Убрать ИИ проповедника

17. Богдан

Эдвард обожал процедуры в биотроне. Он лежал на жёстком матраце на деревянной полке в огромном золотом шаре, а с противоположной стороны от полки ставили проросшие растения: пшеницу, кукурузу, горох, ещё какие-то другие. Плотно закрывали дверь, и он там оставался на ночь. Это было лучшее воплощение теории управления полем, над которой не одно десятилетие работал в России китайский врач-генетик Цзян Кэньчжен.

Очень возможно, что точно этот биотрон, в котором молодел, умнел и хорошел Эдвард, был значительно доработан, а, самое главное, «материализован» в золоте, что самому изобретателю могло только приходить в фантастических видениях или сновидениях. Заходить в биотрон рекомендовалось только с добрыми мыслями и намерениями. В основном, они такие у Эдварда и были, если исключить тревожные мысли о задании, за которое он и Марго получат свободу.

Сначала в биотроне ему снилась прожитая жизнь — детство в интернате, бесконечный голод, институт, юная Марго, куда ж без неё, остров Бали, где огромный Будда сам с ним поздоровался, театр, опять Марго, его мастерская, где он начал вырезать свои панно, но потом он заметил, что видит совершенно другого себя и ходит совершенно по другой реальности. Он видел бескрайние зелёные поля, летающие тарелки, небоскрёбы, красивых синеглазых высоких женщин с почти белыми волосами и никак не понимал, почему из ночи в ночь опять видит эту реальность, не может же ему сниться один и тот же сон на протяжении нескольких дней. Не вечный ли уважаемый металл явился причиной его фантастических видений, думал Эдвард.

В какой-то из дней Наташа попросила зайти в процедурную, где его ждали два высоченных и стройных молодых парня в белых халатах. Раньше он их не видел, всё общение в основном проводилось через голограмму или, в крайнем случае, появлялась Наташа. Была это одна и та же девушка или их было несколько, трудно сказать. Парни в халатах приветливо улыбались, положили Эдварда на кушетку и сказали, что введут очень важный препарат, который отключит его на несколько дней. Уверили, что технология проверенная, и им нужно, чтобы он был спокоен и уверен в том, что он в надёжных руках.

Эдвард уловил лёгкий иностранный акцент в их языке, но какой именно не понял. Он быстро подчинился и настроился на свою творческую волну — представил себя в своей старой студии с резцом в руке. Никаких приборов и вообще никакой медицинской техники в процедурной не стояло, но Эдвард знал, что он под контролем, так как всё, что нужно, хозяева смогут иметь дистанционно. Потом очень быстро вокруг его тела парни установили каркас из белого материала, похожего на пенопласт, вкололи ещё какие-то инъекции в ноги и руки, и он тихо и мирно заснул.

Проснувшись, Эдвард чувствовал себя очень скверно — его тошнило, он не мог встать с кушетки, руки висели, как плети, язык еле ворочался. Пришли опять эти двое в белых халатах, похвалили его за успешное преодоление почти сорокалетнего рубежа и отвезли на кресле, как инвалида, в его комнату. Постепенно тошнота и слабость прошли. Эдвард стоял перед зеркалом и пристально всматривался в изображение. Свершилось! Он не выглядел похожим на себя молодого, надо было присматриваться, чтобы узнать в нём Петухова тридцатилетнего. В зеркале стоял другой Эдвард — Эдвард сногсшибательный!

Отражение выдало высокого стройного блондина с синими глазами и с улыбкой на миллион долларов. Мать честная! Эдвард быстро узнал его — это он и был из сноведений, которые он видел в золотом биотроне. Он расправил плечи, потрогал кадык, подёргал себя за уши, повернулся боком, снял штаны. Всё было на месте. Пошёл в душ и простоял под водой минут пятнадцать. Первое, чего ему хотелось, это увидеть Марго. От этой мысли он замер, ведь она, наверное, тоже теперь другая? Какая? Ох Ну, и Стеша с Муслимом, наверное, тоже. Сколько я вообще проспал в процедурной под этим лекарством? Не могут же они нас по отдельности омолаживать. Он подошёл к тумбочке и нажал на кнопку вызова.

— Привет, Наташа, я могу теперь встретиться с Марго и остальными?

— Привет! Они ждут тебя в зимнем саду. Ты можешь отправиться туда прямо сейчас. Приятных неожиданностей!

То есть опять двадцать пять. Все меня ждут. Я, значит, последний, если они меня все ждут. Или я дольше всех спал в этой трансформации? Или что-то шло не так, и они меня сто раз оживляли, пока я не понял, что мне надо делать. То есть, мой сложный организм, я-то сам давно понял.

Одежду в шкафу поменяли — спортивные костюмы были немного другого фасона и на размер больше, а, может, и на два. Эдвард быстро оделся, причесал свою новую голову с новыми густыми пшеничными волосами и Он страшно волновался. Больше всего ему хотелось увидеть Марго или даже, чтобы она его увидела, такого молодца из русской былины с иллюстраций сказок своего детства.

