть, поехала с Робертом и Элизабет на Дикий Запад, тряслась с ними в повозке по Орегонской тропе... Умерла 23 июня 1898. Как, всего за десять дней до рождения Дэвида? Даже не успела увидеть внука? Бедный Роберт! За два месяца потерять мать, сына и жену!

Бессмысленность этого несчастья потрясла Джейка. Чем это объяснить, каким великим замыслом? Зачем Богу понадобилось — если есть Бог — забирать у матери новорожденное дитя? Зачем лишать сына еще не старой матери, которую он так любил, что повез за собой по Орегонской тропе осваивать новые земли? И что это за Бог, который у этого и так убитого горем человека отнял жену, оставил совсем одного? Он, наверное, очень тосковал, плакал, злился — почти как Хьюк, потерявший мать, жену и ребенка. А сейчас кто помнит бедных Ротманов? Кто сейчас расскажет историю этой несчастной семьи? Они как камушки, упавшие на дно пруда, разошлись круги — и снова тишь да гладь. Что изменили их страдания? Ничего, думал Джейк, их жизнь прошла бесследно.

Памятник маленькому Дэвиду был совсем небольшим и сильно побитым орегонскими дождями и ветрами. Джейк наклонился было прочитать написанное ниже мелким шрифтом, но тут же выпрямился. Ему же в ресторан идти в этой одежде! Впрочем, коленку уже испачкал, теперь все равно. Он присел перед камнем и с любопытством стал вчитываться в надпись. «Дэвид Ротман, взят Господом по выходе из чрева матери, подобно тому, как Енох, возлюбленный Богом, взят был до времени». Далее, еще мельче: «Я есмь Воскресение и Жизнь. Верующий в Меня, если и умрет, оживет». Эх, эти верующие родители, тешили себя, призрачной надеждой, не то что современные люди. А живи они сейчас, и не было бы у них надежды на жизнь после смерти. Бог, в которого они верили, безнадежно устарел. Его заменил... заменило... что? Что же? Джейк задумался, но ничего не приходило в голову.

Памятник Элизабет был побольше. Роберт наверняка сам копал могилу и сам опускал в нее гроб. В те времена люди не прятались от смерти за работников службы ритуальных услуг, похоронного бюро и прочих посредников, получающих деньги за то, чтобы родственникам пришлось иметь как можно меньше дела с мрачной реальностью. Джейк вообразил Роберта, сидящего на козлах повозки в лучшем костюме, который он обычно надевал по воскресеньям в церковь. На этот раз он тоже ехал в Дом Божий, но не в городскую церковь, а в кладбищенскую часовню, и вез за собой самого близкого человека. Поверил ли Роберт словам проповедника, провожавшего его жену в последний путь? Читал ли он книгу, цитата из которой украшала надгробье его сына? А что, если вера этой семьи держалась на худеньких плечах Элизабет, ведь обычно матери учили детей благочестию, тогда как отцы пахали землю, пили виски и ходили в салуны развлекаться с деви-

цами. Джейку стало почему-то стыдно перед Робертом за свое предположение. Что, если это был глубоко верующий человек, который жил честно и по мере сил берег семью, которую очень любил? С другой стороны, неизвестно, что стало с его верой после того ужасного лета, когда жестокий рок забрал его мать, сына и жену. Джейк достал перочинный ножик и соскреб мох с поверхности памятника Элизабет Ротман. Теперь надпись была легко различима.

«Здесь покоится тело Элизабет Ротман, любимой жены Роберта, матери Дэвида. Увидимся в день воскресения мертвых». Немного ниже, мелкими буквами значилось: «Все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия, и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения».

Видимо, эти слова написал Роберт — человек, который прожил нелегкую жизнь и преодолевал все невзгоды с мыслью, ^что лучшее впереди. На его собственном памятнике никаких подписей не было, только имя и дата. Наверное, он больше не женился, род его оборвался с его кончиной, и после него уже не осталось никого, кто мог бы с любовью надписать ему надгробный камень. Джейк насочинял покойному Роберту целую жизнь, но это были только догадки. Единственное, что он мог знать наверняка, так это что Роберт мертв, жизнь его завершена, и ни один историк из любителей переписывать учебники не исправит реальных событий: что было, то было.

Еще один одинокий темный камень привлек его внимание. Этот памятник выглядел новее и отличался по стилю от надгробий семейства Ротманов. Он подошел к нему и отпрянул в ужасе: «Боже! Не может быть!» На камне стояло имя «Джейк Вудс».

Подожди-ка, нет. Нет! Это «Джейк Виде!». Он с облегчением вздохнул. Однако почему он так перепугался? Как ни крути, наступит день, когда и его надгробье появится среди молчаливых камней. Дату рождения Джейк мог предположить, но вот дату смерти... Знать бы, в каком году...Может, через тридцать лет, или через пять, или на будущий год*.. На следующей неделе... Завтра... Сегодня? Сейчас?

Что же напишут на его могиле? А найдется ли кто, желающий что-то написать? Да и если найдется, откуда он будет знать, какая надпись подойдет? Напишут что-нибудь из Синатры*. «Я делал все, как я хотел»? Или из «Вообрази!» Джона Леннона? Нет, лучше бы выбрали величественную песню о вечных ценностях, типа тех, что пели на похоронах у Криса. Впрочем, слов тех песен он не смог вспомнить, сколько ни старался, да и названия их никак не приходили на ум. А слова песен Леннона и Синатры он отлично помнил и мог бы легко перечислить их не один десяток. Разве можно жить одними песнями, но ожидать, что надпись на могилу ему выберут совсем из других? Кто догадается о таком странном желании покойного?

Неужели есть Бог? Неужели есть книга жизни, где имена одних записаны, а имена других — нет? И где сейчас семейство Ротманов? Здесь, у него под ногами? Или где-то далеко? Он не знал ответов на свои вопросы и загрустил о том, что не узнает их никогда.

Старый, добрый друг следил за Джейком, стоящим посреди заброшенного кладбища. Он видел каждое движение, читал с ним вместе надгробные надписи, переживал его чувства. Он не мог "читать его мысли, но каким-то образом понял почти все, что творилось в голове Джейка. Зиор стоял рядом с Крисом и также с интересом наблюдал за происходящим.

Когда Джейк сел в машину и поехал назад, в город, видение вдруг поблекло, расплылось и исчезло, как часто бывало и раньше. Когда на земле происходило что-то очень важное, обитатели Царствия небесного могли видеть это ясно и молиться за людей на земле. Когда же острота момента проходила, и события вечного значения сменялись будничными, видение гасло. Последнее время Крис видел Джейка все чаще и чаще, и он надеялся, что это знак грядущих перемен. Он молился за друга, изливая свое сердце на алтарь Всевышнего, и Зиор шепотом повторял за ним страстные, искренние мольбы. Ангел знал, что в следующие несколько часов Джейку предстоит жестокая битва с силами зла, последствия которой могут оказаться решающими.

Крис замолчал и повернулся к своему наставнику. Тот с улыбкой поманил его за собой: «Пойдем».

— Куда, Зиор? Куда ты теперь поведешь меня?

Хочу познакомить тебя кое с кем. Ты сразу полюбишь их.

— О ком ты говоришь?

Зиор подождал мгновение, как если бы думал — сказать сейчас или подождать и сделать Крису сюрприз. Он внимательно смотрел на Криса и предвкушал, как тот улыбнется от уха до уха, услышав ответ. Зиор ни за что не хотел пропустить этот очаровательный момент.

— Я познакомлю тебя с семейством Ротманов — с Сарой, Робертом, Элизабет и Дэвидом.

Джейк подъехал к ресторану «У Антонио» на полчаса раньше и сразу побежал в уборную. Ему надо было срочно привести себя в порядок, ведь времени заехать домой и переодеться у него не было. Шикарный интерьер, огромное зеркало, блестящие краны без единого пятнышка, цветы в элегантных вазах, аромат весеннего луга — все это произвело бы впечатление на него в другой день, но сейчас его внимание привлекло только собственное отражение. Боже, что за помятое лицо! Морщины откуда-то взялись, и седины на висках прибавилось. Джейк вглядывался в знакомые черты с интересом, которого уже давно не проявлял к своей внешности. На отца стал похож, и это зря. Этого не надо. А вообще, больше похож на капитана дальнего плавания потрепанный ветрами, одинокий, плохо выбритый. Да кто этот тип в зеркале? Джейк с беспокойством подумал, что не знает ответа, и может не успеть найти его. Он наклонился, чтобы рассмотреть какую-то подозрительную родинку. Дыхание оставило на отполированном стекле туманный след, который сразу начал сжиматься и вскоре исчез. Кто-то сравнивал жизнь человека с теплым дыханием, которое только что появилось и тут же пропало. Кто это сказал? Он не мог вспомнить, но согласился, что время идет слишком быстро. Пятьдесят лет. Отцу было меньше лет, когда Джейк уезжал во Вьетнам. Он умер через пять лет после этого, в пятьдесят. Тоже в пятьдесят?! Как Роберт Ротман. Как Джейк Вудс?

Ресторан «У Антонио» был рассчитан на тех, кто много пьет и мало ест, такие любители повеселиться охотно тратили здесь свои денежки. В «Трибьюн» раз в неделю выходила колонка о предприятиях общественного питания, и после того как ее автор с неправдоподобным восторгом расписал изысканность блюд «У Антонио», Джейк сводил туда Джанет, благо был какой-то романтический повод. Тогда-то он и решил, что обыкновенная котлета с луковыми кольцами у «Весельчака Лу» стоит пяти здешних «бифштексов по-итальянски с апельсиновым соусом», и больше в «Антонио» не ходил. Впрочем, сейчас это не имеет значения. Джейк попросил столик, откуда был бы виден вход, и заказал минералку.

Когда Мэри Энн появилась в дверях, у него перехватило дыхание. Она прошла, нет, проплыла между столиками и остановилась в проходе, увидев Джейка. Шелковое платье рубиново-красного оттенка, ногти в тон, алые туфли на высоченных каблуках на фоне нейтрального оформления зала и, по большей части, темной одежды посетителей смотрелись потрясающе, было такое впечатление, что только в ней есть цвет, а все остальные герои черно-белого кино. На шее ненавязчиво сверкало бриллиантовое ожерелье. Джейк плохо разбирался в стоимости одежды и украшений, но не надо было быть экспертом, чтобы понять эти побрякушки стоят целое состояние.

