Убрать ИИ проповедника

13. У бассейна

Комната у Эдварда в клинике была достаточно просторной, но пустоватой. Окна не было. В шкафу висела спортивная одежда с неизменной лилией на грудном кармане — костюмы, куртки, халаты, на полках — трикотаж, бельё и полотенца — всё белого цвета. Внизу стояли несколько пар обуви — кроссовки для бега и для ходьбы, мокасины, уличные туфли, шлёпанцы.

На прикроватной тумбочке была «кнопка вопросов и ответов». Нажав её, перед Эдвардом появилась знакомая голограмма с кувшинкой и приятный женский голос поинтересовался, зачем его побеспокоили.

— Как тебя зовут? — спросил Эдвард кувшинку.

— Наташа, — ответила голограмма.

Эдвард сразу к ней охладел и выключил чудо-дивайс. Распылять чувства на роботов он ещё не умел. Сел на кровать и приуныл. Возможно, за ними наблюдали в камеры, никто этого не исключал. Плевать, и так всё с ног на голову, пусть анализируют.

Сразу после заселения начались процедуры по регрессии возраста, занятия и спорт. Много всякого. Складывалось впечатление, что их постепенно нагружали до вотер-линии, как это делают с грузовым кораблём. Иногда Эдвард думал, что если они меняют ему возраст и его физическое состояние, как же он остаётся всё в том же времени, а не возвращается туда, где был молодым, ему казалось почему-то, что теоретически возраст зависел от времени. И ещё — память оставалась, ничего из прошлого не исчезало, а даже добавлялись подробности, которых он уже и не помнил, например, вспоминались стихи, знакомые люди, вкус мороженого в ГУМе, первая поездка на Чёрное море в Крым и запах кипарисов. Но вопросов пока не задавал, очень хотелось самому разобраться.

Как-то вечером за ужином их познакомили с другой парой: Муслимом и Стешей. Новым знакомым ещё не было семидесяти, но выглядели они неважнецки. Особенно Муслим: невысокий, обрюзгший, с животом, плохо двигающийся, лысый, с толстыми короткими пальцами и совсем без шеи. В речи чувствовался лёгкий южный акцент, похожий на азербайджанский.

Эдвард сразу задался вопросом, глядя на него: в кого же Муслим мечтал превратиться после курса? Неужели все эти нажитые признаки старческого нездоровья бесследно исчезнут?

Стеша выглядела поживее. Она ещё не растратила стройности, в отличие от мужа, именно так она говорила о Муслиме, держалась прямо, ходила быстро, вставала со стула, как девчонка, любила пошутить, временами даже похлеще, чем Марго. Старой и потерянной её делали грустные серые глаза и руки с явными признаками артрита. Иногда она застывала и смотрела вдаль, сквозь стену, как будто заново переживая случившееся с ней, что-то очень непростое и ранящее. В такие минуты уголки её губ опускались, и вся фигура приобретала какую-то мешковатость и бесформенность. Эдвард чувствовал, что она хлебнула беды, и видел, как она пыталась изо всех сил держаться.

Муслим старался ничем её не расстроить, не обидеть, всегда слушал её самым внимательным образом. Видимо, это у него уже вошло в привычку, и он давно поставил жену на первое место. С другой стороны, его никак нельзя было назвать слабаком, в нём чувствовался характер и лидерство. Через что они прошли, кто они, почему решились прийти в клинику…

Это был круг общения на ближайшие месяцы программы. Каждый подписал договор о неразглашении с очень жёсткими условиями. О прошлой жизни новых знакомых спрашивать запрещалось. Можно было только догадываться и строить предположения, но Марго посоветовала ему не засорять голову тем, что он не осилит, и не стараться никого перехитрить. Спокойная и уверенная. Это больше всего его и беспокоило. Эдвард никак не мог достичь такой степени пофигизма к собственной судьбе.

Вторым вопросом, нарушавшим его ночной сон, было предчувствие исполнения той тайной миссии, которую они с Марго должны были осуществить прежде, чем получат свободу. Какова цена этой миссии, какова его там роль, и не принесут ли его в жертву, как запасного игрока. И потом, зачем им вбивали столько знаний и информации, как студентам супер университета или космонавтам, которым предстоит отстаивать честь планеты на межгалактической викторине. Блин!

Иногда, чтобы спрятаться от нервотрёпки Эдвард вставал с постели и уходил плавать в бассейн — до изнеможения. Почти у самой воды стояло небольшое устройство для выбора музыки, если кому-то хотелось плавать под любимую мелодию. Эдвард часто выбирал старые хиты. Ему казалось, что если он будет слушать Стиви Уандера, Майкла Джексона, Анну Герман или Челентано, то будет вспоминать себя молодым, и та жизнь, от которой навсегда добровольно убежал, постепенно превратится в давно просмотренный фильм, о котором и вспоминать-то будет некогда. Да и что там вспоминать! Впереди новые эмоции на другом, так сказать, витке развития.

Эдвард скинул халат с неизменной кувшинкой на грудном кармане и ткнул пальцем на Муслима Магомаева. Песня называлась «Мелодия». После вступительных аккордов Эдвард услышал знакомый голос мега-звезды советской эстрады: «Ты моя мелодия, я твой преданный Орфей» Прыгнул в воду и поплыл, прокручивая в памяти, навеянную песней одну из праздничных пьянок в день годовщины Великой Октябрьской Революции.

