У последней черты

— Насколько нам известно, лейтенант Чендлер подозрений не вызывает. Тем не менее, у него есть начальники, перед которыми он обязан отчитываться. Если им станут известны некоторые из фактов, которые мы предпочли бы держать в секрете, наше расследование окажется под угрозой. Более того, могут погибнуть люди. Исполнители убийств просто исчезнут, и я не имею в виду, что им ласково перережут горло — мы с тобой об этом плакать не стали бы. Они исчезнут, сменив имя и внешность и сбежав на Карибы. Будут себе царить в уютных бунгало с видом на океан, курить гаванские сигары и пить «Маргариту».

— Вы, что, не доверяете полиции?

— Мы знаем, что среди полицейских существует коррупция. То есть большинство, пусть даже девяносто восемь процентов, честные ребята, но достаточно одного гада, чтобы загубить все дело.

Одного Чендлера мы бы ввели в курс, но он оповестит с десяток сержантов, лейтенантов, приставов и далее по цепочке, вплоть до ассистенток и секретарш, а также технички, которая моет пол у них в кабинетах. Поверь, Вудс, мы через это уже прошли, и не раз. Утечки не избежать.

— Но как вы себе это представляете? Я же работаю с Олли! Он мне доверяет, а я ему. Я могу прямо отсюда направиться к нему и все про вас рассказать. Кто мне помешает?

Агент Мэйхью скривился. Видно было, что он сразу не одобрял решения Саттера посвятить Джейка в это дело.

— Никто не помешает. Иди, рассказывай. Мы учли эту возможность. Однако если ты это сделаешь, все, что ты будешь знать, это то, что ФБР тоже занимается этим делом. Ты никогда не узнаешь того, что уже знаем мы. Твои друзья будут кормить червей, а убийцы, которых ты пытаешься изловить, безбедно доживут до глубокой старости и, умирая в своих постелях, поблагодарят тебя за упрямство.

Грубость Саттера задела Джейка за живое, но она достигла желаемого результата. В конце концов, он ничего не терял. Лучше получить хоть какую-то информацию, чем никакой, даже если нельзя передать ее Олли прямо.

— Ладно, Саттер. Показывай свой документ.

Агент Саттер придвинул к Джейку лист бумаги, на котором единым длинным абзацем примитивным шрифтом среднего размера был плотно отпечатан незамысловатый текст. Джейк с удивлением отметил почти полное отсутствие какой-либо специальной лексики, как если бы это писал публицист, а не юрист. Впро-чем, на газетный текст этот опус тоже не тянул: любой редактор немедленно разбил бы этот абзац на три-четыре; сократил бы фразы, убрал бы неясные выражения.

Агент по особо важным делам Колин Г. Саттер из Федерального бюро расследования СИТ А имеет разрешение раскрыть секретную информацию Джейку Гарвею Вудсу. Передача этой информации г-ном Вудсом третьим лицам может нанести серьезный ущерб ведущемуся криминальному расследованию. После получения вышеуказанной информации г-н Вудс имеет право отказаться от сотрудничества, но не имеет права раскрывать полученные от агентов ФБР сведения о вышеупомянутом расследовании ни устно, ни в печати, ни иным способом. Подписывая этот документ, г-н Вудс признает, что передача информации о вышеупомянутом расследовании какому-либо третьему лицу — даже сотруднику государственных правоохранительных органов, независимо от причины, побудившей его к этому, является сознательным вмешательством в ход расследования и нарушением пункта 793 статьи 18 Акта о национальной безопасности. Г-н Вудс понимает, что такие действия преследуются по закону, и готов нести полную ответственность за нарушение данного соглашения.

Джейк закончил чтение и откинулся на спинку кресла.

— Короче, мне нельзя болтать, так?

Саттер одобрительно улыбнулся. Мэйхью посмотрел недовольным взглядом.

Что ж, мне нельзя раскрывать полученную информацию третьим лицам — ладно! Ничего не написано о том, что я не могу эту информацию использовать. Если Олли увидит, что я действую в соответствии с некоей неизвестной ему информацией и сам догадается о том, что знаю я, соглашение нарушено не будет. Хе-хе.

— Не думаю, что вы разрешите мне посоветоваться с моим адвокатом перед подписанием этого документа. Я правильно понял? — На самом деле у Джейка не было своего адвоката. Он начал презирать юристов еще лет двадцать назад, задолго до того, как это вошло в моду.

— У меня нет разрешения посвящать в дело вашего адвоката, мистер Вудс. Неисключено, что даже вы не доверяете ему. Почему мы должны раскрывать еще и ему секретную информацию? Все сводится к одному: кто что знает и кто чего не знает. Как бывший офицер вооруженных сил вы должны это понимать.

«Кто что знает и кто чего не знает». Краеугольный камень военной разведки и службы безопасности. Однако почему эти ребя-

та готовы сделать Джейка тем, кто «знает». Под каким углом они подходят к этому вопросу? В этом все дело.

— Ладно. — Джейк взял у Саттера ручку и расписался над своим именем, заботливо впечатанным внизу страницы. — Однако я хочу кое-что добавить.

Джейк от руки дописал одно предложение К основному тексту документа: «Агент Саттер и я договорились, что этот контракт не относится к информации, которую мне удалось собрать до нашего разговора, а также к той, которую мне удастся получить самостоятельно, а не от агентов ФБР», и протянул бумагу Саттеру. Тот пробежал ее глазами, улыбнулся и пробормотал: «Прекрасно». Он завизировал документ и отложил его в сторону.

— Мне случайно не положено второго экземпляра... чего-нибудь? — Джейк показал на бумагу и работающий диктофон.

Саттер посмотрел на Джейка почти с жалостью.

— Я уверен, ты должен знать, что ФБР не обеспечивает всех желающих копиями своих документов.

— Понятно, понятно. А за нотариуса у нас кто — агент Мэйхью?

Мэйхью демонстративно не улыбался.

— Короче, Джейк. — Саттер торопился перейти к делу. — Мы собираемся кое-что тебе рассказать и кое-что от тебя услышать. Думаю, наше доверие убедит тебя в том, что наше сотрудничество — дело взаимовыгодное, и заставит доверять нам.

Джейк очень недоверчиво посмотрел на Саттера.

— Вот уже пятнадцать лет я работаю в ФБР, занимаясь организованной преступностью. В последние два года моим напарником был агент Мэйхью.

Очень молчаливым напарником, мысленно добавил Джейк.

— Восемь месяцев назад мы заметили, что организованная преступность в этом городе вырабатывает новую стратегию. В этом их линия поведения повторяет то, что мы наблюдали совершенно четко в восьми других городах и подозреваем еще в семи. Есть основания думать, что мы имеем дело с тенденцией. Чем дольше мы позволим им наращивать обороты, тем труднее будет потом бороться с ними.

Деланное безразличие на лице Джейка исчезло без следа. Саттер продолжал:

— Один из наших отделов постоянно следит за аэропортами. Даже просто отмечая прибытие и убытие ключевых фигур мафии, можно определить, где что-то затевается. Они знают, что мы прослушиваем их телефонные разговоры, поэтому важные вопросы так не обсуждают. Письма, факсы, телеграммы тоже отпадают — их легко перехватить. Личное общение — вот что им остается. Эти люди ведут себя очень хитро, они держат под своим контролем все, но при этом сохраняют дистанцию от уголовщины, так что взять их не за что. Тем не менее, чтобы «шестерки» не отбились от рук, с ними приходится встречаться, хвалить-ру-гать, напоминать, кто тут главный. Короче, восемь месяцев назад мы заметили, что в этом городе что-то происходит. Пока мы не знаем, что, но отчеты по прилетам-отлетам впечатляют. Мне даже звонил сам директор.

Директор ФБР? Ничего себе.

— Нам пока многое неясно, а то бы мы не обратились к тебе за помощью. Тем не менее, у нас складывается впечатление, что в деле замешаны фармацевтические и медицинские круги, включая конкретных врачей. Включая вашего друга д-ра Лоуэлла.

Джейк с негодованием посмотрел на Саттера.

— Док? Док связан с мафией? Док работал на мафию? Саттер, ты что говоришь? Ты меня за дурака держишь?

Саттер с интересом следил за реакцией Джейка. Видно было, что он готовится прочитать лекцию, которую не раз уже читал раньше.

' — Я думал, что с твоим опытом журналистских расследований ты должен лучше представлять себе организованную преступность. Если позволишь, я тебе кратенько обрисую современную ситуацию в этой сфере.

— Обрисуй. — Джейк не скрывал иронии.

• — Наиболее распространенным заблуждением является представление, что мафией заправляют люди типа Аль Капоне или Крестного Отца. Многие думают, что до сих пор во главе органи-

зованной преступности стоят мрачные мужчины, похожие на Марлона Брандо, с хриплыми голосами и итальянским акцентом, окруженные накачанными парнями с автоматами, а непокорным продюсерам до сих пор засовывают лошадиные головы в постель.

Агент Мэйхью фыркнул, показывая полное презрение к таким невеждам, как Джейк. Саттер поднял на напарника нахмуренный взгляд, как бы напоминая о необходимости уважать «гостя».

— Аль Капоне жил много десятилетий назад, с тех пор многое изменилось. Гангстеры и рэкетиры, действительно, когда-то были, но все вышли. Однако с ними не вышла организованная преступность. Мафия не является историческим феноменом, это феномен человеческой природы. Она возникает там, где выгодно, в том виде, как выгодно. Сегодня это тихий, неприметный поток, проникающий во все уголки и непрерывно расширяющий свое влияние. Ах, хорошо было бы, если все оставалось бы, как при Вито Корлеоне! Мы бы их в два счета накрыли.

Саттер остановился, ожидая от Джейка просьбы продолжать интересный рассказ, и получил ее:

— Продолжай, я слушаю.

— В наши дни все выглядит, как обыкновенное выгодное предложение частного предпринимателя, который сам по себе приезжает в город по своим делам и никому не желает зла. Он находит себе вероятного партнера, описывает ему условия сделки, тот приходит в восторг от открывающихся перспектив, несмотря на некоторую противозаконность предприятия, и говорит себе, что надо быть идиотом, чтобы упустить такой шанс. Кроме того, он убеждает сам себя, что рискует исключительно ради жены, детей и внуков, что сможет раньше выйти на заслуженный отдых и проводить больше времени с любимой семьей.

Главное, что я хочу сказать: организованная преступность многолика, даже внутри одной страны, одного региона существует несколько разных видов преступных синдикатов. Некоторые части синдиката могут конкурировать друг с другом. Среди организаторов есть люди с чистым прошлым. Такие создают относительно небольшую сеть по производству легких денег, возглавляют ее и варятся в собственном соку. Теневой бизнес — слишком широкое понятие, сюда относится слишком много разных способов извлечения или контроля за нелегальной прибылью. Мафия действует под крышей совершенно законных предприятий, но основная прибыль извлекается при смещении их деятельности в область на грани законности или незаконную. Чем незаконнее, тем выгоднее.

— И какое отношение все это имеет к...

— Я как раз дошел до этого места. Вам придется услышать несколько неприятные подробности о своем друге, д-ре Лоуэлле.

— Слушаю, -т Джейк постарался сказать это с иронией, но в душе ему было уже не до показной бравады.

— Во время «сухого закона» основной доход давала незаконная торговля спиртным. Сейчас этим никто не занимается. Азартные игры и проституция приносят хороший доход, так что с этим мафия расставаться пока не собирается. В профессиональном спорте крутится много денег, поэтому организованная преступность все время пытается прибрать его к рукам, но это трудно — слишком на виду. Иногда получается договориться с боксерами об исходе поединка или устроить проигрыш сильной бейсбольной команде, но все так — по мелочи. Вот наркотики — это да, сейчас на этом рынке просто бум. Легко изготовить, легко перевезти, огромная ценность при малом размере товара. Однако на самом деле организованная преступность больше всего любит дела внешне совершенно безобидные, чистые, и всегда ищет чего-то нового в этой сфере. Многие из главарей проживают в приличных районах среди респектабельной публики, ходят в церковь, нянчатся с детьми — образцовые граждане. Им нужны деньги и власть, но им не хотелось бы мараться об уголовщину. Они ходят в деловых костюмах, а не в полосатых брючках, и говорят на литературном языке, а не «на фене». С партнерами встречаются в тренажерных залах и бассейнах, а не в наркопритонах.

Джейк смотрел на Саттера, мечтая подловить его на чем-нибудь, но понимал, что агент разбирается в этом деле куда больше

его. Ему становилось приятно, что ФБР доверило ему ценную информацию и допустило до участия в расследовании. Однако он не хотел показаться простачком.

— Ты хочешь сказать, что эти главари производят настолько приятное впечатление, что могут втянуть в свои аферы ничего не подозревающих людей?

— Именно. Все началось с некоего Майера Ланского. Слышал про него?

— Что-то слышал, но не помню.

— Ланский был бизнесменом. Он предложил принять соглашение о разделе территории, чтобы банды перестали воевать и начали бы зарабатывать больше денег. Так появился Синдикат. Его руководство понимало, что проституция, азартные игры, контрабанда и другие незаконные дела — слишком большой риск. Они решили войти в профсоюзное движение, захватили пищевую промышленность, кафе, бары, рестораны, охранные фирмы, агентства по продаже недвижимости, автоматы по продаже кока-колы, текстильное производство, сельскохозяйственные фермы, свалки — все, что можно было. Они все время ищут новое, захватывают свободные зоны. Делают деньги на всем.

Саттер оценил выражение лица Джейка. Оно заметно потеплело, в глазах светился интерес.

— Куда отправился бы ты на их месте? Где сейчас большие деньги без присмотра валяются? Ищи высокие зарплаты, архитектурный размах, щедрые гранты и бескрайние перспективы. Лучше, если все это дополняется неопределенностью и частыми переменами — вот где появляется возможность набить карманы! Догадался?

Джейк вопросительно посмотрел на собеседника и пожал плечами. Агент Саттер явно знал толк в том, о чем рассказывал, а Джейк слышал обо всем таком впервые.

