Убрать ИИ проповедника

2. Вторник

Эдвард с замиранием сердца подкрался к двери уборной. Прежде, чем стучать, глубоко вдохнул, выпрямил плечи и поправил сюртук. Его лицо изображало старого приятеля, забредшего сюда по обыкновению.

— Кто там? — послышался её голос.

Эдвард приоткрыл дверь.

— Почтальон, — по-лакейски, как привык, произнёс он. Почему именно «почтальон», и

сам не знал.

— За марками? — подхватила Марго, улыбаясь.

Эдвард вошёл и сразу наткнулся глазами на фарфоровую корзину, полную цветов. Такие цветы в народе называли «райскими птицами», но Эдвард их никогда не любил — холодные, чужие, хвастливые цветы. Сбоку на корзине он заметил золотой оттиск изображения летящего орла, держащего в клюве перевязанную квадратную коробку.

Она сидела на пуфике перед трельяжем, готовая выходить к третьему акту. На

трельяже рядом с коробочкой с гримом и пузырьками с правой стороны светился экран открытого лэптопа.

— Садись, мил человек! Спасибо, что зашёл, — указала она на мягкий, обитый золотым

шёлком диванчик.

— Чем могу быть полезен? — сразу выпалил Эдвард. Он собирался ни в коем случае

этого не спрашивать.

— Сделай-ка мне баньку! Я купила дом недалеко от моих друзей, а бани там нет. Ну, то

есть, она есть, но её надо переделать. Мне вот эта нравится, — и она показала на компьютере недавно законченную красоту, что он навёл у Валентины Ивановны.

Сказать, что Эдвард расстроился от такого прямого и незатейливого предложения,

значит, ничего не сказать. Он весь сник, даже согнулся, внутри у него хрустнуло и закололо. Столько лет никто ничего не знал! Столько лет он жил вместе со своими тайными проектами, эскизами! Доставал нужное ему дерево, покупал с любовью лучшие инструменты! А самое главное, вынашивал разные образы, придумывал сюжеты.

И кто первый его разоблачил? Естественно, Марго. Да как такое могло случиться?

— В театре ещё кто-нибудь знает? — поникшим голосом спросил Эдвард.

— Не бойся, я никому не скажу, — заговорчески прищурилась Марго, — по рукам? — и

подставила ему холёную кисть с пальцами, унизанными кольцами.

— Сначала съезжу посмотрю, — буркнул Эдвард.

Она дала ему адрес, номер мобильного телефона и ключи от нового дома.

— Давай во вторник, — предложила Марго.

Эдвард посмотрел на отражение в зеркале трельяжа и вздрогнул, встретившись с ней глазами.

Так и порешили.

В этот вечер на её игру он впервые смотрел другими глазами. Каждое произнесённое

слово казалось острее, а знакомый до боли сильный и ясный голос зазвучал новыми нотами спрятанной нежности и бархатистости, пробуждая сопереживание у зрителя. И полное недоумение у Эдварда.

Всю ночь он ворочался с боку на бок, придумывая идею для её бани. Часам к пяти

наконец заснул с чувством удовлетворения. В целом придумал.

На следующий день, спускаясь по Тверской в сторону Красной площади, он постоянно крутил мысль о том, что не знает, куда девались все эти семьдесят лет жизни. И как так могло получиться, что толком даже нечего вспомнить. Ничего выдающегося он не совершил, артистом настоящим не стал, а весь свой жизненный опыт может уместить на куске небольшой деревяшки. Он шёл от тяжело больного, практически умирающего от рака старого приятеля, Вовки Александрова. Учились вместе в театральном, но на разных курсах. Сблизились на гастролях в Пензе. Вовке было шестьдесят девять. Всего-то! «Да, короткую нам отмерили жизнь», — посетовал Эдвард.

Он любил Тверскую, точнее, улицу Горького. Шёл медленно, смотрел по сторонам, на витрины и думал ещё и о Марго. Тоже не девочка. Но вот от кого бы поднабраться жизненной силы, так это от неё. Булавину не брал возраст. Она каким-то чудом сохранила прямую спину, ясный взгляд и изящную походку. После разговора в уборной его ненависть к ней заметно притупилась. Ему даже пришла в голову шальная мысль купить новые джинсы, и он прямиком отправился в ГУМ. Петухов не любил дешевых магазинов и плохого качества. Дешёвое безвкусное тряпьё он оставил в первой половине жизни.

В ГУМе, уже почти на выходе, он неожиданно встретил Валентину Ивановну. Она всегда была в хорошем расположении духа, всегда отлично выглядела и встретить её было настоящим удовольствием.

— Вы получили заказ от Марго? В самом деле? Вот чудеса! Я же ей не говорила, кто мастер, — удивилась Валентина Ивановна.

— Как не говорили? — опешил Эдвард.

— Она была у меня недавно в гостях, это так. Мой брат, Костик, настоящий её поклонник. Булавина — талантище! Если бы вы знали, Эдвард, как она мила в жизни! Такая хохотушка, выдумщица. Мы давно её знаем. Я считаю, её мало снимают в кино.

— В современном кино ей просто некого играть, — пожал он плечами.

