У последней черты

Он не переносил эти заведения, какими бы чудесными они ни были, ибо в них люди бесславно доживали свой век. Он ненавидел все эти инвалидные кресла и костыли, эти неторопливые, осторожные шаги отживших свое стариков и седовласых хрупких старушек. Они бродили в поисках собеседника, набрасываясь на каждое новое лицо в надежде, что человек все-таки остановится и поговорит с ними. Ожидание смерти казалось Джейку самораз-рушающим и жалким. Больницы тоже оставляли гнетущее впечатление, но, по крайней мере, в больницах многие поправлялись и выписывались. В домах престарелых никто не поправлялся и не возвращался домой. Редкие разговоры с мамой (Джейк считал, что звонит ей раз в месяц, хотя на деле получалось раз в полгода) притупляли чувство вины, и оно уже не мешало привычному течению его жизни.

Джейк отложил мамино письмо, дав себе слово позвонить ей как-нибудь на днях. Он даже сумел убедить себя, что обязательно исполнит это обещание, как только ему позволит рабочий график. Он напомнил себе, что каждый месяц исправно выписывает чек на имя дома престарелых «Виста», оплачивая половину счета за проживание. Вторую половину покрывала 1мамина страховка. Вздохнув с некоторым облегчением, он углубился в чтение оставшихся писем, каждое из которых отдаляло его от конверта с ромашками.

Сорок минут спустя он почувствовал острое желание вернуться в редакцию. На столе оставалось еще более двух десятков невскрытых писем, он решил прочитать еще одно из них и идти. Он просмотрел адреса отправителей, ища что-нибудь интереснень-кое. Один из конвертов бросился ему в глаза потому, что обратного адреса на нем не было. Это был простой белый конверт, имя Джейка напечатано заглавными буквами, судя по всему, на старинной печатной машинке. Какое-нибудь ругательное письмо, подумал Джейк, раз без обратного адреса.

Он вскрыл конверт, какая-то желтая карточка выпала из него и, описав дугу, приземлилась у ножки стула оборотной стороной вверх — кусочек картона три на пять дюймов, канареечного цвета. Джейк поднял ее; неловкий наклон причинил ему боль — после аварии у него все еще ныло в боку. На карточке было всего одно предложение, пять слов большими печатными буквами, все тем же допотопным шрифтом. Официантка, убиравшая посуду напротив, заметила, как на лице Джейка любопытство сменилось недоверием, а потом ужасом. «Что же это ему такое прислали? — думала девушка, обводя взглядом его побелевшие губы и дрожащие руки. — Сидит ни жив ни мертв».

«ЭТО НЕ БЫЛ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ».

Обостренные до предела чувства переполняли Криса. Здесь было сказочно красиво, причем не в общем, а в каждой мелочи. Ему приходилось закрывать глаза, чтобы хоть на время отключиться от бесконечного спектра всех этих потрясающих деталей, в которых необходимо было разобраться и отделить друг от друга, чтобы иметь возможность изучить и насладиться в полной мере каждой из них. Ему приходилось закрывать и уши, чтобы сосредоточиться на каком-нибудь одном удивительном звуке из множества столь же прекрасных, что только что отпечатались в его сознании.

Оказавшись в Царствии небесном, Крис почувствовал себя изголодавшимся путником, вдруг очутившимся перед ломящимся от великолепных яств столом. В голове у него все смешалось, но это было невероятно радостное и бодрящее ощущение. Мировосприятие здесь имело качественно иное измерение, не сравнимое ни с чем подобным в прежнем мире. Круги там были сферами здесь; треугольники там — пирамидами здесь. Несмотря на то, что его понимание расширилось и углубилось по сравнению с тем, каковым оно было в том мире, Крис чувствовал, что это только начало: ему предстояло открыть для себя иные измерения, где, как квадрат преображается в куб, куб преобразуется в какую-то невиданную фигуру.

Крис открыл глаза в поисках одного очень важного для него лица. Наступило время общения, благодаря которому он сможет разобраться в этом новом для него, волшебном, многогранном мире. Пришло время его очередной беседы с Зиором. Это он, добрый ангел-хранитель, находился с Крисом на земле, неотступно следуя за ним день за днем, неусыпно оберегая его сон ночь за ночью. Когда его подопечный покинул землю, миссия была завершена, воин смог вернуться домой. Это Зиор шагал рядом с Крисом, когда тот, покинув больничную палату, шел по сияющему тоннелю в Царствие небесное. Криса переполняло радостное чувство: оказывается, прекрасный незнакомец, которого он впервые увидел в загадочном тоннеле, пребывал с ним долгие годы.

Крис уже успел задать Зиору множество вопросов. Он был поражен — его мозг стал как губка, способная впитывать в себя знания бесконечно, но ему все равно было мало. Он как будто боялся, что это только сон, который вот-вот закончится, и тогда все незаданные вопросы так и останутся без ответа. Он пытался убедить себя, что ошибается, но в глубине души не мог поверить своему счастью. В то же время он уже начинал понимать, что здесь нет противоречия между счастьем и истиной. И того и другого здесь было в изобилии.

Наконец он отыскал взглядом Зиора. Тот сидел, скрестив свои огромные ноги, и напевал какую-то старинную песню о приключениях и походах. Крис немного робел перед ангелом, но приветливое выражение доброго лица быстро успокаивало его. Вот и сейчас он набросился на Зиора, как возвратившийся из школы первоклассник на родителей, торопясь выложить все накопившиеся впечатления о новом мире.

— Я чувствую себя подкидышем, выросшим на мусорной свалке среди нищеты и преступности, который вдруг очутился в великолепном дворце с видом на океан и горные хребты. Ни мой разум, ни мое тело не могут принизить величие сего момента, ибо впервые и то и другое функционируют как должно. Зиор, понимаешь ли ты меня?

Зиор задумчиво посмотрел на Криса и ответил:

— Не совсем, однако то единение, которое было между нами там, во тьме, не разрушено. Я ощущаю твои переживания и чувства лучше, чем чьи бы то ни было из вас, людей, сынов Адамовых. В какой-то степени я даже могу испытать их через тебя. Не в полной мере, конечно, лишь их отголоски, и я благодарен тебе за это. Я многому научился от тебя.

Крис улыбнулся на слова Зиора. Как можно, чтобы это прекрасное существо, столь превосходящее и разумом и телом любого из величайших героев греческих мифов и фантастических романов, вдруг чему-то научилось от него, Криса? Он осыпал Зиора вопросами, с жадностью поглощая ответ за ответом. Однако каждый новый ответ порождал десятки новых вопросов.

5 У последней черты

— Почему я нахожусь в теле, когда воскресение еще не произошло?

Зиор объяснил, что это тело временное, созданное служить лишь до тех пор, пока замысел Божий не свершится на земле. Оно подобно наброску, который делает Художник, прежде чем написать Свой шедевр. Сие временное тело, как заверил Зиор, померкнет в сравнении с тем, какое ожидает людей в день Воскресения. Крису с трудом верилось в это, ибо «сие временное тело» многократно превосходило его прежнюю плоть.

— Не рано ли я умер?

Зиор ответил, что никто не умирает рано, неважно, произошло ли это в двадцать пять или девяносто пять лет. Ходящий под Богом бессмертен, пока его миссия на земле не завершена. В жизни таких; людей не существует несчастных случаев.

Зиор для Криса представлялся самым удивительным, самым интересным и самым умным существом из тех, кого он здесь повстречал, не считая, конечно же, Сына Божия. Ни Криса, ни Зиора не утомляли их долгие, насыщенные разговоры. Их беседы придавали им сил, вдохновляли, как если бы интеллектуальные упражнения являлись отдыхом, а не тяжелым трудом. И хотя Крис не чувствовал усталости, он ощущал себя удавом, проглотившим слона: его сознание было столь переполнено, что он иногда хотел укрыться где-нибудь в уголке небес, чтобы переварить свой сытный обед.

— Зиор, позволь задать тебе один последний вопрос, — Крис улыбнулся от уха до уха своей добродушной детской улыбкой, сознавая, что Зиор прекрасно понимал, что «один последний вопрос» означал минимум десяток.

— Я был создан Господом, чтобы служить тебе по мере своих сил, и с удовольствием отвечу на любой твой вопрос.

— Я многое познал с тех пор, как очутился в Царствии Божьем, — начал Крис. — Кое-что мне уже понятно, однако я до сих пор несведущ и продолжаю задавать тебе глупые вопросы.

— И это тебя удивляет? — в свою очередь удивился Зиор.

— Признаться, да. И очень. Я всегда считал, что, как только мы попадем на небеса, мы сразу все поймем.

Ангел даже не попытался скрыть своего недоумения. Крис вообще склонялся к мысли, что Зиор не умеет скрывать своих эмоций. Он был весь на ладони, без всякого двойного дна и тайных мыслей. Именно эта черта в нем и других ангелах особенно нравилась Крису. Он сразу вспоминал маленького Криса и его дру-зей-даунят. Непосредственность, искренность, наивное простодушие —* все это делало общение с ними очень приятным. Они с Сью часто говорили про маленького Криса: «Он невинен, как ангел!», даже не подозревая, как близки к истине были их слова.

— Не хочешь ли ты сказать, — продолжал озадаченный Зиор, — что, умерев, ты станешь Богом?

— Конечно же, нет!

— Но кто же кроме Бога всеведущ? Надеяться когда-нибудь все понять означает надеяться стать Богом.

Железная логика. На земле Крису показалось бы, что Зиор упрекает его. Он неминуемо ощутил бы чувство вины и стыда. Здесь же слова ангела просто открыли ему глаза, ни в чем не обвиняя.

— Почему же тогда, — не унймался Крис, — в слове Божьем сказано, что на земле мы видели неясно, как сквозь тусклое стекло, гадательно, а в Царствии небесном — лицом к лицу, тогда знали отчасти, а здесь должны познать, подобно как Господь нас знает. Так почему же мое понимание все еще столь... частично?

— Ты видишь уже много яснее, господин мой, ибо пелена спала с глаз твоих. Ум твой стал острее и тоньше. Однако ты еще не видишь всего, что есть. Разве не читал ты в слове Божьем, что Господь постоянно будет открывать нам все новые и новые богатства милости Своей? Как же тогда ты надеялся познать все, что есть? И познать все сразу? Где же тогда процесс познания, где радость открытий, которые уготовил Господь для возлюбленных чад Своих?

Голос ангела дрожал от возбуждения, и Крис понял, что он находится лишь у самого кромки океана под названием Истина. Пока Зиор говорил, Крис почувствовал ту силу, с которой ангел исполняет свое высшее предназначение: открывать роду человеческому замысел Божий.

— Господь — Творец, мы же все твари Его, и так будет всегда. Небеса не лишают тебя человеческой природы, напротив, они позволяют всему человеческому в тебе раскрыться в полную силу. Творцу известно все и вся. К тварям же Божьим знания приходят постепенно и частями. Твои знания будут расти вечно. С каждым днем мы будем лучше познавать Царя Небесного, Его великую и многогранную природу. Посему мы сможем поклоняться Ему со все большим рвением и страстью. Наши чувства всегда будут освежаться тем новым, что мы только что познали, и ожиданием того, что нам еще предстоит познать. И даже если спустя какое-то время цаши знания будут в десятки раз превосходить то, что мы знаем сейчас, мы ни на йоту не приблизимся к полному познанию Его богатейшей натуры. Он будет столь же велик в наших глазах, как и сейчас, но мы будем поклоняться ему по-иному, ибо мы будем знать о Нем больше, чем прежде.

Заразившись тем возбуждением, с которым говорил ангел, Крис подхватил эту мысль:

— Бесспорно, это так. Теперь, когда ты облек эти чудесные истины в слова, я вижу, что по-иному и быть не может. Просто я почему-то думал, что процесс познания — это часть того мира, и здесь все будет по-другому. Мне казалось, что в раю мы постигнем все в один момент.

— А что же потом?

— Не знаю. Наверное, мы продолжили бы наслаждаться всем этим вечно.

— Ни разу больше не испытав радости открытия чего-то нового и ранее не известного? Никаких больше размышлений, никакого познания? Никакого общения ни с Господом, ни с Его творениями? Никакого больше исследования Царствия Божьего, никакого просветления и просвещения в награду за наше стремление к знанию? Никаких больше приключений? Никаких усилий?

Картина и вправду получалась не очень заманчивая, и даже сама мысль о подобной перспективе была для ангела недопустимой. И хотя было очевидно, что Зиор не ругается, его горячность заставила Криса почувствовать себя учеником, задавшим глупый и неуместный вопрос.

— Зиор, ты прав, я просто не подумал...

Старый воин, казалось, находился в искреннем недоумении:

— Не понимаю почему. В голове не укладывается, что кто-то может мечтать о таком! Познание невозможно без любознательности, исследований, изучения и обсуждений. Получить конечный продукт процесса познания, лишив человека самого процесса, противно самой природе сотворенного существа. Как же тогда возрастать в благодати, как любить Господа?., да будет благословенно имя Его!

— Если бы мы вдруг познали все, — продолжал Ангел, — нам было бы некуда больше расти. Тайны суть пища для ума. Вы, люди, любите разгадывать загадки и читать детективы, но мало кто посвящает свое время изучению тайн вселенной, напрямую связанных с ее Создателем. Если бы мы вдруг познали все тайны Бога-Творца, наше внимание сосредоточилось бы на прошлых, а не будущих знаниях. Каждое новое открытие, каждый новый момент постижения ранее не ведомого — повод для поклонения Господу, ибо мы прибываем в новый пункт нашего путешествия. Однако это не конечный пункт назначения, а лишь одна из станций, очередная ступенька на лестнице, ведущей в вечность; один из камней, по которым мы переходим горную речку.

В глазах у Зиора мелькнул хитрый огонек, и он добавил:

— Подобно тому, как ты ребенком перепрыгивал с камня на камень через речку Бентон.

Бентон! На Криса накатила волна воспоминаний. Мурашки пробежали у него по спине, когда он вновь осознал, что это удивительное существо находилось подле него с первых дней его существования.