В больничном офисе Мэри Энн была прежде всего профессионалом. Здесь она была женщиной — прекрасной, соблазнительной, жаждущей внимания и заслуженно получавшей его. Восхищенные взгляды мужчин были устремлены на нее, и Джейк сам смотрел во все глаза. Он вскочил и заспешил ей навстречу, словно испугавшись, что молодой красавец за соседним столиком сделает это за него, но Мэри Энн и не думала убегать, а с готовностью обхватила Джейка правой рукой и, прижимая к себе, оставила на его щеке легкий поцелуй. Теперь для всех в зале он был «счастливый спутник той красави-

ЦЫ», и, несмотря на его обычную нелюбовь к повышенному интересу публики, сейчас это было очень приятно.

- Привет. Я такая голодная. Ты уже выбрал что-нибудь? Нас ждет чудесный вечер...

Да, это Мэри Энн. Он галантно подвинул ей стул, и к тому времени, как успел сесть сам, она уже весело щебетала над раскрытым меню:

- Это мой любимый ресторан. Я обожаю, как они готовят моллюсков. Ты вот это пробовал: «Тихоокеанские гребешки по-гавай-ски»? Нет? Да ты что? Обязательно закажем, они просто чудо!

Несколько минут Джейк наслаждался обворожительной внешностью и чарующим ароматом своей спутницы, но, немного привыкнув, начал терять интерес к разговору. Вскоре он перестал прислушиваться к ее бесконечной болтовне и погрузился в раздумья, автоматически подбадривая собеседницу угодливым смехом и восклицаниями типа «Да?.. М-м-м... Надо же... Ага, ага...». Он думал о Мэри Энн и о том, как он воспринимал бы ее лет двадцать пять назад. Ее стильное платье с низким вырезом, неприличные намеки, манера держаться были знакомы. Тогда, давным-давно, они с Доком шутили об «освобождении женщин» и феминизме, говоря, что женщины освободились, чтобы спать с кем попало, как мужчины, и тем воплотили в жизнь сокровенную мечту этих самых мужчин. Теперь молодым людям не надо было беспокоиться о девичьей чести и мучиться угрызениями совести после совращения невинной девушки. Парни больше не чувствовали никакой ответственности, поскольку женщины играли по тем же правилам, что они.

Джейк вспомнил, как грязно они отзывались о представительницах прекрасного пола, оставивших предрассудки и устремившихся навстречу «сексуальной свободе», как если бы речь шла не о людях, а о вещах. Он вспомнил, с каким уважением думал о девчонках, не поддававшихся на уговоры идеологов «сексуальной революции». Джанет была такая на первом курсе колледжа, когда они только познакомились. Однако музыка, атмосфера в общежитии, свободолюбивые высказывания преподавателей и старания Джейка сделали свое дело, и Джанет стало такой же, как все поколение девушек шестидесятых. Женщины «освободились»

— и теперь ими можно было пользоваться и бросать, как ненужные вещи, коллекционировать, как предметы, хвалиться победами, которые, на самом деле, не многого стоили.

Джанет и Джейк начали спать вместе всего через пять месяцев после первой встречи, а с третьего курса стали вместе снимать квартиру, хотя о свадьбе речи не заходило. Джейк был в восторге. Все преимущества семейной жизни, и никаких обязанностей! Тогда он научился воспринимать Джанет, как само собой разумеющееся. А сейчас, спустя три года после развода, он вспоминал их первое свидание, икак он боялся прикоснуться к ее руке. Удивительное чувство, но оно улетучилось после первой же ночи с ней — божественная мечта превратилась в одну из дешевых девчонок, и он утратил к ней уважение. Джейк упрекнул себя за дурацкие воспоминания: перед ним сидела женщина потрясающей красоты, готовая провести с ним ближайшие... несколько часов, и надо бы настроиться на нее и на предстоящие удовольствия, а не витать в облаках.

— Я ее сразу узнала, на ней было тако-о-е роскошное платье, а с ' ней знаешь кто был? Ни за что не догадаешься! — Мэри Энн продолжала тараторить, Джейк улыбался, крутил головой, изображал живейший интерес, а сам все глубже погружался в невесе-лые и крайне бессвязные размышления.

Я сделал карьеру благодаря толлу, что притворился феллинистолл. Джейк сделал эту запись в дневнике совсем недавно, когда делился со своей тетрадкой сокровенными страданиями о несло-жившейся жизни. Наверное, верующие люди рассказывают об этом священникам, но он предпочитал доверять свои тайны разлинованным страницам. В течение многих лет он регулярно участвовал в маршах за права женщин, ездил на ралли движения «Право на выбор». Его славили, как самого современного из современных мужчин. Внимание, одобрение, уважение лились рекой, и он охотно принимал их, а также собирал богатый урожай любовных интрижек. С некоторыми женщинами он при-

творялся галантным Дон Жуаном, а с другими надевал маску человека широких взглядов и сторонника равноправия, и все только для того, чтобы разок переспать. Даже себе он боялся признаться в своем лицемерии, и не кто иной, как Крис, указал ему на его двуличие. Джейк рассердился и даже потом жаловался Доку на «оскорбление», а тот только посмеялся и сказал.

Двуличие не двуличие, какая разница! Главное, затащить их в постель, а как — кому какое дело?».

— Джейк! Джейк! Ты что, уснул? — Мэри Энн смеялась, а официант с блокнотом растерянно смотрел на него.

— Простите, я что-то отвлекся, - пробормотал Джейк и начал лихорадочно соображать, что от него требуется. После клятвенного обещания попробовать «гребешки по-гавайски», которые заказала Мэри Энн, он выбрал для себя бараньи ребра «Песня ковбоя» и откинулся на спинку стула с видом завсегдатая, пытаясь вспомнить столовый этикет ресторанов, где играет настоящий оркестр, а не магнитофон.

— О чем мечтаешь, Джейк? — игриво спросила Мэри Энн, заглядывая ему в глаза. — Надеюсь, обо мне!

Она нежно улыбнулась, провела кончиками пальцев по его руке и, извинившись, отлучилась «на пару минут». Джейк получил возможность подвести черту под своими путаными воспоминаниями и не преминул ею воспользоваться,

За шестнадцать лет семейной жизни у Джейка было бесчисленное число «Приключений на одну ночь» и два затянувшихся романа. Сейчас он даже не мог вспомнить лица тех, с кем ложился в постель. Джанет страшно переживала его измены, обижалась на номера «Плейбоя», которые он уже, не пряча, бросал на диване, плакала, когда он объявлял об очередной «командировке». Он никогда не признавался в истинной цели этих «поездок», но она догадывалась сама, и он это знал. Джанет, как умела, защищала свое женское достоинство: сначала внушала себе, что ей все кажется, потом — что это не имеет значения, потом — стала заводить любовников среди «понимающих мужчин», тем доказывая самой себе, что все еще привлекательна. А ведь эти

«понимающие мужчины» были такие же, как Джейк, они понимали лишь какие слова какой женщине нашептать, чтобы добиться своего, а дома их ждали такие же обманутые жены, ко-торым они когда-то клялись перед Богом любить их и беречь до самой смерти.

Зачем мужчине жениться на женщине, если, забрав у нее лучшие годы, он без тени угрызений совести отправляется на поиски новых романов и собирает любовные победы, как спичечные этикетки. Зачем во время венчания жениха с невестой заставляют клясться, что они будут вместе в болезни и в горе, если можно попользоваться женой в здоровье и в радости, а при первых же трудностях бросить ее наедине с невзгодами?

Вернулась Мэри Энн, ее пышные сияющие волосы притягивали к себе взгляды всех мужчин в ресторане, заставляя их забывать о собственных спутницах. Джейк ненавидел себя за свои дурацкие философствования, ведь рядом с ним такая шикарная женщина. Если он захочет, сегодняшняя ночь будет его — а кто в здравом уме не захочет этого? Но Джейк продолжал копаться в себе, в своем отношении к прекрасному полу вообще и к Джанет в час-, тности. Видимо, он слишком быстро уставал от женщин. Джанет ему надоела и все ее пунктики тоже, хотя поначалу они казались такими очаровательными. Например, она любила по утрам рассказывать ему свои сны во всех мельчайших подробностях — ну кому это может быть интересно? Он даже написал колонку о том, что следует принять закон, запрещающий женам рассказывать мужьям свои сны и организовать службу по типу службы спасения, чтобы в тяжелых случаях можно было вызывать бригаду и усмирять не желающую молчать супругу. Джанет страшно обиделась, но ничего не сказала, просто на несколько месяцев пере-стала рассказывать сны.

— Джейк, ты сегодня такой... представительный...

Его очередь говорить комплименты. Это нетрудно.

- Не такой представительный, как ты, Мэри Энн. Ты выглядишь просто потрясающе. Супер. Я в себя прийти не могу с тех пор, как тебя увидел.

Мэри Энн покраснела. Ну вот, оба высказались. Оказывается, каждый из них доволен внешностью партнера. А внутри что? Док бы сказал: «Не думай, ты что - с ума сошел? Если выпадает шанс уложить в постель такую женщину, как Мэри Энн, укладывай, а не рассуждай о ее внутреннем мире!». Вдруг Джейк осознал, что Док наверняка спал с ней. Он достаточно хорошо знал Дока. И он уже получил весьма однозначное впечатление о Мэри Энн. Эти двое не проработали бы вместе и недели, как это обязательно бы произошло. Когда нет никаких нравственных барьеров на пути, это происходит обязательно и даже неизбежно... Он вдруг подумал о Бетси и ее девочках, о Джанет с Каролиной, о Сью с Крисом и их детях. Словно тень набежала на него, совсем как тогда, на кладбище. А ведь он ожидал веселого вечера с приятным продолжением, полет его фантазии рисовал заманчивые и очень не-приличные картины...

Ты же знаешь ресторан «Флоренция»? Там потрясающий танцевальный зал. Так вот Диана с Джэйсоном — Джейсон это ее новый кавалер, работает автомехаником - решают поразмяться и зовут официанта...

Мэри Энн старалась все время говорить, ей было явно неловко из-за повисающих пауз, а все они возникали по вине Джейка. Он продолжал кивать, хотя давно потерял нить ее рассказа. Голос очаровательной собеседницы звучал будто издали, слова кружили вокруг него, и он мог протянуть руку и схватить любое, а мог оставить их виться над головой, и по большей части он предпочитал не обращать на них внимания.