— Ну что же ты, а еще обозреватель. Здравоохранение. Посмотри на сегодняшних богачей — и я не имею в виду экзотически богатых, а тех, кто состоит в престижных клубах, кто строит себе трехэтажные особняки в пригородах, кто ездит на БМВ и водит детей на частные уроки тенниса. О чем беспокоятся эти Счастливцы? Только о здоровье, все остальное у них есть. Они тратят огромные деньги на здоровую пищу, витамины, тренажеры и оплату занятий в спортзале. И если им вдруг занеможется, они ничего не пожалеют за самую качественную медицинскую помощь. Их можно понять: не будет здоровья, так и БМВ не в радость станет. Тут-то на сцену выходят фармацевтические компании.

— В смысле?

— Специализированные препараты стоят дорого. Последние достижения медицинской науки стоят безумно дорого. Естественно, находятся предприимчивые люди: там заплатили за испытания новой таблетки, здесь подправили результаты анализов, глядишь — одна фармацевтическая фирма разорилась, а другая растет, как на дрожжах. Но в медицине есть одна тонкость. Долгое время эта область была в меньшей степени подвержена коррупции, чем другие легальные структуры. В отличие от, допустим, грузоперевозок, лечение больных предполагало определенную мораль — клятва Гиппократа и тому подобное. Для организованной преступности там было нехоженое поле. Именно поэтому сейчас в больницах открываются безграничные возможности.

Возможности для чего?

— Для внедрения большого числа своих людей. Для вербовки тех, кто там уже работает. Для заманчивых предложений и долгосрочных договоров о сотрудничестве. И вот, наконец, мы добрались до твоего друга. На него вышли вполне респектабельные люди, связанные с отпетыми мошенниками. Мы следили за ними и заметили, что один господин трижды встретился с д-ром Лоуэллом.

Джейк хотел сказать: «Это ничего не доказывает», но вместо этого спросил:

— О чем они говорили? — и почувствовал себя последним предателем.

— Мы пока не знаем. Надеемся, что ты нам поможешь выяснить.

Саттер изучал лицо Джейка с внимательностью гадалки, читающей линии на ладони.

— Прежде всего, нам надо знать, доводилось ли тебе слышать или видеть что-либо, подтверждающее наши предположения.

— Легкий вопрос. Ничего не слышал и ничего не видел, поэтому мне с трудом верится в то, что ты тут мне наговорил.

Джейк солгал. Он сразу поверил рассказу Саттера, потому что в последний год Док, действительно, просто купался в деньгах. Джейк пару раз задумывался, откуда у друга такие доходы. Особенно потому, что Док жаловался на завышенную нагрузку на работе, постоянные ревизии, сокращение фондов и на то, что все деньги загребают себе чиновники.

— Ты хочешь сказать, что до аварии тебе ни разу не приходилось слышать об организованной преступности или видеть что-то подозрительное, как-то связанное с мафией?

— Получается, так.

— Я просто уточнил. Тогда перейдем ко второму вопросу. Нам известно, что ты пытаешься вести собственное расследование этого дела. Никто не знал погибшего лучше тебя, а значит, ты мог разнюхать то, что нам никогда не удалось бы. Расскажи о своих находках и подозрениях.

Наконец-то! Оказывается, ФБР тоже не все знает. Им нужен мудрый Джейк!

— Если вам нужны официальные результаты, можешь запросить у лейтенанта Чендлера.

— По-моему, я понятно объяснил, что мы не можем этого сделать. — Саттер начал раздражаться. — Для справки: в прошлом году сотрудникам ФБР дважды связывались с высокопоставленными полицейскими чиновниками в этом городе, и оба раза происходила утечка ценной информации. Там или работает человек из мафии, или кто-то любит болтать лишнее. Мы больше не можем рисковать. Директор лично отдал это распоряжение — никаких контактов с полицией. Так что рассказывай, что знаешь.

— Сначала скажи мне, что вам известно, чтобы я вас не утомлял.

— Желтая карточка, автомобиль с подпиленными тягами. Но это не имеет значения, утоми нас, сделай милость.

Джейк, поколебавшись, решил, что Саттер был достаточно откровенен и заслужил немного помощи. В конце концов, это не то же самое, что подарить сенсацию газете-конкуренту. Надо же как-то искать убийц Дока и Криса, а эти ребята — профессионалы.

— Есть много людей, у которых был мотив убить Дока. Какой-нибудь ультра-правый фанатик мог иметь зуб на Дока за аборты или таблетку RU-486.

Сказав это, Джейк подумал о фармацевтической мафии и поднял глаза на Саттера. Тот слегка поднял брови.

— Кто-то мог затаить обиду по личным причинам. Допустим, после неудачной операции.

' — Это должна быть очень серьезная обида. Никто не пойдет

убивать хирурга за кривой шов. — Саттер скептически смотрел ца Джейка. — Должна была быть серьезная ссора.

^? — Есть вероятность, что убить хотели не Дока, а Криса или

меня.

— Мы об этом думали. Наблюдение за тобой было установлено вначале только для сбора информации, но вскоре пришлось отдать агентам приказ охранять тебя. У тебя «на хвосте» висели другиё люди. Конечно, если бы они хотели с тобой разделаться, возможность такая у них была, и не раз. Мы на девяносто пять процентов уверены, что д-р Лоуэлл был единственной мишенью. Заказ выполнил, скорее всего, приезжий киллер, хотя метод исполнения меня несколько удивил. Ножовка — не их Стиль. Впрочем, как знать? Вообще, тебе вряд ли угрожает серьезная опасность, но мне было бы неприятно убедиться в ошибочности этого предположения, получив сообщение о твоей безвременной гибели.

— А уж мне-то как было бы неприятно...

— О чем вы еще говорили? Что обнаружили?

Фотографии подтверждали, что ФБР известен каждый его шаг,

а потому отпираться смысла не было. Джейк выложил все о разговорах с Мэри Энн и Сью, о запланированной встрече с противниками абортов, даже о версии с любовницами и ревнивыми мужьями. Беречь репутацию Дока было уже несколько поздновато.

Через сорок минут вопросов и ответов Саттер сделал последнюю пометку в своих бумагах и отложил ручку.

— Что ж, спасибо за откровенность. Мы рассчитываем на дальнейшее сотрудничество. Периодически мы будем выходить на связь, сообщать о новых подробностях в деле. Со своей стороны, ты тоже должен будешь информировать нас о том, что разузнаешь. Возможно, именно тебе удастся выйти на след убийц.

— И как же я вас проинформирую? Заскочу на минутку поболтать? Или помашу красным платком висящему «на хвосте» агенту ?

Саттер улыбнулся.

— Главное, сюда не приходи, иначе все испортишь. А почему ты не спрашиваешь про тех, других ребят, которые пасли тебя?

— Как раз собирался...

— Наши агенты, в том числе Мэйхью, замечали одних и тех же прохожих, появлявшихся в разных частях города одновременно с тобой. Чаще, чем было бы при случайном совпадении. Сегодня их почему-то не было видно, и мы решили действовать. Пока мы ехали сюда, за нами никто не следовал, у нас есть методы, как это определять. Короче говоря, я даже наш номер телефона тебе дать не могу. Слишком рискованно. Мы будем тебе сами звонить и достаточно часто, по рабочему телефону. А ты будь осторожен. И помни о нашем соглашении. Нам не хотелось бы преследовать тебя по всей строгости закона, но если обстоятельства на заставят, то придется.

Мэйхью выразительно кивнул, словно предвкушая славное преследование по всей строгости закона.

— И помни, Джейк, мы на твоей стороне. Мы точно так же, как ты, хотим найти заказчиков и исполнителей убийства твоих друзей. Мы точно так же, как и ты, хотим изловить их и отдать под суд.

Джейк немного сомневался в том, что есть на свете человек, точно так же, как он, желающий отомстить за смерть Дока и Криса, но понял, что Саттер имел в виду.

— Все ясно. Я могу идти.

— Конечно. Мы тебя проводим.

Понедельник, 14:45, колонка уже три часа как сдана. Через пятнадцать минут Джейку предстоит крайне нежелательное мероприятие, но до этого надо успеть позвонить Олли.

— Лейтенант Чендлер просит вас немного подождать, мистер Вудс! — ответил знакомый голос дежурной.

— Спасибо.

— На самом деле, он сказал: «Пусть сидит у телефона и не трогается с места, даже если приспичит, я иду».

Джейк засмеялся. Дежурная уже считала его за своего и не стеснялась процитировать точные слова начальника.

Появившееся время он использовал для размышлений о странном выходном дне. Вначале Саттер и Мэйхью показались ему какими-то проходимцами, но после разговора Джейк не сомневался, что они — настоящие агенты ФБР. Замысловатые схемы теневого бизнеса только на первый взгляд производили впечатление бреда сумасшедшего, а по здравом размышлении они выглядели все более и более вероятными. Джейк несколько лет занимался журналистскими расследованиями и выработал у себя чутье на правду и ложь. ФБРовская гипотеза была неприятной, но вполне правдоподобной. Однако не стоит забывать о более простых версиях, о других подозреваемых. Он не будет расслабляться, продолжит работу в этих направлениях. Беда только в том, что ему теперь придется действовать с оглядкой, зная что за ним следят не только самозваные ангелы-хранители из ФБР, но и беспощадные бандиты, готовые в любой момент остановить его попытки докопаться до истины. Дело вышло на иной уровень. Ставки возросли.

— Чендлер у телефона.

— Твой любимый репортер прибыл на боевое дежурство. Рапорт сдал!

— Ну ты и загнул. Сказал бы еще «твой любимый налоговый инспектор».

— Виноват, господин лейтенант. Ну, как у тебя?

— Меня тут завалило работой. Уголовники выходных не соблюдают. Эх, где те времена, когда каждое убийство в городе было событием? Я уже не отслеживаю, какие улики к какому делу относятся. Напомни, ты у меня проходишь по делу задушенной проститутки из отеля «Рамада-Ренессанс»?

— Не смешно.

— Ладно, ладно. Сейчас открою папку.

Джейк заметил, что голос у Чендлера, обычно громкий, Хотя и тонкий для его комплекции, снизился до шепота. Видимо, он не хотел, чтобы коллеги догадались, что он передает информацию кому-то постороннему. Олли рисковал, доверяя Джейку, и тот noi чувствовал еще более сильные угрызения совести. Может, рассказать ему про ФБР? Нет, нельзя. Никак нельзя.

— Кое-что из лаборатории. Наши эксперты заработали себе по бублику с маком лично от меня. Помнишь, тот крошечный кусочек ткани от спортивных штанов со дна машины? Они определили состав: 80 процентов хлопок и 20 процентов полиэстер. Типичный материал для трико. Это сужает круг поисков до всего лишь нескольких миллионов пар. Попутно они сделали химический анализ краски и выяснили номер партии.

Олли сделал паузу, ожидая реакции.

— И что?

Олли вздохнул, как учитель над тупым школьником.

— Каждый производитель хранит подробные отчеты по выпускаемой одежде, включая номера партий краски и адреса розничных магазинов, куда отгружается готовая продукция. Бывает, что товар из одной партии рассылается по разным торговым центрам, которых по всей стране понатыкано, а бывает, что всю партию закупает общенациональная сеть дешевых магазинов. При таком раскладе тебе удалось бы узнать, что киллер приобрел пгганы где-то между Флоридой и Орегоном в одном из трехсот их филиалов. А тут нам с тобой повезло. С нашей красочкой работал маленький производитель, связанный напрямую с небольшой региональной сетью, куда все спортивные костюмы этой партии и были отгружены. Слышал про «Регенте» ?

— «Регенте»? Да это же здесь!

— Именно. Пять магазинов, все в Орегоне, до каждого отсюда не более двадцати миль.

— И что это доказывает?

— Ничего не доказывает. Но наводит на предположение, что действовал кто-то из местных. Здесь по магазинам ходит, здесь и живет. Купил себе в «Регентсе» пгганы или костюм спортивный синего цвета, и похаживал.

— Вот как!

— Не радуйся раньше времени. Конечно, это шаг вперед. Если появится подозреваемый, можно будет проследить, какие магазины он любит, а хорошо бы найти у него в гараже синие пгганы с маленькой круглой дырочкой и пятном машинного масла. — Олли даже причмокнул от удовольствия, предвкушая такую драгоценную находку. — Но до этого еще как до луны пешком. У тебя что?

— У меня ничего. А еще я опаздываю на одно собрание, так что пока побегу, а как что всплывет, позвоню. И спасибо за все эти сведения. И за доверие.

Джейк повесил трубку, сгорая от стыда. Ему так хотелось все обсудить с Олли, но ведь он подписал соглашение... Придется все самому обдумывать, осмысливать. Как последние результаты экспертизы сочетаются с теорией о «приезжем» исполнителе заказа? Опять же, человек, привыкший стрелять или бить по голове тяжелым предметом, вряд ли возьмет в руки ножовку. А с другой стороны, может, это способ замести следы? Выстрел в затылок — слишком прямое указание на профессиональных убийц, а вот подстроить несчастный случай — намного умнее, тут даже если что-то обнаружат, подумают на любителя-одиночку. Джейк прикидывал и так, и эдак, но ничего не сходилось. Голова шла кругом, как после карусели. Ах, эти Бентонские ярмарки с веселыми каруселями, где они с Доком и Крисом каждое лето катались до умопомрачения!

Обычно вторую половину дня понедельника он посвящал работе над следующей колонкой, или сбегал пораньше и отправлялся играть в гольф, или просто уходил гулять по городским улицам. Вместо этого приходится тащиться в конференц-зал на дурацкое заседание — самое ненавистное из всех возможных занятий, и что самое ужасное: за окном редкий для ноября солнечный день. Джейк покачал головой в отчаянии. Зачем нужны эти комитеты?