— Господь в слове Своем говорит, что мы должны входить в Царствие Божие как дети. Здесь ты будешь постоянно расти, но для Отца ты навсегда останешься ребенком. И если на земле дети мечтают скорее повзрослеть, а взрослые мечтают вновь сделаться детьми, то здесь ты можешь взрослеть, не теряя при этом

детского мировосприятия. На деле, если разобраться, взрослея, мы становимся похожи на детей. Как дети, мы можем радоваться каждому новому шагу, с которым мы продвигаемся вперед по дороге познания, зная, что, как только мы достигнем поворота, перед нами откроются новые дали. Каждая новая пещера, что мы открываем, таит в себе десятки ответвлений, ведущих вглубь. Наше счастье заключается не только в том, что мы находимся здесь, но в том, что наш Путь не завершен и никогда не завершится, а наше Счастье никогда не истощится. Твой Путь и твое Счастье еще только начинаются. Более того, — Зиор взглянул на Престол Божий, — к тому времени как созвездие Ориона потускнеет и туманность Андромеды канет в небытие, ты все еще будешь в начале своего Пути.

Каждое новое откровение Истины выводило сознание Криса на качественно новый уровень свободы. Его мозг обрабатывал информацию с небывалой легкостью, на которую никогда не был способен на земле. Ангел продолжал наставление, а Крис сидел у его ног и, подобно старательному ученику, пытался записать все услышанное на чистую доску своего нового разума.

— Даже среди обитателей Царствия небесного, — говорил Зиор, — знание распределено неравномерно. Михаилу и Гавриилу известно то, что пока не доступно мне, но в один прекрасный день и я достигну этого уровня знаний; однако они к тому времени познают то, о чем сейчас даже не смеют мечтать. Серафимы, в свою очередь, знают то, чего не знают архангелы, — по крайней мере, так я слышал, — подобно тому, как сейчас я знаю то, чего не знаешь ты. Впрочем, и ты знаешь кое-что такое, чего никогда не узнаю я.

Это последнее заявление потрясло Криса до глубины души. Зиор был сотворен на миллионы лет раньше него, он находился рядом с Крисом с момента зачатья до самой смерти. Он был вместе с ним во всех его беседах, школьных аудиториях и жизненных ситуациях. Что мог Крис знать такого, чего бы не знал этот великий и мудрый ангел? Но Зиор продолжал говорить, поэтому Крису пришлось приберечь этот вопрос на потом, занеся его в архив вместе с множеством других, которые в изобилии возникали у него обратно пропорционально полученным ответам. Крис был бесконечно благодарен Господу за свой новый, преображенный ум, который отличался от прежнего настолько же, насколько суперсовременный компьютер отличается от допотопных счетов.

— Я стар в своем познании, по сравнению со мной ты новорожденный младенец, — сказал Зиор без малейшего оттенка высокомерия, — однако по сравнению со знанием Господа я ничуть не мудрее тебя. По сравнению с ним я такой же младенец. Разница между нами и Им непреодолима, ибо имеет отношение к Его сущности и нашему естеству. Он — Творец, все остальные — твари. Мы поклоняемся Ему: Единственному, Ветхому днями, Источнику всего и вся.

В голосе Зиора зазвучало почтенное благоговение, как если бы он собирался сказать нечто чрезвычайно важное:

— Он выстроил мост через пропасть, разделяющую Его и нас, да будет благословен Агнец Божий вовеки веков. Однако пропасть между Его способностями и нашими так и осталась непреодолимой. Нам суждено познать лишь малую толику того, о чем ведает Он. Нам кажется, что со временем эта толика увеличивается, но малая часть бесконечности так и остается неизмеримо малой по сравнению с этой самой бесконечностью. Наши знания будут постоянно расти по мере того, как Господь будет являть нам Себя и Свои великие дела. Однако мы никогда не сравняемся с Ним в ведении, ибо самые образованные и блестящие умы — творение Его рук. Максимум, чего они могут постичь, это капля в море божественной истины.

— Так значит, мы постоянно будем постигать что-то новое и исследовать новые просторы, — подытожил Крис. — Судя по всему, скучать нам не придется.

Зиор взглянул на него с искренним недоумением:

— Скучать? Здесь? Просто в голове не укладывается... В раю нет места скуке. Здесь ты попадаешь в присутствие Возлюбленного нашего и в общество возлюбленных братьев наших. Тем, кто любит, не скучно друг с другом. Даже если бы не было иных развлечений, познание друг друга было бы достаточно захватываю-

щим занятием, чтобы заполнить вечность. Любящий Господа никогда не будет скучать в Его присутствии. Мы не просто сидим, уставившись на Его образ, подобно земным влюбленным, вздыхающим над фотографиями неприступных красавиц. Мы должны изучать самую сущность Господа, и радость от этого занятия превзойдет всякие ожидания. И даже если бы райская жизнь состояла только в этом, мы были бы счастливы безмерно.

Возлюбленный наш непрестанно творит, совершает чудеса, посылает блага, и посему Царствие Его полно несметных сокровищ и захватывающих приключений, не дающих скучать чадам Божьим. Скука? Скука возможна лишь там, где правит род человеческий, а не Бог^ Люди лишают мир его богатств, убивают дух искателя, притупляют желание постижения новых далей. Скука царит на земле. В вечности ей нет места, кроме как в аду.

Зиор неловко обнял Криса за плечи, и тот почувствовал, что этот дружеский жест не присущ ангелам. Вероятно, Зиор научился ему от людей.

— Настало время отправиться в путь: исследовать и открывать для себя прелести Царствия небесного. На земле нам необходимы физические упражнения, отдых и свежий воздух, чтобы интеллектуально перерабатывать новую информацию. Иногда здесь мы нуждаемся в том же. И хотя наши способности к пониманию возрастают во много раз, это только начало.

Зиор улыбнулся почти по-человечески. Так улыбается тот, кому посчастливилось наставить своего подопечного на умение радоваться и ценить жизнь.

— Мне многое еще нужно поведать тебе о том, что происходит на земле, где вершится замысел Божий. Я расскажу о том, как твоя гибель и обстоятельства вокруг нее повлияли на жизнь человека, за которого ты молился много лет. Но прежде, пойдем со мной. Я покажу тебе страну, которую тебе предстоит открывать и исследовать. Стань как дитя и увидишь потрясающие чудеса, которые тебе и не снились.

«Это не был несчастный случай».

Джейк смотрел на эти слова и не верил своим глазам. Что это, шутка? Если да, то весьма неудачная. Впрочем, к низкопробному юмору журналистам не привыкать: в газету приходит немало писем от подобных «остряков», по крайней мере, на имя Джейка — точно. К чему относится загадочное «это», как не к аварии, в которой разбились двое его друзей? Он взглянул на штемпель — отправлено через два дня после происшествия. Неужели аварию кто-то подстроил? Исключено. Но тогда кто отправил письмо и зачем? Может быть, Джейк серьезно задел кого-то своей колонкой? Какого-нибудь оголтелого консерватора? Такие на все способны. А может быть, политика ни при чем, а просто какой-нибудь псих хочет попугать известного человека, но не хватает смелости подкараулить его в темном переулке? Может быть и другое: автором письма двигали добрые побуждения, но его домыслы были ошибочны. Или это были не домыслы и не ошибочные.

Если в записке — не домыслы, то как же писавший узнал правду? Кто он такой? Джейк еще раз осмотрел конверт со всех сторон. Номер почтового отделения на штемпеле тот же, что и у газеты «Трибьюн», но это ни о чем не говорит. Кто угодно мог сбросить письмо в ящик напротив издательства. Но почему же автор не подписал письмо? Чего-то боится? Невольный свидетель подготовки заговора? Случайно услыхал чей-то разговор, а после сообразил, что к чему? Или, может быть, он — один из них? Но тогда кто — они?

Джейку было досадно, что он позволил себе втянуться в эти глупые размышления. Письмо было не более чем пугачом, и, судя по всему, своей цели достигло. Однако все-таки лучше проверить.

С чего же начать? Первое, что пришло в голову: Олли Чендлер.

Джейк подружился с рядовым полицейским Олли Чендлером лет пять назад, когда тот обвинялся в превышении полномочий при задержании. Некоторые журналисты из «Трибьюн» приговорили его раньше, чем суд присяжных приступил к рассмотрению его дела. Джейку это очень не понравилось. Он провел собственное расследование, и обвиняемый предстал перед ним в совершенно ином свете. Парень оказался ветераном Вьетнама, и Джейк сразу проникся к нему симпатией. Другие репортеры использовали военное прошлое Олли против него: мол, личность сформировалась в «атмосфере насилия», жестокость для такого типа была «делом обычным», и, вообще, «жизнь для него — копейка». Джейк встал на защиту Чендлера, как когда-то вставал на защиту товарищей во вьетнамских окопах. В своей колонке он отметил, что жизнь — копейка для тех, кто никогда не рисковал своей шкурой ради других. Помнится, друзей у него тогда в газете не прибавилось.

В конечном итоге, суд присяжных оправдал Чендлера и восстановил его в рядах правозащитных органов. Многие потом приписывали Джейку эту заслугу: независимое журналистское расследование показало Олли с положительной стороны и не позволило сделать из него мальчика для битья. Вскоре Чендлеру предложили повышение, он ушел с патрульной службы на улицах города на должность следователя в отделе убийств — место, о котором давно мечтал. Они с Джейком стали делиться друг с другом информацией. Любому репортеру пригодится помощь полицейского, которому можно доверять. Любому полицейскому пригодится помощь репортера, которому можно доверять. Олли с Джейком нашли друг друга.

Джейк засунул желтую карточку обратно в конверт, конверт — в кармашек дипломата, остальные письма сгреб в кучу и, оставив официантке на чай, вышел на улицу.

Полицейское управление было всего в паре кварталов от кафе. Джейк немного помедлил на крыльце и переступил порог. Он невольно расправил плечи, словно младший офицер, идущий с докладом к начальству. Самое безопасное место в городе, мелькнула мысль. Джейк не разделял того циничного предубеждения против полицейских, которое преобладало в журналистских кругах. Джейк сам в свое время был солдатом, выполнявшим грязную работу во имя родины, а потому питал уважение к тем, кто по долгу службы обязан был рисковать жизнью. Конечно, Джейк прекрасно понимал, что существуют коррумпированные полицейские, так же как и коррумпированные военные, однако он исходил из предпосылки, что имеет дело с честными людьми. Это снискало ему ответное уважение со стороны правоохранительных органов, и он был одним из немногих журналистов, которым в полицейском управлении всегда рады.

Бывало, что посетители могли беспрепятственно пройти через главное фойе и, поднявшись на центральном лифте, оказаться прямо в кабинете шефа полиции. В иные дни, как сегодня, фойе перегораживали, ставили турникет, и все входящие должны были отмечаться у дежурного в журнале.

Женщина лет тридцати в синей форме и наушниках повесила трубку городского телефона и вежливо обратилась к Джейку:

— Какова цель вашего визита?

Встретилась с Джейком глазами, узнала, разулыбалась:

— А, Джейк Вудс! Добро пожаловать. Я обожаю Вашу колонку! Что, интервью будете брать у нашего начальства?

— Нет-нет, не интервью. Я даже не записывался. У меня срочное дело к Олли Чендлеру.

— Он только что вернулся с обеда. Я видела, как он проходил с большим бутербродом. Минуточку, я позвоню ему в офис. — Она нажала кнопку на коммутаторе и заговорила в маленький микрофончик для внутренней связи, прикрепленный к наушникам: — Лейтенант Чендлер? К вам Джейк Вудс. Сам лично. Он сказал, что не записывался, но хотел бы... Да-да, конечно, я передам.

Она снова нажала какую-то кнопку и кивнула Джейку:

— Лейтенант Чендлер сказал, — и она вдруг заговорила низким хриплым голосом со знакомыми интонациями: — «Джейка Вудса пропускать без записи в любое время! Только передайте,

что бутерброд я ему не отдам. Если хочет жрать, пусть по дороге в буфет забежит».

— Очень похоже, — похвалил Джейк. Он всегда подшучивал над привычкой Олли покупать в местном буфете их фирменные «бутерброды с колбасой и томатным соусом», на вид которым было не меньше пары тысяч лет.

— Четырнадцатый этаж. Да вы, наверное, и сами знаете. Кстати, первый лифт справа не работает.

— Спасибо, до свидания.

Джейк направился к лифтам, кивая по дороге знакомым. Небольшая группка полицейских стояла поодаль и оживленно переговаривалась. Джейк услышал, как один из пожилых офицеров объяснил новичку, что за важная птица расхаживает по отделению, и ему стало приятно. Двери лифта бесшумно раскрылись, приглашая пассажира войти. Хотя в здании было шестнадцать этажей, на стене кабины было только пять кнопок. На втором и третьем этажах находились залы суда, с четвертого по одиннадцатый — КПЗ; и в те и в другие вход был с противоположной стороны здания. На двенадцатом этаже — первая кнопка — располагались паспортный стол, разведка, отдел по делам несовершеннолетних и отдел по борьбе с наркотиками. Тринадцатый этаж (да, был здесь и такой!) занимал отдел внутренних расследований, а также генеральный прокурор и еще с десяток других мелких подразделений. На четырнадцатом этаже, кнопку которого Джейк и нажал, сидели следователи. На верхних этажах были кабинет шефа полиции, конференц-зал и музей.

Джейк не был у Олли около полугода. Когда двери лифта распахнулись, он сразу обратил внимание, что на стенде «Будни полиции» обновилась экспозиция. Появилось шесть новых блестящих фотографий, на которых следователи были заняты какой-то важной работой. Одним из них был не кто иной, как Олли. Джейк не смог удержаться от улыбки: Олли явно чувствовал себя не в своей тарелке, «непринужденно» позируя для стенгазеты.

Практически все, кто работал на этом этаже, ходили в штатском, так что Джейк не выделялся из толпы. В отличие от других этажей, где посетителям был свободный доступ, на четырнадцатом их встречало большое окно с толстым пуленепробиваемым стеклом. Дверь открывалась только изнутри, так что тем, к кому приходили гости, необходимо было встречать их лично.