Он думал о сексе, ведь к этому сейчас шло дело — если он сам все не испортит. Даже в «доисторические» времена без СПИДа и герпеса беспорядочные половые связи были фантастической мечтой, которая на практике никогда не оказывалась столь же привлекательной, как в воображении. Самое ужасное — лежать в постели остаток ночи с полузнакомым человеком и притворяться, что тебе хорошо. В эти часы он чувствовал себя ужасно грустным и одиноким, а ставшая ненужной партнерша мучила его своим присутствием, как пустая пачка сигарет, которую надо бы выбросить, раз сигареты кончились, но урны нет, и полицейский смотрит, вот и приходится вертеть ее в руках, надеясь, что он отвернется. Неужели роскошная Мэри Энн тоже превратится в пустую пачку сигарет?

Секс в современном мире превратился в нечто скучное, рациональное, приходилось все делать с оглядкой. «У тебя нет ВИЧ? Честно? С кем у тебя последний раз было? А откуда ты знаешь, с кем он спал до этого? Вы презервативом пользовались? А сейчас у тебя презерватив есть?» Давно канула в лету спонтанность и свобода, которые так привлекали Джейка в шестидесятых семидесятых. Восьмидесятые и девяностые были другими — в обществе тогда царил страх перед болезнями, а в умах была полная неразбериха.

Джейку показалось, что он явственно слышит голос Криса. «Бог создал нас для моногамных отношений. Вензаболевания даны людям в напоминание об этой простой истине». Ничего себе «напоминание». Уже шесть корреспондентов «Трибьюн» скончались от СПИДа, и еще несколько угасали с каждым днем.

Секс был для Джейка чем-то типа легкого наркотика, который помогает ненадолго забыть об одиночестве. Однако каждый раз, почти сразу после акта, это чувство становилось еще сильнее, раздирая на части его опустевшее сердце. Одно приятное мгновение — и столько часов и дней мучительных мыслей о бессмысленности бытия. Ему хотелось от жизни большего, чем редкие мгновения радости. Однако что делать с Мэри Энн? Вот она, перед ним. Потрясающе красивая. Доступная. Даже не просто доступная, а хочет его. Получи на блюдечке с голубой каемочкой. Несколько лет назад он бы горы свернул, лишь бы провести ночь с такой женщиной. А сейчас он поймал себя на том, что ищет способа избежать этого. Господи, как же я изменился, разочарованно подумал он и горько усмехнулся.

Подали десерт — нечто замысловатое с французским названием. Джейк никак не мог понять, из чего это сделано, даже когда попробовал.

- Не съедай все, Джейк. Мы с тобой дома приготовим что-нибудь вкусненькое...

Она смущенно улыбнулась и взмахнула ресницами, и это возымело должное действие. Действительно, что плохого в том, что он отвезет ее к себе или поедет к ней? Что тут плохого?

На Джейка нахлынули воспоминания о юной Джанет. Они только-только подружились, болтали о своих надеждах на светлое будущее человечества и от каждого дня ожидали волнующих приключений. Просто сидеть рядом и мечтать вслух казалось верхом блаженства. Лучше бы этого никогда не было. Лучше бы уже тогда его устраивали поверхностные, мимолетные отношения. Увы, он знал, что настоящая любовь реальна, он знал, что такое - обнимать женщину своей мечты. Они потеряли любовь. Он потерял. Какая страшная трагедия - крушение надежд. У него на глазах дикий мустанг вечной любви одряхлел и охромел, превратившись в старого больного мерина с потерянной подковой, которому дорога на скотобойню.

Просто они были идеалистами, время такое было, решил он. Заботы о продвижении по службе, которые он оправдывал интересами семьи, заслонили собой любовь. Он редко бывал дома, теряя душевный контакт с женой и забывая о ребенке. В альбо-мах сохранились сотни его фотографий с новорожденной Каролиной, тогда он не выпускал фотоаппарата из рук, кружа над долгожданным младенцем. За всю начальную школу он уже сделал всего штук двадцать кадров с дочерью. А фотографий Каролины-старшеклассницы, сделанных ее отцом, пожалуй, не было вообще. Обязанности семейного фотографа легли на Джанет, хотя она не умела и не любила этим заниматься. А что делать? У Джейка никогда не было времени на то, чтобы сходить на школьный праздник, на соревнования, в поход, да и просто побыть дома в те часы, когда дочь не спала. Он иногда подумывал притормозить, сократить нагрузку, отказаться от каких-то мероприятий и посидеть с семьей, но никак не получалось. Работа казалась слишком важной, важнее семьи, важнее дома. Даже в своей колонке он говорил противоположное, но его расписание отражало истинное положение вещей, и Джанет однажды сказала ему об этом. Кого он пытался обмануть?

Часто он сквозь сон слышал, как Джанет плачет в подушку, но делал вид, что крепко спит. Зачем ему бессонная ночь накануне тяжелого дня? Тем более, он и так знал, что она может сказать: ей нужен муж, Каролине нужен отец, а его доводы о том, что другим женщинам приходится еще хуже, она не принимала. Нервная и вздорная тетка уже мало напоминала ту наивную девушку, на которой он женился по большой любви. Он махнул рукой на их брак — слишком много надо было стараться, это того не стоило. Развод показался ему сродни похоронам через много лет после смерти, и он написал колонку о том, что честнее разойтись, чем лицемерить, и для детей это нередко куда полезнее. Та колонка имела бешеный успех.

— Джейк, Джейк, ты опять где-то в своем мире! Надеюсь в твоих фантазиях есть место для меня! —Мэри Энн хихикнула. — Ой, смотри-ка, вон доктор Генри из нашей больницы. Я подойду к их столику, поздороваюсь. Не ешь мой десерт!

— Ладно.

Мэри Энн уплыла вдаль, Джейк с восхищением смотрел, как она качает бедрами при ходьбе и вспоминал, как Крис рассказывал о своих семейных проблемах. Несколько лет назад он почувствовал, что не находит общего языка с женой, как если бы между ними выросла стена. Сью и Крис. Как часто он с завистью думал о них, сохранивших остроту чувств и близость отношении даже после стольких лет. Джанет тоже смотрела на них как на островок надежды: их пример показывал, что счастье в браке возможно. Но это Крис. Он всегда был не такой, как все.

На развод подала Джанет, но они оба знали, что разойтись хотел Джейк. Ему хотелось сбежать от трудностей, жить без забот, без привязанностей, без сожалении. Это был достойный современный развод без скандалов и взаимных упреков. «Останемся дру* зьями». «Для Каролины так тоже будет лучше». Один из коллег —трижды разведенный Ленни — прислал ему открытку: «Поздравляю с разводом! Счастливой тебе холостяцкой жизни!». Все так хохотали. Конечно, ведь Ленни был эксперт в этих делах. Так, и правда, лучше.

Мэри Энн вернулась и теперь болтала о докторе Генри и о том, что Док считал его лучшим хирургом, и о том, что у него есть личный бассейн олимпийского уровня, и как она однажды там была, когда отмечали чей-то юбилей. Джейк напрягся, стараясь активнее участвовать в беседе, но не получалось сосредоточиться. Принесли счет, он вытащил кредитную карточку, но Мэри Энн напомнила, что сама пригласила его и берет расходы на себя. Она раскрыла кошелек, где золотом и серебром блеснул целый ряд пластиковых прямоугольничков, выбрала из них один и подала официанту. Когда он вернулся с квитанцией, она небрежно подписала, положила кредитную карточку на место и, отведя руку Джейка, выложила несколько купюр на стол. На одни эти чаевые в «Весельчаке Лу» можно было бы взять два вторых плюс два молочных коктейля и кофе. Джейк прикинул стоимость ужина и внутренне застонал.

Мэри Энн оперлась на его локоть, и они проследовали к выходу. Ее бедро касалось его при каждом шаге, и он заколебался. Она предложила поехать к ней. Алые губы расплылись в белозубой улыбке. Джейк уже открыл рот, чтобы согласиться на при-глашение и все, что из него следовало бы, но опять вспомнил про Джанет с Каролиной, потом про Сью и Криса, Бетси и Дока, пустую пачку сигарет и дикое чувство одиночества, настигающее его каждый раз, когда он просыпался в кровати с малознакомой и нелюбимой женщиной.

— Послушай. Знаешь, что... Спасибо за чудесный вечер. И спасибо за угощение. Надо нам еще раз куда-нибудь вместе сходить, тогда будет моя очередь платить. Просто сейчас со мной непонятно чрго творится, всякие мрачные мысли в голову лезут. Со мной сегодня будет скучно.

—Я помогу тебе отвлечься, — с надеждой пообещала Мэри Энн.

Поехали, ты не пожалеешь. — Ее тон и выражение лица не оставляли никаких сомнений в правдивости этих слов.

Я бы не пожалел. Просто мне надо домой. Мне сейчас лучше побыть одному.

Мэри Энн смотрела на него с разочарованием и досадой.

— Ну, что ж... Дело твое. Спасибо за компанию. Звони. У тебя мой номер есть. Я с удовольствием приму твое приглашение на ужин.

— Обязательно.

Она прильнула к нему всем телом и поцеловала в уголок губ.

— Может, передумаешь?

Джейк проглотил слюну и закашлялся.

— Прости. Не могу. Мне надо идти. Пока.

Джейк ехал домой и ненавидел себя то за глупое бегство от Мэри Энн, то за глупый развод с Джанет и Каролиной, которых променял на все, что Мэри Энн собой олицетворяла — удовольствие без ответственности.

Добравшись до своего кресла, Джейк вытянул ноги и углубился в чтение какого-то детектива. Он некоторое время с удовольствием потягивал какао из толстой кружки и переворачивал страницы, но потом заметил, что не помнит ничего из прочитанного за последние пятнадцать минут. Решив, что пора спать, он побрел к кровати, вслушиваясь в шум орегонского дождя. Обычно ему нравился этот звук, но сегодня глухие удары крупных капель по брезентовому навесу заставили его еще острее ощутить свое одиночество.

Джейк ворочался с боку на бок, водяная кровать недовольно булькала при каждом движении. Наконец, он не выдержал и разрыдался, уткнувшись в подушку. Засыпая, он подумал, что на наволочке останутся пятна, но тут же успокоил себя: ну и что, их все равно никто не увидит.