— Почему мы так охладели к классике? Всегда хочется новых прочтений, постановок! И не только Шекспира и Чехова. Вы простите меня, — она бросила взгляд на ручные часы, — меня муж ждёт, а по пробкам я могу вовремя не успеть.

Следующую ночь Петухов опять ворочался с одного бока на другой. Как же тогда Марго на него вышла, если Валентина Ивановна ей ничего про него не говорила? Он настолько был ошеломлён этим известием, что забыл спросить свою любимую заказчицу, как ей удаётся так моложаво и свежо выглядеть. Её физический возраст, по мнению Эдварда, чуть перевалил за шестьдесят, а внешне ей можно было дать сорок. В бабах он разбирался, как ему казалось. Он ведь всегда был наблюдательным. Но у него имелся её номер телефона, и он решил обязательно удовлетворить своё растущее любопытство. И не откладывать.

Во вторник Эдвард тщательным образом привёл себя в порядок, заехал на автомойку и прямо оттуда тронулся по назначенному адресу. Он не стал спрашивать знаменитую хозяйку, во сколько ему лучше подъехать, раз дала ключи, значит, он сам может решать, когда. Странное дело, как будто он ехал не баню делать, а в гости. Он вдруг подумал, а знает ли он так досконально ещё кого-нибудь на этом свете, как он знает Марго. Ему был знаком каждый её жест, каждый поворот головы, каждая интонация. Он следил за ней, вольно или невольно, на протяжении почти пятидесяти лет. Эдвард чувствовал по её игре, всё ли в порядке, здорова ли, рассержена или витает в облаках. Он видел, как она немного набирала килограммы, меняла цвет волос, причёску, как годы и прожитое оставляли свой след на одном из самых интересных и красивых женских лиц, которые он когда-либо! То ли дело Эдвард Петухов! Ни одной сплетни! Кроме, может, пары шуток про то, что вместо «слуги» в текст можно сразу смело вписывать «Петухов».

Весна в Москве обычно долго не наступает, еле шевелится, но потом вдруг за две недели всё переворачивается с ног на голову: и солнце светит, и зелень лезет, и праздники на полмесяца, и иногда даже африканская жара. Дело было перед майскими, так что весна только-только начала чувствоваться, хотя дорога уже почти очистилась от снега и грязи. Эдвард рулил и, как мог, смотрел по сторонам. Лес стоял ещё голый, и вообще было как-то некрасиво, сыро, темно и убого. Мимо пролетел чёрный дорогой мерседес с джипом на хвосте. Номер мерседеса состоял из одних семёрок. Эдвард подсознательно почувствовал запах железа и ноющую душевную боль несостоявшегося человека. Зачем-то посмотрел в зеркало заднего вида, высматривая удаляющийся кортеж. «Зато я еду к Марго. И мне офигительно интересно, и я буду резать», — ответил он мерседесу и поднёс к зеркалу торчащий средний палец правой руки. Где-то совсем в глубине он ещё не сдался.

Эдвард въехал в нужный посёлок, который оказался по той же дороге, что и у Валентины Ивановны, но километров на десять дальше. Шлагбаум ему открыли без всяких разговоров, видимо, были предупреждены, и он быстро прикатил к дому № 24. Заехал на территорию, осмотрелся: ровные газоны, только что освободившиеся от снега, дорожки из плитки, высокие сосны. Вдали виднелась облезлая деревянная беседка и мангал для шашлыков. Весна, по сути, самое некрасивое время года, зато самое желанное. Даже в семьдесят один. Кто его придумал, этот возраст? «А вот что бы ты сделал, если бы тебе дали шанс повторить жизнь лет так с да хотя бы с сорока?» — задал себе вопрос почему-то расчувствовавшийся Эдвард. «Ушёл бы из театра, это однозначно. А Марго бы ни за что не ушла. Она бы явилась миру во всей красе и начала бы сниматься в кино. Ей просто не повезло. Она не нашла себе режиссёра Или просто не нашла мужчину». Воздух опьянял свежестью и запахами просыпающейся природы. Не хватало только птичьих трелей.

Подошёл человек из прислуги и пригласил в дом.

— Вам надо баню показать, верно? — спросил мужик. Эдвард услышал молдавский акцент.

Дом был пустоват, не хватало не только мебели, картин и ковров, но и просто хозяйской заботы. «Наверное, она ещё здесь не живёт», — подумал Эдвард.

— А что хозяйка, редко приезжает?

Но мужик не ответил. Дело своё знал. Проводил Эдварда в подвал, где была баня с

просторным предбанником, и удалился.

«Ну что ж, приступим!» — подумал он, осматривая помещение. Сделал замеры,

сфотографировал на телефон всё, что мог, посидел немного с полузакрытыми глазами — он любил так прищуриться и замереть. В эти минуты он мог увидеть уже законченный вариант, то, к чему он придёт, а дома, оставалось только всё просчитать и уточнить детали.

Тихо открылась дверь. Появился молдаванин.

— Ты что не стучишь? — спросил его удивлённый Эдвард.

— Извините. Маргарита Тимофеевна просит наверх, к столу.

— Иду. Спасибо.

«Ну и дела Как я вообще здесь оказался?» — недоумевал Эдвард.