Джейк представился дежурному за стеклом, тот поднял трубку внутреннего телефона, указав Джейку на стул. Через пару минут в дверь просунулась голова Олли.

— А, Джейк! Давай, заходи. Бутерброд хочешь? — спросил он, запихивая последний кусок в рот. Его лицо расплылось довольным выражением, которое как бы говорило: «Какая вкуснятина!». Олли отхлебнул кока-колы из бумажного стаканчика огромных размеров. Джейк опять улыбнулся, вспомнив, как удачно изобразила дежурная хриплый голос следователя.

— Нет, спасибо, я только что пообедал.

— Все в той же забегаловке? Я заходил туда пару раз, но тебя не видел. Я так понял, что, когда я обедаю, ты корпишь над своей колонкой, а к тому времени, когда ты располагаешься на диване в тапочках и с газетенкой в руках, я выхожу патрулировать улицы нашего славного города, чтобы такие бездельники, как ты, могли спокойно по ним гулять.

— Цена свободе — неусыпное бдение.

Олли задумчиво наморщил нос:

— Под лежачий камень вода не течет.

— Семь раз отмерь, один раз отрежь,парировал Джейк.

— Хорошо смеётся тот, кто смеется последний, — оба расхохотались.

Они шли по коридору мимо различных отделов: ограбления, преступления на сексуальной почве, мошенничества, квартирные кражи, нарушения прав ребенка, автоугоны, и прочее, и прочее, до самой дальней двери с табличкой «Отдел убийств». То, что происходило за этой дверью, пробуждало в Джейке инстинкт сыщика, он был из тех людей, кто любит изучать все детали и разгадывать загадки. Порой он даже немного завидовал Олли.

Они прошли по лабиринту проходов между бесчисленными столами к рабочему месту Чендлера, которое находилось в самом

дальнем углу. Его стол стоял у окна, из которого открывался великолепный вид на город. Хозяина стола, однако, этот вид никак не впечатлял: «Подумаешь, дома понатыканы». Он извлек из-под кипы бумаг, наваленных на его столе, большой блокнот.

— Ну как тебе мой новый стол?

— Трудно сказать, его и не видно совсем. Кстати говоря, я и старого не успел разглядеть.

К слову сказать, стол Олли выглядел, как большинство рабочих столов в «Трибьюн», включая и стол Джейка.

— Дело в том, что, если я начну его разгребать, то расторопный негодяй там, за окном, обязательно воспользуется этими долгими часами, чтобы укокошить еще какого-нибудь бедолагу.

— Так значит, ты хочешь сказать, что завал на твоем столе спасает жизни невинных граждан?

— Именно так. Слушай-ка, кабинет начальника сейчас свободен. Может, пойдем туда поговорим, в тиши и спокойствии? — Олли решительным шагом направился к пустому кабинету, махнув Джейку, чтобы тот следовал за ним.

Они прошли мимо открытой двери комнаты для допросов. Сюда доставляли подозреваемых на служебном лифте. Этот лифт открывался только специальным ключом и ходил только между следовательским этажом и КПЗ. Джейк украдкой заглянул в эту комнату с голыми стенами, в которой Олли выбил показания не из одного десятка преступников. Вместе с напарником Стивом они играли в доброго полицейского/злого полицейского. Многие следователи выбирают для себя одну из этих ролей и все время придерживаются того же амплуа, в то время как Олли мог перевоплощаться то в одного, то в другого, чем очень гордился. Сегодня он мог изображать злого полицейского, который угрожает и запугивает задержанного, а назавтра, наоборот, превращался в добряка, своего парня, который одергивает своего «агрессивного» напарника и с пониманием выслушивает задержанного. Этот прием демонстрируется буквально в каждом детективном фильме, но преступники, видимо, телевизор не смотрят. Олли не раз замечал Джейку, что арестованные с удивительной легкостью поддаются на эти уловки.

Итак, кабинет начальника, примерно два на три метра, был прямой противоположностью рабочему месту Олли: он был безукоризненно чист, в нем не было ничего лишнего. На левой стене висела одна репродукция, на правой — два плаката, сзади стена была пуста, а спереди вместо стены было большое стекло, через которое как на ладони был виден весь отдел убийств. Никаких оберток от конфет, никаких коробок с остатками пончиков. Никаких признаков жизни.

Олли уселся в кресло начальника, предложив Джейку один из двух стульев, стоявших по другую сторону стола. Он внимательно посмотрел на Джейка и откашлялся. Джейк уже знал, о чем пойдет речь.

— Слушай, Джейк, я... Такой ужас приключился с твоими приятелями, с Крисом и с тем, другим, хирургом. Как его звали-то? Док? Я знаю, как вы дружили.

— Спасибо за сочувствие.

— Старого друга ничем не заменишь. Твои друзья были отличные ребята.

— Отличные... Мне их очень не хватает, — у Джейка вдруг встал комок в горле. Почему-то он не ощущал неловкости, говоря с Олли. Он не отдавал себе ясного отчета почему, но подсознательно чувствовал, что их роднят непроходимые азиатские джунгли на другом конце света — джунгли, которых не было в жизни Элейн, Джо, Джерри, Сэнди, да и подавляющего большинства окружающих его людей.

— Как ты сейчас, братан? Раньше никогда не приходил без звонка —■ не то что я тебе не рад. Помощь нужна?

Джейк молча открыл свой портфель и подал Олли конверт. Олли взял его осторожно, за ребро, тщательно осмотрел с обеих сторон, изучил штемпель. Затем он легонько тряхнул злополучный конверт, чтобы карточка сама выпала из него — прямо на ладонь левой руки. Олли был похож на хирурга или ювелира: все его движения были аккуратны и точны, что немного не соответствовало его грубоватой манере говорить, мешковатой одежде и огромным кулакам. Он прочел надпись, затаив дыханье.

— Это не был несчастный случай, — на его лице мелькнуло недоумение. Он взглянул на Джейка: — В смысле, авария? Твои друзья?

— Я не знаю, что еще может иметься в виду. Может, это просто дурная шутка. Уже такое бывало.

— А что твоя интуиция?

— Не знаю. А твоя?

— Надо проверить, пока еще есть что. Первые семьдесят два часа наиболее продуктивны, мы потеряли уйму времени.

Олли извлек из ящика стола полиэтиленовый пакет для улик и осторожно поместил туда открытку и конверт. Он написал на пакете что-то неразборчивое черным фломастером.

— А где машина? Наверное, уже на свалке.

— Я даже не знаю.

— Должно быть, на свалке, раз никто не погиб на месте и если с самого начала не возникло каких-либо подозрений. Это, как я понимаю, первый намек на нечистую игру?

— Насколько мне известно, да, — Джейка немного успокоила та серьезность, с которой Олли воспринял эту записку. — Однако два человека погибли.

— Но не на месте происшествия. Вот если кто-то погибает на месте или сразу по прибытии в больницу, тогда обязательно вызывают следователей из отдела транспортных происшествий, которые должны исследовать машину на предмет технических неисправностей. А твои друзья умерли спустя сколько дней?

— Два-три дня спустя.

— В том-то и дело. Значит, машину не смотрели. Это правило обратной силы не имеет. Если человек умирает не сразу, а через какое-то время, транспортное средство никто не проверяет, если на то нет никакой особой причины, и дело закрывают.

Олли поднял трубку и набрал номер.

— Я звоню в архив, — он в нетерпении барабанил пальцами по столу. — Джина? Это Олли. Мне бы надо взглянуть на отчет об одной аварии. На Нортвудском шоссе. Дата? Прошлое воскресенье.

Джейк утвердительно кивнул.

— Имя владельца? Доктор... — Олли вопросительно глянул на Джейка, — Лоуэлл? Грегори Лоуэлл. Да, как можно скорее. Я уже иду. Сделай, пожалуйста, две копии, ладно? Спасибо, куколка моя!

Джейка немного покоробило слово «куколка». Эта «милая» манера Чендлера называть своих сослуживиц ласточками, детками и дорогушами не сошла бы ему с рук, работай он в «Трибьюн». Оглянуться бы не успел, как оказался бы на скамье подсудимых по обвинению в сексуальных домогательствах.

Олли решительным шагом направился к лифту, Джейк поспешил за ним. Через минуту они уже были в архиве. Хорошенькая ассистентка уже складывала две свежие копии полицейского отчета в большой желтый конверт.

— Вы как раз вовремя, — улыбнулась она Олли.

— Джина, ты прелесть! Правда же, Джейк?

— Ммм... Эээ... Конечно... без сомнений.

— Это же моя работа, мальчики. Главное, не забудьте про меня, когда раскроете дело.

— Ну, в этом можешь не сомневаться, радость моя.

Пока они ждали лифта, Олли читал отчет, а Джейк размышлял, для чего им надо было ехать на лифте один жалкий этаж, когда пешком добрались бы куда быстрее.

— Как я и думал, все было сделано согласно правилам. Ничего подозрительного. Ага, смотри-ка, — Олли указал на что-то в конце отчета и вошел в лифт. — И почерк разборчивый! Надо бы представить этого парня к награде. Машину отбуксировала компания «Браунли».

Они вернулись в кабинет начальника. Олли вытащил телефонный справочник из верхнего ящика стола и через пятнадцать секунд уже набирал номер.

— Лейтенант Чендлер, городская полиция. Мы разыскиваем автомобиль, отбуксированный в ваш гараж в прошлое воскресенье с места аварии на Нортвудском шоссе. Да-да, именно он. Минутку. Красный джип? — Джейк кивнул. — Да-да, красный джип.

Вы уже начали ремонт? Нет еще? Прекрасно. Прошу вас ничего не трогать. Начато официальное расследование. Я буду у вас через полчаса. Понимаю. Да, один из пострадавших выжил. Кстати, он приедет со мной. Хорошо, спасибо. Неужели? Ладно, я скоро буду. — Олли положил трубку. — Ну и болтун! — вздохнул он.

— Что, пошли?

Джейк кивнул, сознавая, что Олли, должно быть, бросил все свои дела, чтобы помочь ему.

— Механик страшно удивился, что кто-то остался в живых. Говорит, что машина в таком плачевном состоянии, что уцелеть можно было только чудом.

Олли завернул к столу дежурного, расписался в журнале, схватил ключи от служебной машины — и все это не сбавляя темпа. Джейк едва поспевал за ним. Они залетели в лифт и спустились в подземный гараж. Джейка поражала способность Чендлера с такой быстротой разгоняться с нулевой скорости до максимальной

— и это при его-то комплекции! Они буквально запрыгнули в простой двухдверный автомобиль коричневого цвета. Он выглядел вполне «штатским» снаружи, но был напичкан полицейской техникой изнутри, начиная с рации и заканчивая приспособлениями, назначение которых Джейк не мог разгадать.

Дорога на автомобильную свалку показалась намного длиннее, чем она была в действительности. Когда они, наконец, подъехали, Джейк сразу же узнал знакомый красный цвет, покрывающий изуродованную груду металла. Это бесформенное нечто еще меньше походило на прежний красавец-джип, чем Док на больничной койке походил на прежнего себя. Вдруг посреди этой груды Джейк увидал номерные знаки, сделанные Доком на заказ. Итальянское словечко «Gusto» вместо цифр. Док в своем репертуаре. Джейк еще раз обвел глазами то, что когда-то было машиной. Создавалось впечатление, что она не просто перевернулась, а рухнула с неба. Джейка затошнило.

Олли понял, на какой автомобиль смотрит Джейк, и прямиком направился к обезображенному трупу машины. Из «главного офиса», располагавшегося в покосившемся подобии сарая, вышел грузный бородатый мужчина в полосатой просаленной рубахе с некогда белой нашивкой на кармане: «Эд Максвелл». Он вытирал руки о грязное полотенце.

— Вы из полиции? — с сомнением спросил он, глядя на штатский наряд Олли.

— Совершенно верно, — ответил тот и привычным жестом вытащил удостоверение. — Я бы хотел взглянуть под капот.

Эд просунул руку в кабину со стороны водителя. Стекла были выбиты, крыша наполовину снесена. Он нащупал рычажок, нажал, но ничего не произошло.

— Так я и знал. Без лома не обойтись.

Он неспешно подошел к стойке со всякого рода орудиями у стены сарая. С видом дантиста, подбирающего нужный инструмент, он отобрал один из ломов, вернулся к машине, ловким движением подцепил капот и с силой нажал. Раздался скрежет металла о металл. Ему пришлось буквально отдирать крышку капота от основания джипа, чтобы гости смогли, наконец, заглянуть внутрь.

Олли надел тонкие хирургические перчатки и тщательно ощупал мотор, распределитель, топливную трубку, проводку, в общем, все внутренности. Через пару минут он проговорил:

— На первый взгляд все, вроде бы, в порядке. Надо посмотреть, что внизу делается.

Он встал на колени и попытался заглянуть под днище, но машина была слишком искорежена, и дно почти касалось земли.

— Послушай, Эд, а не мог бы ты как-нибудь приподнять эту развалюху?

— Запросто. Мы можем поднатужиться и перевернуть ее на бок, или я могу подогнать кран.

— Давай, на твое усмотрение.

— Тогда лучше кран.

Он направился к возвышающейся поодаль громаде, явно получая от всего происходящего огромное удовольствие. Он уже предвкушал, как будет рассказывать об этом занимательном происшествии знакомым дальнобойщикам.

Эд подогнал кран, подцепил крюком опустевшую раму от лобового стекла и начал подъем. Стальной трос потихоньку поднимал машину сантиметр за сантиметром, и Джейку показалось, что это большая собака в замедленной съемке встает на задние лапы. Эд заблокировал рычаг, выпрыгнул из кабины и бесстрашно подошел к угрожающе зависшей под углом в сорок пять градусов груде металла. Джейк с тревогой взглянул на него.

— Не бойтесь, трос выдержит.

Отличная фраза для последнего «прости», подумал Джейк, не решаясь приблизиться. Тем временем Олли уже осматривал днище.

— Как ты считаешь, Эд, — обратился к механику Олли, — что это было: ошибка водителя или техническая неисправность?

— Этот джип и года не пробегал. Модель крутая. Не машина — зверь! Уж автомобиль здесь точно ни при чем.