Редактор-менеджер Джесс Фолей председательствовал во главе длинного прямоугольного стола в самом большом помещении редакционного отдела. Ежедневно он встречался с главами всех отделов, собирая заявки на статьи для А-1, самой первой страницы номера. Только одна новость из них станет передовой статьей, ее заголовок станет главным заголовком номера. Еще четыре-пять статей пробьются на А-1 в качестве второстепенных, на первой странице будет напечатано их начало, а продолжение читатель найдет в середине номера. Джесс был прирожденный дипломат и оказывал такое же почтение новостям из разделов «Путешествия», «Образ жизни» и «Спорт», как тяжеловесам из «Городских новостей», «Международных новостей», «Политики» и «Экономики». Джесс не был ворчуном и грубияном, как Винстон, но питал ту же преданность к газетному делу, а в умении видеть перспективу и обобщать, пожалуй, превосходил главного редактора. Если «Трибьюн» можно сравнить с оркестром, Джесс был дирижером. Помимо основных обязанностей, он возглавлял несколько комитетов, включая тот, на заседание которого нехотя явился Джейк.

— Давайте поприветствуем нашего нового члена. Все знают Джейка? Конечно. Мы тут решили, что пора ввести в наш комитет обозревателя по общим вопросам. Нам нужны мнения, а уж обозревателям мнений не занимать. Добро пожаловать, Джейк!

Джейк кивнул. Большинство из присутствовавших восьми человек улыбнулись, шире всех Кларенс — тот самый веселый спортивный комментатор, с которым он был дружен и даже вместе устраивал забавные розыгрыши. Джейк узнал о том, что его включили в комитет по мультикультурным вопросам, еще месяц назад, и эта идея ему сразу не понравилась, однако после всех событий и с ведущимся расследованием, на которое он старался тратить каждую свободную минуту, он просто возненавидел навязанную ему обязанность, тем более что так и не понял, что имелось в виду под «мультикультурными вопросами».

— Поскольку у нас сегодня новый человек, появился хороший повод вспомнить о целях и задачах нашего комитета, — объявил Джесс с видом маститого профессора, ведущего семинар для сту-дентов-магистрантов. — Два года назад в газету стало поступать много жалоб от тех или иных общественных движений и социальных групп, где говорилось, что наши статьи их оскорбляют или выставляют в неприглядном свете. Редакционная коллегия отреагировала на сигналы. Сначала открылись добровольные курсы «Единство в многообразии» для редакторов и корреспондентов. Вскоре стало ясно, что добровольно приходят только те, кто и так хорошо понимает и принимает суть этой концепции. Необходимо было организовать систему контроля за соблюдением уважения к многообразию. Так возник этот комитет. Между прочим, теперь такие структуры есть в большинстве газет, и они отлично себя зарекомендовали.

Джесс внимательно посмотрел на Джейка. Этот исторический экскурс предназначался, в первую очередь, ему.

— В этом комитете мы стараемся быть в курсе того, что происходит в разных отделах газеты, и предотвращать публикации, способные задеть или оскорбить социальные меньшинства. Мы анализируем и то, что уже проскользнуло в печать мимо нас, и сообщаем редакторам и корреспондентам о своих наблюдениях. Мы и сами довольно-таки разношерстная компания и стараемся достигать единства в многообразии хотя бы в нашем отдельно взятом комитете — если только некоторые не начинают этому активно мешать.

Джесс не смотрел ни на кого конкретно, но по выражениям лиц присутствующих Джейк понял, что обстановка в комитете неспокойная. Особенно неуютно чувствовал себя Кларенс.

— В общем, Джейк, ты скоро и сам во всем разберешься. Не молчи, твой^голос для нас очень важен. Питер, начнем с репортажа по Нью-Йоркской конференции.

Питер Саллонт, многообещающий молодой репортер из секции «Политика», поражал Джейка своей яркой внешностью и поведением. Питер не только не скрывал своей сексуальной ориентации, но и активно пропагандировал свой образ жизни. На бампере автомобиля он прилепил наклейку: «Я голубой и горжусь этим!». Он написал несколько статей о борьбе за права гомосексуалистов, включая ту, которую критиковала Сью. Джейк тогда не стал говорить ей, что автор — сам голубой. Она бы не поняла.

— Семеро делегатов от «Трибьюн», в том числе трое — из этого комитета, вернулись в субботу с конференции, проводимой Национальной ассоциацией журналистов — геев и лесбиянок. Майра,¹ Памела и я привезли с собой потрясающие впечатления. Это было поистине знаковое событие, и «Трибьюн» не пожалеет, что послала нас туда. — Питер посмотрел на двух женщин за столом, кото-рых Джейк видел впервые в жизни. Те заулыбались и закивали. — Все расходы покрыл грант в $40000, любезно предоставленный «Нью-Йорк тайме» специально для этой конференции НАЖГЛ. Среди участников и организаторов были ведущие специалисты из Эн-Би-Си, Си-Би-Эс, Пи-Би-Эс, Си-Эн-Эн, а также из «Тайм», «Ю Эс Эй Тудэй», «Ньюсдэй». Приезжал даже сам Найт-Риддер. Были представлены все ключевые газетные издания. Сейчас в ассоциации уже шестьсот постоянных членов, и их число быстро растет. Радио, телевидение, газеты и журналы заявляли во всеуслышание, что готовы принять в штат больше лесбиянок и геев. Представляете, как здорово? Мы уже начали планировать поездку на следующий год, надеемся, что к тому времени от «Трибьюн» поедет более многочисленная делегация.

Майра и Памела добавили немного от себя, в то время как Питер разворачивал «Трибьюн» трехдневной давности, секцию D.

— Джесс, мне как раз кажется уместным обсудить вот эту статью об истории появления СПИДа. Видишь, целую страницу этому посвятили, и по большей части написано неплохо, особенно про необходимость пользоваться презервативами и про то, что каждый может заразиться ВИЧ независимо от возраста и сексуальной ориентации. Однако тут есть несколько возмутительных фраз, непонятно как прошедших редакторскую правку.

Памела и Майра сердито закивали, их поддержали еще двое. Видимо, обсуждали статью перед заседанием.

— Вот, послушайте. «Эпидемия СПИДа была впервые официально зарегистрирована в 1981 году, практически все инфицированные были мужчины-гомосексуалисты, ведущие крайне беспорядочную половую жизнь. Болезнь передавалась в первую очередь через анальные половые акты с многочисленными партнерами. Ситуация усугублялась антисанитарной обстановкой в «голубых банях» крупных городов, особенно Нью-Йорка и Сан-Франциско. В этой среде, где и так процветали сифилис, гонорея, герпес половых органов и другие, менее известные венерические заболевания, существовали наиболее благоприятные условия для быстрого распространения СПИДа. Смертельное заболевание вскоре вышло за пределы общины гомосексуалистов, поскольку те кололись одной иглой с незнакомцами в наркопритонах, сдавали Кровь, вступали в связи с бисексуалами, которые, в свою очередь, передавали инфекцию остальному населению».

Питер закончил читать и торжествующе замолчал, как если бы уже все было сказано.

— Тебе кажется, что корреспондент обвиняет гомосексуалистов в появлении проблемы СПИДа? — уточнил Джесс.

— Естественно. Как я уже сказал, основная часть статьи написана прекрасно, но этот абзац так и дышит ненавистью, предубеждением, злобой по отношению к геям. Осталось подписать: СПИД — кара Господня за грехи, и отправиться на митинг с ультраправыми. Мне звонили люди, которых этот абзац обидел. Между прочим, вчера в рубрике «Письма читателей» я тоже видел возмущенный отзыв.

И снова одобрительные кивки.

— И какие будут предложения?

— Надо послать письменное предупреждение корреспонденту и редактору с просьбой не допускать подобные ляпсусы в будущем. Этого вообще нельзя было писать, а если уж она написала, то редактор обязан был заметить и убрать. Если они не знают, что можно публиковать, а что нельзя, могли бы показать текст нам. Мы тут для этого и заседаем.

— Ну, что, тогда письменное предупреждение? — обратился к собравшимся Джесс. Все кивнули, кроме Кларенса. — Питер, подготовь черновик. Можно даже так, мы с тобой вдвоем подпишем от имени комитета, чтобы потом не ходить — подписи не собирать. Я прослежу, чтобы они все правильно поняли. С редактором уж точно сам переговорю. Договорились?

Некоторые опять кивнули, а Памела добавила:

— Я предлагаю послать копию этого предупреждения на ближайшую конференцию по правам сексуальных меньшинств. Организация «Голубая сила» проводит такие мероприятия по всему городу, многие компании обращаются с просьбой провести что-то подобное для своих сотрудников.

— Правильно, — обрадовался Питер. — Я возьму в «Голубой силе» расписание конференций и семинаров на ближайшие месяцы и разошлю копию предупреждения. Я как раз хотел передать им материалы с Нью-Йоркской конференции.

Джесс посмотрел в свои записи.

— С этим ясно. Так, Джоди, что у тебя?

Джоди Мендес работала в разделе «Городские новости», и Джейк считал ее очень талантливым репортером.

— Начинается судебный процесс по делу Доминго, и в связи с этим возникли некоторые вопросы. Все происходило в контексте расовых беспорядков, и было бы несправедливо писать о приписываемых Доминго преступлениях, не указав на роль общества, которое создало атмосферу неприязни и, по сути, породило его действия.

Насколько Джейк помнил, Доминго был полунегр-полумекси-канец, и обе этнические группы признавали его за своего.

— Правильно! — поддержала Майра. — Нужно во всем соблюдать меру. А ведь в газету постоянно приходят письма читате-

лей, которые считают, что «Трибьюн» оправдывает жестокость полицейских против афроамериканцев и выходцев из Латинской Америки.

Джесс немного замешкался перед следующим вопросом, и туг раздался голос Кларенса, воспользовавшегося паузой:

— Я каждый раз даю себе слово молчать, но никак не получается. Ведь большинство из вас сейчас сидит и думает: «С каких это пор наша газета оказалась среди тех, кто оправдывает жестокость полицейских?» За все время ни одной статьи такого рода у нас не выходило, скорее — наоборот! Возьмите рядовые статьи, возьмите передовицы, колонки редактора, колонки обозревателей, новости — везде мы яростно осуждаем стражей порядка за бесчеловечное обращение с бандитами! Если нас в чем-то и можно обвинить, так в том, что мы перегнули палку и даже там, где применение силы бывало оправдано, торопимся заклеймить полицейских в жестокости.

Недовольные взгляды устремились на Кларенса, но он их проигнорировал. Чендлеру бы этот парень понравился.

— Поэтому странно, что мисс Майра считает, будто мы должны заглаживать прошлые грехи корреспондентов, якобы одобрявших жестокость полиции. Что же касается дела Доминго, то вот что я вам скажу. Когда негр в негритянском квартале вламывается в лавку с пушкой в руках, вышибает мозги у владельца, тоже негра, выгребает у беднягй всю кассу и пытается удрать, о каких расовых беспорядках может идти речь? Доминго — не жертва, а самый настоящий преступник, по которому тюрьма плачет, он напал на своего же соплеменника, и никакой расовой подоплеки в этом не было. И между прочим, один из полицейских, обвиненных в жестокости по отношению к нему — тоже чернокожий, и, может быть, он вышел из себя именно потому, что сочувствовал негру-пострадавшему. Я, конечно, понимаю, что у нас не принято задумываться о расовой принадлежности жертвы, мы все бандитов выгораживаем.

— Наш комитет призван защищать интересы меньшинств, — отреагировала Майра. — Мы знаем, как тяжело им приходится и 11 У последней черты

как постоянное унижение приводит к объяснимым приступам ярости, которые, в свою очередь, выливаются в насилие. — Майра с осуждением смотрела на Кларенса. — Если бы кое-кто не отрывался от реальной жизни и не витал в облаках, ему было бы легче понять простых людей.

Кларенс вздохнул.

— Неужели я должен напоминать вам о том, что видно невооруженным глазом: моя кожа черна как уголь, и кому как не мне знать о проблемах негритянского народа. Между прочим, поскольку вы тут все считаете темный цвет кожи гарантией честности и порядочности, то должны признать: из присутствующих я заслуживаю наибольшего доверия.

Джейк расхохотался было, но сразу осекся, заметив, что никто, кроме него, не смеется.

— С другой стороны, я — мужчина, да еще и не «голубой», а потому автоматически попадаю под подозрение. С этим понятно. Что же касается моего происхождения, то тут уж вы меня никак со счетов не сбросите — я настоящий негр, потомок рабов, трудивших^ ся на плантациях табака в Кентукки. Мои родители жили в трех кварталах от лавки, хозяина которой убил Доминго, а брат и две сестры до сих пор живут в том районе, и на месте погибшего могли оказаться они или их дети. От реальной жизни я не отрывался, как раз наоборот. Да там весь район возмущен этим убийством, я сам слышал, как они кричали, что Доминго надо в газовую камеру отправить, а не цацкаться с ним. Он для них не политический символ боли угнетенного народа, а отщепенец и последний гад. Они не хотят, чтобы из этого негодяя делали пример для подражания или возносили на пьедестал как типичного представителя негритянского народа. Ты знаешь, мисс Майра, что говорят простые люди? Что не надо «расовыми беспорядками» оправдывать убийства невинных людей — хоть белых, хоть черных, хоть фиолетовых.

— Ты, мистер Абернати, снаружи только черный, а внутри — ясно какой, — парировала Майра. — Ты готов перечеркнуть сотни лет угнетения, издевательств и унижений, забыть все прошлые обиды. Однако не все так легко относятся к своей истории.

Джейк понял, что конфликт между членами комитета возник не сегодня, они явно продолжали спор, тянущийся из заседания в заседание.