Изысканный аромат черного колумбийского кофе наполнил все утолки квартиры, заполз Джейку под одеяло и нежно растормошил от глубокого сна. Первым побуждением было вскочить, заметаться по дому, броситься под душ, на ходу сбривая наросшую за сутки щетину и устремиться на работу, по дороге натягивая куртку. Потом пришло блаженное осознание, что это же не будничный колумбийский кофе, а субботний деликатесный сорт «Шоколадно-ореховый», а потому торопиться некуда. ¹

С понедельника по пятницу Джейк настраивал свою автоматическую кофеварку на 6:15, а будильник на 6:30. К тому времени, как злобный писк вырывал его из дремы, кофейное облако успевало мягко и неторопливо нашептать ему о наступлении утра и тем ослаблить шок от пробуждения. В субботу и воскресенье Джейк не заводил будильника, кофеварка начинала ненавязчиво пыхтеть в 8:00, но это ничего не значило, можно поваляться и до 8:30 или 9:00. Единственное, что оставалось неизменным по будням и выходным, так это чашечка кофе, хотя некоторые различия все же были. Рабочие дни начинались с черного колумбийского, по выходным это были изысканные ароматы типа «Шоколадно-орехового» или «Швейцарского с миндалем», каждый раз разные, в зависимости от настроения Джейка во время еженедельного похода по магазинам. Он подолгу выбирал субботний кофе: изучал этикетки, нюхал зерна, пробовал на язык, потом молол их в магазинной кофемолке и упаковывал в аккуратный бумажный пакетик с неброским белым квадратиком.

По субботам он ходил по дому в одних трусах до самого обеда и не принимал душ, пока не отрабатывал свою серию упражнений на тренажерах. После этого он не глядя вытаскивал из шкафа старый детектив или новый фантастический роман и расслаблялся с книжкой в руках, одновременно следя за футбольным матчем по кабельному каналу. Он проводил рукой по щеке и жмурился от удовольствия: сегодня никто не заставит его скрести лицо холодной железякой, да и волосы не надо расчесывать, пусть себе торчат во все стороны. Хороший день — суббота!

Джейк перевернулся на спину, оставив на подушке глубокую вмятину, и полной грудью вдохнул кофейный воздух. Вдруг ему в плечо уткнулся мокрый холодный нос. Чемпи! Ах, хитрец, тоже знает, что сегодня суббота. Обычно по утрам Джейк торопился, и ему было не до игр с собакой, но по выходным они отрывались. Пятнистый спаниель прижался к хозяину носом, похожим на электрическую розетку, и восторженно засопел. Он уже успел вползти под одеяло и теперь наслаждался запахом любимого существа.

—Замерз, что ли? Ну-у, старость — не радость! — шутливо проговорил Джейк. Он сам избаловал Чемпи, позволяя псу лазить по дивану, прятаться под одеялом и прыгать на кресле. На охоте он был бы плохой помощник. Джейк назвал его в честь другого Чемпи — коккер-спаниеля, который тридцать пять лет назад немало ночей проводил с Джейком в спальном мешке на заднем крыльце, считая звезды и слушая пересвист ночных птиц. Тот Чемпи был единственным, кому дозволялось следовать повсюду за тремя мушкетерами. Он разделил с Джейком, Доком и Крисом самые лучшие годы — с третьего класса до двенадцатого, а потом оставил этот мир, как это рано или поздно случается со всеми собаками.

Почесывая спаниеля и слушая его блаженное урчание, Джейк вспоминал, какими разными бывали выходные в его жизни. В детстве он вскакивал и бежал к телевизору, хватая на ходу коробку с соленым печеньем, чтобы успеть к очередной серии мульфильма «Властелин неба». В колледже он просто спал до обеда. Во Вьетнаме суббот не было, а кофе был только одного сорта — черный с гущей, которую приходилось задерживать сжатыми губами, поскольку другого фильтра не предлагалось. А потом были годы с Джанет, когда спаниелю в кровать запрыгивать запрещалось.

Неужели прошло всего тринадцать дней с того рокового воскресенья? Тогда была поздняя осень, а сегодня уже, скорее, начало зимы. В Орегоне времена года меняются очень резко, бывает — за день. За окном выл ветер, из-под балконной двери дуло так сильно, что шевелились шторы. Квартиры в этом доме были сделаны под частный дом: в гостиной был камин, а в спальне — балкон, оформленный под веранду, но они выгодно отличались от индивидуального жилища отсутствием необходимости стричь газон и убирать снег. Джейк дотянулся до пггоры и немного отдернул ее. Трава и асфальт были покрыты толстым слоем инея, шел мелкий-мелкий снег. С приятным удивлением Джейк опять откинулся на кровати.

Как часто он, будучи еще школьником, смотрел из окна на падающий снег и тщетно надеялся, что занятия отменят! И зачем только идти на уроки, когда куда веселее было бы провести этот чудесный день на горке, или слепить снежную бабу, или покидать снежки, или закопаться в сугроб, и за все время лишь один раз забежать домой, чтобы проглотить тарелку горячего маминого супчика с сухариками, который она охотно наливала всем троим сорванцам.

Чемпи забежал на кухню и начал шумно хлебать воду из железной поилки. Джейк остался один и замер, запрокинув голову на подушку, руки поверх одеяла. На животе лежала вчерашняя «Нью-Йорк тайме» и любовный роман, который ему подсунула Сэнди. На улице в желтом почтовом ящике дожидалась сегодняшняя «Трибьюн». Пять дней в неделю он мог бесплатно получать свежий номер на работе, но все равно оформлял стандартную годовую подписку. Ему хотелось переживать ощущения обыкновенного читателя: вставать, идти за газетой, с любопытством просматривать новости за чашкой кофе. Он с тоской подумал, что не настолько любит родную газету, чтобы выскакивать за ней на улицу в такой холод. Спасибо, как-нибудь потерплю без «Трибьюн», решил он и открыл роман.

Джейк только пару лет, как полюбил читать художественную литературу. Он устал от «реального мира», от бессмысленных трагедий и неразрешимых вопросов. В молодости у него хватало идеализма надеяться на светлое будущее, когда все уладится и утрясется, а катастрофы будут предотвращаться. Теперь же мир казался мрачным пристанищем бандитов, насильников, похитителей людей, детоубийц, уличных хулиганов, наркодельцов, киллеров, не говоря уже о маньяках-садистах, чьи зверства с охотой увековечивали кинематографисты и ведущие телепередач для домохозяек. В книгах убийства были ненастоящие, а кроме того, действие обычно разбавлялось любовной интригой со счастливым концом и мужественными схватками, в которых побеждал главный герой. В реальной жизни приходилось мириться с тем, что искренние чувства — всего лишь иллюзия, а после чтения романов оставалась хоть какая-то надежда, какое-то доброе чувство. Писательский вымысел давал Джейку возможность временно укрыться от бессмысленности и бесполезности своего существования.

Он некоторое время смотрел на страницы книги, притворяясь страшно занятым, и краем глаза наблюдал, как его добродушный спаниель «незаметно» крадется вдоль кровати, боясь спугнуть хозяина прежде, чем успеет влезть к нему под одеяло. Джейк не выдержал и рассмеялся.

— Ладно, иди сюда. Партизана из тебя не выйдет.

Густой мех Чемпи становился с каждым днем все жестче и плотнее — зима близко. Услышав голос хозяина, пес радостно подпрыгнул и с огромной скоростью завилял хвостом. Перед тем, как прыгнуть Джейку на живот, спаниель с восторгом ткнулся носом ему в шею. Вся морда и даже кончики ушей у него были мокрыми от воды из поилки, а сам нос был холодный и влажным, но Джейк не рассердился. Пес был тем родным и добрым существом, чье присутствие могло успокоить и утешить. В последние две недели он стал практически незаменим, поскольку количество друзей у Джейка резко уменьшилось.

Интересно, почему ему с собакой лучше, чем с людьми? Пес ничего не просит. Он видел женя в самом отвратительном обличье, но все равно любит меня. Люди так не умеют. Крис называл это «безусловной любовью».

Джейк вспомнил первого Чемпи. Я мог наорать на него, пригрозить ремнем, отправить за палкой в холодную воду, а он смотрел на меня с обожанием, как будто я сделал ему величайшее одолжение на свете. Он был счастлив, что я хотя бы обратил на него внимание.

Размышления о субботних днях, снеге и собаках увели Джейка в Бентонский район, на небольшое заснеженное поле с большим пологим холмом посередине. Он лежал головой вперед на самодельных санках, лично выкрашенных им темно-синей краской, сверху вытянулся Крис, обхватив его за плечи руками в красных варежках. За день катания с горки плечи начинали болеть от крепких рук товарищей, сжимавшихся с невероятной силой на каждой кочке или при резком повороте перед тем, как улететь в сугроб: Джейку нравилось это ощущение, потому что он сам подстраивал эти падения, стряхивая пассажиров со спины в удобный момент. Но бывало и так, что санки становились неуправляемы-ми, и вот тут-то начиналось самое интересное. Страх пополам с восторгом создавали небывало острое ощущение, которое хотелось переживать вновь и вновь.

Ритмичное дыхание счастливого Чемпи помогало Джейку сосредоточиться на своих мыслях. Он погрузился в воспоминания об одном безумном спуске с холма со зловещим названием «гора Мертвого Охотника», расположенного на угодьях фермера Свенсона. С Крисом за спиной Джейк устремился вниз, с трудом уворачиваясь от редких деревьев на склоне. Снежная пыль залепила глаза, тысячи ледяных иголочек вонзились в щеки. В самом низу Джейк разглядел Дока в широкой отцовской куртке и с фотоаппаратом в руках. Он, как военный корреспондент, призванный сохранять для истории все самое страшное и ужасное, готовился запечатлеть их потрясающее приземление.

С утра солнце было очень ярким, и снег на холме слегка подтаял, потом прошел кратковременный дождь, а затем стало опять холодно. В итоге даже при небольшом угле наклона санки развивали бешеную скорость, а они выбрали далеко не самый пологий спуск. Джейк уже понял, что «гору Мертвого Охотника» скоро переименуют в «гор^ Мертвого Джейка». Они летели вниз так быстро, что даже кричать было невозможно, и тут ледяной наст треснул, и Джейк оказался лицом в снегу. Однако он не остановился, а продолжил двигаться вперед, уходя в глубь сугроба, как ныряльщик под воду. Когда он, наконец, остановился, его охватила паника. Было нечем дышать. Он попытался выбраться, отталкиваясь руками от снега, как тонущий в реке отталкивается от воды, но голова натолкнулась на что-то твердое. В отчаянии он стал биться о преграду и вдруг услышал хруст. Над ним образовалась дыра, он высунулся наружу и начал жадно хватать ртом воздух, потом разбил лед вокруг себя и выкарабкался на поверхность. Он огляделся: метрах в четырех позади осталась дыра, которую пробили санки, уйдя под лед. Неужели сила инерции протащила его так далеко сквозь снег?!