— Может, и так. Однако давай все-таки посмотрим повнимательнее.

Эд ощупал и осмотрел все до винтика. Казалось, он проводил рутинную проверку, как вдруг он невольно выругался:

— Что за черт!

— Что, что ты обнаружил? — Олли был тут как тут.

— Рулевая тяга сломана. Сломалась прямо по резьбе у муфты.

Олли внимательно осмотрел деталь, на которую указал Эд,

затем обошел с другой стороны и исследовал рулевую тягу на противоположном конце.

— Смотри-ка!

Эд уже стоял рядом. Наклонившись поближе, он присвистнул.

— Обе тяги полетели! Первый раз такое вижу. Если бы одна надломилась, а то обе сразу... Понятно, почему эта кастрюля летала по шоссе, как футбольный мячик.

— Гляди-ка, Эд, — Олли указал на поперечное сечение тяги. Джейк заглянул им через плечо, забыв о нависающей сверху машине. — Смотри-ка, на три четверти поверхность гладкая и ровная, а на одну четверть шероховатая, как и должен выглядеть надлом. Со второй — та же самая картина.

Эд покачал головой, обошел кругом еще раз посмотреть с другой стороны и смачно сплюнул.

Только Джейк по-прежнему ничего не понимал.

— Прошу прощения за свое невежество, но что такое рулевая тяга и о чем вообще идет речь?

Олли взглянул на Эда, и тот с легкостью и красноречием знатока своего дела пояснил:

— Рулевые тяги соединяют колеса с рулевой колонкой. С их

помощью водитель управляет машиной. ,

— Дело в том, — подхватил Олли, — что тяги переломились, и это послужило причиной того, что автомобиль потерял управление и перевернулся. Но они переломились, потому что кто-то подпилил их. Скорее всего, обыкновенной ножовкой, хотя, может быть, и электропилой или какой-нибудь пилой по металлу со специальным резцом. Как думаешь?

Эд утвердительно кивнул.

— Пока машина едет медленно, без резких движений и поворотов, давления на тяги практически нет. Тут даже и не заметишь ничего необычного, разве что небольшую вибрацию или легкое постукивание, — продолжал Олли, — но стоит только разогнаться и резко завернуть или попасть колесом в выбоину на дороге...

В голове у Джейка загудело. Словно издалека до него долетали обрывки слов Чендлера, который просил Эда помалкивать до поры до времени. Механик был несколько разочарован, что ему придется попридержать язык за зубами, но в то же время он был чрезвычайно доволен тем, что оказался вовлечен в настоящую детективную историю. Прямо, как в кино!

Джейк пришел в себя лишь тогда, когда почувствовал у себя на плече руку Олли. Голос лейтенанта делался еще более хриплым, когда он говорил что-то важное.

— Не знаю, кто написал тебе это письмо, Джейк, но кто бы то ни был, он знал, что пишет.

Джейк уставился на Олли.

— Наши эксперты еще сделают официальное заключение, но мне не требуется электронный микроскоп, чтобы отличить над-

лом от надреза. Тут все однозначно. Это, действительно, не был несчастный случай. Это было убийство.

— Мы здесь неподвластны времени, но твой друг еще находится в его власти, — продолжал Зиор. — Господь позволяет нам входить в его временные пределы, чтобы мы могли быть свидетелями наиболее важных и поворотных событий. Смотри, как он не похож на себя: выбит из колеи, напуган. Еще бы, всегда гордился тем, что сам является кузнецом своего счастья, а сейчас совсем запутался.

— Такое впечатление, что ты неплохо знаешь Джейка.

— Ты забыл? Я всегда был рядом с тобой. Все то время, что ты проводил с ним, я пребывал вместе с вами.

— Ах да, конечно. Я все никак не могу привыкнуть к этой мысли.

Зиор недоуменно поглядел на Криса, удивляясь, как тот не может усвоить столь простую истину, к тому же четко растолкованную в Писании: ангелы Божии окружают и служат спасенным. Наконец он сказал:

— Молись за него.

— Здесь? В Царствии небесном?

— Разумеется.

— Я никогда не думал, что можно молиться из рая.

— Разве в слове Божьем не говорится о том, что Сам Христос молится за род Адамов, взирая с небес на чад Своих? И что мученики до конца времен будут наблюдать за происходящим на земле и молиться о сем? И что чаши небесные исполнены молитвами святых?

— Про чаши я думал, что речь идет о молитвах людей на земле.

— Молитвы с земли и небес сплетаются в одно целое. Чада Божии суть чада Божии независимо от того, где они обитают, и молитвы их суть молитвы независимо от того, где их произносят. Разве не сказано в Писании, что многое может усиленная молитва праведного?

— Этот стих мне прекрасно известен. Я даже проводил по нему занятие в воскресной школе.

— Я знаю, я там был.

Крис прикусил язык.

— И если молитвы несовершенных земных праведников многое могут, то насколько действеннее молитвы небесных жителей, находящихся в присутствии Божьем? Твои молитвы не прекращаются на небесах, как не прекращается твоя жизнь. Ты молился с первых своих минут пребывания здесь. Твои мысли, слова благодарности, возгласы удивления были молитвами Господу. Настало время помолиться за оставшихся на земле.

✓ Зиор замолчал на мгновение и, приняв вид ученого наставника, добавил:

— В земном мире богословы сломали немало копий в спорах о том, стоит ли молиться за усопших.

— Да, я помню.

— Мне всегда хотелось вмешаться и подать иную, более важную тему для обсуждения: а молятся ли умершие за вас?

Крис улыбнулся этой мысли.

Не то, чтобы люди на земле должны просить небесных обитателей молиться за них. Просто небесные обитатели сами желают молиться за них, и Господь приветствует это. Мы здесь суть облако свидетелей того, что происходит на земле. Так что молись за своего друга Джейка. Загадочные записки и надпиленные тяги напугали его, и этим обстоятельствам суждено сыграть немалую роль в предстоящих событиях, но это все — прелюдия, главное еще впереди. Господь зовет неразумного человека, простирая к нему Свою десницу, но и силы тьмы не дремлют, окружили его плотным кольцом, и оно сжимается с каждой минутой. Джейк сейчас на распутье, перед ним открылись две дороги, ведущие в разные стороны. Мне неведомо, какую из них он предпочтет.

Не успел Крис даже подумать о Джейке, как перед его глазами опять возник сам Джейк. Он по-прежнему сидел в коричневой полицейской машине у въезда на автомобильную свалку. Джейк! Крис почувствовал, как бесконечно дорог ему этот человек. Ему

было безумно жаль друга, зажатого в рамки смертного мира, в то время как он, Крис, полной грудью вдыхал саму жизнь. В том мрачном мире и так-то было нелегко, но Джейк был совсем один. У Криса сжалось сердце от мысли, что друг далек от Бога, а значит, от надежды.

— Твой товарищ ничем не отличается от остальных людей, — сказал Зиор. — Его душа жаждет определенности, смысла и истины. То есть жизни вечной. Однако мир, который его окружает, предлагает ему только неопределенность, бессмыслицу и ложь. Он бродит во тьме в поисках света. В какое-то мгновение он видит его и стремится к нему, но свет обжигает ему глаза, и он отступает назад, в целительную, как ему кажется, тьму. Он слишком долго слушал речи тех, кто всю жизнь прожил во мраке, кто искренне верит, что люди рождены быть слепыми, что свет это миф, что в мире царит тьма, что за пределами их ничего не ждет. Они верят в эту ложь и навязывают ее другим. Они пытаются зажечь свой собственный огонь, с успехом несчастного, который пытается развести костер в проливной дождь. Твоему другу сейчас как никогда нужны твои молитвы. Возможно, Господь призвал тебя сюда отчасти ради него: отсюда твои молитвы будут более плодотворны.

Крис оборотился к престолу и пал на колени. Зиор стал рядом, вознося свои горячие молитвы за тех, кого оберегал в Долине смертной тени.

Они молча сидели в полицейской машине, на лице Олли отражалась бурная работа мысли, а Джейк печально взирал на неприглядную панораму из груды ржавых металлоконструкций, некогда бывших новенькими блестящими автомобилями. Он с тоской подумал, что подобный конец ожидает всех нас, и тут услышал слова Олли:

—* Как только машину отбуксируют в полицейский гараж, я распоряжусь, чтобы криминалисты ее тщательнейшим образом осмотрели, пусть каждый сантиметр изучат. Нам необходимо получить официальное заключение, что тяги были подпилены, тогда можно будет начать расследование убийства. И раз теперь ясно, что твое письмо не было фальшивкой, надо им и карточку с конвертом тоже... Джейк, ты слышишь меня?

Джейк очнулся:

— Да, да, извини. Просто все это настолько... невероятно.

— Не говори. Я, вообще-то, привык к странностям, но от этого случая, вынужден признать, мне действительно как-то не по себе. Я понимаю, когда люди честно и открыто пускают пулю в лоб своему собутыльнику или в пылу ревности пыряют ножом неверных супругов.

Джейк с ужасом поглядел на Олли, но тот не обратил на это внимание и продолжал задумчиво:

— Но когда злоумышленник вот так все рассчитал, подлез под машину и перепилил... Тут ведь и дети могли пострадать, и другие водители на дороге, да хоть кто. На моей работе со временем ко всему привыкаешь, но такой жуткий случай... Прямо мурашки по коже. И главное, ничего не понятно, одни догадки. Ну, наши криминалисты нанесут на конверт и открытку нингидрин, а там видно будет.

— Нингидрин?

— Проверить на отпечатки пальцев.

— На отпечатки пальцев? На конверте, который прошел неизвестно через сколько рук на почте, в газете и... — Джейк внезапно осознал, как глупо вел себя с этим письмом, как небрежно обращался с ним, вертел в руках.

— Надежды, конечно, мало, но попробовать стоит. Вдруг какие-нибудь из отпечатков на конверте и на карточке совпадут... Ведь только ты и тот, кто отослал это письмо, могли оставить свои пальчики и снаружи и изнутри. Иногда нам удается снять отличные отпечатки с конвертов в том месте, где их держат перед тем как заклеить. А если удастся заполучить пальчики с записки, у нас в руках окажется прекрасная улика, за которую можно зацепиться. Конечно, письмо мог прислать кто-то, чьих отпечатков нет в картотеке. Но, с другой стороны, если мы обнаружим отпечатки на дне машины... Это, опять же, маловероятно, но вдруг повезет? Если нам только удастся заполучить хоть что-нибудь стоящее, с этим можно будет работать. АСДЭ способна на чудеса.

—АСДЭ?

— Автоматическая система дактилоскопической экспертизы. Полностью компьютеризированная. В прежние времена порой даже самые четкие отпечатки ничего не стоили, если у нас не было подозреваемого. Когда же подозреваемый появлялся, мы находили его пальчики в картотеке, — если они там были! — и вручную сличали их с теми, что были найдены на месте преступления.

— А что теперь?

— Теперь, я имею в виду — начиная с 1990 года, если у нас в руках оказывается хороший отпечаток или даже частичный отпечаток, мы прогоняем его через АСДЭ, которая включает в себя картотеки четырех штатов: Орегона, Вашингтона, Калифорнии и Невады. При желании мы можем связаться с другими штатами, хотя это и хлопотно. Но главное — все это легко делается, даже если нет конкретного подозреваемого.

— Например, — с увлечением продолжал Олли, — как-то раз мы снимаем свеженькие пальчики с места преступления, и АСДЭ выдает нам некоего Фреда Шварца, задержанного лишь раз за квартирную кражу в г. Рино, штат Невада, в 1989 году. Мы его с радостью и повязали. Конечно же, сам по себе отпечаток пальца не доказывает вину его владельца, но он является уликой! Хотя бы мы знаем, кого вызвать на допрос, — Олли хотел сказать еще что-то, но понял, что его красноречие уходит впустую: Джейк совсем ушел в себя.

Джейк смотрел, как Эд закуривает папиросу, а мысли уносили его к событиям сорокалетней давности. Он сидел в старом сером сарае на заднем дворе, где отец держал газонокосилку, садовые принадлежности и секретную бутылочку виски, на вкус напоминающих бензин. Рядом с Джейком были Док и Крис. Ребята принесли по пачке сигарет: Док стащил у матери «Кент», Крис — у отца «Кэмел». У Джейка родители не курили, но ему посчастливилось подобрать несколько штук «Мальборо» на школьном дворе. Вот уже две недели он прятал их на дне коробки с книжками, что стояла у него под кроватью. Вот уже дней десять друзья готовились к запретному священнодействию. Наконец, настал долгожданный час, когда они спрятались в сарае и закурили. Они кашляли, но с видом знатоков сравнивали разные марки, определяя свои «любимые». На деле же, Джейк не почувствовал разницы из-за сильной тошноты, подкатившей к горлу. Так или иначе, они были вместе, как настоящие товарищи, а значит, игра стоила свеч, несмотря на то, что мама Джейка унюхала запах табака на его рубашке и задала ему взбучку. Он тогда отчаянно отрицал очевидное, и чем больше она обвиняла его, тем упорнее он запирался. Она отшлепала его и целых три недели не пускала гулять с двумя другими, которые, в свою очередь, и сами отбывали наказание, поскольку мама немедленно оповестила их родителей. Она справедливо рассудила, что, несмотря на запирания Джейка, в этом черном деле были замешаны все трое.

— Джейк, ты меня слышишь?

— Да-да, извини.

— Я понимаю, тебе нелегко.

— Олли...

— Что, Джейк?

— Кому это понадобилось убивать Дока?

— А здесь как раз ты мне должен помочь. До завтра составь список подозреваемых. Встретимся в твоей забегаловке. В час дня можешь? Короче, мне нужен список всех лиц или организаций, которые могли бы по каким-либо причинам ненавидеть Дока и были бы готовы пойти на такой шаг. Кто-нибудь, кого он нагрел материально или кого очень сильно разозлил. Может быть, кого-нибудь неудачно полечил, запорол операцию?

Джейк пожал плечами.