— Послушай себя со стороны. Ты говоришь, что мы имеем право быть расистами. Нас притесняли, теперь пора нам за это отыграться? Нас ненавидели, теперь мы можем спокойно ненавидеть других? А кому от этого будет хуже? Не белым людям, нет. Им наша ненависть без разницы. Страдают, в первую очередь, сами негры. Мы превратились в низший класс общества, живущий за счет пособия по бедности и зависящий от милости либеральных политиков — белых и черных, — устанавливающих размер дотаций на жилье. Нашим женщинам сейчас выгоднее рожать детей вне брака, чем выходить замуж, потому что замужним пособие не положено. А еще выгоднее сделать аборт, потому что его оплатит льготная страховка. Две трети негритянских ребятишек растут в неполных семьях, и не надо на меня смотреть, будто я тут мораль затеял читать. Каждому ребенку нужен отец, а мы внушаем мужчинам, что женщины и дети прекрасно обходятся без них, Влиятельные люди с обеих сторон встречаются и подолгу разбирают, что одни предки сделали другим предкам, а когда преступник совершает преступление, его немедленно начинают оправдывать, будто он хулиганил, грабил и торговал наркотиками из-за того, что его прадедушке плохо приходилось на хлопковых полях. Когда же мы перестанем обвинять друг друга и начнем воспитывать молодое поколение так, чтобы они умели брать на себя ответственность за свои поступки? А ты, Майра, не строй из себя великомученицу, ты так привыкла изображать жертву, что забыла о других формах существования.

Раздались возмущенные возгласы, но они не остановили Кларенса.

— Сказать, какой бы я хотел видеть жизнь негритянского народа —моего народа? Я хочу, чтобы мы перестали стоять особняком, чтобы влились в общество на равных правах. Я хотел бы, чтобы мы добивались успеха и процветания, как это удается китайцам, японцам, индусам. Разве мы глупее их, разве хуже? Нет, просто

они не желают жить на пособие, подбирать объедки с барского стола. Они трудятся, не покладая рук, они посылают детей учиться и следят, чтобы те не увлекались наркотиками и не попадали в уличные банды. Именно так живет семья моей сестры, а подонки типа Доминго пытаются продавать ее детям героин и стреляют по вечерам прямо под окнами.

Взгляд Кларенса стал таким жестким, что Майра отвернулась.

— Хватит разглагольствовать о цвете кожи, довольно считать его достоинством или недостатком, гарантом честности или лживости. Давайте будем просто гражданами одной страны, давайте учить детей добру и воспитывать у них стремление к успеху. А еще мне надоело говорить о «лидерах афро-американского народа». Какие мы африканцы? Мри предки, действительно, из Нигерии, но сам я американец и дальше Нью-Йорка никогда не был. А в лидеры себе выберу таких людей, слова и дела которых достойны уважения, а не цвет кожи. Интересно, почему нигде не говорят о «лидерах японо-американского народа»? Что, разве мало японцев второго поколения живет с США? Но почему-то они называют себя просто американцами. Я тоже так хочу. И большинство негров, кого я знаю, думают так же, как и я. Нам надоело быть «привилегированной социальной группой», которая, подобно инвалидам, нуждается в покровительстве белых либералов.

— Кларенс, успокойся. — Это заговорил светлокожий негр, Джейк забыл его имя, но помнил, что в редколлегии он отвечает за раздел культуры и искусства. — Мы тут не сидим сложа руки. Посмотри, Мисти вступила в Национальную ассоциацию журна-листов-индейцев, я давно состою в Национальной ассоциации жур-налистов-негров, откуда ты, между прочим, вышел. Так что в отличие от нас ты не захотел участвовать в борьбе за права меньшинств, и не надо теперь возмущаться.

— Какая там борьба, Джереми? Ты же помнишь, почему я вышел из НАЖН — потому что это Национальная ассоциация либеральных журналистов-негров, и мне их идеология поперек горла встала. На каждом заседании— одно нытье и рассуждения, что на работу надо нанимать по расовым признакам. Я-то вот, на беду, считаю, что черные и белые — равны, и потому должны соревноваться с другими журналистами на равных условиях, без льгот и привилегий. Надоело слышать про журнали-стов-женщин, журналистов-геев, журналистов-негров — где, где старые, добрые просто журналисты? А еще мне надоело, что меня валят в одну кучу с «голубыми», как будто быть негром и гомиком — одно и то же!

Памела ахнула, Питер побагровел. Джейк отнесся к такому заявлению со смешанными чувствами, но порадовался, что ожидаемой скуки на заседании и в помине не было.

— Я все время сравнивал рассуждения «журналистов-негров» с разговорами в гостях у сестры, где в выходные собирается вся наша большая семья. Эти люди все — трудяги, они не ищут отговорок, а честно работают и обеспечивают себя сами. Они не бросают школу, они ходят в церковь, они стараются благоустраивать дворы и детские площадки в своих районах. Они считают ниже своего достоинства тянуть деньги с государства за то, что наших деда с бабкой мучили белые колонизаторы. Еще раз повторю, мне хотелось бы вообще не думать о цвете кожи окружающих людей, а в НАЖН все именно на нем и зациклены.

— Твоя мысль понятна, Кларенс, тем более что ты уже говорил об этом раньше, — подытожил Джереми. — Но к сегодняшней теме твои слова не имеют отношения. Суть в том, что...

— Суть в том, что наш комитет занимается разжиганием расовой ненависти и межкультурной розни, мы только и говорим, что о различиях, как будто личность человека определяется его принадлежностью к той или иной расе. Так вот, это не так. Я негр, и горжусь этим, и не хотел бы вдруг стать белым или вести себя, подобно белому. Однако от этого я не хуже и не лучше, чем белый, а потому не надо мне ни особого внимания, ни ваших льгот. Ваши «мультикультурные вопросы» — чистейшей воды расизм, вы усиливаете различия и создаете неприязнь между людьми. Вспомните об отличной идее «плавильного котла»! Мы должны сплотиться в единый американский народ, а не искать повода для раздора.

Несколько человек заговорили одновременно. Джесс, видя, что заседание грозит перерасти в драку, поднял руку и примирительно произнес:

— Ну, ладно. Мы несколько отклонились от темы. Между нами есть философские разногласия, но за один час их не разрешить. Давайте двигаться дальше. Памела, пожалуйста! Ты просила слова.

— Да-да. Тут мне одна знакомая из «Городских новостей» сообщила важную информацию о готовящейся публикации про Кризисные центры помощи женщинам — жертвам насилия. Так вот, ей случайно удалось узнать, что автор статьи собирается представить эти центры этакими агентствами по пропаганде феминизма и лесбиянства.

Некоторые засмеялись, кто-то покачал головой.

— Корреспондент готовит «сенсационную статью», но точная дата публикации неизвестна. В любом случае надо что-то делать.

— Подожди, это же статья Гэзи Эшлей! — внезапно вмешалась Мисти, индеанка. — Ты с ней самой говорила? Я ее знаю, она феминистка, но про то, что творится в этих Кризисных центрах, узнала от подруги, которая обратилась туда после изнасилования. Гэзи не искала скандалов и сенсаций, это все само на нее свалилось. Она сходила с подругой на одно из занятий, потом на другое — там шла сплошная пропаганда против мужчин и за однополую любовь.

Осуждающие взгляды устремились на Мисти, она смешалась.

— То есть, я не хотела сказать, что это, правда, была пропаганда, но у Гэзи впечатление было такое, будто это... как бы... пропаганда. Что женщинам не помогают преодолеть последствия психической травмы, а просто предлагают сменить сексуальную ориентацию. Даже были случаи, когда так называемые психотерапевты вступали в лесбийскую связь с пациентками, а ведь это элементарное нарушение профессиональной этики. Они пользовались ранимостью пострадавшей женщины в своих целях.

— Сексуальная ориентация психотерапевтов не имеет значения, если только ты, конечно, не страдаешь гомофобией! — ответила Памела. — И если некоторые их высказывания могли показаться мужененавистническими, это объяснимо: ведь пациентки были изнасилованы. Вряд ли при таких обстоятельствах уместно превозносить мужчин. Уверена, никто не пытался изменить чью-либо сексуальную ориентацию. Да это и невозможно. Меня, например, никто не «обращал» в лесбиянство, я такой родилась.

Джейк надеялся, что Кларенс промолчит, но зря.

— А разве ты не была замужем за обыкновенным мужиком, Памела? Я помню, ты рассказывала, что жила с одним негодяем, а уже в возрасте тридцати лет встретила свою первую лесбийскую любовь.

— Да, но...

— То есть ты изменилась, по крайней мере, ты изменила свое поведение. А здесь речь идет об изнасилованных женщинах, которыми легко манипулировать из-за перенесенной психической и физической травмы. Разве хорошо пользоваться ситуацией, чтобы внушать им мужененавистнические взгляды? Эти «психотерапевты» думают только о личной или политической выгоде, а не об интересах пациенток.

— Кларенс настоящий гомофоб! — определила Майра. — Ты что, правда боишься нас? Думаешь, что мы планируем захватить власть в стране?

Раздался дружный смех, но не искренний, не веселый, а едкий и циничный, почти издевательский.

— Неужели ты думаешь, что газете сойдет с рук такая статья? спросил Питер. — Это же все равно, что лить воду на мельницу

ультраправых фанатиков. Геи и лесбиянки не потерпят подобных публикаций. Следует ожидать бойкотов и пикетов, снижения доходов от рекламы, отказов от подписки со стороны самых верных читателей. Если эта публикация увидит свет, «Трибьюн» серьезно пострадает.

Питер вопросительно посмотрел на Джесса, но тот не успел ответить, потому что опять заговорил Кларенс:

— Я-то думал, что мы печатаем статьи, если они несут важную и правдивую информацию. Разве мы обязаны пропагандировать чьи-либо политические взгляды? Разве мы должны бояться угроз,

если корреспондент провел честное расследование и приводит точные факты? Вы же не боитесь бойкота со стороны христианских групп, которые могли бы посчитать «Трибьюн» рупором антихристианской пропаганды?

Похоже, Кларенс так легко не сдается.

— Меня в первую очередь интересует реакция геев и лесбиянок. Я стал журналистом не для того, чтобы потворствовать распространению предвзятого и враждебного к нам отношения, — заявил Питер.

— А я стал журналистом не для того, чтобы душить честные публикации, если они не вписываются в политические взгляды некоей активной группы, — парировал Кларенс. — Уж не хочешь ли ты сказать, что среди лесбиянок не может быть бесчестных людей?

— Этого я не говорил...

— А почему ты тогда выступаешь против статьи, где говорится о дурных поступках некоторых лесбиянок? Ведь гетеросексуалы порой совершают плохое, и мы об этом спокойно пишем каждый день. Кроме того, мы часто публикуем статьи, где «голубые» представлены с самой лучшей стороны. Почему бы не показать, что лесбиянки — такие же люди, как все, что среди них бывают и плохие и хорошие!

— Потому что такой публикацией воспользуются религиозные фанатики! — искренне воскликнул Питер. — На нас лежит ответственность за последствия того, как люди истолкуют наши статьи.

— По-моему, на нас лежит ответственность за сообщение людям правдивых фактов. Читатели сами сделают выводы. Или ты хочешь, чтобы они всегда делали только такие выводы, которые нравятся тебе? Потому что ты лучше читателей знаешь, какие выводы верны, да? И даже если они придут к твоим выводам только при условии, что от них скроют существенные подробности, пусть?

Обстановка накалялась. Джесс, наконец, улучил момент, и вмешался:

и

— Давайте проголосуем. — У председателя был вид хоккейного арбитра. — Я вижу, что есть три предложения. Первое: пусть Гэзи печатает свою статью, как есть. Второе: пусть печатает статью, но с учетом замечаний, которые мы передадим ей и ее редактору. Третье: порекомендовать редактору отказаться от публикации. Итак, кто за первое предложение — «оставить, как есть»?

Руку поднял только Кларенс. Несмотря на грустное выражение лица, он не выглядел удивленным. Похоже, он привык голосовать в одиночестве.

— Так. Хорошо. Кто за второе предложение — «с учетом замечаний»?

Джейк поднял руку, ожидая, что большинство сделает то же самое, но обнаружил, что к нему присоединилась одна лишь Мисти. Ее жест был робким, взгляд неуверенным.

— И третье предложение — «зарезать статейку»?

Взмыли вверх шесть рук, все оставшиеся, кроме Джесса, который не голосовал.

— Постановили: «отказаться от публикации». Я передам наше мнение редактору Гэзи, кто там у них... ага, Пэтси. А Пэтси пусть сама с Гэзи объясняется.

— И все? — удивленно спросил Джейк.

— Нам надо двигаться дальше, на повестке дня куча вопросов. А что, тебя не устраивает демократический подход к решению вопроса?

— Можно было бы пригласить автора статьи, заслушать ее, ей-то кажется, что это важные факты. Илй позволить редактору и корреспонденту договориться, как помягче преподнести ситуацию.

В глазах Джесса Джейк увидел мольбу не продолжать.

— Наша задача — рассмотреть мультикультурные аспекты пуб

ликации, и в данном случае нас беспокоят возможные негативные последствия для гомосексуалистов как малочисленной социальной группы. Кроме того, наше решение — не приказ, а рекомендация. • ,

— Другими словами, Джейк, — вмешался Кларенс, — мы представляем собой институт цензуры. Привыкай. Здесь для того и

собираются, чтобы резать статьи. А насчет того, что это «только рекомендация», так я тебе скажу: я в этом комитете полгода, и за это время ни одной из наших «рекомендаций» не отклонили, а приняли мы их несколько десятков. Что, Джесс, разве я не прав?

Есть выражение «таким взглядом убить можно». Именно так смотрели на Кларенса шесть пар глаз, но их хозяева молчали, видимо, возразить было нечего.

— У нас тут стало совсем душно, пора бы проветриться, — сказал Джесс. — Я объявляю десятиминутный перерыв, выйдем в коридор, разомнемся, а потом продолжим. Тут егйе три-четыре статьи обсудить надо.

Конференц-зал опустел мгновенно, члены комитета скучкова-лись тремя небольшими группками в коридоре. В своих креслах остались только Кларенс и Джейк. Кларенс просидел несколько секунд неподвижно, словно не в силах встряхнуть с себя атмосферу конфликта, а потом повернулся к Джейку:

— У меня талант успокаивать людей, ты заметил?

Джейк искренне рассмеялся, с удовольствием расставаясь с накопившимся нервным напряжением.

— Ты тут поосторожнее смейся. Ты уже один раз рассмеялся над моими словами, а ведь такую реакцию могут расценить как одобрение. Если тебя поймают на этом, дело плохо. Со свету сживут. Над моими словами рекомендую смеяться не добродушно, а презрительно, язвительно, издевательски.

