Убрать ИИ проповедника

11. Хрустальный поднос

Где-то около семи утра, Марго услышала, как открылись ворота, и во двор въехал автомобиль. «С возвращением!» — хотелось ей сказать своему дорогому Эдварду, но она ещё лежала в постели и вставать планировала только через час.

«После ссоры с женщиной лучше всего увидеться с другой женщиной», — гласит старая поговорка. Другой женщиной оказалась располневшая до ста килограммов, но когда-то очень симпатичная и вызывавшая игру мужского воображения Леночка Смирнова.

Климакс не пощадил её прекрасных форм, тяга к мучному и сидячий образ жизни музейного работника спустили её с каблуков и превратили из ласкающей глаз женщины в неповоротливое круглое создание, где от былой красоты остались ярко красные полные губы, маленькие кисти рук с красивым маникюром и цветной шёлковый платок на шее, которых у неё было несметное множество. Её невозможно было представить без платка. Она начала их активно носить ещё с девяностых. Они придавали ей индивидуальность, поднимали настроение, маскировали неинтересные и дешёвые кофточки, приветливо выглядывали из под плаща или пальто. Она всегда могла покрыть голову от дождя или даже зайти в церковь.

Эдвард уже и не помнил точно, где они познакомились, может, как раз и у церкви на Таганке. Леночке тогда было лет сорок. Он сразу понял, что она не откажет и будет рада ему, как божьему дару. На самом деле, она была рада и не рада. Леночка любила другого, женатого директора музея, где работала, Павла Сергеевича Волгина. Их служебный роман тянулся годы, а Эдварда она приняла как «личную жизнь». Никакой жизни с ним, конечно, не было кроме кратковременных сексуальных встреч с тортом у неё на квартире раз в месяц, потом раз в три-четыре и наконец ни разу в год. Он просто про неё забыл, а она и не напоминала. Толку-то!

— Вот так и живу. С котом, — Леночка, поставила на стол вазочку-ладью с песочным печеньем, — ты, может, выпить хочешь?

— Нет, я за рулём, — буркнул Эдвард. «Как же она постарела! А что с шеей? Неужели у меня такая же! Почему у Марго я никогда не замечал шею?» Как твой племянник, Паша? Стал банкиром-то?

— Хороший парень, наш Пашечка, ничего не скажешь. Женился, двое детей, работает в банке. Надо же, вспомнил про Пашечку! У тебя случилось что, Эдик? Мы же не виделись лет пять. Если бы я не знала, какой ты, ни за что бы не впустила.

— Время меняет людей, — тихо сказал Эдвард, не глядя на Леночку. Как будто сам себе сказал.

Другая на её месте, наверное, подумала бы недоброе, но Леночке нечего было бояться. Она даже была бы не против, если Эдвард взял бы и придушил её на этом самом жёлтом креслице на кухне. Прижал бы её бархатной подушкой и край. Не жизнь, а одни болезни и тоска. Что там впереди? Ухаживать за ней некому, если сляжет. Осталось только приобрести туристическую путёвку до Стокгольма, пока самостоятельно может ходить, а там в последний день поездки зайти в аптеку и купить набор для эвтаназии. Положить его в чемодан, обвернуть одеждой на всякий случай и прилететь обратно, чтобы правильно и с толком его применить. Опять же на родной земле. Интересно, они иностранцам эти наборы продают? А вдруг нет? Не с балкона же прыгать. Фи!

— Мы сами его меняем, это самое время. Меня вот соседка лет десять уверяет, что нас давно уже нет, — с умным видом сказала Леночка.

— Она хочет, чтобы ты так тоже считала? — переспросил Эдвард.

— Да я её не слушаю, — улыбнувшись, махнула Леночка красным маникюром, всколыхнув этим лёгким жестом своё тюленье тело, — а знаешь — она вздохнула, — Павел Сергеевич умер в прошлом году. Пятого мая. От рака поджелудочной, — потом опустила глаза и вдруг как вскрикнет, — ну, говори же, Эдик! Что ты молчишь? Зачем я тебе понадобилась среди ночи пять лет спустя?

— Я как-то, — растерялся немного Эдвард, — давно хотел зайти Всё не решался Царствие ему небесное, твоему Волгину. Семьдесят-то ему стукнуло уже или нет?

— Нет, — сухо ответила Леночка.

— А ты вот, как хотела бы умереть? Ты думала об этом? Я читал где-то, что дата рождения и дата смерти прописаны судьбой — он вообще-то это вовсе не хотел спрашивать, да ещё и у Леночки, но ничего другого в качестве причины своего визита ему в голову не пришло.

— Ты что, за смертью моей пришёл? — вылупила глаза толстушка.

— Нет, мне своей достаточно. А если жизнь была бы бесконечна

— Вот соседка мне говорит, что бессмертие — это наказание. Бесконечная жизнь заставит ходить по кругу и повторять, повторять Да ещё и старость эта…

— По кругу? А если не стареть?

— Как это? — нахмурилась Леночка и провела рукой по реденьким, окрашенным в рыжий цвет волосам, прикрывая заметную лысину, — молодой что ли помирать?

Эдвард пожалел, что затеял этот разговор. «От соседки было бы, наверное, больше проку», — подумал он.

— Неужели кроме детей человеку и оставить нечего после себя? — вздохнул Эдвард.

— Ты по дереву-то вырезаешь или бросил? — она кивнула на подаренную им резную доску, которая красовалась на стене. Там был изображён шар, точнее, диск, а по диаметру шёл орнамент в виде старославянского шрифта: просто буквы, не соединённые в слова, буквы, как цветы. Такое качество работы и окончательной шлифовки всегда вызывало удивление и восхищение. На обратной стороне, скромный гений ставил свою печать: синюю кляксу. Эдвард придумал особый состав чернил цвета индиго, точнее, основной состав ему передал ещё в детстве первый деревенский учитель, сосед его родного деда, дед Кузьма, а Эдвард добавил туда немного блеска. Подделать такую кляксу было бы очень муторно.

— А это, — взглянул он на свой подарок, — да, иногда всё реже как-то стал

— Лет через двадцать за твоими деревяшками будут гоняться коллекционеры, поверь мне. Нанял бы себе какого пиарщика, вместо того, чтобы о смерти голову ломать, — посоветовала Леночка.

Эдварду это явно польстило. Он улыбнулся и поцеловал Леночку в дряблую щёку.

— А ты чего-нибудь хочешь? У тебя есть желание, которое ты ждёшь, что оно исполнится? — ему показалось на мгновение, что он сможет её расшевелить, как-то разбудить, может быть, даже помочь. Но чем именно она больна, он не хотел спрашивать. И так понятно, что еле живая.

— Да чего мне сейчас хотеть? Перехотелось уже. Я сначала обижалась на мир, а сейчас и это прошло. Если только лёгкой смерти попросить, — она засмеялась. — Да, а ведь больше нечего и просить.

За эти пять лет, что он её не видел, она не только состарилась и растолстела до неприличных размеров, его бывшая подружка попросту угасла. Под грудой колыхающегося жира, завёрнутой в тёмно-рыжий шёлковый халат, билось сердце изношенного и еле работавшего биоробота, который уже почти не думал, самостоятельно ничего не предпринимал и уж тем более ни о чём не мечтал. На столе, за которым они сидели, лежал неподъёмный хрустальный поднос, сделанный в середине прошлого века, считавшийся в то далёкое советское время предметом роскоши. Поднос был полон блистеров и пластиковых баночек с таблетками.

«Поеду-ка я обратно», — подумал Эдвард.