— Бывшая жена? Нет такой? Ну, тогда нынешняя? Какая-нибудь пассия, которой он обещал развестись с женой, а сам не развелся? Брошенные женщины? Обманутые мужья? У него вообще бывали романы на стороне?

Джейк поморщился.

—Так значит, бывали? Больше одного?

Джейк нехотя кивнул, чувствуя себя последним предателем.

— Попробуй припомнить, кому он мог мешать. Хоть кого-нибудь. Желательно, всех. Кто его не любил, кому он был должен. Чьи-нибудь старые и новые обиды. И не обязательно личные. Кому была выгодна его смерть — в любом плане? Запиши всех, кто придет в голову, а там разберемся. Если ты подумаешь о ком-то, но потом тебе эта мысль покажется невероятной, все равно запиши. Вычеркнуть невиновного мы всегда успеем, но позже. В настоящий момент мне нужны все мыслимые и немыслимые версии. Понятно?

— Есть, ваша честь! Ты мне напоминаешь Винстона, когда тот выкрикивает свои задания. Но кроме шуток, Олли, я очень благодарен тебе. На тебе, должно быть, висят десятки срочных дел...

— Пять штук идут ни шатко ни валко плюс одно, которое я закончу к концу недели. Ни одно из них не представляет особой важности в сравнении с твоим. — Олли похлопал Джейка по плечу: — Ты знаешь, я не умею красиво говорить, но, говоря по совести, если бы не ты, я бы здесь уже давно не работал. Мог бы сейчас делить нары с теми, кого сам же на них упрятал. Джейк, я твой должник. Может быть, сейчас пришло время платить по счетам. Кроме того, это моя работа. У меня отличный начальник, который на меня не давит, я сам решаю, каким делом заняться мне, а какое передать новичкам. И напарник у меня замечательный. Стив поможет, если надо, разгрузит меня немного. Я еще не знаю, куда нас заведет это расследование, но я это дело так не оставлю. А действовать надо как можно скорее, пока след окончательно не простыл. А ты мне поможешь, особенно в тех областях, где у тебя контакты уже налажены и где с тобой люди будут более откровенны. Судя по всему, наши поиски обещают быть нелегкими, если только мы не раздобудем еще каких-нибудь прямых и явных улик, что, к сожалению, маловероятно. Нам придется пораскинуть сети пошире, чтобы поймать эту рыбу. У тебя будет время на сотрудничество?

— Время? А на что же мне его еще тратить? Для меня в настоящий момент ничего важнее нет. Я потерял своих лучших друзей. Я хочу разыскать того, кто это сделал, — лицо у Джейка горело неумолимой яростью. Он сидел, сжав кулаки, полный решимости действовать беспощадно. В нем внезапно пробудились дремавшие доселе охотник и воин. — Если я только доберусь до них, клянусь, я не...

— Постой-ка. Мы до них доберемся, не ты. Не забывай, мое удостоверение позволит нам засадить этих злодеев за решетку. Боюсь, что окрик: «Именем газеты "Трибьюн", вы арестованы!» не возымеет надлежайшего действия.

Джейк осекся. Насмотрелся, понимаешь ли, фильмов с Клинтом Иствудом да Сильвестром Сталлоне. Однако это расследование было единственным, что он мог сделать в память о Доке и Крисе. И он твердо решил, что докопается до истины.

— Слушай, Джейк, официально мы с тобой работать не можем, но, соблюдая осторожность, мы сможем весьма плодотворно сотрудничать и обмениваться информацией. Я все силы положу на это расследование, но дела об убийствах раскрываются нелегко, так что без твоей помощи не обойтись. Ты можешь вести параллельное расследование, говорить с людьми, в общем, не мне

тебя учить. У тебя есть мужество, связи, ты знаешь все ходы-выходы У тебя неплохая интуиция, хотя ты и ездишь на «Форд-Мустанге», а я эту модель не очень-то уважаю. Без лишних слов ясно, что ты любитель, не профессионал, так что всю тяжелую работу я беру на себя. И знаешь, будь поосторожнее. Для тебя это дело слишком личное, что, хотя придает сил, порой сильно туманит взгляд, так что спроси меня перед тем, как выхватывать автомат или забрасывать противника гранатами. Обещаешь?

— Обещаю.

— Тогда давай сверим часы, сориентируемся, с чего начать, и в бой. И, пожалуйста, не благодари меня, ладно? На моем месте ты поступил бы точно так же.

Джейк кивнул, и в его глазах светилась благодарность, которую Олли только что отверг.

Тем временем Эд важно расхаживал взад-вперед по двору перёд свалкой, оглядываясь по сторонам в надежде, что кто-нибудь его заметит и спросит, чем он занят, на что бы он с достоинством ответил: «Нет, приятель, не скажу — тайна следствия. Идет расследование». Остатки джипа уже были погружены в крытый прицеп, а тот прикреплен к грузовичку Эда. На руках у Эда были перчатки — Джейк очень надеялся, что по предостережению Чендлера. Мысль о том, что даже Эд лучше него понимает важность отпечатков пальцев для следствия, не очень радовала.

Эд со знанием дела доложил лейтенанту о готовности к буксировке. Он был явно доволен: видимо, чувствовал себя героем своего любимого сериала про суперсыщика Перри Мейсона.

— Эд, огромное спасибо за помощь. Теперь следуй за нами до полицейского участка на 23-й улице — там в служебном гараже и оставишь машину. Я предупрежу дежурного, чтобы тебя пропустили. И главное, помни: никому ни слова. Мы на тебя надеемся.

Эд радостно закивал. Теперь он представлял себя ковбоем с Дикого Запада, которому шериф доверил поимку бандитской шайки, не дающей житья мирным фермерам. Он развернулся на каблуках и поспешил к грузовичку, в то время как Олли завел машину и выехал со двора на шоссе, ведущее обратно в город.

— Джейк!

— Что?

— Как так получилось, что вы все втроем оказались у Дока в машине?

— Совершенно случайно. Обычно кто-нибудь один ездит за пиццей. Мы бросаем жребий. В этот же раз мы поехали вместе, потому что... — Джейк не стал пересказывать странную историю про монетку, которая упала на ребро. — В общем, мы просто решили поехать зместе.

— Значит, если, к примеру, жребий выпал бы на Криса, он взял бы свою машину?

— Не думаю. Видишь ли, мы собрались у Криса — мы всегда у него собираемся, — поэтому наши машины блокировали выезд из гаража. Так бывает каждое воскресенье. — Джейк и не заметил, что рассказывает так, будто ничего не изменилось, и друзья по-прежнему смотрят футбол втроем каждую неделю. — Док обычно подъезжает последним, так что его джип всегда свободен. Если жребий выпадает на меня или Криса, Док просто дает нам ключи. Он так гордится своим драгоценным джипом, что ему нравится, когда кто-нибудь из нас садится за руль. Я проиграл последние три недели подряд, так что за пиццей каждый раз ездил я. Мы с Крисом вообще гораздо чаще отправлялись в пиццерию, чем Док, — наверное, девять раз из десяти. А что? На что ты намекаешь?

— Я просто размышляю. Мы как-то сразу решили, что мишенью был Док, раз это был его автомобиль. Но, может, целили не в него, а в Криса?

Джейк замотал было головой, но вдруг вспомнил одну важную деталь:

— Постой, в ту неделю Крис брал у Дока машину на пару дней: ему нужно было перевезти кое-какое офисное оборудование. Я совсем позабыл об этом, а ведь Док и Крис поменялись тогда машинами. Но к Крису Док точно приехал уже на джипе, так что тот, видимо, вернул автомобиль в пятницу или субботу.

Олли кивнул:

— Ага. Предположим, что тяги подпили еще тогда, когда машина находилась у Криса, но они не надломились до самого воскресенья. Если он все это время ездил тихо и не делал резких поворотов, давление на детали могло быть недостаточно сильным.

— Крис, действительно, никогда не лихачил. К тому же, если человек перевозит оборудование, вряд ли он будет резко поворачивать...

— Правило сыщика номер один: не закрывай глаза на различные версии, даже если твое первое предположение кажется наиболее вероятным. Убийца мог охотиться и за Доком, и за Крисом, а, возможно, и за обоими сразу. А также, — Олли запнулся на мгновение, — он мог охотиться за тобой.

— За мной?! Если метили в меня, почему бы им не испортить мою машину? При чем здесь джип Дока? Почему бы не подложить бомбу мне под аккумулятор? И вообще, зачем связываться с машиной? Подсыпали бы яд в кофе, я же все время в кафе хожу, один и тот же заказываю. Или нож в спину... или бомба по почте...

— Может быть, они хотели, чтобы все выглядело как несчастный случай. Да и люди разные бывают. Аптекарь иной раз может и отравить. Автомеханик может испортить машину. Студент-химик может послать бомбу по почте. Люди разные бывают, и потому убийства совершают по-разному.

Они подъехали к служебному гаражу у полицейского участка на 23-й улице. Лейтенант Чендлер вышел из машины, показал свое удостоверение дежурному, и тот распахнул ворота, в которые торжественно въехал сияющий механик из компании «Браунли». Олли перекинулся с Эдом парой слов и вернулся к Джейку. Теперь они направлялись в центр.

— Где ты держишь свою машину? В гараже? — спросил Олли, продолжая нить своих рассуждений, как будто и не прерывался.

— При доме, где я живу, есть частная стоянка.

— Охраняется?

— Да. Где-то год назад там была какая-то неприятная история, с тех пор поставили охранника, он все время ходит с дозором. Не Терминатор, конечно, но вооружен и выглядит почти свирепо. Мне

кажется, после того, как его наняли, никаких взломов и незаконных проникновений на территорию не было. Я живу на первом этаже, так что частенько паркуюсь прямо под окном. Но если кто-то хотел добраться до моей машины, то сделать он это мог и в городе: я оставляю ее прямо у здания редакции, чаще всего на Моррисон-Стрит у счетчика, так что доступ к моим рулевым тягам открыт в течение всего дня любому желающему.

— Вряд ли кто-либо осмелится разгуливать в центре города с пилой или ножовкой наперевес, да еще подлазить с этим под машины. Ведь тяги подпилить — работа не скорая. Не думаю, что злоумышленник занялся этим хлопотным делом на глазах многочисленных прохожих. У джипа же посадка высокая, залезть под него легко. В пригороде этим можно заняться прямо перед домом, если хватит смелости. Предположим, они проследили за тобой и заметили, что три недели подряд по воскресеньям, примерно в одно и то же время ты ездил куда-то на машине Дока. Возможно, они решили, что так у вас заведено. Трудно поверить, чтобы они отважились на это прямо под окнами твоего друга, но исключать ничего нельзя. Посторонних машин перед домом много проезжает?

— Да нет.

— Прохожие гуляют по воскресеньям?

— Вообще никого.

— Машину из окна гостиной видно?

— Нет.

Олли кивнул:

— Значит, версия правдоподобная. Я думаю, за кем бы они ни охотились, им было наплевать, что станет с двумя другими. А может, они сразу во всех и целили и хотели одним ударом устранить троих.

От слов Олли Джейка прошиб озноб:

— Но если им нужен был я... значит, их задача осталась невыполненной.

— Верно. Маловероятно, но верно. Я просто хочу рассмотреть все возможные варианты. Это никогда не помешает. Но ты рань-

6 У последней черты

ше времени не паникуй. Как бы то ни было, это была машина Дока. Скорее всего, в него и метили. Скорее всего.

Олли уже собирался свернуть налево к зданию редакции, но Джейк остановил его:

— Погоди-ка. Не надо мне в редакцию. Высади меня на Моррисон-Стрит. Там у меня машина припаркована. Завтра приду на работу пораньше, а сегодня поеду домой, займусь списком знакомых.

— К утру у меня уже будет заключение экспертизы. Ладно, до завтра. В час в твоем кафе.

Джейк кивнул. Он с трудом выбрался из машины — все тело ломило. Он хотел еще раз сказать «спасибо, братан», но увидел только удаляющийся бампер его автомобиля.

Джейк пошел вниз по улице мимо табачной лавки, мимо газетного киоска, мимо будки с вывеской «Ремонт обуви», мимо собственной машины, которой оставалось еще законных двадцать минут стоянки. Он был на своей территории: каждая трещинка в асфальте, каждая корявая надпись на облупленных стенах — все помогало ему думать. Знакомое служило трамплином в незнакомое, будничное открывало дорогу к творчеству. Его лучшие статьи родились здесь, на тротуарах его города.

Джейк посмотрел на часы. Если он вернется назад в редакцию, застрянет еще на три часа. Он подошел к таксофону рядом с круглосуточным магазинчиком в десятке метров от своей припаркованной машины, позвонил Винстону и, сославшись на недомогание, отпросился до конца дня. Ему действительно было нехорошо.

На противоположной стороне Моррисон-Стрит стоял голубой «Мерседес». Грузный рыжеволосый мужчина в деловом костюме записывал что-то в блокнот, приспособленный на специальной дощечке типа мольберта или пюпитра, чтобы удобнее было писать. В левой руке он держал бинокль. Страница блокнота была расчерчена на колонки: слева --узкие с датой и временем, справа — широкие с детальным описанием происходящего. Последние три записи в конце страницы были внесены мелким, но четким почерком:

13:22 — Объект покинул полицейский участок с заднего хода в коричневой полицейской машине без проблескового маячка. За рулем полный мужчина средних лет. Вероятно, полицейский в штатском.

13:43 — Объект и полицейский в штатском прибыли на автомобильную свалку. Поговорили с механиком, осмотрели искореженную машину.

14:19 - Разбитая машина отбуксирована в служебный полицейский гараж на 23-ей улице.

Блондин перевернул страницу и сделал новую запись:

14:39 — Полицейский высадил объекта на Моррисон-Стрит ря-дом с его припаркованной машиной. Объект прошел вниз по улице к таксофону у круглосуточного магазина, набирает номер. Первые цифры 636, остальные увидеть йе удалось.

Он спешно отложил ручку и пристроился за две машины позади Джейка Вудса, отъезжавшего с Моррисон-Стрит.