— Да ладно тебе, Кларенс, не так все ужасно.

— Ты думаешь?

Кларенс грустно посмотрел в окно и вздохнул.

— Это комитет по «двойственным» вопросам. Мульти-культур-ные связи. Афро-американцы. Латино-американцы. Индо-амери-канцы. Гомо-сексуалисты. Интересно, на что были бы похожи первые двести лет истории нашей страны, если бы все иммигранты оставались такими обособленными. Выходцы из Италии основывали бы кафедры итальянской культуры в университетах. Русские дети отказывались бы изучать американскую историю, требуя учебники по истории России. Ирландцы настаивали бы на льготах при приеме на работу, а полиция по мультикультурным вопросам проверяла бы, представлено ли в каждой газете установленное число шведов. Соединенных Штатов Америки никогда бы не получилось. Без «плавильного котла» на этой территории было бы только множество замкнутых групп, преследующих свои собственные интересы и не обращающие внимания на остальных. Вон, смотри — стоят в коридоре, готовят ся к новой атаке на честные, справедливые статьи. Разве это журналистика? Самый настоящий лоббизм. Главная задача нашего комитета — помешать публикации точных фактов, протащить частную идеологию, защитить «своих».

— Я, признаться, несколько удивился результатам голосования, но...

— Джейк, они всегда так голосуют. Ты немного подпортил картину, проголосовав как умеренный вместе с Мисти, которая порой нас удивляет. Я-то придерживаюсь консервативных взглядов, а все остальные — отпетые либералы, кроме Мисти, которая изредка высказывает иное мнение, хотя и с извинениями. Меня поражает власть, которую они имеют над корреспондентами и редакторами. Возьми хотя бы тот абзац по истории СПИДа. Никто не обратил внимания на то, что это было просто краткое изложение совершенно правдивых фактов! Почему нельзя сообщать читателям объективные, подтвержденные данные? Ах, мы боимся, что это бросит тень на гомосексуалистов вообще. Однако я читал статью — в ней все обычные реверансы в адрес «голубых» сделаны. Что, даже одному абзацу нельзя проскользнуть в печать, если из-за него сможет сложиться впечатление, что кое-кто из гомосексуалистов все же имеет некоторое отношение к распространению вируса? Не дай Бог, кто-то из читателей сумеет воспользоваться своими мозгами и сделает собственные выводы!

— Не горячись, Кларенс. Я-то тебя понимаю. Честно говоря, я вообще не хотел быть в этом комитете. Я бы с куда большей радостью занялся другим делом, например, пошел бы зубы рвать. Но у меня впечатление, что все остальные душой болеют за общее дело, стараются выполнять свою работу на совесть. По-моему, ты к ним слишком строг.

(

Кларенс немного успокоился и, несколько раз глубоко вздохнув, сказал:

— Ты только не подумай, что мне противно сидеть за одним столом с «голубыми». Я бы легко нашел общий язык с Питером, Памелой и Майрой, если бы они не замыкались в своей скорлупе. Так-то они вполне приятные люди, по крайней мере, Питер и Памела. Однако даже приятные люди не всегда правы. Вот ты сказал, что они просто стараются делать свою работу. Да все дело как раз в том, что к их работе это никакого отношения не имеет. Я же не рассуждаю во всеуслышание о своей половой жизни, так почему должен каждый день слушать об их сексуальных пристрастиях? Если «голубизна» не имеет значения, так, может, хватит о ней непрерывно говорить? Бесит меня их дурацкая агитация.

Они хотят, чтобы я в них видел прежде всего людей? Отлично. Я и так вижу. У них те же права, что у меня или у тебя? Согласен. Так и есть. Но я не пытаюсь навязывать им свои убеждения, а они только и делают, что заставляют меня публично одобрять их образ жизни. Иногда можно поделиться чем-то сокровенным, но кичиться пикантными подробностями очень личной жизни — совсем другое дело. Ты вот никогда не задумывался, что есть вещи, которые не надо выставлять напоказ? Насколько я понимаю, «плюрализм» означает свободу мнений, но они не терпят инакомыслия! Если ты не восхваляешь их поведения — ты поганый фанатик, гомофоб ц человеконенавистник. Короче, вот тебе пример на уровне школьника: представь, мы всем комитетом потерпели кораблекрушение и спасаемся на плоту, а места на нем маловато. Как ты думаешь, кого первым вытолкнут за борт?

— Значит, по твоим наблюдениям, они готовы отказаться от журналистской беспристрастности во имя некоей идеи?

Кларенс вздохнул. По его глазам было ясно, что он удивляется непонятливости Джейка.

— Вот посмотри. Представь, католики организовали свой Кризисный центр помощи женщинам — жертвам насилия, назначили туда священников для ведения реабилитационных занятий, и вдруг кому-то из наших журналистов удается узнать, что эти психотерапевты напропалую спят с пациентками. Во-первых, такую статью даже не представили бы нам на рассмотрение, поскольку в составе комитета нет ни одного католика и даже ни одного консерватора. Вообще странно: если уж мы беремся представлять права меньшинств, почему некоторые из них получают преимущество? Никому нет дела до прав евангельских христиан или католиков, вся забота — лишь о «политически корректных» группах.

Но предположим, что кто-то все же заговорил об этой статье — точно такая же история, как у Гэзи, но вместо лесбиянок фигурируют католические священники. Тут даже спора не возникло бы. Конечно, решили бы довести расследование до конца, и если факты подтверджились бы — в печать ее, да еще и на первую полосу. На А-1 — огромный заголовок, в «Городских новостях» — шуму на несколько дней: статья, отклики, официальные заключения. Сенсационные новости! И пусть католики выглядят последними гадами, поделом им. Разве дело газеты — заботиться об имидже католической церкви? Задача журналистов — сообщать читателям правду, не думая о последствиях. И все до одного, включая меня, проголосовали бы за публикацию статьи. Как ты думаешь, почему так? Мы всеми силами спасаем лицо одной группы, но совсем не беспокоимся о другой.

— Но тебя-то они в комитет включили. Это о чем-то говорит.

— Ха! Меня включили как негра, а взгляды мои им были неизвестны, ведь я о спорте пишу. Теперь они свою ошибку осознали, •но слишком поздно, вот и сижу здесь, как дядя Том в своей хижине. Ты бы слышал, как Джесс меня представлял в первый день. «Замечательный спортивный комментатор, лучший за все время существования газеты». А теперь не знают, куда меня деть. Журналисту положено быть бездумным рефлексивным либералом, а я не такой. Ты меня все в обозреватели по общим вопросам прочишь, а шансов у меня на это никаких — после того, как мои убеждения стали всем известны, из «Спорта» меня не выпустят ни за что. Когда мне стукнет шестьдесят пять и я соберусь на заслуженный отдых, мой последний предпенсионный репортаж будет о международных соревнованиях по бадминтону.

Кларенс достал платок и вытер капли пота со лба. Вид у него был неважный.

, — Джейк, у меня голова раскалывается. У тебя аспирин найдется? Дай пару таблеток.

— У меня «форте». Наверное, и одной хватит. Я сбегаю.

— Не надо, я сам. У тебя, как раньше, в верхнем ящике? «Форте» — как раз то, что надо. А ты за мной не ходи. Ты и так белый мужчина, да еще не гомик, отсюда один шаг до насильника и убийцы. А увидят, что мы с тобой вместе разгуливаем, сочтут консерватором — заработаешь несмываемое пятно на репутации. Ну, «пошел я путем тернистым...»

Кларенс улыбнулся вымученной улыбкой, махнул рукой и отправился к выходу ритмичной походкой министреля. Джейк смотрел ему вслед. Хороший человек, любит свою профессию, старается чувство юмора не терять, а ведь ему, правда, может не поздоровиться.

Было раннее утро вторника, Джейк как раз допил последний глоток своего «будничного» кофе, всполоснул чашку и направился к двери. Телефонный звонок раздался неожиданно, он показался ужасно неприятным, пронзительным в тишине покидаемой квартиры, где даже телевизор и радио скромно молчали в ожидании нескорого возвращения хозяина. Джейк платил ежегодную мзду за то, чтобы его номер не включали в телефонный справочник, а потому звонить могли только хорошо знакомые люди. Несмотря на это, он все равно решил не отвечать — пусть сработает автоответчик. Он вообще редко поднимал трубку, поскольку не любил говорить по телефону. После четвертого гудка Джейк услышал собственный голос: «Оставьте сообщение после сигнала».

— Джейк, Джейк, это Джанет. Если ты дома, умоляю, возьми трубку, у нас беда!

Одним прыжком Джейк оказался у телефона, и, не дав Джанет сказать еще что-нибудь, закричал в трубку:

— Джанет, я здесь! Что стряслось?!

— Каролина... Приезжай, ты ей нужен. Она сама ни за что не позвонит, но ты ей очень нужен. У нее неприятности, й она не знает, как из них выпутаться. Я нашла записку... — Ее голос дрогнул, и у Джейка мороз пробежал по коже от внезапно раздавшихся рыданий.

— Какую записку?

Он слышал, как Джанет плачет, и мучительно старался не терять терпения.

— Джанет... что было в записке?

— Это предсмертная записка. Если бы я случайно не зашла к ней в комнату и не обнаружила...

Нож, занесенный над Джейком в минуту, как он услышал слово «беда», обрушился теперь на него, пронзая сердце насквозь. «Пред смертная»...

— Где она сейчас?..

— Она здесь, в гостиной, сидит на диване в халате. Я с нее теперь глаз не спускаю. Мы с ней поговорили, но...

— Она это серьезно? Может, просто внимания требует? — Джейк вспомнил, как когда-то брал интервью у психолога, который утверждал, что, хотя все угрозы покончить с собой следует принимать всерьез, нередко они оказываются просто способом обратить на себя внимание.

— Серьезно. Я уверена.

— Но... Мне казалось, она довольна жизнью. Оценки хорошие, волейбольная секция, риторический кружок, разве нет? — Джейк знал об этом понаслышке; с Каролиной он ее жизнь ни разу не обсуждал.

— Ты не все знаешь, Джейк. Далеко не все. Новости невеселые; Ей сейчас очень плохо. В общем, это не телефонный разговор.

— Джанет, как — плохо? Настолько плохо, что она готова покончить с србой, а ты не можешь сказать?

— Господи, Джейк, я не знаю, что делать. Ей надо как-то помочь, но у меня не получится. Джейк, ей нужен отец...

«Отец», не «папа». Это слово разбередило старую рану. Ей нужен отец, потому что папы у нее не было. Он очень старался заработать одобрение многочисленной публики, променяв на нее родную дочь. Конечно, Джанет никогда это в лицо ему не скажет. А надо ли? И так все ясно.

— Я сейчас приеду. Ты за ней присматривай, все уладится.

— Давай, поторапливайся. Ты нам очень нужен. В смысле, ей очень нужен. Только за рулем осторожнее, Джейк.

— Все, уже еду. — Джейк старался, чтобы Джанет не догадалась по голосу, насколько он расстроен.

Все его движения были скоры и порывисты, но он все равно твердил себе, что не напуган. Он окинул взглядом комнату: что еще может пригодиться? что взять с собой? — словно собирался в поход на выживание. Взгляд задержался на Библии Криса, лежащей на столике у кресла. Джейк так ни разу и не открыл ее с тех пор, как принес от Сью. Непреодолимая сила тянула его к черной потрепанной книге, заботливо переданной ему маленьким наивным ребенком. Джейку пришло в голову, что Библия призвана помогать в критические моменты жизни, а данная ситуация, бесспорно, момент критический. Но я ведь даже не знаю, что с ней делать. Он с усилием отвел взгляд, схватил с каминной полки ключи и кошелек и бросился к выходу, не теряя времени на то, чтобы проверить, захлопнулась ли за ним дверь.

Запрыгнув в свой «Форд-Мустанг», Джейк постарался настроиться на предстоящее. Не считая той мимолетной встречи у Криса на похоронах, он уже давно не виделся с Каролиной. Слишком давно. Но даже в те последние разы они ни о чем толком не разговаривали, так, «здрасьте — до свиданья».

Отец из меня никудышный, признавался себе Джейк, выруливая на дорогу. Опыту меня небогатый.

Пока Джейк вилял между машинами, он размышлял о том, как порой складывается в жизни: если бы ему предстояло взять интервью у подростка, пытавшегося покончить с собой, или у несовершеннолетнего наркомана, он бы за словом в карман не полез и знал бы точно, как себя вести.

А вот со своей собственной жизнью и со своей собственной дочерью я не знаю, как поступить.

Какая злая ирония! Он часто раздавал советы, как лечить те или иные общественные болезни, даже не вникая в тонкости, и никогда не чувствовал сострадания к людям, вляпавшимся в незавидную ситуацию. Теперь он сам оказался в незавидной ситуации. Ему предстояло одно из самых ответственных дел в его жизни, но получалось, что он совершенно не готов к этому. Он ощущал себя в дебрях южноазиатских джунглей голым и без оружия.

Каролина сидела, уставившись в пол, и не отрывала взгляда от двух заполированных глазков на доске паркета. Она очень стара-

лась не встречаться глазами с отцом, не подозревая, что опасаться ей нечего, поскольку он был озабочен тем же самым. Джанет какое-то время переводила взгляд с одной на другого, пока, вздохнув, не приняла на себя привычную роль посредника.

— Каролина, доченька, мне кажется, тебе надо рассказать папе все, что произошло.

Девочка немного помедлила, а потом выпалила:

— Меня изнасиловали, и теперь я жду ребенка.

Она сказала это с таким задиристым видом, как если бы хотела дать понять, что неприятно ей говорить об этом, но и приукрашивать ничего она не собиралась.

Через пару секунд шок, в который впал Джейк от услышанных слов, сменился обжигающей злобой:

— Кто этот мерзавец?! Я его убью! Я ему шею сверну!

Впервые за все это время их глаза, наконец, встретились.

Джейк ожидал выражения благодарности за такое пламенное проявление отцовских чувств, но натолкнулся на взгляд, полный такого же негодования. Прекрасно, пусть выплеснет свой гнев на этого подонка. Не надо сдерживаться.