А Крис? Где он? Джейк услышал крики Дока. Что-то с Крисом? Тут Джейк понял, что Док смеется. Он так хохотал, что упал на четвереньки, но все равно продолжал хохотать, не в силах остановиться. Мимо него взад-вперед двигалось синее пятно Крис в своей новой куртке, руки-ноги растопырены. Он проехал по ле-дяному насту до конца этой горы, не смог остановиться и взлетел на гору напротив. Сила тяготения потащила его вниз, и он вновь въехал на Мертвого Охотника, а потом опять мимо Дока, стоящего на самой низкой точке, на гору напротив. Все его попытки остановиться ни к чему не приводили, он качался, как маятник, понемногу теряя импульс на каждом взлете, пока не победили законы физики и он не замер на самой низкой точке.

Джейк хотел как-то спуститься к друзьям, но санки для этого явно не годились, тем более они все еще оставались под снегом. Желая вместе с Доком посмеяться над Крисом, он не придумал ничего лучше, как пойти вниз пешком. В следующее мгновение он уже понял свою ошибку, потому что поскользнулся, упал на спину, и та же сила понесла его вниз, обещая тот же полет маятника, что только что пережил Крис. Док опять захохотал, к нему присоединился Крис, оба были почти в истерике. Чемци метался вокруг них с громким лаем. Джейк попытался подняться, надеясь предотвратить «маятник», но упал на четвереньки, и тут он про-

несся мимо двух друзей в сторону горы напротив. Возвращаясь, Джейк сумел ухватить Дока за ногу, тот покачнулся и смешно запрыгал на месте, стараясь удержать равновесие, а Джейк немного притормозил скольжение

Док все-таки свалился, Крис рассмеялся, но так сильно, что упал рядом с ним. Через пару секунд в них врезался возвращающийся с Мертвого Охотника Джейк и остановился. Все трое барахтались на льду между двумя холмами на поле Свенсона почти без сил от страха и смеха, они цеплялись друг за друга, но не могли подняться, а Чемпи восторженно лизал их замерзшие лица. Джейк никогда ни к кому не чувствовал такого близости. Тот день стал одним из многих, скрепивших их вечную дружбу.

Вечную? Кто-то потянул его за рукав футболки и вернул назад, в одинокую спальню. Чемпи. Новый Чемпи занял место старого, но никто не заменит Дока и Криса. Никогда. Глаза Джейка наполнились слезами, ему стало стыдно за слабость перед единственным зрителем, и он отвернулся. Пес преданно смотрел на хозяина большими блестящими глазами. Где вы, беззаботные деньки, когда невинными детьми они с Доком и Крисом предавались глупым забавам? Все было просто, было сразу понятно, кто за кого, и верилось, что дружба продлится вечно.

Чемпи увидел грустное лицо отвернувшегося Джейка в большом зеркале и застучал хвостом по полу. Глаза доброго пса наполнились слезами, как будто он мог понять всю бурю чувств хозяина. Джейк встретился с ним взглядом и даже удивился состраданию, явственно отразившемуся на собачьей физиономии.

— Ладно, ладно, ты что? Все нормально. — Джейк обнял Чемпи и крепко прижал к себе. — Просто жизнь теперь какая-то сумасшедшая.

Он включил радиоприемник, который обычно использовался только как будильник (там была встроена функция будильника), и настроил на свою любимую волну. Спальня наполнилась старыми песнями, знакомыми с детства голосами. «Битлз», Чак Берри, Элвис Пресли — почти все мелодии навевали воспоминания о маленьком орегонском городке и о двух любимых друзьях детства.

Ностальгия о давно ушедших днях разрывала сердце, любое воспоминание приносило больше боли, чем радости. Смерть Дока и Криса придавала всему какое-то иное, более глубокое, значение.

Потратив еще десять минут на чтение первой строчки романа, он отложил книгу. Мысли, тщетно отгоняемые вот уже пару часов, набросились на него, как долго сдерживаемая цепная собака на чужака. Расследование явно зашло в тупик, оно походило на мозаичную картину, рассыпанную на тысячу кусочков, и было неясно, с чего начать. Он чувствовал себя персонажем детективного рассказа, где вместе с ним играли Олли, Мэри Энн и все из списка подозреваемых. Где автор, что он себе думает? Закрутил сюжет, и выпутывайся как хочешь, да еще без малейшей надежды на счастливый конец. Неужели он, Джейк, так никогда и не узнает, кто убил его друзей?

То, что Мэри Энн рассказала о докторах, было интересно, но пользы от этой информации оказалось немного. Адвокат по делам пациентов вообще никак не помогла: как все врачи, Док заработал свою долю жалоб со стороны больных и их родственников, но ничего серьезного. Уж точно ничего, что вызвало бы такую жажду мщения. По любовницам, ревнивым мужьям и возмущенным отцам — даже намека нет на кровную вражду. Подождем понедельника: Сью обещала устроить встречу с противниками абортов, кто знает — вдруг повезет, появится какая-нибудь зацепка. Джейк надеялся, что неторопливое течение выходного дня позволит ему хорошо продумать план действий и понять, в каком направлении двигаться. Пусть все находки — ценные и не очень — поварятся в одном котле, настоятся, глядишь, что-нибудь получится.

Джейк встал, обошел свою спартанского вида гостиную, нарочито свободную от каких-либо признаков женского присутствия, и отправился на кухню. Он достал из шкафа свою огромную субботнюю кружку с изображением космического корабля и надписью «Звездный путь: Новое поколение», налил в нее двенадцать унций шоколадно-орехового кофе и расположился в кресле. Просто сидеть и пить кофе было скучновато. Книга и «Нью-

Йорк тайме» остались в спальне, идти за ними не хотелось. Лениво окинув взглядом гостиную в поисках других вариантов, он заметил на столике под лампой Библию Криса с торчавшим из нее белым конвертом. Рядом лежал телевизионный пульт. Джейк выбрал пульт.

С тоской переключая каналы, он послушал новости по Си-Эн-Эн (как всегда, ничего доброго не сообщили), нехотя посмеялся над бородатыми шутками ведущего ток-шоу на «Семейном ТВ», потом немного задержался на Си-Спэн, транслирующем журналистский симпозиум, и нашел в толпе пару знакомых лиц. Он не глядя нажал кнопку еще несколько раз, и на экране нарисовался лоснящийся телепроповедник, убедительно доказывающий необходимость раскошелиться и помочь его бесценному проекту, а уж награда свыше не заставит себя ждать. Джейк с отвращением выключил телевизор. Двадцать пять каналов, а смотреть совершенно нечего.

Его взгляд вернулся к белому конверту. Вот уже почти неделю он собирался прочитать письмо Криса, но все время что-то останавливало его. Последние слова, написанные его другом. Послание с того света. Даже страшно.

Джейк взял конверт в руки и, не открывая, прокрутил в голове все события, предшествовавшие этому письму. Статья Холли Ханны о противниках абортов. Корреспондент опросила пару косноязычных домохозяек и трех профессиональных пикетчиков. Крис попал в статью как «известный бизнесмен», ввязавшийся в конфликт. Джейк уже не помнил всех подробностей, но он тогда долго не мог отделаться от чувства стыда за друга. Они часто спорили, но обычно Крис сохранял доброжелательный тон и вообще был славный парень. В разговоре с Холли он показал себя другим — злобным шовинистом, женоненавистником, домостроевцем. Джейк тогда покачал головой и подумал: «Что с ним стало? На себя непохож. Конечно, эти демонстрации до добра не доводят».

В течение нескольких лет про Криса постоянно писали осуждающие статейки, его поведение становилось предметом обсуждения среди уважаемых людей и нередко делало Криса нежелательным гостем в определенных кругах. Однако это не повлияло на его убеждения. Похоже, ничто не могло повлиять на его убеждения. Ничто его не учит, с раздражением подумал Джейк. В чем-то так он таких широких взглядов, прямо не знаешь, что сказать, а тут так — натуральный фанатик, ни на шаг не отступит от своих дурацких принципов. Если Криса неверно поняли, так в этом виновата не Холли, а он сам.

Джейк развернул письмо. Полторы страницы незнакомым крупным шрифтом. Крис скачал себе около двухсот нестандартных шрифтов, это, должно быть, один из них. Джейк отметил, что письмо правильно оформлено и адресовано в редакционную коллегию газеты «Трибьюн». Ну, ладно, братан, расскажи, что тебе не понравилось.

Уважаемые господа,

Я пишу по поводу вашей статьи от 20 октября «Противники абортов — кто они?»

Во-первых, уже сам заголовок этой публикации несет в себе отрицательный заряд. Термин «противники абортов» используется в статье двенадцать раз, в то время как активисты другой представленной точки зрения именуются всегда «сторонниками выбора». Не надо быть филологом, чтобы заметить: слово «противники» имеет негативный смысл, а «сторонники» —• позитивный, и в такой семантике проявляется предвзятое отношение «Трибьюн» к этому движению. Я заметил, что в вашей газете принято называть общественные группы и организации именами, которые те сами для себя выбрали: «голубые», «зеленые», феминистки, сторонники выбора. Единственное исключение составляет организация «Право на жизнь», которую вы с завидным постоянством обзываете придуманным вами прозвищем. Ни одно из известных мне подразделений этой организации не именует себя «противники абортов», у нас принято говорить «сторонники жизни».

Если уж вы предпочитаете термин «противники абортов», то будьте последовательны и называйте другую позицию

«противниками жизни» или, в крайнем случае, «сторонниками абортов». Я не прошу об одолжении или об особом отношении, речь идет только о справедливости.

Во-вторых, мне хотелось бы узнать, почему за все двадцать лет, которые я выписываю «Трибьюн», на ваших страница* ни разу не появилось фотографии абортированного ребенка. Например, при освещении протеста «зеленых» против массовых убийств новорожденных котиков на севере Канады вы опубликовали несколько кровавых снимков, позволяя читателю самому оценить зверство охотников. Однако вы отказываетесь представлять на суд публики фотографии из абортариев по причине их «жестокости». Здесь опять получается несостыковка. «Трибьюн» не раз публиковала страшные фотографии детей, погибших во время военных действий во Вьетнаме, на Ближнем Востоке, в Сомали и Руанде. Почему же вы отказываетесь показать читателям не менее реальные изображения детей, убитых в операционной?