Аппетитный аромат от расплавленного сыра, жареной колбасы, лука и зеленого перца от заказанной на дом пиццы наполнил квартиру Джейка, проникая в самый удаленный закуток. Две пустые бутылки из-под пива красовались рядом с настольной лампой на его рабочем столе. Он откупорил третью и почувствовал искушение прикончить и оставшиеся три подруги, — не потому, что он так любил пиво, просто хотелось напиться до беспамятства. Когда мир так непригляден, какой смысл оставаться трезвъш? Немного поколебавшись, Джейк проявил стойкость и запрятал последние три бутылки в холодильник. Расследование, к которому он собирался приступить, требовало ясности мысли.

Джейк откинулся в своем любимом кресле — бледно-голубом, протертом на подлокотниках почти до дыр и немного покосившемся влево. Чемпи, пятнистый спаниель с белыми кругами вокруг глаз, свернулся калачиком у его ног и время от времени сладко повизгивал, уткнувшись носом в хозяйские тапочки, давая Джейку понять, кто в этой комнате самое счастливое существо на свете. Но и от огрызков пиццы он не стал бы отказываться.

Джейк достал свой излюбленный блокнот с большими желтыми листами и написал на верхней строчке: «Враги Дока». Старинные враги? Со школьных и институтских времен? Были такие, но ничего серьезного. Док нажил себе пару недоброжелателей во Вьетнаме — после пьяной драки, но, насколько Джейку было известно, ни с кем из них он с тех пор не общался. Может, все же мединститут? Придирчивые профессоры, завистники-студенты, оттененные Доком интерны, чьи престижные места в последний момент доставались ему... За такое не убивают. Потом Джейк припомнил случай, произошедший не так давно в Техасе; о нем тогда кричали все газеты: ретивая мамаша наняла киллера, чтобы тот убрал девочку, в обход ее ненаглядной дочки получившую место в спортивной команде. И еще было одно схожее и не менее громкое дело с соперницами-фигуристками. Джейк вздохнул и твердой рукой написал: «Соперники по мединституту».

Джейк знал, что в больнице Док был на ножах кое с кем из своих коллег. Он написал: «Доктор Морган», второе имя не вспомнил. Пусть будет просто «Доктор X (светловолосый анестезиолог)». С тех пор как Док сделался главным хирургом, ему приходилось заседать во множестве разных комитетов, половину из которых он ненавидел всем сердцем. Джейк усмехнулся, представив себе Дока, сидящим в президиуме. Док был человеком дела, не любил лишних слов, поэтому часто ругался с врачами во время этих заседаний, но Джейк не знал ни одного имени. Он сделал себе пометку: «уточнить».

Все, что он знал о работе Дока, складывалось из мимолетных впечатлений: забегал время от времени к другу в больницу, каждый раз ненадолго. Он видел внешнюю сторону дела, но внутренняя механика была ему не известна. Бетси тоже вряд ли поможет. А вот кто-нибудь из медсестер может оказаться весьма полезной. Или доктор Симпсон, если он, конечно, уже не злится на Джейка за его незаконное проникновение в отделение реанимации.

«Брошенные женщинй? Обйанутые мужья?» В этом направлении версий могло быть хоть отбавляй. Док заводил романы со многими женщинами, некоторые из которых были замужем. Двух из них (место знакомства — тренажерный зал) Джейк знал по именам. Джейк написал: «Сара Иенсен/муж» и «Барбара Х/муж». Он не мог вспомнить фамилию Барбары, но решил завтра поутру расспросить Фриду — сотрудницу из тренажерного зала.

Джейку было неловко составлять этот ужасный список. Но Олли был прав: кто-то же организовал это убийство. И раз никто конкретный не приходил в голову, значит, это был кто-то неконкретный, ведь так? Джейк набросал еще несколько женских имен и описаний тех женщин, чьи имена он вспомнить не смог. Среди них были медсестры и даже одна докторша. Была среди них и несовершеннолетняя девочка, работавшая в больнице по линии добровольной помощи. Если про ее роман с Доком узнал отец или брат или приятель... Джейк записал: «Малышка Иоргенсон/отеп/ брат/приятель». ₎

О чем еще говорил Олли? Недовольные пациенты? Док часто ворчал по поводу жалоб пациентов. Однажды он выступал свидетелем по делу одного врача, которого обвиняли в непрофессионализме. Кто же еще мог знать о недовольных клиентах? Ну конечно же, секретарша! Главному хирургу по штату полагается секретарша. Джейк был в приятельских отношениях с Мэри Энн, они не раз болтали у Дока в приемной. Он сегодня же позвонит ей. Она сможет просветить его и по вопросам комитетов и прочей внутренней больничной жизни.

Кто еще мог иметь зуб на Дока? Да никто, разве что... Док похолодел: демонстранты! Эти ультраправые, противники абортов. Они постоянно устраивали пикеты перед больницей. Док как-то упоминал об угрожающих письмах. Он, правда, смеялся над этими посланиями, они ему казались забавными. Или он притворялся? В больнице тогда поставили охрану. Особо ярые активисты пикетировали дома врачей, практиковавших аборты, и подбрасывали обличающие листовки их соседям. Джейк тогда подключил Дока в консультанты и написал колонку о людях, которые навязывают окружающим свои представления о нравственности. Статья получилась очень резкой. Теперь же Джейк заду-

мался: могли бы те, кто призывает «не убивать младенцев», убить врача? Почему нет, такие случаи уже бывали.

Однако Док сам не проводил операций по прерыванию беременности уже четыре года. Став главным врачом медицинского центра «Линия жизни», он сосредоточился на укреплении своих позиций, а излишняя морока с пикетчиками не украсила бы его имидж. Док сам говорил Джейку, что вовремя сбежал из абортария: до массированных атак на гинекологические клиники, до появления моды на пикетирование домов хирургов. Деньги, конечно, были хорошие, но спокойствие дороже.

Это направление мысли открывало массу возможностей для пополнения «черного списка». Док был членом комитета, принявшего решение о начале испытаний новой таблетки для прерывания беременности — RU-486. Но это было два года назад. Джейк пару раз проезжал мимо пикетчиков, протестующих против этой таблетки, когда он заезжал за Доком в больницу. Поскольку Док был главврачом, возможно, ему могли ставить в вину и таблетки и аборты. Какой-нибудь самый злопамятный активист мог припомнить Доку его старые прегрешения. Вдруг это своеобразный суд Линча: какой-то фанатик решил выступить сразу в роли судьи, присяжных и палача?

А вдруг Олли был прав, и убийцы охотились за ним, за Джейком? Колонки, одобряющие испытания таблетки RU-486 и осуждающие осаду домов врачей, проводящих аборты, вызвали волну негативной почты в его адрес и адрес газеты. Большинство писем не были анонимными, но Джейк выбросил их все, не дочитав до конца ни одного. А так бы можно было теперь передать их Олли.

Надо бы узнать конкретные имена этих демонстрантов. Кто из них способен на сумасшедшие поступки? Где бы спросить? Может, существуют какие-нибудь судебные документы по делам активистов? Вырезки из «Трибьюн» о пострадавших в этих беспорядках? Надо обратиться в газетный архив к Лизе. Хотя лучше всего было бы получить информацию из первых рук, но как? Он был на дружеской ноге с десятками членов движения в поддержку абортов «Право на выбор» и со многими из них давно перешел на «ты», а вот с пикетчиками из организации «Право на жизнь» дело было хуже. Он не знал ни одного противника абортов лично. Кроме... Сью и Криса.

Крис в свое время тоже сказал свое слово в этом вопросе: обратился с призывом к местным бизнесменам не вести дела с абортариями; написал письмо редактору «Трибьюн», осуждающее таблетку RU-486. А Сью, кажется, даже работала в организации «Право на жизнь» на общественных началах. Сью и Крис, конечно, имели знакомых в этих кругах. Надо обратиться за помощью к Сью, хотя она наверняка поначалу откажется говорить. Но надо, надо обязательно узнать, кто они — те, кто мог убить Дока.

Чем больше Джейк размышлял, тем более вероятной ему казалась версия, по которой убийство мог совершить какой-нибудь религиозный фанатик. Решил таким способом навязать свои взгляды на мораль сопротивляющемуся обществу. Быть может, вообразил себя ангелом смерти, но не хватило духу совершить свое возмездие открыто. Точно! У Джейка внутри все перевернулось. В нем вскипела неожиданная ярость. Он ощутил в себе новое, точнее, хорошо забытое старое желание справедливости, жажду мщения. Ему вдруг вспомнился Хьюк, его вьетнамский друг, который отправился в джунгли на поиски человека, убившего его мать, жену и ребенка. Подобно Хьюку, Джейк почувствовал, что на все готов, чтобы отомстить за своих друзей. Одна мысль о том, что это могло быть делом рук религиозного ревнителя, плеснула масло на тлеющие угли его гнева.

Все в нем кричало о возмездии. Мелькнувшая было мысль о правилах и законах общества лишь сильнее разожгла пламя. У всех этих правил, казалось, одна цель: защитить виновных и надругаться над невинными. Он слишком часто присутствовал в зале суда (еще в бытность свою репортером криминальной хроники), чтобы питать какие-либо иллюзии о системе правосудия в своей стране. Судьи по большей части были обитатели загородных особняков и с легкостью выпускали на свободу преступников, которые изнасилуют не их жену или дочь и убьют не их отца или сына. И наоборот, почтеннейшая публика всей душой приветствовала же-

стокие расправы над честными людьми. Так что Олли Чендлер — офицер полиции, присягу приносил, вот пусть он и следует во всем букве закона. Джейк клятв не давал. Все эти расшаркивания и любезности не стоят и выеденного яйца. На войне законы не действуют. Если повезет найти убийцу его друзей, никакой закон не отнимет цепких пальцев Джейка с его горла.

В мозгу Джейка уже пролетали картины, которые в другое время вызвали бы у него искреннее отвращение. Но о какой гуманности может идти речь, когда славные и хорошие люди лишались жизни, не имея возможности оказать сопротивление? Если бы к Доку и Крису подступил бандит с ножом или пистолетом, они смогли бы защитить себя в честном поединке. Подленькое убийство исподтишка — дело труса, и мысль об организаторах и исполнителях этого черного дела приводила Джейка в бешенство.

Час спустя Джейк очнулся от своего злобного транса. Звонить кому-либо было уже поздно. Он встал и пошел на кухню. Спина болела, ноги затекли — и от переживаемой злобы и от неудобного кресла. Он размешал какао в молоке, сунул стакан в микроволновку и вдруг подумал о Джанет и ее любимой кружке с надписью «Кэдбери», которую она привезла из Англии. Вечером она всегда готовила себе чай с лимоном, а ему — какао, две чашки кружились в микроволновке под глухое худение, как влюбленная пара под звуки вальса. Сколько раз она просила его посидеть с ней, посмотреть вместе старинный фильм с Хамфри Богартом в главной роли, но у него всегда находились дела поважнее.

Неприятный писк микроволновой печки вырвал его из воспоминаний. Готово. Он выключил свет на кухне, поставил чашку с горячим какао на ночной столик, расстелил постель, скинул тапочки, разделся и рухнул на свою водяную кровать. Когда они с Джанет развелись, он приобрел себе матрацы с водой вместо пружин. Отличная вещь, для спины хорошо, и звук булькающий нервы успокаивает, когда после тяжелого трудового дня на кровать падаешь. Он всегда вспоминал при этом сцену из фильма «Морская охота», где герой со всего маху бухается в воду. Он впервые посмотрел это кино лет тридцать пять тому назад. Вместе с Доком и Крисом. Он выключил свет и стал потягивать какао в полной темноте, твердо уверенный в том, что, если и есть на земле человек, у которого достаточно причин негодовать и жаждать расправы, так это он один.

А через дорогу в припаркованной под тенистым кленом машине человек записал в своем блокноте: «23:42 — В спальне потушили свет».

Он был опьянен, но не просто чувством радости, но самою радостью, которая наполняла все его существо. Та радость, которую он знал на земле, была словно вода из затхлой протоки в сравнении с ключевой питьевой водой. Сейчас он черпал из самого Источника — Источника Радости. Мир вокруг него был исполнен силы и яркого света, и ему казалось, что, будь он в своей земной оболочке, он давно бы ослеп, и сердце бы его разорвалось на куски. Радость небесная была подобна извержению вулкана: завораживающая и пугающая, но не слабеющая. Затмение солнце, зрелище потрясающее, длится считанные мгновенья; радость небесная столь же сильна по ощущениям, но длится вечно и не надоедает. Чем дольше он упивался ею, тем мощнее она становилась, и тем больше он способен был принять ее в себя. С каждым глотком она придавала ему новых жизненных сил. Подобно переливанию крови это вливание необыкновенной радости вызывало его к жизни, побуждало исследовать дальние горизонты окружающего его нового мира. Куда теперь идти, что делать? Как всегда, он обратится к своему проводнику.

Крис видел, каким удивительным светом озаряются глаза этого могучего воина, который порой превращался в наставника, порой — в философа, порой — в барда и поэта. Вдруг Крис осознал, что Зиор так же восхищенно всматривается в его глаза.

— Я силюсь понять, господин мой, что чувствует существо, созданное по образу Божию. В тебе — частица Его естества, что позволяет тебе видеть вещи, мне недоступные. По крайней мере, пока. А может быть, — добавил Зиор с оттенком некоторой грус-

ти, — может быть, никогда. Ибо в отношениях Господа с вами есть нечто, чего наш брат никак не может постичь.

Зиор перешел почти на шепот:

— Самым загадочным событием, навечно врезавшимся в мою память, был тот день, когда Всевышний покинул наш мир, чтобы вступить в ваш. Сотворение вашего мира было свершение необыкновенное, но то было не чудо. Оно блекнет в сравнении с истинным чудом, когда Бог сделался... одним из вас. Творец сделался тварью. Это невообразимо. Однако так было. Быть такого не может. Однако так было.

Глядя на восторженное выражение глаз Зиора, Крис отметил про себя, что тот невольно повторил вчерашний урок: радость познания и восхищенное недоумение от непознаваемого.