— Ты кем это себя возомнил?

Джейк опешил, осознав, что гнев дочери направлен на него самого.

— Врываешься в мою жизнь как раз тогда, когда я готова свести с ней счеты, и требуешь, чтобы я продолжала жить! А где ты раньше был? Ты ведь для этого сюда явился: сказать, что я тут глупостями занимаюсь — решила с собой покончить? Так вот, ты обо мне ничего не знаешь, ровным счетом ничего. Ясно тебе?

Джейк отпрянул назад, и несчастная Каролина воспользовалась этим проявлением слабости:

— Вот, услыхал, что меня изнасиловали, и что? Пожалел меня? Где уж! Тебе важнее срочно замочить того, кто это сделал. А все почему? Да потому что он посягнул на твою собственность, и это дает тебе право с ним разделаться. Так я тебе вот что скажу: я не твоя собственность. Ты выбросил меня на помойку три года назад, так что не надо теперь делать вид, что ты весь в заботе обо мне. Тебе не достанется никакой медали за заслуги, господин Известный Журналист, которому известны ответы на все вопросы.

И, словно приберегая решающий довод напоследок, Каролина закричала:

— Я тебе не дочь! Я просто человек. Я тебя вообще не звала, так что уходи. Ты здесь не нужен. Убирайся! — И Каролина швырнула в Джейка диванной подушкой. Потом она резко развернулась и скрылась в своей комнате, хлопнув дверью так, что задрожали стены.

Джейк откинулся на спинку кресла и молча уставился перед собой. Он был потрясен. Первой реакцией было возмущение: как она смеет винить его в своих проблемах? Но в глубине души он понимал, что она права, хотя бы отчасти. В нем не к месту проснулся беспощадный воин, всегда готовый перестрелять всех врагов. В запале мести он забыл про умирающую девочку, которой нужен был врач.

Джейк не знал, что сказать. Ни Каролине, ни Джанет. Ему всегда удавалось написать колонку из восьмисот слов на нужную тему, но сейчас он не мог придумать и восьми слов, способных спасти ситуацию. Уж лучше молчать. Дело не в стратегии, не в выборе оптимального варианта решения проблемы — просто больше вариантов и не было. Он не знал, что делать, но понимал, что причина происходящего кроется в его многочисленных ошибках, накопившихся за долгие годы. Такое за час не исправишь. Может быть, вообще не исправишь.

Джейку было стыдно поднять глаза на Джанет — женщину, знавшую его самые интимные привычки, вплоть до слюнки, вытекающей во сне на подушку, и невыносимого храпа. Он вспоминал, как скучал по ней во Вьетнаме, как мысли о возлюбленной помогали переносить тяготы военной жизни. Он вспоминал, как они радовались рождению Каролины, как восхищались ее маленькими пальчиками и забавными гримасками. Он вспоминал, как мечтал о грандиозном будущем для своей крошечной дочурки, как в шутку боролся с ней на ковре перед дйваном, катал на спине. Однажды Каролина спряталась в корзину для белья у них в

спальне, и когда папа с мамой легли, вдруг выскочила из-под крышки. А потом была школа, школьные праздники, волейбол, дурацкий плакат, который ему пришлось рисовать целую ночь, а маленькая Каролина утром прыгала от счастья и кричала, что у него получилось лучше всех. А еще он вспоминал, как ушел от Джанет, зажил своей жизнью и постепенно утратил контакт со своим единственным ребенком.

Когда он только-только съехал от жены и дочери, ему казалось важным поддерживать связь с Каролиной. Он не пропускал ни одного волейбольного матча, водил дочку в кино и в кафе-мороженое, звонил — все для того, чтобы доказать себе и окружающим, что развод никак не мешает ему оставаться отцом. Однако через какое-то время он почувствовал, что их встречи становятся все более натянутыми, им было как бы не о чем говорить. Неловкое молчание раздражало его, он прикладывал немало усилий, чтобы изображать умильного папашу. Видимо, то же чувствовала и Каролина. В результате он стал реже звонить: если в начале у него находилось время на телефонный разговор каждую субботу, то потом уже раз в две-три недели, потом — раз в два-три месяца, а потом — никогда, потому что не хотелось объяснять, «почему так долго не звонил». По этой же причине прекратились и встречи. Получилось так же, как с матерью, которая жила в доме престарелых на другом конце города. Он не мог выносить немой укор в ее глазах и, чтобы не приезжать чаще, предпочел не приезжать вообще.

Наконец Джейк осмелился поднять глаза на Джанет. Сегодня разрушились все их общие мечты. Не только их брак оказался неудачным, но и надеждам на счастье дочери не суждено было сбыться. Она смотрела в его сторону, но не на него. На лице застыло выражение боли, разочарования. У нее выбили почву из-под ног, лишили будущего. Он знал, что она думает: «Как так могло получиться?» Два безумно любящих друг друга человека родили такую очаровательную Каролину, но вот наступил день, когда эта милая девочка, дитя их любви, возненавидела жизнь настолько, что решила с ней расстаться, и возненавидела отца настолько, что не хочет его больше видеть.

Джейк успокаивал себя тем, что Каролиной двигала не только ненависть. Просто она очень его любила, просто ей его очень не хватало, вот отсюда и горечь, и обида. С другой стороны, ему было бы легче разобраться с ненавистью, чем признать собственные упущения.

Прошлое не отпускало его. В этой комнате, в этих обстоятельствах он не мог бороться с накатывающими тягостными воспоминаниями. Его измены причинили Джанет немало страданий, но она всегда была готова забыть, простить, начать сначала. Это он не мог ничего забыть. Для него каждый «последний» роман был переходом к следующему. Он ни с кем не собирался затягивать отношении, и все его связи были легкомысленными и мимолетными. Постоянным оказалось только его желание бросить жену и ребенка и отправиться в одиночное плавание.

За долгие годы ей от него досталось прилично: он оскорблял ее, его слова оставляли в ее душе незаживающие раны, терзали, поражали в самое сердце. Ему словно доставляло удовольствие ранить ее. Впрочем, хуже словесных перепалок была медленная смерть их любви. Между ними росла стена безразличия, они постепенно становились чужими — не роднее прохожих в незнакомом городе, и ни у одного из них недоставало страсти и огня в душе, чтобы разрушить преграду. Оба устали, но особенно Джейк. Ему стало неуютно, невыносимо жить под одной крышей с некогда близкой женщиной.

Он гордо заявлял: «Как честный человек, я вынужден был развестись!». Словно пытаясь доказать самому себе, какой он хороший, он оставил ей лучший из двух автомобилей, почти всю мебель, половину сбережений и дом — впрочем, дом она продала и стала снимать квартиру, объясняя это нежеланием поддерживать порядок в таком большом жилище. Он с упоением читал модные книжонки типа «Открытый брак» и «Развод, от которого выигрывают все», убеждая себя в том, что имеет право на счастье и независимость. Ведь это так современно: сохранять чувство собственного достоинства, быть верным себе. Если подумать, так и есть — если только быть верным себе по-настоящему.

Крис в очень своеобразной - мягкой и одновременно твердой — манере напоминал Джейку: «Когда вы с Джанет венчались, ты клялся не в том, что будешь верным себе, а в том, что будешь верен ей — и в радости, и в горе. Вы соединены священными узами, и об этом забывать нельзя. Ты не имеешь никакого права бросать семью».

Джейк все же сумел убедить себя, что для Джанет и Каролины тоже будет лучше, если он уйдет. Девочке спокойнее будет расти в неполной семье, чем при обоих родителях, которые не перестают скандалить, не подходят друг другу, не имеют общих интересов. Он с удовольствием читал статьи, доказывающие эту точку зрения, да и сам старался пропагандировать те же взгляды. Иногда ему попадались публикации или телепередачи, где ультраправые святоши гнули свое: «У ребенка должны быть и мама, и папа», и тогда его охватывало искреннее, яростное возмущение. Как раз в день развода показывали ту серию «Мерфи Браун», где она с претензией на абсолютную истину убеждает безнравственного вице-президента: «Двое родителей лучше, чем один». То-то он разделал миссис Мерфи в своей колонке! Ему не хватило восьмисот слов, и он вернулся к этой теме раз, потом еще раз — нечего тут жизни учить, за собой бы смотрели.

И вот он сидит теперь на диване — когда-то бывшем его ложем, и смотрит на убитую горем женщину когда-то бывшую его женой, и слушает доносящиеся из ванной рыдания девочки когда то бывшей его дочерью. Как никогда ясно он увидел, как жестоко обманывал сам себя. Его уход, нет - бегство из семьи не имело никаких оправданий. Все, что он говорил себе и другим, была полная чушь. Сейчас это было так очевидно! Кто знает, может быть, через пару часов он отвлечется и снова погрузится в сладкие ил-люзии, но пока его разум все еще был трезвым и мог объективно оценивать факты.

— Она вышла из душа, - прошептала Джанет. - Сушит воло-сы. Через пару минут закончит, я к ней пойду, уговорю выйти к

нам... и все-таки поговорить с тобой.

— Спасибо, — слабым голосом откликнулся Джейк. — Ей уже ничего не угрожает? То есть, я понимаю, что ты наверняка спрята-ла все ножи и лезвия, но за ней надо все время следить. Ты не сможешь одна. Хочешь, я останусь? Хочешь, я всю ночь спать не буду?

Внезапно его глаза наполнились слезами, лицо Джанет превратилось в расплывчатое пятно.

— Я что угодно сделаю для нее, правда, Джанет. Это все из-за меня. Все из-за меня.

Он закрыл лицо руками и разрыдался, как ребенок. Джанет в третий раз в жизни видела, как он плачет. Первый раз было еще в колледже, в тот день, который они оба не любили вспоминать — когда он проводил ее в абортарий и тем навсегда определил состав и судьбу их общей семьи. Второй раз было во время прощания с Крисом — во время показа слайдов она случайно оглянулась на него, сидящего в конце ряда. Все три раза были чем-то похожи: общая потеря, общее горе, утраченные возможности, только сейчас к этим чувствам добавилась еще и растерянность неудачника, еще не свыкшегося с ролью проигравшего.

Джейк плакал и думал, что с радостью променял бы любую журналистскую награду, даже премию имени Пулитцера на хорошие отношения с дочкой. Джанет приблизилась к нему, обняла за спину.

— Эх, Джейк... *

Она больше не могла сдерживаться, и поток ее слез полился ему на плечо.

— А ведь мы так мечтали... Так надеялись... Даже представить себе не могли, что с ней такое случится...

Они обнимались впервые за последние четыре года. На какое-то мгновение их глаза встретились, и в зрачках Джейка Джанет увидела крошечное отражение Каролины. Она вскрикнула, как будто ее застали за чем-то нехорошим, и они резко отстранились друг от друга.

Каролина с любопытством смотрела на них, словно не зная — продолжать сердиться или сменить гнев на милость. Наконец, уголки ее губ поползли вверх:

— Да ладно, чего вы так перепугались. Я же ваша дочка. — Улыбка у нее получилась слабая, но искренняя. — Раз уж я появилась на свет, наверняка вы и покрепче обнимались в свое время.

Джанет покраснела и с наигранным осуждением наклонила голову на бок. Она была счастлива: Каролина улыбнулась впервые за последние несколько недель, да и ее привычных шуточек тоже давно не было слышно. У Джейка горели щеки — частично от слез, частично от смущения.

Каролина окинула взглядом комнату, выбирая, где сесть; потом прошла к креслу-качалке, отделенному от дивана и родителей журнальным столиком. Джанет вскочила, намереваясь отсесть от Джейка, но Каролина остановила ее.

— Не надо, мама. Посиди на диване. Раз уж вы собрались обсуждать мою жизнь, хотя бы сидите там, где мне нравится.

— Как хочешь, солнышко. Мне тут вполне удобно. — Спорить с Каролиной сегодня никто не собирался.

— Честно говоря, приятно, когда родители сидят вместе, вот так. Давно я вас так близко друг к другу не видела.

Джанет опять вскочила, на этот раз, чтобы обнять дочку, но та опять усадила ее на место.

— Я прекрасно себя чувствую. Посиди на диване рядом с ним, и все. — Джейк заметил, что она сказала «с ним», а не «с папой», и это больно задело его.

— Я не собираюсь извиняться за то, что я тебе тут наговорила. — Теперь Каролина смотрела на Джейка. — На самом деле, я давно так думала, но вслух не говорила.

Джейк неловко кивнул, решив, что лучше молчать.

— Но я решила сказать вам правду, — продолжала Каролина,

К сожалению, то, что я придумала вам сказать, вы восприняли совсем не так, как я ожидала, а больше ничего правдоподобного в голову не приходит. Попробую объяснить, как все было на самом деле. Посмотрим, как вы на правду отреагируете.

Джанет и Джейк растерянно смотрели на дочь.

— Я, действительно, жду ребенка. Но меня никто не насиловал. — Каролина подождала некоторое время, давая родителям возможность вникнуть в смысл ее слов. — То есть с одной стороны вы должны обрадоваться, а с другой — рассердиться, да? Я сказала, что меня изнасиловали, чтобы вы меня не ругали. Но я не хотела бы и Майкла подставлять, а тут ты, — она смотрела на Джейка, — уже начал пушки заряжать, чтобы стереть с лица земли всех потенциальных насильников, так это все добром не кончится.

И Джанет и Джейк хотели бы кое-что спросить, чтобы кое-что уточнить, но ни один не взял на себя смелость заговорить первым.

— Я уже несколько недель назад поняла, что забеременела. Три дня назад мы договорились это дело «уладить» — ну, вы понимаете. Мне нет восемнадцати, и я боялась, что придется маме нести на подпись какую-то бумагу. Помнишь, как тогда, когда я уши прокалывала? Ну вот, а оказалось, что никакого разрешения не надо. Все просто. Только я не смогла на это решиться, а Майкл рассердился и сказал, что если я не сделаю аборт, между нами все кончено. Он сказал, что любит меня, но «еще не готов взять на себя ответственность за жену и ребенка». Конечно, каждый раз, когда он укладывал меня в постель, — до сих пор Каролина говорила саркастическим тоном, но теперь в ее голосе зазвучала обида, — он уверял меня в том, что мечтает быть со мной «до конца своих дней». Так что, может быть, я потому так на тебя накричала, — Каролина опять смотрела на Джейка, — что я сейчас зла на Майкла и на всех мужчин. Вы все говорите одно, а думаете другое. Обещаете одно, а делаете другое.