Я согласен, что эти кадры ужасны, как ужасны любые фотографии мертвых младенцев, но хочу обратить ваше внимание на разницу в отношении к ним. «Сторонники выбора» выступают против фотографий убитых детей. Сторонники жизни выступают против убийства детей, изображенных на фотографиях.

В вышеупомянутой статье корреспондент сначала поддерживает мнение «сторонника выбора», заявляющего, что эмбрион — не более, чем отросток ткани, но через два абзаца осуждает «противника абортов», вышедшего на демонстрацию с увеличенными «страшными кадрами» и «пугающего ими прохожих». Если речь идет о «отростках ткани», разве так страшно смотреть на них? Уж не потому ли вы боитесь

показать их читателю, что знаете шаткость собственной

%

позиции и боитесь проиграть в равной борьбе?

В споре на страницах газеты побеждает тот, на чьей стороне цензура. Я не прошу вас о поддержке. Я прошу о возможности высказывать свое мнение и говорить правду. Дайте читателю сделать свой собственный выбор, опираясь на объективно изложенные научные факты.

Искренне ваш, Крис Килъс.

Джейк вздохнул. Как большую таблетку проглотил. И горло поцарапал, и горький привкус во рту остался. Да, это Крис, тут больше ничего не скажешь. И ведь нельзя сказать, что он глуп — бизнес у него шел прекрасно. Куда пропадают его тонкое чутье и дальновидность, когда речь заходит о социальных проблемах?

Не пропадают. Пропадали.

Джейк некоторое время рассматривал знакомую подпись друга, эволюцию которой он наблюдал с того самого дня, как в третьем i^vacce миссис Петерсон начала учить их слитному письму. Он сложил письмо и откинулся в кресле, уставившись в потолок. Просидев так довольно долго, он резко встал, взял со столика опустевшую кружку и побрел на кухню. Там он вынул из холодильника картонный пакет сливок «Французская ваниль» и вылил половину содержимого в кружку, затем вытащил из кофеварки кофейник и начал медленно добавлять черную жидкость в белую, 'тупо наблюдая, как они смешиваются. Закончив приготовление напитка, он несколько раз глубоко вздохнул и встряхнул головой, как если бы это помогло ему яснее разобраться в расследовании. И в жизни.

Резкий стук в дверь вывел Джейка из субботнего оцепенения. Он бросился в ванную к единственному зеркалу в доме. Глаза в красных прожилках, неровная щетина, волосы торчат. Могло быть и хуже. По пути к двери он поправил себя: но ненамного.

Джейк широким жестом распахнул дверь, ожидая увидеть домоправителя и спешно подыскивая отговорку, почему опять опоздал с платой за квартиру. Он несколько опешил при виде двух мрачных мужчин в темных костюмах. Их важность и собранность представляли разительный контраст с его разболтанностью, а глаза имели такое непроницаемое выражение, какое иногда встречает-

с я у роботов в фантастических фильмах. Старшему гостю было около пятидесяти, он был крепкого телосложения, волосы рыжевато-песочного оттенка, влажные, гладко зачесанные назад. Он держал в руке удостоверение — кожаную книжечку со значком ФБР, прямо как в кино. Второй, смуглый с черными, как смоль, волосами и немного обветренным лицом, выглядел, как человек, тяжким трудом пробившийся из клубного вышибалы в уважаемые люди, но сохранивший некоторую мешковатость, свойственную его изначальной профессии. Джейку эта парочка показалась знакомой, но он никак не мог вспомнить, где их видел.

— Здравствуйте, мистер Вудс. Я агент по особо важным делам Колин Саттер. Это агент Джеффри Мэйхью, мой помощник. — Тот послушно кивнул, как младший ученик в паре свидетелей Иеговы. — Мы из ФБР.

Джейк с недоверием посмотрел на удостоверение. На вид настоящее, хотя до этого ему никогда не приходилось так близко видеть личный значок агента ФБР.

— Вам придется пройти с нами или впустить нас к себе. У нас к вам серьезный разговор, дело не терпит отлагательств.

Только что Крис изучал вселенную в гигантский телескоп и видел удивительные чудеса в самых дальних уголках вселенной. Сейчас он очутился в ином, противоположном измерении. Изогнутый экран раздвинулся перед ним и встал куполом, словно звездное небо в планетарии. Крису показалось, что он уменьшился до ничтожных размеров и вошел в таинственное пространство, которое дышало жизнью и ожидало невероятных событий. Перед его глазами появился огромный шар, окруженный стаей плавающих ниточек с миниатюрными головками. И шар и ниточки были живыми, но не сами по себе, а как бы являлись частью чего-то большего. Ниточки стремились открыть загадочный шар, тыкались в него то здесь, то там, потом ослабевали и уступали дорогу другим, энергичным и настойчивым. Наконец, остался один, светящийся надеждой и обещающий чудо. Он неутомимо трудился, пробираясь внутрь качающегося шара, одновременно меняя его сущность. Шар и ниточка были как две половинки разорванной надвое карты неведомых земель, которые, соединившись, вдруг обрели глубокий смысл. Крис затаил дыхание.

Двадцать три продолговатых хромосомы яйцеклетки слились с двадцатью тремя хромосомами сперматозоида. Это было похоже на закрывающуюся «молнию». В это самое мгновение раздался оглушительный грохот, как от взрыва, пространство вокруг Криса наполнилось разноцветными вспышками, запульсировало. Теперь это была единая и неповторимая нить из сорока шести бусин, такой еще никогда не бывало и больше никогда не будет. Крис понял, что наблюдал самое начало человеческой жизни. Она была полна звука и цвета, и к ней приближалась целая библиотека из тысячи томов, по шестьсот тысяч страниц в каждом, по пятьсот слов на каждой. Мудрость великих книг полилась через край и наполнила изящную двойную спираль ДНК.

Раздалось величественное пение ангельского хора. Крис никогда не слышал этой мелодии, но, вслушавшись, понял, что славят величие Бога Творца. Оглядевшись, Крис понял, что вместе с ним радуются множество жителей Царствия небесного, которые тоже с восторгом наблюдали за чудом зачатия.

₍ Крис с восхищением вглядывался в преобразившийся шар и понимал, что внутри него живет маленькая, но уже окончательно сложившаяся личность. Он ощущал ее дыхание, ее улыбку, ее ум, ее красоту. Девочка! Конечно, девочка. Он мог безошибочно определить это по набору хромосом. Великий ангел, стоящий у престола Отца, поднял руку и объявил ее имя — чудесное, удивительное, прекрасное имя, он такого никогда не слышал и никогда не смог бы повторить, но это было настоящее имя девочки, не то, каким ее будут называть на земле.

Крис испытал дикий восторг, радость, его эмоции били ключом, вторя торжественному барабанному бою. Но где же барабаны? Он оглянулся, ожидая увидеть ангелов с музыкальными инструментами, но⁴ его взгляд не нашел ничего похожего. Откуда исходил этот удивительный звук? Крис вспомнил, какую радость он испытал, когда ходил вместе с женой в женскую кон-

сультацию, и доктор впервые позволил ему послушать сердце-биение маленькой Дженни в животе у Сью. Их отношения с женой словно перешли на другой, высший уровень — они зачали новую жизнь. Какое это было счастье, и ему довелось трижды пережить такие потрясающие минуты — с Дженни, Анжелой и маленьким Крисом!

Да, да, конечно, это было сердцебиение! Тот самый звук! Крис знал, что на земле сердцебиение будет слышно лишь через три недели после зачатия, и то лишь при использовании специальной аппаратуры. Однако в Царствии небесном время не властвовало над течением событий, ожидание и исполнение сбивались в едином потоке благодати, и удивительный ритмичный стук сердца крошечной девочки украшал праздник по поводу ее зачатия. Сама она была еще единственной клеточкой, но не такой, какими бывают простейшие, а замысловатой и утонченной, полной грядущих перемен и несущей точные сведения о цвете волос и глаз, о росте и телосложении, о чертах характера и любимых привычках. Стук сердца малышки дополнялся более громким стуком сердца ее матери, гармония двух мелодий восхищала всех собравшихся. Крис подумал, что каждая беременность подобна уникальному музыкальному произведению, чудесному и неповторимому.

Вот он услышал, как вступил новый инструмент, его звучание напоминало шум прибоя. Он вспомнил счастливые дни отпуска, проведенного с семьей на берегу океана в Манзаните, катание на серфинге, волны... Биоритмы мозга! Совершенная медицинская техника зафиксирует их на сороковой день беременности. В том темном мире люди еще не скоро заметят эту хрупкую жизнь, но уже сейчас эта девочка была всем, чем она станет — она жила не в будущем, а в настоящем. Бог изливал на нее благодать из щедрой десницы, творя чадо Свое по Образу и подобию Своему. Бог изливал на нее Свою драгоценную Кровь, освобождая ее ют бремени греха. Творение и искупление явились девочке в единое мгновение, многовековая драма пронеслась над маленьким человечком, как мимолетная тень.

Восхищение и радость Криса выплеснулись наружу слезами счастья, он плакал, не стесняясь множества свидетелей. Это было не сумрачная радость, свойственная земному миру, а высшее блаженство, переполняющее все его существо и заражающее радостью всех, кто был рядом. В тот самый момент Крис догадался, почему ему выпала честь наблюдать за созданием именно этой девочки. Он стоял у входа в небесный роддом и растерянно оглядывался по сторонам. Он видел улыбающуюся мать, и Дженни, и много других знакомых лиц... Конечно, теперь он все понял.

Симфония звучала все торжественнее, и вдруг Крис почувствовал у себя в руках медные кимвалы. Ему дозволили играть в небесном оркестре, и вот он, тот момент, когда его черед бить в кимвалы и приветствовать дитя, сокрытое в единственной пока клеточке!

Ослепленный разноцветными вспышками праздничного фейерверка и оглушенный небесной музыкой, Крис закричал изо всех сил, желая оповестить самые отдаленные уголки вселенной: «Слышите меня? Смотрите! Смотрите! Моя дочка ждет ребенка! У нее внутри — чадо Божие! Это девочка — дочка Анжелы и Брюса, внучка моя и Сью. Моя внучка!!!» Слезы текли у него по щекам, в голове все смешалось. Его слова вызвали бурю восторга, но и это был еще не самый главный момент праздника. Крис стоял между мамой и Дженни, держа их за руки, они прижались друг к другу и с нежностью смотрели на своих земных родственников — они были одна семья, хотя и временно разделенная. И тут Крис явственно услышал имя девочки, которое еще только через девять месяцев выберут для нее родители. Подумать только, Анжела с Брюсом еще даже не знают, что у них есть дочь, а он знает, как они ее назовут! Крис повторил это имя вслух, и из самого его сердца зазвучал величественный гимн:

О, Карина! Карина!