— Долгое время история человечества развивалась по накатанной колее, все было достаточно предсказуемо. Мы с братьями моими думали, что разгадали замысел Божий. Но в мгновение ока все наши предположения рассыпались в прах. Мы вдруг осознали, что ничего не знаем о нашем Господе. Мы не понимали той драмы, драмы искупления, что разворачивалась на наших глазах. Было горько смириться с тем, как ничтожны наши знания, хотя мы все время проводили с Господом. Горько, но, — тут Крис заметил, как по губам Зиора скользнула слабая улыбка, — но прекрасно.

— Он соделался одним из вас, — продолжал Зиор, — не просто уподобился вам, как поступал я, но одним из вас. И не на мгновение, а на всю жизнь... навечно. Бог соделался человеком. Гавриил возгласил об этом чуде там, на земле, а Михаил — здесь, у нас. Я никогда не забуду тех слов, которые он произнес, указав на ту молоденькую девочку, и как мы все дивились, глядя на нее. Ты скоро познакомишься с ней, мой господин. Она была очень славная. Чем-то напоминала твою Анжелу.

В голосе ангела почувствовалась особая теплота, когда он произнес ее имя. Крис был растроган этим напоминанием: Зиор был рядом, когда она родилась, и присутствовал на всех ее днях рождения и баскетбольных матчах. Он пребывал у ее детской кроватки каждый раз, когда Крис молился с ней на ночь. Бесстрашный воин и преданный страж полюбил малышку. Со сладким нетерпением Крис ожидал того дня, когда он сможет представить Анжелу Зиору.

С выражением, присущим архангелу Михаилу, Зиор торжественно провозгласил те древние слова: «То нерожденное Дитя, что обитает в утробе сей младой галилеянки, есть Создатель вселенной».

— Когда Михаил увидал изумление, в которое повергли нас его слова, — продолжал Зиор, — он просто добавил: «Господь ныне соделался Младенцем; Сын Божий — Сыном Человеческим».

Крис дивился не столько тому, что рассказал ему Зиор, сколько тому, что ангел до сих пор не переставал удивляться событию, которое на земле записано во многие догматические постановления и символы веры и которое принимается миллионами людей просто, как в порядке вещей. Для Зиора Рождество Христово не имело отношения к нарядным елкам, зажженным свечам и коробкам с подарками. Для него оно было сердцем и душой всей вселенной.

— И, когда мы уже уверились, что большее чудо, чем то, какое сотворил Господь, уже невозможно, Он снова поразил нас, — голос его дрожал, но не только от восхищения, но и от нарастающего гнева. — Тот холм, на котором те ничтожные людишки надругались над Сыном Божиим. Мы с собратьями моими умоляли разрешить нам обрушиться на землю и на этих трусливых негодяев со всей мощью гнева воинства небесного. Мы рвались поднять свои мечи и стереть с лица земли все темные силы этого презренного мира. Мы жаждали совершить возмездие. Мы мечтали об одном: раз и навсегда покончить с этой раковой опухолью, с бунтарством против Всевышнего.

Крис первый раз видел, чтобы Зиор пребывал в состоянии такого исступленного гнева, в нем клокотала ярость, готовая излиться наружу всепоражающим потоком. Ангел метался, как лев в клетке, заново переживая те страшные события. Он вдруг показался Крису еще сильнее и выше ростом. В нем уже нельзя было узнать

кроткого учителя. Крис отступил с его пути, а тот преобразился в могучий дуб, противостоящий буре и отчаянно сопротивляющийся порывам ветра и ударам молнии.

— Эти жалкие люди, столь чуткие к обидам, нанесенным им другими, сами творили ужаснейшее злодеяние в истории мира, вбивая гвозди в плоть Господа. Мы жаждали сокрушить их, заставить есть землю и изрыгать грязь. Любой из нас мог покончить с ними со всеми одним ударом, и мы все желали нанести этот удар. Нас было миллионы, легионы; мы сбежались со всех уголков небес. Мы бились, рвались, рыдали и умоляли позволить нам уничтожить тех, кто посмел насмехаться, злословить и издеваться над Агнцем Божиим!

Голос Зиора громыхал и отдавался в ушах Криса, и тот чувствовал, что он достигал самых дальних пределов небес. Зиор с головой ушел в воспоминания тех дней. Но гнев его утих так же внезапно, как разразился. Ангел уселся на прежнее место.

— Михаил не пустил нас, — промолвил он чуть слышно, — ибо ему не позволил Господь.

Крису даже показалось, что в глазу у Зиора блеснула слеза, но он тут же уверил себя, что ангелы не плачут. А впрочем... Он уже ни в чем не был уверен. Зиор испытывал чувства, в которых Крис ему отказывал. Но что-то еще начало происходить. Образ Зиора помутнел и расплылся. Глаза Криса заливали слезы. Он тоже перенесся с Зиором на две тысячи лет назад; он тоже с ним вместе бился и рвался на помощь Агнцу, желая покарать Его врагов. Он тоже, как и Зиор, вынужден был смириться с леденящей душу действительностью: Агнцу суждено страдать в одиночестве.

Они сидели молча, бок о бок, и Крис почувствовал, что теперь они с Зиором одно целое. Он осознал, что поклоняться Богу можно по-разному, и это был один из способов.

— Мы корчились от бессилья, — продолжал Зиор свое повествование, — мы и не думали, что здесь, в раю, можно испытать такую адскую боль. Так мы познали, хотя и до конца не поняли, что все это было необходимо, чтобы свершилось правосудие Божье, и Его любовь восторжествовала. Ему не нужно было, чтобы мы Его спасали. Одним только словом Он мог истребить все человечество, разрушить вселенную, очистить творение от грязи и зла, что пригвоздили Его к кресту. Но Он не сделал этого. Он никогда не пошел бы на этот шаг. Не за тем Он спустился на землю, чтобы быть спасенным. Он спустился, чтобы стать Спасителем.

Зиор закрыл лицо руками. Крис впервые обратил внимание, насколько огромны эти руки, насколько они шершавы и мозолисты, и как они отличаются от мягкого ангельского лица. Крис также убедился, что обетование того, что на небесах не будет слез и мучений, касается времен более отдаленных.

Каким бы прекрасным ни было это место, подумал Крис, оно не будет в полной мере тем раем, каким его задумал Господь, пока в полной мере не свершится замысел Божий на зеллле.

— Я могу рассказать, попытаться объяснить, что произошло в день, когда Сын Божий испустил дух, — вновь заговорил Зиор, — но это будут лишь слова, — он тяжело вздохнул. — Мне никогда не понять того, что случилось. Но я никогда не перестану размышлять об этом. И у меня всегда найдется на это время, и найдутся те, кто захочет вместе со мной размышлять об этом небывалом событии. И какие бы новые удивительные происшествия ни ожидали нас впереди, в грядущей вечности, ничто не сумеет сравниться с тем непредсказуемым и необъяснимым мгновением, когда Бог отдал жизнь Свою во искупление душ человеческих. Да будет благословенно имя Господне.

Зиор подвел итог этой трагической истории:

— Смысл этого, господин мой, ты тоже не в силах будешь постичь во всей полноте, однако я чувствую, что, каким-то странным образом ты понимаешь в этом более моего. Ведь ты, в конце концов, из тех, кто был создан по Его образу и подобию. Ты из тех, за которого Он отдал жизнь, кто есть невеста Христова. Я же лишь прислуживаю на свадьбе и радуюсь всем сердцем за Жениха и невесту. Ты из тех счастливцев, которыми восхищаются и будут восхищаться в самых дальних уголках вселенной. И если я временами буду глядеть на тебя с некоторым страхом, помни, что это потому, что я знаю людей и на какие ужасы вы способны.

Я знаю, что все обиды, нанесенные вам и о которых вы не забываете, меркнут по сравнению с той обидой, которую вы нанесли Всевышнему; что тот гнев, который вы питаете к вашим обидчикам, должен быть обращен Господом Богом на вас. Когда вас изгнали из рая, я подумал, что с вами теперь покончено, и Господь навсегда отвернулся от вас. Ты тут увидел немало такого, что тебя потрясло и удивило, для меня же самым загадочным остается то, что ты вообще здесь.

Зиор продолжал:

— Ведь я знал тебя еще до того, как Господь привлек тебя к Себе, и мне были известны все твои земные прегрешения. Я искренне удивлялся тому преображению, которое ты пережил еще там, на земле, когда обратился от тьмы ко свету. Я никогда не знал темного мира, хотя некоторые из собратьев моих еще до сотворения человека избрали сей гибельный путь. Побитый и изуродованный до неузнаваемости, ты был преображен благодатью Божьей и оживлен Духом Святым, чтобы быть лучом света в царстве тьмы, подобного которому не знал мир. И ты жил, господин мой, не идеально, но с верою. И все, что ты видишь вокруг, есть лишь малая толика грядущей славы.

У Криса захватило дух от мысли, что на его долю выпала несказанная честь пребывать там, где он есть, но в то же время у него похолодело в душе от мрачных слов ангела о мире, который он многие годы с любовью считал своим домом.

Джейк сидел за своим рабочим столом в отделе новостей, уставившись на монитор компьютера. Он рисковал опоздать к сроку, но это его совсем не волновало. Он не спал всю ночь, думая о письме, о Чендлере и о проклятом списке. В голове у него роилось множество мыслей, которых он мог бы отогнать, если бы только захотел.

Было уже 10:20. В запасе было почти полтора часа — времени больше, чем достаточно, но, по правде говоря, он не знал, с чего начать. Джейк печатал очень быстро, восемьдесят слов в минуту, орфографию можно проверить по компьютеру, — значит, десять минут, и статья из необходимых восьмисот слов готова. Оставался только один вопрос, который никогда не оставлял его: насколько хороша будет его колонка?

Статьи, которые Джейк помещал в своей колонке, никогда не оставляли читателя равнодушным: одних они просвещали, других трогали, иных заставляли задуматься, многих они раздражали. Неудачной Джейк посчитал бы колонку, не вызвавшую никаких откликов. В газетах встречаются такие публикации, которые просто занимают место на странице, а есть такие, где совсем не видна позиция автора. Над экраном его компьютера пожелтевшей и растрескавшейся от времени клейкой лентой была прилеплена вырезка из газеты «Бостон Глоуб»: «Лучше оскорбить миллион читателей, чем запутать одного». Вот уже десять лет эта фраза служила Джейку своеобразным профессиональным девизом.

Время от времени Джейку сходили с рук не очень глубокомысленные статейки. На их фоне ярче смотрелись действительно талантливые вещи, которые удавались ему раз в пару недель. Особенно удачные его работы перепечатывались другими издания-

ми, люди посылали их ксерокопии знакомым, сохраняли вырезки среди важных бумаг. Домохозяйки лепили их на дверцу холодильника, а наиболее рьяные поклонники вывешивали на работе — в преподавательских или на досках объявлений. Но такое везение случалось не каждый раз. В спорте есть место для золота, серебра, бронзы, а также для откровенных неудач, которые обычно комментаторы объясняют «травмой, полученной на тренировке накануне соревнований». Однако верные фанаты прощают падение любимому спортсмену в память о былых звездных моментах. Читатели знали, на какие шедевры Джейк способен, и не отворачивались от него, когда не удавалось попасть в яблочко.

Джейк считался знаменитостью; он был одним из самых популярных журналистов в газете. Когда он только начинал вести свою персональную колонку, он писал статьи о местных проблемах. Пять лет назад он расширил круг тем, постарался оторваться от вопросов с четкой географической привязкой в надежде выйти на федеральный уровень. Идея удалась. Не прошло и года, как его заметило молодое журналистское агентство «Творчество», агрессивно отстаивающее свое место в газетном бизнесе и размещающее статьи талантливых провинциальных журналистов в изданиях по всей стране. Две из трех его еженедельных колонок уходили через эту организацию одновременно в сорок различных газет и журналов в девяти западных штатах, причем право выбора колонок предоставлялось самому Джейку. Обычно их печатали неделю спустя после выхода в «Трибьюн». Третью колонку он всегда посвящал если не местным, то региональным вопросам, чтобы читатели с северо-западного побережья по-прежнему могли считать блистательного Джейка Вудса своим парнем. Сегодняшняя колонка как раз была таковой, поэтому он не очень беспокоился: даже если статья получится не ахти какой, большинство его поклонников ее не увидят.

Стремление к совершенству двигало им и в школе, и в спорте, и в армии. Оно же создавало в его жизни некоторую напряженность, к которой Джейк, впрочем, привык. Джанет смеялась, что он впал в зависимость от жестких сроков, в которые он непременно должен был создать что-то стоящее, иначе на него падет ужасное проклятье. Теперь сама жизнь виделась Джейку в том же ключе: она лишь возможность сделать что-то стоящее, уложившись в определенные сроки, имя которым «смерть». Когда переступишь эту последнюю черту, ничего более изменить нельзя. Подходит время, и колонка — да и caiyia жизнь — остается в том виде, в каком она есть на данный момент: хороша ли, плоха ли, ничего более изменить нельзя.

Джейк решил было прибегнуть к своему запасному варианту: папке с надписью «Неотложка», которая была запрятана в глубине верхнего правого ящика стола. Там хранились различные идеи и наброски, особой ценности не представлявшие, иначе он давно пустил бы их в дело. Покорпеть минут тридцать — и статья готова. Но это было последним прибежищем Джейка, подстраховка на тот крайний случай, если он вдруг окажется с пустыми руками, и потому использовать эти материалы он не спешил. Большинству этих идей не суждено было покинуть свои конверты-темг ницы. В газетном бизнесе идеи — товар скоропортящийся. Если не получилось употребить сегодня, хранить его надо на виду. Если же полка холодильника переполняется, продукт сдвигается все дальше к задней стенке, ц о нем со временем забывают, а когда находят, он уже оказывается никуда не годным. Только и остается, что безжалостно избавиться от него. Некогда лакомый кусочек оканчивает свой век на дне мусорного ведра.