Смысл последней фразы был ясен, как Божий день. Джейк не сдержал вполне конкретных обетов, сделанных перед алтарем двадцать четыре года назад, а также многих не столь прямых, но столь же реальных обещаний, которые родители дают детям, когда те появляются на свет. Все трое сидящих в комнате слишком хорошо понимали, о чем идет речь.

— Вы, наверное, удивляетесь, что я отказалась сделать аборт. Вообще, когда я только узнала, что беременна, мне казалось, что другого выбора нет. Странно, да? Мы с вами всегда были «за выбор», а как дошло до дела — так и «выбора нет». Но поче-

му-то я стала читать все, что можно на эту тему. У меня дома было собрано много материала, потому что когда-то я делала в классе доклад об абортах. Потом я сходила в школьный медпункт, там набрала какие-то брошюры. Везде было написано, что аборт — это нормальная медицинская процедура, ничего особенного. А еще у меня сохранились твои колонки, — Каролина обращалась к отцу, — ты целых пять раз писал про это, и везде положительно.

Джейк был искренне потрясен, узнав, что Каролина не только читала его колонки об абортах, но и хранит их. Последний раз он касался этой темы не меньше полугода назад.

— Еще я поговорила с учителями. Одна мне сказала, чтобы я обязательно все рассказала матери и без ее совета ничего не предпринимала. А двое других сказали, чтобы я делала аборт и ни о чем не думала. Одна из них даже предложила подвезти меня до больницы. Она так уже нескольким девчонкам из нашего класса помогала. Этой больницей заправляет ее лучший друг, и он гарантирует компетентное отношение и профессионализм своих врачей. Она мне и литературу из этой больницы принесла.

Неизвестно откуда у Каролины в руках оказались две яркие, привлекательные брошюры с глянцевыми обложками.

— Я почти решилась, но меня что-то останавливало. Я знаю, вы оба — «за выбор». И я — «за выбор», точнее, была «за выбор». Но на самом деле, две моих подружки рассказывали мне, как это проходило у них, и обе сказали, что хуже этого нет ничего на свете, и больше они такого никогда не сделают. А одна из них сейчас лечится у психиатра, потому что пыталась покончить с собой. Как я хотела.

Каролина вдруг замолчала и опустила глаза вниз, словно раздумывая — рассказывать ли дальше.

— Но случилась странная вещь. Я еще никому об этом не рассказывала.

Джейк и Джанет сидели на краешке дивана, напряженно нагнувшись вперед — типичные озабоченные родители из фильма о трудных подростках.

— Почти год назад я смотрела «Ночные новости». Я обычно их вообще не смотрю — мама знает, — но была суббота, и днем прошел финальный матч чемпионата Орегона по волейболу, и я хотела узнать результат. И вот последним сюжетом перед спортом показали пикетчиков перед абортарием. Один из них держал в руках Библию. Я еще подумала: «Смешной дядька», а потом вгляделась — а это дядя Крис и рядом с ним тетя Сью.

А я записывала новости на случай, если захочу еще разок посмотреть эпизоды волейбольного матча, и потом раз пять пересмотрела тот кусочек про абортарий. Дядя Крис что-то читал из Библии, помните эту его большую потрепанную Библию, он ее всюду за собой носил? Что-то о том, что Бог создал каждого из нас и что в жизни каждого человека есть смысл. И что нельзя убивать детей за то, что они не были запланированы. И что нерожденные младенцы за себя сами постоять не могут, и тогда мы должны их защищать, и поэтому они пришли к абортарию.

Так вот, у меня эта кассета сохранилась, я почему-то не стала ее затирать. Четыре дня назад, как раз накануне того, как Майкл должен был заехать за мной и отвезти меня в больницу, я эту кассету нашла и стала опять смотреть. Дядя Крис смотрел прямо в камеру. Прямо на меня. И потом — вы не подумайте, что я совсем уже «с приветом», но мне показалось, что он находится в комнате и говорит со мной. Клянусь, я четко слышала, как он говорит: «Каролина!». Вы же знаете, как он всегда по-особенному произносил мое имя. Он сказал: «Каролина, прошу тебя, не убивай своего ребеночка». У меня прямо озноб по коже пробежал. Я перемотала запись, чтобы проверить, правда ли это есть на кассете. Конечно, ничего такого не было. Мне показалось, что у меня крыша едет. Его слова все время звучали у меня в голове.

Каролина остановилась, чтобы проверить реакцию родителей. Джанет сидела, широко раскрыв глаза. У Джейка от изумления был приоткрыт рот. Видно было, что они оба думают: «Она сошла с ума. Раньше мы за ней такого не замечали».

~~ И тогда я поняла, что не смогу сделать аборт. Плевать на колледж, плевать на стипендию от Волейбольной ассоциации, пле-

вать на мое «будущее». Я подумала: «А если бы маме с папой показалось, что я получилась в неудачное время? Неужели они должны были бы убить меня? Разве можно наказывать невинного ребеночка за мои собственные ошибки?».

Джанет и Джейк сидели, пряча глаза друг от друга. В этот момент Джейк понял, что Каролина приняла решение не под «давлением» Сью и Криса, а в соответствии с собственными убеждениями. Впервые он испытал к дочери не просто любовь или нежность, а глубокое уважение. Она оказалась совсем не похожа на избалованную, эгоистичную девчонку, какой он ее себе представлял. Она приняла трудное решение и поступила так, как посчитала достойным. Из глаз у него вновь потекли слезы, но это были слезы гордости. И все же кое-что в ее словах заставило его снова пережить старую боль, и он подозревал, что Джанет было еще больнее.

— Дело в том, мамочка, что та записка, которую ты нашла, валялась на столе уже пять дней. Я ее написала за два дня до даты аборта. Ты меня знаешь, я вообще «тормоз», вот я и начала заранее писать, чтобы получше все свои мысли выразить. Я хотела написать записку, чтобы в ней все было четко и ясно, сделать аборт, а потом убить себя. Мне просто хотелось уснуть и выключить весь этот шум у меня в голове. Я читала «Последний выход» и пыталась подобрать оптимальный метод — чтобы мне не очень больно, а тебе поменьше потом убирать. В этой книжке чего только нет, глаза разбегаются, вот я и сидела, никак не могла выбрать.

Джанет с белым, как мел, лицом пролепетала:

— Ты что, доченька?! Какая такая книжка?

— «Последний выход». Ее написал глава Общества в защиту прав самоубийц. Да я тебе сейчас покажу.

Каролина побежала к себе в комнату и вернулась с книгой в руках.

— Автор — Дерек Хамфри. Неужели ты ничего про него не слышала? Он в «Донахью-шоу» участвовал, и в передаче, которую Опра ведет... да его всюду приглашали. Он еще своей жене помог совершить самоубийство.

— Как ты могла такое читать? Где ты эту книжонку вообще взяла?!

— Где? В школьной библиотеке.

— В школьной библиотеке есть такая литература?

— Ну что ты так реагируешь? Ну, не было бы ее в школе, я бы могла просто купить в магазине. Я ее впервые, в общем-то, еще несколько лет назад в нашем книжном заметила. Там описаны разные способы совершения самоубийства, на каждой странице — новый, как рецепты в кулинарной книге. Это был бестселлер. Как же ты не знаешь? А вот твой бывший муж тебе мог бы все объяснить, он в этой книжке досконально разобрался.

•— Да-да. Слышал про нее, — нехотя подтвердил Джейк.

— Не «слышал», а именно «разобрался», даже колонку о ней тиснул. Потому я и обратила на нее внимание в книжном. Помнишь ту колонку?

— Не очень. — Джейку было очень неуютно под осуждающим взглядом Джанет.

— А ты посмотри на мою закладку. Она тебе ничего не напоминает?

Каролина вытащила полоску пожелтевшей газетной статьи с рисованным портретом автора.

— Я готовила речь для олимпиады по риторике и процитировала эту колонку, так мне дали второе место по району. Послушай хотя бы заключительный абзац:

В то время как противники прогресса коснеют в своем ренегатстве, изливая желчь на автора и его детище, Первая поправка однозначно говорит о том, что запрещать эту книгу нельзя. Неизлечимо больные люди, уставшие от бессмысленности своего существования, должны иметь возможность встретить смерть с достоинством, если смерть —- их выбор. Может быть, это не тот путь, который изберу я или вы, но это не дает нам права навязывать свои взгляды и ценности остальному населению. В обществе есть люди, для которых «Последний выход» окажется, действительно, оптимальным способом решения их жизненных проблем. Мы

обязаны поддержать страдающих членов социума и дать им самим разобраться со всеми доступными вариантами облегчения своей участи — включая и вариант добровольного ухода из жизни. Если же именно на нем они остановятся, преступно было бы лишать их бесценного руководства, коим является книга Хамфри, и еще более преступно — осуждать их за желание оставить этот мир тогда и так, как им удобно.

Слова повисли в воздухе, ставшем липким и тяжелым от внезапной тишины.

— Ты такое написал?! — наконец, выдохнула Джанет.

— Но я не имел в виду Каролину. Не имел в виду детей. Я писал о стариках, об инвалидах, о смертельно больных...

— Что ж, я была смертельно подавлена. Я страдала. Я перебирала все варианты, и этот показался мне оптимальным. Я сначала решила вскрыть вены, но потом передумала. Потом мне понравился тут один яд, а еще угарным газом тоже неплохо — у меня страницы помечены, можете посмотреть...

— Хватит! Прекрати сейчас же! — Джанет выхватила у дочери книгу и начала рвать ее в клочки.

Каролина поняла, что была слишком жестока к матери, и хотела обнять ее, но та испугалась, что дочь собирается забрать книгу, закричала и бросила изуродованное «бесценное руководство» в камин. Между страниц все еще торчала вырезка из «Трибьюн» с колонкой Джейка. Языки огня жадно потянулись к желтоватой полоске бумаги, сначала потемнел портрет, потом чернота начала поглощать мелкий текст. Джейк сидел в метре от камина и смотрел, как строчка за строчкой его статья превращается в серый дым и уходит в небытие.

— Прости, мама. Вы оба, простите меня. — Каролина жалобно подняла брови. — Я не успела досказать. Я написала ту записку за два дня до аборта, но поскольку я отказалась ехать, то и о самоубийстве думать перестала. Может быть, мне все тут надоело, но мой ребеночек имеет право на жизнь, а кроме того — я ему нужна. Разве я могу его бросить?

Джанет поднялась с дивана, но ее опередил Джейк. К удивлению всех троих, он уже стоял рядом с Каролиной, обнимал ее и со слезами бормотал: «Ты нам всем нужна, доченька, миленькая, ты нам всем очень нужна». Несмотря на боль, на только что пережитый ужас, Джейк впервые за многие годы чувствовал себя счастливым.

— Я хочу познакомить тебя с Зиком, господин мой. Я давно хотел, чтобы вы встретились.

Крис увидел поодаль чернокожего мужчину с резкими чертами лица и широкой белозубой улыбкой, который дружески помахал Зиору.

— Это Крис, он новенький, — добродушно представил Криса ангел.

— Добро пожаловать в Царствие небесное, и да изольется на тебя вечное блаженство во славу Господа.

После официального приветствия Зик расслабился, его манеры стали совсем приятельскими. К ужасу Криса, он даже похлопал Зиора по спине, что казалось совсем неподобающим обращением с великим воином, но тот воспринял это как в порядке вещей.

— Мы с Крисом тут обсуждали дни на земле, сокровища на небесах и обители, которые Господь приготовил для чад Своих.

, Зик просиял, как если бы это была его любимая тема для обсуждения. Зиор пояснил:

| — Зик знает об этом не понаслышке. Я служил ему давным-давно, задолго до твоего рождения. Я видел, что пришлось перевить Зику на земле, а потому его обитель в новом граде небесном будет огромной и роскошной — ибо велика награда его.

Зик выслушал похвалу в свой адрес с легким смущением и сказал Крису:

— Мне было в каком-то смысле легче. Видишь ли, я был рабом.

Крис изумленно смотрел на Зика.

— Ты был рабом и считаешь, что это легче?!

— С одной стороны, было страшно тяжело. Жили в нищете. Жену в любой момент хозяин мог вызвать к себе для утех. Двоих

старших детей у нас забрали, едва они только смогли работать в поле. Мы их больше никогда не видели, и тоска по ним была еще хуже, чем ежедневные побои. Удары плеткой, которые мне причитались в конце дня, я переживал, отвлекаясь мыслями о небесном. Я плохо читал, но сумел выучить немало стихов из священной книги. Я повторял их про себя, когда собирал хлопок на полях под палящим солнцем, и когда дожидался Нэнси, которую опять забрал хозяин, и когда хотел поубивать всех, кто мучил мою мать, жену, детей.

— Боже, что ты пережил...

— Иногда думал — не переживу. Но и радости у меня были. Любовь родных. Может ли что-то сравниться с нежностью ребенка? Вареные бобы, которые так славно готовила моя милая Нэнси. Цветущие фиалки весной. Прохладный ветерок и глоток воды из ручья в жаркий день. Но самое лучшее было мечтать о Царствии. Как-то раз, когда мне приходилось особенно тяжело, Бог отверз надо мной небеса и Явил чудесные видения. Я тогда подумал, что задремал, и все это был сон, но, взойдя в Царствие, понял, что это было на самом деле. Я видел и этот град, и грядущий, и новое небо, и новую землю... Впрочем, кое-какие из тех видений все еще не сбылись, я с нетерпением ожидаю свершения пророчеств.