О, дар небесный! Милое дитя В деснице Божией уснуло безмятежно.

Тебя еще не знает мать твоя,

Еще не слышен ей твой голос нежный.

10 У последней черты

Из разума Творца возникла ты,

В утробе матери тебя соткали втайне Горшечник вылепил тебя из пустоты, Вдохнув в тебя небесное дыханье.

Кто назовет тебя случайной тенью? Посмеет кто сказать, что ты могла не быть? Не от зверей и рыб твое происхожденье,

Ты Божией причастница судьбы.

Как часовщик из крошечных деталей Собрал великолепные часы,

Господь нанизал гены на спирали И создал матрицу невиданной красы.

Господь вселенной, Автор мирозданья Однажды тоже спал у мамы на руках,

Ты, повзрослев, услышишь эту тайну: Великий Бог родился мальчиком, в яслях.

В тебе запечатлен чудесный Образ, Подобна ты Создателю всего.

Ты — чудный плод Его желаний добрых,

Дитя любви и замыслов Его.

Когда прейдут луна, земля и звезды,

Когда угаснет солнца тусклый луч,

Твоя улыбка, не страшась угрозы,

Светить нам будет нежно из-за туч.

Карина, ты сейчас внутри у мамы Так беззащитна, так ранима, так хрупка.

Не знаешь, как ужасен мир упрямый, Страдающий от скверны и греха.

В изгнании влачит свое существованье Несчастный род Адамов на земле.

Там всякий обречен лишь на страданье,

На горе, на скитания во мгле.

Однако ты не падай духом, чадо!

Тебе не страшны козни князя тьмы.

Во мраке мира Солнце видеть надо,

За Ним держись, Его путем иди.

Карина, о тебе давно молились,

Мечтали о тебе уже давно,

Ты — Божий дар, в тебе соединились Надежда, вера, дружба и любовь.

Тебя мы нежно любим, но не наше На свет явилось чудо из чудес.

Карина, девочка, тебя нет краше,

Ты — чадо Божие, наследница небес.

Взирая на прекрасную Карину,

Молиться будем только об одном:

Короткой будет твоя жизнь иль длинной —

Пусть будет в небесах твой вечный дом.

Крис, его мама и старшая дочка Дженни улыбались друг другу счастливыми улыбками. Все жители Царствия небесного кричали от восторга и хлопали в ладоши, слышался радостный смех и поздравления.

Как и в день своего прибытия, Крис увидел вдали сияющее лицо Сына Божия. Его глаза были устремлены на счастливого дедушку, и в них светилось одобрение. Крис догадался, что, когда праздник окончится, Господь возьмет его с собой на прогулку по райскому саду, и ему доведется поговорить лицом к лицу с Творцом и Спасителем этого нового человечка.

291

ю*

Что это было за имя, которым нарекли девочку ангелы? В голове у Криса все еще звучало эхо того чудесного звука, но он помнил неточно и никогда не смог бы произнести его сам. Он понимал, почему. Это было имя, которое дал ребенку Сам Господь. Этим именем ее назовут в тот счастливый день, когда она обнимет ожидающих ее в Царствии небесном деда, прабабку, тетю и всех, кто взойдет во славу раньше нее.

Крис снова устремил свой взор на тонкую ткань растущего младенца. Через девять месяцев она выйдет из утробы, и жители мрач-ного мира скажут, что она «появилась на свет». Однако она появи-лась на свет задолго до того дня, даже до того, как ее мама догадалась о своей беременности. Мгновение ее настоящего появления на свет осталось втайне от обитателей земли, но его наблюдали ликующие ангелы и святые. Рождение будет лишь одним из этапов ее жизни.

Крис безумно захотел обнять эту малышку, прижать к себе Анжелу, Сью и маленького Криса, хотя знал, что пока это невозможно. В то же время, ожидание встречи было столь же приятно, как сама встреча. Несмотря на завесу, отделяющую его от мира, Крис протянул руки к любимой Сью и подумал, что сейчас она наверняка чувствует его близость, хотя и не так ясно, как чувствует он. Внезапно его обхватили чьи-то добрые, любящие руки. Дженни! Мама! Они обнимали и целовали Криса, а Дженни щебетала без умолку:

Папочка, представляешь, как здорово! Все так рады! Слышишь, как поют? У тебя внучка, у меня племянница, у бабушки правнучка! А ведь Анжела и Брюс даже не знают! А мама-то стала бабушкой, и даже не догадывается! Ах, скорее бы они узнали, то-то будет веселья! Ах, маленькая Карина! Так хочу покачать ее на ручках! Давай, помолимся за нее, пусть растет славной девочкой и любит Господа!

Дженни тут же молилась, запрокидывая голову вверх — на возвышающегося над толпой Господа, а потом опять обнимала отца. Крис вдруг подумал: как странно, присутствие Божие ощущается в каждом уголке Царствия Его, но почему-то иногда Он является

в образе доброго Правителя и стоит в одном конкретном месте. Дженни плакала и смеялась, ее глаза были устремлены на сияющий лик Всевышнего:

— Спаси и сохрани ее, Господи. Даруй родителям ее — сестре моей и ее мужу — мудрости и силы исполнить свои обязанности перед этим ребенком. Пребудь с ними, когда они устанут, когда малышка будет плакать или заболеет. Не дай им забыть об этом несравненном сокровище ради материальных благ, карьеры или самих себя. Научи их ценить каждое мгновение, проведенное с дочерью, и видеть вечный смысл даже в повседневном уходе за ней.

Ангелы подхватили молитву девочки, громогласные «Аминь» вознеслись над толпой. Крис изумился: могучие воины, великие посланники Божии поддерживают наивную молитву ребенка и искренне вторят ей. Дженни была такая чистая, такая невинная, в чем-то она казалась еще младше, чем была на земле, но в то же время, по сравнению с ним, она была опытной жительницей не бес и намного лучше него разбиралась в здешних порядках. Крис с гордостью смотрел на свое дитя. Она повернулась на его взгляд и опять порывисто обняла, прижала к себе, поцеловала. Оба они с волнением наблюдали, как растет ребенок Анжелы.

Крис почувтсвовал у себя на плече сильную, тяжелую руку Зиора.

Поздравляю, господин мой. Анжела праведная женщина, ты достойно воспитал ее на радость всемогущему Богу. Она. будет прекрасной матерью этой девочке — так же, как Сью всегда была прекрасной матерью ей и двум другим вашим детям. И отец ребенка - добрый христианин, Анжела выбрала себе в мужья человека, угодного Богу, и в этом есть твоя заслуга, Крис.

- Благодарю тебя, друг мой. Я не могу прийти в себя от изумления. Одно чудо здесь сменяет другое, как бы мне не привыкнуть и не перестать обращать на них внимания! Однако ответь мне, тебе ведь не раз приходилось видеть сотворение нового человека, но я заметил искренний восторг и восхищение в твоих глазах. Как тебе удается сохранять свежесть ощущений?

В раю не привыкают к чудесам. Каждый раз ты видишь в них новую глубину, новые подробности. Чудеса никогда не примелькаются, потому что они всегда происходят по-разному. Например, зачатие — всегда удивительно, всегда как впервые, ведь каждый ребенок — уникален. Кроме того, наблюдая за появлением в утробе матери маленького человечка, я всегда вспоминаю о том потрясающем, грандиозном Зачатии, когда Сын Божий стал Человеком и сошел во чрево к Деве Марии. Бог соделался Человеком — это чудо сделало любое зачатие подобием таинства, в котором вновь переживается удивительное событие Боговоплощения. Голос Зиора дрожал. Он встряхнул головой и продолжил:

— Да, это чудо из чудес. Нам никогда не понять его до конца, но это не мешает нам каждый раз ликовать в честь этого велико-го события. Восторги и песни были не только в честь твоей внучки, но и в память о том дне, когда Бог умалился до крошечного одноклеточного существа, каким сейчас является милая Карина, и все ради того, чтобы ты смог войти сюда.

Крис обнимал маму и дочь и размышлял над словами своего ангела-хранителя. Он с теплотой подумал о Сью и представил, как она обрадуется, узнав о внучке.

Джейк стоял, тупо уставившись на значок. Он провел достаточно времени среди полицейских и военных, чтобы понять, что перед ним настоящие агенты ФБР. Внешняя вежливость, уважительное обращение «мистер», опять же эта фраза — «дело не терпит отлагательств» — все указывало на то, что эти двое не шутки шутить пришли. В то же время он хорошо помнил мудрые слова своего наставника Аеонарда: «Покажи мне человека, уважающего власть, и я покажу тебе никуда не годного журналиста». Джейк не был никуда не годным журналистом.

Он молчал, глядя им прямо в глаза, оценивая ситуацию. Непрошеные гости начали переминаться. Что, не нравится? Хорошо. Хоть они, по всему видно, настоящие, дома у него им делать нечего — глупо впускать в квартиру двух незнакомцев. Впрочем, если бы они хотели напасть на него, им бы ничто не помешало ' это сделать. Пиджаки у них предательски топорщились, так что ребята были явно вооружены, да и физическая подготовка у обоих отменная — наверное, тренировок не прогуливают. Лучше с ними не ссориться. Джейк решил сделать шаг навстречу, а за это настоять на исполнении его условий.

— Где ваш офис? — спросил он голосом человека, которого не запугают значки агентов ФБР и припрятанные под пиджаками пистолеты. Можно было предположить, что агенты спецслужб заглядывают к нему в гости каждую субботу, и ему это порядком надоело.

— В ядянии Федерального бюро расследования на Четвертой улице. Седьмой этаж.

— Поехали. Но я поеду на своей машине вслед за вами.

— Как угодно. - Агент Саттер великодушно улыбнулся.

— Мне надо десять минут, чтобы принять душ и переодеться.

— Мы подождем внизу. — Джейк и не собирался приглашать их в гостиную. Хорошо, что сами догадались.

Адреналин у Джейка зашкаливал. В висках стучало, голова кружилась. Он подставлял лицо под жесткие струи воды и напряженно думал про непрошеных гостей. Ребята явно занимаются тем же делом. Что им удалось выяснить? Сколько они ему расскажут? Чего они хотят от него? Он слышал, что ФБР не любят посвящать местную полицию в свои дела. Интересно, знает ли о них Олли.