Джейк вздохнул и окинул взглядом свой рабочий стол в надежде натолкнуться на какой-нибудь предмет, который бы вызвал в нем прилив вдохновения, осмотрел пробковую доску для записок и сообщений, прикрепленную к перегородке. Лишь бы за что-нибудь уцепиться! Вот его фотография с Доком и Крисом на рыбалке. Рядом — огромная морская черепаха, которую он заснял подводным фотоаппаратом во время своей поездки в Черепаший Каньон близ Оагу два года назад. Тут же на полке несколько его журналистских наград — памятных статуэток,— те из них, что были невелики ростом и смогли уместиться в ограниченном пространстве его «кабинета». Джейк перебрал пришпиленные к дос-

ке телефонные сообщения и выбросил все, что устарело. Одно из них, трехнедельной давности, было из дома престарелых «Виста» от миссис Бест, отвечавшей за культурную программу. Она приглашала его выступить у них с лекцией на тему «Профессия — репортер». Он так и не перезвонил ей.

А вот фотография Каролины. Сэнди случайно взглянула на Джейка как раз в тот момент и увидела в его глазах знакомое печально-задумчивое выражение, какое появлялось каждый раз, когда Джейк смотрел на эту фотографию.

Рядом с Каролиной было пришпилено письмо от женщины, сильно пострадавшей от его колонки. Дело было пятью месяцами ранее, в июне. Джейк тогда писал о молодом человеке двадцати двух лет, пробравшемся в чужой дом и изнасиловавшем двух девочек. Джейк предположил тогда, что этот юнец есть порождение плохого воспитания и безразличного общества, что семья и социум несут равную ответственность за его низкую самооценку, которая и послужила толчком к столь гнусному преступлению. Естественно, Джейк не встречался ни с молодым человеком, ни с его матерью. В своем письме женщина рассказывала бесхитростно и горько, что отдала детям всю себя. Сознание того, что ее сын — преступник, и так причиняло ей немало горя, а тут еще статья в газете. Она писала: «Я вырастила четверых сыновей, и долгие годы я во всем себе отказывала ради них. Когда один из них ступил на скользкий путь, меня как громом поразило, я делала, что могла, чтобы его остановить, исправить, и разве моя вина, что эти усилия пропали даром? Трое других сыновей хором заверяют меня, что я была для всех них, в том числе и для Билли, прекрасной матерью. Вы не знаете ни меня, ни моей семьи, и мне странно, что вы с такой легкостью возлагаете на меня вину за тот отвратительный поступок, что совершил Билли. Почти все мои друзья прочли вашу колонку. К счастью, они знают, что там все ложь. Однако другие, не очень близкие мои знакомые — соседи и сослуживцы, — поверили вам, потому что «так в газете напечатали». Если я по глупости оговорю человека, большой беды не будет; когда же это делаете вы, господин Вудс, последствия оказывают-с я трагическими. Прошу вас, не забывайте об этом. Вы сломали мне жизнь, и тут уж ничем не поможешь, но я пишу вам в надежде, что впредь вы постараетесь не вредить невинным людям».

Это письмо задело очень глубокие струны его души. Сначала он хотел спрятать его в папку с пометкой «Отзывы — негативные», идущую сразу за значительно более толстой папкой «Отзывы — позитивные», но потом передумал и прикрепил над своим столом: пусть это письмо всегда будет немым укором и не дает ему опускаться до мелочной, язвительной небрежности. Оно служило ему своеобразной епитимьей, которую он наложил на себя сам. Глядя на это послание, Джейк вспоминал, что не должен делать поспешных выводов, и бросался еще на раз перепроверять достоверность фактов перед сдачей статьи в верстку. Он не планировал так надолго вывешивать письмо всем на обозрение, но оно производило положительное впечатление на коллег и посетителей, закрепляя за Джейком репутацию открытого, честного, ищущего журналиста, умеющего достойно принимать критику. Когда его в очередной раз обвиняли в предвзятости и бессердечии, он указывал на это письмо и скромно говорил, что он человек негордый и готов исправиться.

Рядом с этим письмом висело другое, написанное от руки очень небрежным, неровным почерком, в котором путались прописные и строчные буквы. Автор явно торопился и не беспокоился о каллиграфии. «Уважаемый мистер Вудс, я вижу, вы снова защищаете этих вонючих либералов, гомиков и прочих. Не очень-то радуйся, жид, фашист поганый, коммуняка недорезанный. Гореть тебе в геенне огненной, и так тебе и надо!». В записке недоставало только фразочки «искренне Ваш», подписи и обратного адреса. Посланию было уже два года, но Джейк с гордостью выставлял его на всеобщее обозрение. Отчасти он делал это потому, что считал, что, если кто-то настолько ненормальный так сильно настроен против него, значит, он, Джейк, — на верном пути. Отчасти он не убирал письмо и потому, что, когда он (довольно часто) критиковал по тому или иному поводу религиозных фанатиков и ультра-правых, это письмо придавало твердости в решении выве-

ста их на чистую воду, поскольку напоминало, с кем, по сути, он имеет дело. Это было самое злобное письмо из всех, которые он когда-либо получал, и Джейк предпочитал эту неприкрытую и отрезвляющую ненависть той напыщенной, надменной чуши, которую посылали ему другие «консервативные христиане», кутающие ту же самую ненависть в благообразные одежды «заботы», «сострадания» и «всепрощения».

Джейк окинул взглядом помещение отдела новостей в надежде на вдохновение. Он увидел море голов, склоненных над экранами компьютеров или с телефонными трубками у уха. Все, что было ниже плеч, скрывали перегородки, но Джейк знал, что руки у всех этих людей стучали по клавиатуре, копались в ящиках столов, перебирали бумаги, щелкали скрепками и листали справочники. Другой примечательный предмет, следующий по распространенности за телефонным аппаратом, были чашки. В большинстве из них плескался крепкий кофе, но были и такие, где по какой-то причине был налит чай или какао. Так или иначе, кофеин витал в воздухе, вписываясь в напряженный ритм неумолимых сроков, правящих бал в газете. Неудивительно, что журналисты в большинстве своем были народом нервным и раздражительным. Однако, несмотря на это, в отделе новостей, как нигде, дарила доброжелательная, шутливая атмосфера. Время от времени из какой-нибудь кабинки поднималась рука в попытке забить трехочковый в мусорную корзину на другой стороне прохода. Один из репортеров любил покидать над кабинками летающую тарелку. У некоторых в столах были спрятаны пугачи с пистонами и водяные пистолеты. Джейк оглядел помещение, наполненное улыбающимися и нахмуренными лицами с закатившимися в задумчивости глазами, и отметил про себя, что оно подобно государству в государстве. Оно жило своей особенной и неповторимой жизнью, и цокающий звук нажимаемых клавиш сопровождал каждое движение возвышавшихся над перегородками лиц.

Он посмотрел на Рэя, сидящего немного поодаль через проход на многокнопочном телефоне. За каждой из двадцати трех кнопок были запрограммированы номера полицейских участков го-

рода. Его работа заключалась в том, чтобы один за другим набирать эти номера и осведомляться, нет ли у них каких-нибудь новостей для газеты «Трибьюн». Уважающие себя газеты не сидят без дела, надеясь, что новости свалятся им на голову; они берут дело в свои руки. Хотя иногда это происходит довольно странным образом. Джейк как-то разговорился с Реем, и оказалось, что тот ни разу не бывал ни в одном полицейском участке (ближайший — через дорогу от здания газеты!) и не встречался лицом к лицу ни с одним из тех, с кем он ежедневно общается по телефону.

Телефон для журналистов — дорога жизни, кислородная трубка, через которую они вдыхают информацию. Вдыхают информацию, выдыхают статьи. В случае с авторами колонок, вдыхают информацию, выдыхают точки зрения. Раньше корреспонденты проводили немало времени на местах происшествия. Теперь же, благодаря телефону, газетчики могут выдавать свои материалы, не вставая из-за стола. В среднем, трое из каждых четырех репортеров находились на проводе. Арчи, комендант здания, рассказывал, что в редакции проложено свыше двухсот телефонных линий.

Надо бы узнать, какой в конце месяца приходит счет. Джейк вдруг осознал, насколько туго у него обстоит дело с сегодняшней колонкой, если он задумался над каким-то дурацким счетом за переговоры. Хотя, с другой стороны, неплохая мысль: телефон и журналистика в информационный век. Он набросал пару слов на листе бумаги и засунул его в одну из папок.

Тут он обратил вниманиеща Кларенса Абернати, который направлялся к своему рабочему столу в спортивном отделе. Он был от Джейка в метрах двадцати, когда чуть было не столкнулся с проходившей мимо Луизой Сильман. Джейк не мог не рассмеяться: взаимная неприязнь этих двух коллег чувствовалась на расстоянии. Дело в том, что Кларенс был человеком резким и не стыдился принадлежности к мужскому полу, в то время как Луиза была феминистка до мозга костей, причем из разряда тех, кто считает, что, если мужчина открывает перед ней дверь, значит, он высокомерный задавака, а если не открывает — грубиян и неве-

жа. Для нее все сыны Адама разделялись на два типа: свирепого варвара и болвана-деревенщину. Она не признавала мужчин как класс, за исключением тех, кто прыгал вокруг нее как дрессированные собачки, коих, как ни странно, в газете находилось предостаточно. Кларенс говорил о таких, что они «замаливают грехи всего рода мужского». Когда Джейк советовал Кларенсу^ бьггь повежливее и хотя бы время от времени улыбаться Луизе, тот возражал: «Зачем это? Чтобы она потом в суд на меня подала за сексуальные домогательства?».

И хотя их взгляды во многом не совпадали, Джейк почему-то чувствовал с Кларенсом близость, схожую с той, какая была у него с Доком и Крисом. Это была взрослая версия настоящей мальчишечьей дружбы, к которой он так привык с детства. Детская версия была полна дерзких выходок и великих приключений, а в более будничном варианте — пусканием «блинчиков» на речке, сидением в шалаше и разговорами об анатомии человека в плане секреторных выделений, испражнений, а также ароматических и звуковых эффектов. Ближе к старшим классам, сюда примешивались пересуды о девчонках. Все те безумства, которые они совершали «на спор», типа запрыгивания на бампер отъезжающей машины или пускания стрелы вертикально вверх, чтобы посмотреть, кто не шелохнется на месте, пока та не упадет, а кому слабо. Перед рискованностью некоторых трюков меркли опасности армейской службы. Одним словом, чего только они ни вытворяли, чтобы доказать себе и другим, что они — не девчонки. На это их толкала бьющая через край мужская энергия — она переполняла их, искала выхода, кружила голову и порой приводила к безумным поступкам, но, по сути, в ней не было ничего дурного. Кларенс не считал принадлежность к мужскому полу ни грехом, ни проклятьем, ни болезнью; и Джейку это импонировало. Такая позиция была как глоток свежего воздуха.

Многие его коллеги обоего пола придерживались того мнения, что мужчин хлебом не корми, дай поэксплуатировать несчастных угнетенных женщин, и что только женоподобные особи являются приемлемыми мужчинами. Кларенс как-то очень точно сформулировал основной ультра-феминистический догмат (это произошло после очередной стычки с Луизой Сильман): «У мужиков полно недостатков, но все их легко исправит хорошая кастрация».

На самом деле, Джейк давно заметил, что большинство женщин обращает внимание не на этих «современных» женоподобных мужчин, а на несколько «старомодных» кавалеров, то есть на тех, кто не кичится своей мужской сутью, но проявляет достаточно твердости и силы, заклейменных общественным мнением как орудия подавления. Подобно многим своим коллегам, Джейк ловил себя на том, что в присутствии других он тоже неодобрительно качает головой в адрес этих «дикарей», которые «ничего не понимают в вопросах равенства», в то время как свои нерабочие час*л, вдали от политически корректных стражей, он предпочитал проводить в компании именно таких «отсталых» парней.’ Пару раз он даже порывался посвятить свою колонку именно этой животрепещущей теме, но эта мысль приходила в голову, лишь когда он бывал либо болен, либо пьян, либо и то и другое. Приходя в себя, он каждый раз понимал, что это слишком большой риск. Если ему дороги его репутация и перспективы на будущее, некоторые вопросы лучше не затрагивать.

Джейк вздрогнул, когда его взгляд упал на большие настенные часы с круглым белым циферблатом и черными стрелками, знакомые всем еще со школьных времен. 10:48. У него оставалось меньше часа. Полное отсутствие сосредоточенности и направленности в мыслях указывало на то, что статьи не будет. Опыт же подсказывал иное. И дело даже не в государственной премии. Делай хорошую мину при плохой игре. Пора было наконец поднатужиться и выдать что-нибудь стоящее, даже если это означало сблефовать.

Джейк напоследок еще раз обвел глазами отдел новостей в надежде на внезапное озарение. Мартин затравленно выглядывал из-за свой перегородки, нервно ероша лохматую шевелюру. Ага, чудненько! Его главный конкурент тоже в запарке. Колонка Мартина выходила в свет по вторникам, четвергам и суббо-

там; так что дни подготовки материала у него были понедельник, среда, пятница, — как и у Джейка. У Сюзанны Фарлей тоже выходила колонка по тем же дням, но Сюзанна все же писала о политике, так что Джейку она не соперница, а вот Мартин, как и Джейк, был обозревателем по общим вопросам, так что лю-бая идея была одинаково хороша для любого из них. Увидав, что и Мартин беспомощно мечется в поисках темы, Джейк почувствовал прилив сил.

Он схватил телефонную трубку и набрал номер, спешно освежая в памяти подзабытые за неделю правила ведения интервью. Основным приемом, которым он пользовался почти подсознательно, было задавать острые вопросы своим единомышленникам и, напротив, быть как можно мягче с теми, с кем был не согласен. Так он казался сам себе объективным, но главное, порождало ответы вполне откровенные и пригодные для цитирования.

— Добрый день, с вами говорит Джейк Вудс. Барбару Бетчер можно? — Бетчер была главой орегонского отдела НАВО (Национальной ассоциации по вопросам образования). Поскольку эта колонка должна была исследовать проблему местную, Джейк решил обратиться к школам. Вот уже вторую неделю длилась учительская забастовка, а тут еще к старым бедам добавились споры о введении правительственных ваучеров для покрытия части расходов на обучение в частных гимназиях для тех детей, которые по тем или иным причинам перейдут туда из государственных учебных заведений.