Зимний сад представлял собой довольно большую, метров шестьдесят террасу, отделанную деревом и всю заполненную тропическими растениями. Чего там только не росло — пальмы, фикусы, алоказии, калатеи, разные диковинные цветы, среди которых виднелись те самые «райские птицы». Почему-то раньше они никогда не встречались в этом прекрасном месте, Эдвард даже толком не знал о его существовании, просто слышал что-то про зимний сад, но где он, не интересовался.

Она сидела вместе со всеми на мягких креслах, нога на ногу. Глаз отвезти было нельзя. Это была молодая Марго, какой он её помнил, но она стала ещё лучше. Или просто сейчас он с высоты прожитого и повидавшего мог реально оценить её необыкновенную красоту. Ослепительную. Он заметил, что и Стеша и Муслим, оба изменились и похорошели, но это всё потом. Сначала надо было насладиться ею. Как же можно было создать такое совершенство? Или меня привязали к ней какими-то волшебными цепями, моё сознание, мою волю, меня всего? Скажи она ему сейчас «умри», «убей» нет! Это невозможно! Эдвард задыхался от своих нахлынувших эмоций, от того, что все смотрели на него, на дурака, как он стоял и мялся, не в состоянии произнести ни одного слова. Наверное, это от лекарств, начал он себя успокаивать.

— Иди сюда, не выпендривайся, красавчик! — подбодрила его Стеша молодым и звонким голосом.

— Что это за тайное собрание в джунглях? — начал приходить в себя Эдвард, удивляясь звучанию и собственного голоса тоже. Он, можно сказать, впервые его услышал — немного низковатый, мужланский такой, дерзкий даже. Эдвард сглотнул.

— Тебе сказали, что ты теперь Богдан? — ухмыльнулся Муслим. — Нам не стали менять имена, а тебе решили поменять. Что-то не стыкуется.

— Я? Богдан? Какой ещё Богдан? Что не стыкуется? Это правда? — обратился он к Марго, почти её не видя от волнения.

— Да. Нас попросили тебе это сообщить. Мне нравится, — этим «мне нравится» она как бы поставила точку и закончила все вопросы.

— Что тебе нравится? Что я Богдан? Или то, что вас попросили мне это сообщить? — и тут он почувствовал, что точно с этой минуты он и, правда, уже не Эдвард. Никакой он больше не полудохлый артист, никакой он больше не детдомовский не пойми кто, с комплексами неполноценности и прячущимися глазами, он стал теперь молодым, сильным парнем, который возьмёт свою судьбу за шиворот, встряхнёт изо всех сил, а потом аккуратно поставит на обе ноги. Если ей нравится, это ещё ничего не решает. Вот так.

— Ты в зеркало-то успел заглянуть? — улыбнулась Стеша.

— Так что тебе нравится, Марго? — он смотрел ей прямо в глаза. Пелена отступала.

Марго крепко ухватилась за этот взгляд. Она не знала, что ему ответить, она не ожидала увидеть его таким, она растерялась. Что-то родилось внутри, забилось — нежное, трепетное, новое.

— Богдан — сказала тихо Марго, почти прошептала, — я начинаю привыкать.

— А мне что делать? — улыбнулся ей в ответ Богдан. Какая кошка!

— Ребят, через десять минут занятия. Пошли новые шлемы хоть посмотрим, — Муслим быстро встал с кресла.

— У нас новые шлемы? — удивился Богдан, преодолевая в себе бешеное волнение. Какие сейчас вообще могут быть занятия, шлемы, голограммы? Разве нельзя их оставить одних, его и Марго, где-нибудь в уголке, вон под той пальмой или просто в пустой комнате? Сейчас, когда он больше всего на свете, как никогда, хочет поговорить с женщиной, ради которой он даже не мог сказать, что он, собственно, сделал ради неё, как это описать или назвать переродился? Изменился не просто до неузнаваемости, а до состояния потери себя самого, своего имени, своих рук, ног, головы, может быть, даже и сердца. Нет, сердце осталось его. А вот какую кровь оно качает, было страшно даже подумать. Но раз у него осталась память, значит, не всё так плохо, значит, какие-то его родные клетки остались, значит, он всё-таки продолжает ту же жизнь, значит, это он и есть, и это Марго перед ним. Но ведь и она другая. Господи, как же трудно успокоиться! — А что за шлемы? — спросил он опять Муслима.

— Ну, как тебе сказать. Производителя же не пишут, — пошутил Муслим. — лёгкие и прозрачные.

— Сразу подстраиваются под форму головы, — добавила Стеша.

— Если я правильно понимаю, у нас теперь всё новое. Ну-ка остановись на мгновение, — обратился он к Муслиму, — и ты тоже, Стеш. Дайте я на вас новых хоть посмотрю, — Богдан обошёл со всех сторон остановившихся Муслима и Стешу, — отличная работа!

— Я вообще тащусь, у нас тут с тобой две такие красатули ногастые, — ответил ему Муслим.

— Что за речь такая? — фыркнула Стеша.

— Клеточная память вырывается из метахондрий, — помогла Марго.

— Точно! Я тоже сразу вспомнил несколько интересных редких слов, — подхватил Богдан, подмигивая Муслиму.

— Осталось три минуты, кстати, надо бы в аудиторию — улыбнулась кокетливо Стеша, — Дисциплину никто не отменял, — она быстро пошла к выходу.