Выйдя из душа, Джейк натянул джинсы и свитер. Щетина пусть остается, по выходным он не брился, за исключением тех случаев, когда лицо начинало чесаться, и сегодня все как раз было в порядке. Пусть эти ребята вспомнят, что он — штатский, со всеми полагающимися простому гражданину правами. Он взял со стола блокнот и ручку — профессиональная привычка — и вышел из дома. Саттер и Мэйхью прохаживались перед подъездом. Они по мере сил старались оставаться незаметными — насколько это было возможно для двух крепких мужчин в деловых костюмах и длинных темных плащах в субботний день перед подъездом жилого дома в спальном районе.

— Я. готов, — бросил Джейк. — Сейчас схожу за машиной и подъеду с той стороны. — Он показал на ворота охраняемой автостоянки. Мэйхью недовольно посмотрел на блокнот. Ага, испугался! Похоже, это может оказаться веселеньким мероприятием.

Автомобиль с затемненными стеклами и федеральными номерами подъехал к высотному зданию ФБР с зеркальными окнами и припарковался на одном из многих пустующих мест на стоянке. Джейк поставил машину немного в стороне. Похоже, сегодня в здании народу немного. Агент Саттер достал из бумажника пластиковую карточку и сунул ее в сканнер у входа. Двери раскрылись, дежурный офицер привстал из-за стола, но, разглядев Саттера, сел обратно и кивнул в сторону журнала. Тот расписался. Офицер явно скучал — в выходной день посетителей немного, и это утомляет больше, чем суета будней.

Они прошли в лифт, молча поднялись на седьмой этаж, там вышли и сразу свернули направо в широкий коридор, где остановились перед кабинетом со скромной табличкой ФБР. Саттер опять вставил карточку в щель, красный огонек сменился на зеленый, дверь открылась. Пройдя мимо двери с надписью «Агент по особым делам Колин Саттер» они вошли в небольшой конференц-зал с шикарным диктофоном во главе стола.

— Садитесь, мистер Вудс.

Кресла вокруг стола выглядели совсем новыми, словно на них никто ни разу не сидел, и оказались удивительно удобными для государственного учреждения.

— Кофе будете?

Джейк кивнул. Мог ли он еще утром предположить, что третью чашку субботнего кофе ему нальет сотрудник Федерального бюро расследования.

Агент Мэйхью принес черный, как уголь, кофе, разлитый в три прозрачных чашки, а Саттер тем временем выложил на стол толстую тетрадь типа школьной. Он отпил из своей чашки, Джейк последовал его примеру и отметил, что кофе почти остыл. Венский. И еще перестоял в кофеварке.

Джейк пристально следил за его движениями, надеясь заполучить преимущество в ситуации, которая складывалась явно 'не в его пользу. Желая убедить Саттера в полном своем безразличии, он небрежно отхлебнул еще кофе. Да, слишком перестоял.

Саттер сделал еще глоток и решительно отодвинул чашку. Видимо, больше он к ней возвращаться не собирался. Он естественным жестом включил диктофон, как если бы он делал это каждый день, достал большой пухлый конверт и высыпал из него пачку фотографий.

— Вас могут заинтересовать эти снимки.

Не глядя, Саттер брал фотографии по одной и бросал через стол Джейку. Все стандартного размера, пять на семь дюймов. Джейк входит в подъезд. Джейк рядом со своим «Форд-Мустангом», бросает монетки в автомат на стоянке. Джейк покупает молоко в круглосуточном магазине. А вот большая, восемь на десять дюймов, Джейк бегает трусцой в парке. Такая же, Олли и

Джейк обедают в кафе. А вот искореженный джип на свалке, Эд подцепил его краном, Олли и Джейк склонились над колесом.

Джейк почувствовал, что у него горят уши. Кадры сделаны профессионально, любой фотограф из «Трибьюн» позавидовал бы.

— Короче, права на личную жизнь у нас в стране больше нет. Телефон тоже прослушивали?

— Нет. В принципе, можно было бы, но мы не видели необходимости. — Саттер наклонился к диктофону и отчетливо произнес: — Мы обсуждаем кадры, сделанные во время наблюдения за мистером Вудсом.

— Не видели необходимости? Как это мило и отзывчиво с вашей стороны! Вспомнили о моих конституционных правах.

Обе стороны знали, что Джейком двигало не столько возмущение простого гражданина свободной страны, сколько классическая неприязнь газетчика к представителям органов безопасности.

— Вы не слишком нервничаете, мистер Вудс? Разве закон зап

рещает бродить по городу с фотоаппаратом и фотографировать прохожих, не спрашивая на то их разрешения и не ставя их в известность? Между прочим, ваша газета только этим и занимается. Кажется, это называется «журналистика». Впрочем, я дога-дываюсь, что вы уже готовы процитировать мне первую поправку в свою защиту. ,

— Первая поправка к конституции США провозглашает свободу вероисповедания, слова и печати. К слежке за интересующим вас лицом это не имеет никакого отношения. Меня больше беспокоит ваш тон. По всему видно, что вас не особенно волнует законность или незаконность ваших действий.

— Мы государственная организация и работаем в рамках закона, мистер Вудс, хотя в детективных романах и ваших статейках можно прочесть иное. Ваше возмущение мне понятно: это нормальная реакция человека, обнаружившего, что за ним установлено наблюдение. Однако я мог бы и не информировать вас по этому вопросу. Я добровольно выложил карты на стол, чтобы между нами все было честно. Не бескорыстно, разумеется, а в надежде на ответную откровенность.

Оставалась одна фотография, которую Саттер еще не показал. Она была частично закрыта конвертом, и Джейк не мог разобрать, что на ней. Видно было, что Саттер колеблется, и Джейк решил ему помочь: перегнулся через стол и вытащил снимок из укрытия. Саттер не воспротивился: На фотографии был синии блестящий гроб и вереница людей со скорбными лицами. Точно! Вспомнил.

— Вы оба были на похоронах Дока. Я вас видел.

— Совершенно верно.

— У вас, что, нет никакого понятия о том, что можно и что нельзя?

— Мы просто выполняли свою работу. Вас тоже не всегда понимают, некоторые читатели остаются вами недовольны. Да, наш агент сделал с десяток снимков во время панихиды скрытой камерой с бесшумным затвором. Никому не помешал. А вы не можете не знать, что многие убийцы являются на похороны своих жертв — кто из соображений приличия, кто из любопытства, кто из гордости за свой успех. Преступник как бы поздравляет сам себя или, если он человек неуверенный, хочет убедиться, что все прошло удачно. Эти фотографии могли вывести нас на исполнителя заказа. Мы искали тех, кто должен был прийти, но не пришел, или не

'должен был прийти, но явился.

— И кого вы там заметили?

— Я не могу обсуждать это с вами, по крайней мере, на данном этапе.

— Вы обсуждать не можете, но от меня ждете откровенности.

— Мистер Вудс... Дело в том, что... Давай на «ты», Джейк. Тебе не надо видеть в нас врагов. Мы на твоей стороне. Хочешь верь, хочешь не верь, но мы следили за тобой частично ради твоей же безопасности.

— Неужели? — проговорил Джейк с плохо скрываемой иронией.

— Ты мог бы и сам догадаться. Вы с лейтенантом Чендлером обсуждали некоторые версии. Его находки нам известны, но мы продвинулись немного дальше. У нас есть основания думать, что ты находишься в смертельной опасности, но даже не подозреваешь об этом.

— О какой опасности ты говоришь?

— Тут есть небольшая загвоздка.

— Какая загвоздка?

— Мы не можем предоставить тебе более подробную информацию прежде, чем будут соблюдены некоторые формальности. Нам необходимы гарантии того, что ты согласен соблюдать секретность и помогать нам.

— Какие еще гарантии? Я ничего не собираюсь подписывать, пока не узнаю, о чем идет речь.

Агент Мэйхью стоял у стены, скрестив руки на груди, и явно скучал.

— Значит, вы отказываетесь сотрудничать с нами и готовы отпустить с миром ребят, укокошивших твоих лучших друзей.

— Ребят? Их много?

— Я больше ничего тебе не скажу, пока ты не подпишешь соглашение о сотрудничестве.

__ tj_{to там? в} этом соглашении?

Стандартные условия, но добавлен один пункт. Ты не можешь опубликовать ничего из материалов дела без предварительного согласования с нами.

— И все? Ну, тогда все просто. Я отказываюсь. Вы не имеете права указывать мне, что печатать и что не печатать.

— Ответ истинного репортера. Однако тебе придется играть по тем же правилам, что остальным. Отказываешься — пожалуйста, до свидания. Мы оставим тебя в покое, а сам ты никогда не распутаешь этого дела. Если мы сейчас снимем наблюдение, не исключено, что ты не успеешь опубликовать даже того, что уже знаешь. Мы не обязаны тебя ни о чем информировать. Вопрос лишь в том, правда ли ты хочешь найти убийц Лоуэлла и Кильса. Мы и так рисковали, начав с тобой этот разговор. Подписание документа — обязательное условие его продолжения.

Джейк смотрел на Саттера ничего не выражающим взглядом. На самом деле, он уже начал понемногу сдаваться, но не хотел показать этого собеседнику.

— Послушай^ Джейк. Я хочу немного уточнить. По вопросу о неразглашении — речь идет о той информации, которую ты получишь от нас или в результате нашей наводки. Если ты что-нибудь обнаружишь самостоятельно, поступай, как знаешь. Мы не вмешиваемся. Однако если мы сообщаем тебе какие-то сведения, тут уж как в армии — как с государственной тайной.

Джейк вынужден был признать, что в словах Саттера была определенная логика. Они ведут расследование и имеют огромные возможности. Без их помощи он будет неделями плутать во мраке.

— Короче, вот документ. Подпиши, и узнаешь еще кое-что полезное. А дальше — откровенность за откровенность. Ради памяти своих друзей ты должен будешь рассказать нам все, что тебе удалось выяснить по своим каналам. Решай. — Саттер глубоко вздохнул. - Думаю, тебе будет особенно неприятно, что «неразглашение» включает в себя и местную полицию. В том числе лейтенанта Чендлера.

— Олли? Я не могу рассказать Олли? Да вы что? Я ему как себе доверяю. В отличие, между прочим, от вас, ребята.

Мэйхью был явно задет таким замечанием, нЬ Саттер пропус-Тил эти слова мимо ушей.