Да что говорить — мой дом всегда был здесь, а та хижина на земле была лишь временным пристанищем. Там я всегда чувствовал себя чужаком, странником, старался ни к чему на земле слишком не привязываться. Мы так любили те стихи из Библии, где говорилось об ожидающем нас настоящем доме — Царствии небесном! Хотя бы это: «Наше же жительство — на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя». — Зик мечтательно усмехнулся, словно опять переживая сладость земного ожидания. — Я столько раз повторял этот стих, что Богу, должно быть, надоело его слушать, и Он вписал его в священную книгу.

Крис рассмеялся от неожиданного утверждения, и даже Зиор улыбнулся шутке — если это была, правда, шутка, а не странное иносказание.

— Видишь, Крис, богачам так дороги их земные хоромы, что им неприятна мысль о грядущем переселении в другое жилище. Мы же только и жили, что мыслью о последних днях и вечном «завтра». Потому мы и пели такие песни...

Зик запрокинул голову и запел, его великолепный низкий голос вибрировал эмоциями:

Колесница, колесница,

В облаке огня

Торопись за мной спуститься,

Забери меня.

Скоро, скоро завершится Странствие мое.

Скоро высохнут ресницы,

Скоро боль пройдет.

В дом небесный, дом желанный Скоро поднимусь,

С Богом всех моих скитаний Крепко обнимусь.

Перед глазами Криса появились неяркие образы: вот Зик в рваной рубахе согнулся над бороздой. Спину ломит от четырнадцатичасовых рабочих дней, нестерпимо хочется пить, но до края плантации еще далеко. Такое случалось всегда, когда Крис знакомился с новыми людьми в Царствии небесном: их лица были окном в сердце, а сердца несли в себе печать прошлых событий, переживаний. Разговаривая с обитателями рая, Крис сразу узнавал, как раньше они служили Богу. Ни одна земная жизнь не была бессмысленной, забытой, несущественной, все они имели вполне конкретное влияние на личность человека и на его судьбу в Царствии Божием.

— Эта песня была у тебя на устах, когда ты покидал мрачный мир, — сказал Зику ангел.

— Правда? Я не знал. Почему ты мне раньше об этом не рассказывал?

— Я тебе еще много чего не рассказывал, дружище. Мы тут никуда не торопимся.

12 У последней черты

Зик перевел взгляд на Криса.

— Нам с тобой повезло, брат. Зиор — лучший ангел-хранитель в мире.

— Да, самый лучший, — согласился Крис.

— Я так ждал того дня, когда ты станешь свободным! — грустно сказал Зиор, обращаясь к Зику. Он опустил голову, потом вновь взглянул на собеседников. Печаль на его лице внезапно сменилась яростью.

— Каждый раз, когда они били тебя плетью, я хотел переломать им руки и молил Бога не останавливать меня. Только два раза — два раза за все сорок лет — он позволил мне поразить их карающим жалом. Когда ты пытался бежать, и они настигали тебя, я хотел удержать их или сокрушить злых духов, понуждавших их к жестокости. Увы, Господь не давал на то согласия, и я бился в агонии, глядя на твои мучения.

Крис увидел Зика, переходящего реку вброд, и шесть человек с ружьями и собаками, гнавшихся за ним.

— А если бы ты защитил меня в тот раз, я не попал бы в Царствие Божие в назначенный мне день и час, и для меня это было бы хуже, — добродушно заметил Зик.

Крис увидел, как правое плечо Зика окрасилось кровью, но он продолжал бежать через лес, продираясь через кустарник. Собаки не преследовали его, загадочная сила направила их по ложному следу.

— Я доковылял до железной дороги. Меня подобрал стрелочник и притащил к себе домой. Он и его домашние оказались добрейшими людьми — никогда я не встречал белых людей настолько приятных, как они (конечно, ты не в счет, Крис). Я рад, что Бог позволил мне умереть у них на руках. В противном случае меня затравили бы собаками в лесу, а потом выставили бы мое изуродованное тело для устрашения. У них были грустные глаза — у стрелочника и его жены, поэтому я им поверил. Люди с грустными глазами пережили немало страданий и наверняка познали Господа. А те, которые гнались за мной — о, у этих были холодные, жесткие глаза, они считали, что сумели поймать птицу счастья за

хвост. Они никогда никого не жалели, а мне жаль их сейчас. Мои мучения были да прошли, а им предстоит терпеть адовы муки во веки веков. Я же брожу по златым улицам небесного града с добрыми малыми типа Зиора и Криса, а великий Зиор называет меня «господин мой». Чего еще желать?

Зик весело рассмеялся, и Крису показалось, что даже на небесах он не слышал такого сердечного, искреннего смеха, как этот.

— Не горюй, что не спас меня, — Зик с нежностью смотрел на своего ангела-хранителя. — Бог лучше знает, ведь даже волосы на голове моей сочтены Им. Люди на земле решают бросить жребий, а Господу уже известно, как упадет монетка. Во всем есть смысл, но мы иногда понимаем это, лишь оказавшись здесь.

Внезапно Зик прислушался, лицо его переменилось:

— Меня зовут в роддом! Я побежал. Ребята, айда со мной! Кто-то сейчас родится!

Зиор и Крис побежали вслед за Зиком. По земным меркам путь предстоял неблизкий, но, едва разбежавшись, они уже оказались на месте, ведь нет ничего быстрее мысли, а их мысли еще и очень спешили. По ту сторону неосязаемой границы Крис увидел худенького чернокожего мальчика на белой больничной койке, папа с мамой сидели по обе стороны кровати, вцепившись в его ручки, словно это могло удержать его в их мире. Крис ясно видел, что ребенка тянет ввысь неодолимая сила небес и что дух его охотно повинуется притяжению.

— Так и знал. Это Бобби. Он умирает от рака крови, его родители совсем извелись, перепробовали всех докторов и все лекарства, а ему только хуже. G тех пор, как моя младшенькая померла от скарлатины, врачи здорово научились лечить детишек, но — что тут объяснять? — жизнь человека в руках Божьих. А когда малышу плохо, родителям его хоть как несладко приходится.

Это я знаю, подумал Крис. Он вспомнил, как погибла маленькая Дженни, и вдруг захотел немедленно найти ее, обнять — убедиться, что она здесь.

— Уже скоро! — продолжал Зик. — Три дня назад он смог увидеть меня. И представляешь, из-за белых одежд он подумал, что

3 55

я — ангел. — Он со смехом ткнул в бок стоявшего рядом Зиора. Тот неловко усмехнулся с таким выражением лица, будто способность шутить была достоянием исключительно сынов человеческих, но сам он был бы не прочь позаимствовать у людей их чувство юмора.

— Нет, ты представляешь! Я — ангел! И едва только он очнулся, угадай, что он сказал? «Мама, я видел ангела. И знаешь, он был негр, как мы!»

Зик опять расхохотался.

— На самом деле, вся эта ангельская братия мне больше напоминает ближневосточных арабов, но малыш Бобби почему-то ожидал голубоглазого блондина. Мама Бобби так смеялась. Она всем потом только и рассказывала, что про «ангела-негра». И хорошо. Когда кто-то умирает, его родным нужно.что-нибудь веселое. Конечно, все подумали, что малыш бредил. Никто не догадался, что Бобби видел меня. Меня — ангела-негра!

Вместе с Зиком и Крисом засмеялись собравшиеся вокруг люди — Крис даже не заметил, когда они успели прийти. Большинство были чернокожие, их сияющие лица отражали всю красоту их внутреннего мира, подобно тому, что торжественный наряд невесты символизирует ее целомудрие. Криса окружил водоворот трагических судеб, полных невероятных страданий и небесной радости. Он захотел тут же погрузиться в их истории, пережить с ними все удивительные события их прошлой жизни — но вспомнил, что «мы тут никуда не торопимся».

Зик стоял у самого входа в Царствие, отчаянно жестикулируя и возбужденно восклицая. Крис с беспокойством подумал, не увидят ли в том мире его курчавую голову, выглядывающую в тоннель.

— Зиор знает, а тебе мы еще не сказали. Эта женщина — моя правнучка, а Бобби — мой праправнук. Мы с Нэнси всегда молились за своих детей и тогда еще не родившихся внуков, просили для них лучшей доли. И Господь благословил нас такими славными потомками! Я наблюдаю за ними с небес, как настоящий патриарх, и жду каждого из них с замиранием сердца. Я не пропустил ни одного из их небесных рождений, я всегда первый встречаю моих детей, внуков — нынче вот праправнука. Зиорыч, скажи, можно меня назвать повивальной бабкой?

Зик опять шутливо ткнул ангела в бок, а Крис с ужасом подумал, что называть посланника Божия «Зиорычем» —■ дело неслыханное. Впрочем, сам ангел лишь добродушно улыбался.

— Нэнси! Где ты была? Сюда, сюда, Бобби не родится, пока ты не будешь стоять рядом со мной! Забыла, нам Господь обещал?

Нэнси была настолько красива, что Крис зажмурился. Страдания превратили ее в необыкновенного человека. Воистину, Бог все обращает во благо.

Зик повернулся к Крису и пояснил:

— Господь сказал нам: «Вы были верны мне, и в каждом поколении ваших потомков обязательно будут люди, которые последуют за Мной. Я предоставляю вам двоим честь первыми встречать их у входа в Царствие Мое». Ах, я так ждал маленького Бобби. Он так настрадался. Ему пора отдохнуть. Здесь он, наконец, сможет бегать, прыгать, играть с другими детьми. Пить и есть самостоятельно, а не через зонд. Ах, Господи, Господи, давай же скорее! — Голос Зика окреп, в нем появились новые оттенки, он взывал к Богу, уверенный в ответе на свою молитву: — Боже всемогущий, позволь малышу ныне взойти в Царствие, здесь его дом, и мы все ждем его. Подними якорь, Боже, пусть его корабль плывет к нам через море! Услышь меня, Господи!

Дух Нэнси сливался в общей с мужем молитве, поднимаясь к престолу Царя небесного.

Вдруг все почувствовали мощный порыв ветра, врата Царствия закачались, завибрировали. Крис подумал, что это напоминает потуги рождающей женщины за секунды до появления головки младенца. Он вспомнил, как шел по тоннелю к сияющему входу в рай, и подумал, что впервые видит это событие с другой стороны. Врата распахнулись, и первым появился могучий великан. Махнув рукой Зиору, он шагнул в сторону, где его сразу окружили другие ангелы. Взоры собравшихся устремились к входу. Там, неуверенно озираясь* стоял маленький мальчик, синяя больничная

пижама исчезла, он был одет в блистающие белые одежды, идеально подходящие ему по размеру. Зик подхватил его на руки. Глаза малыша широко раскрылись, тоненькие пальчики коснулись щеки прапрадеда, поймали слезу, выкатившуюся у Зика в тот момент, когда он крепко прижал к себе любимое дитя.

— Добро пожаловать в Царствие небесное! — нежно проговорил Зик.

— Больше не болит, — блаженно прошептал мальчик. Он внимательно посмотрел в глаза Зику и спросил: — Ты и есть Господь Иисус?

Все вокруг засмеялись, громче всех Нэнси.

— Нет, Бобби, — ответил Зик. — Когда ты увидишь Господа, уже ни с кем Его не спутаешь.

— Я знаю, кто ты! — воскликнул Бобби. — Ты тот самый ангел!

Все засмеялись еще громче. Зик подбросил мальчика вверх,

поймал, закружил вокруг себя. Тот хохотал и кричал: «Еще! Еще!» Встречающие толпились вокруг, каждому хотелось обнять и поцеловать маленького Бобби. Так бывает, когда долго любишь человека издалека, молишься за него, наблюдаешь за его жизнью, но только сейчас можешь впервые прикоснуться к нему. Крис отошел в сторону, уступая дорогу другим и наслаждаясь их счастием. Дольше всех держала ребенка Нэнси, потом она опять передала его Зику.

И вот все почувствовали яркий свет и присутствие могущественного, но очень нежного Кого-то — истинного Бога и истинного Человека. Сын Божий! Все обернулись к Нему и пали на колени. Зик был прав — Его лица ни с кем не спутаешь. Он был меньше ростом, чем ангелы — такого же роста, как люди. Его руки хранили следы тяжелого труда, ведь Ему приходилось грузить бревна и доски, а за миллионы и миллиарды лет до этого творить галактики и туманности. От Него исходила такая сила, что ангелы-великаны казались рядом с Ним карликами. Крис с изумлением понял, что глаза Господа еще влажны от слез: Он только что был с родителями Бобби и с ними пережил предсмертную агонию их малыша.

— Поднимитесь, друзья Мои! Пора праздновать, ликовать, торжествовать! Я пришел разделить с вами трапезу в честь прибытия Бобби.

Взгляд Христа остановился на мальчике, который в оцепенении смотрел на Него с открытым ртом. Его жемчужно-белые зубики идеально подходили к его белоснежным одеждам.

— Зик, ты не можешь держать его вечно. Дай-ка малыша Мне!

Зик почтительно склонил голову и передал Бобби Господу. Любящий Создатель всех детей прижал мальчика к Себе и, сказав всем: «Увидимся на празднике!», зашагал прочь.

Отойдя от толпы, Иисус поставил ребенка на землю, и тот сделал несколько первых неуверенных шажков, подобно новорожденному олененку, потом побежал, потом пару раз высоко подпрыгнул, потом со всего размаху упал и с восторженным криком заболтал ногами. Неужели правда, что весь последний год он не мог даже поднять руки?

Крис вспомнил свою первую встречу с Сыном Божиим по прибытии в рай. Он только что заново родился в новом мире, и Господь разговаривал с ним Один на один. О, какое это было чудесное, незабываемое ощущение! Теперь и маленький Бобби наслаждается безраздельным вниманием любящего Бога. Крис был искренне рад за малыша, но не завидовал, ибо не мог пожаловаться на недостаток общения с Богом — Его присутствием была наполнена каждая минута, и Крис чувствовал, что день ото дня становится ближе к Господу. Дело было не только в их ежедневных разговорах наедине, но и в удивительном общении с Богом через сотворенных Им существ — людей и ангелов.

Зик посмотрел вниз, и его сияющее лицо померкло: он увидел плачущих родителей Бобби.