Какую точно он, конечно, сказать не мог. Обыкновенный праздничный ужин из прошлого, каких было не пересчитать, в гостях у кого-то: банка шпрот на блюдце, стоявшая прямо перед его тарелкой, гогот друзей, песни под гитару, салют за окном. Он плыл, а Магомаев запел про море: «Море, возьми меня в дальние дали парусом алым вместе с собой» Эдвард остановился, упёрся ногами о дно, закрыл глаза и дослушал песню до конца.

Он уже почти успокоился и начал вспоминать арабские слова из программы Центра, которые слушал вечером в наушниках на кровати: асадун, хыртитун, кырдун, бакаратун. Как только он открыл глаза, сразу увидел перед собой Муслима. Не Магомаева, конечно, а своего нового приятеля по эксперименту. Он тоже стоял и слушал своего тёзку. Когда Муслим был раздетым, то не производил впечатления полной розвальни — у него были толстоватые, но мускулистые волосатые, как у большинства восточных мужчин, ноги и руки и относительно крепкая спина, которая из последних сил носила толстый живот хозяина. Видимо, Муслим раньше, в той жизни, не отказывал себе в жареных барашках и шакер-чурек с пахлавой.

— Ты давно вот так плаваешь? — спросил Муслим.

— Раз шесть плавал. Успокаивает нервы. Иногда мне кажется, что в конце эксперимента я превращусь в кого-то совершенно другого, и мне немного не по себе, — шагнул на запретную территорию Эдвард.

— Ты даже не представляешь, как быстро привыкнешь к себе другому, тело будет опять гибким и сильным. Я знаю. Только не спрашивай откуда, — Муслим шумно прыгнул в воду, обрызгав Эдварду всё лицо.

Тот не стал продолжать разговор, вылез из воды и поспешил восвояси. Ещё неизвестно, как отреагируют на их ночные плавания «хозяева», не говоря уже об общении в неположенное время суток с представителем чужой пары. Да и Марго начнёт выпытывать, почему у него бессонница и всё такое.

Он зашёл в номер, быстро ополоснулся под душем, надел пижаму, но ложиться не спешил — совершенно не хотелось спать. А почему Муслим тоже плавает по ночам? Он сказал, что ему, вроде, не страшно тут, но тогда что? Может, он пришёл мне что-то сказать, а я, идиот, убежал, как заяц в осеннем лесу от грибников. Сегодня за ужином Муслим почти ничего не ел, так, ковырялся в салате, накалывая на вилку кусочки редиски. Стеша ещё ему сказала: «совсем голову потерял». Это никак не пустая фраза, за ней явно стоит какая-то проблема. А если она сказала это специально, а я не понял? И потом у бассейна он вдруг мне открыто сообщает: «Ты даже не представляешь, как быстро привыкнешь к себе другому Я знаю. Только не спрашивай откуда». Вот я идиот!

Эдвард вскочил на ноги, готовый вернуться в бассейн, но потом всё-таки передумал. Надо быть незаметнее в своём неуёмном любопытстве. Остальным тоже интересно, но они помалкивают. А вдруг только он не в курсе их дальнейшей программы? Он, случайно здесь оказавшийся по милости Марго, да и то благодаря сложившимся обстоятельствам — ей дали возможность взять с собой кого-нибудь, любого на выбор. Сначала же хотела Вовку, не его. Эдвард никак не мог простить Марго, что сначала она предпочла его именно Вовке, этому алкашу, гуляке, бабнику, любителю дорогих рубашек и ботинок ручной работы. Вовка и не отличался особым талантом, он просто был выскочка, умел себя подать, дружить с кем надо, зарабатывать неплохие бабки. На чём, интересно, он зарабатывал? Ездил на дорогих машинах, дачу отстроил на Риге, дочь учил в Финансовой Академии, носил золотые часы. Сцена к нему не питала особой благосклонности.

До Марго Вовке было далеко. Она просто никем больше не придумала заполнить вакансию компаньона из своего круга. А я повёлся, потому что слабый, внушаемый, завидующий её успеху и власти над людьми. Она явно им очень нужна, этим Гамаусам. Она всегда всем нужна, прекрасная Марго. «Нет! — выкрикнул Эдвард вслух, — я согласился, потому что ещё хочу жить! Заново! Без ошибок! Хочу любить! Хочу творить! У меня всё для этого есть сейчас кроме времени. Я повёлся на время. Но я больше всего его и боюсь».

Он вдруг понял первопричину своих страхов — новое время и новый мир: без троллейбусов и записок от руки. Электронное, холодное, глобальное, бездушное будущее Но в этом Эдвард был не совсем уверен. Души никуда не деваются, меняется сознание. Лучше успокоиться и брать с Марго пример — придумывать себе будущее, новое дело, обмусоливать детали, представлять себя мускулистым, гибким, белозубым, неутомимым.

Ему страшно захотелось взять в руки резец и сотворить немыслимый орнамент, сложный, запутанный, объёмный, непонятный, на грани безвкусицы. Выплеснуть на дерево все свои страхи и опасные догадки. Но где ж его взять, это дерево? Хоть малюсенький кусочек деревяшки? Может, попросить? Эдвард почувствовал физическую боль в правой кисти, так ей хотелось творить. Он взял лист бумаги и стал рисовать. Наконец-то! Постепенно с каждым рождавшимся в его фантазиях завитком тревоги стали уходить, он погрузился в причудливые сплетения орнамента и успокоился.