Ударная армия

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Э-э, полководец Никишов, тебе пачки до утра не хватит. Надо перестать дымить, горло как наждаком натерли…

Полководец, полководец…

А ведь это Климент Ефремович первый нас назвал полководцами, да, да, он…

Накурился я тогда, как сейчас, даже виски ломило, мы все накурились, все парни нашей группы, до головокружения, в палатке сизо от дыма было… Дождь еще барабанил по брезенту, зябко было, кое-кто набросил на плечи шинели… Что мы тогда отрабатывали?.. Документацию начальника оперативного отдела штаба корпуса… Комдив Леонтьев дал нам такую заковыристую обстановку, что пришлось капитально попотеть над картами… Карандаши еще были такие дрянные, терпения не хватало каждую минуту чинить… Мне-то еще повезло, у Давыдова были трофейные, японские, с Халхин-Гола, я ими пользовался.

Мы растерялись, пожалуй, когда Давыдов вдруг скомандовал не своим, натужным голосом: «Встать! Смирно!» Мы вскочили за столиками, у кого-то повалился складной железный стул. Кого-кого, а маршала Ворошилова мы уж никак не ждали в этот дождливый августовский денек…

«Здравствуйте… полководцы, — улыбнулся он, хорошо так улыбнулся, и у нас отлегло от души. — Эко вы поднакурили, братья академики». Мы тоже хорошо ему ответили: «Здраст, товарищ маршал!»

Ворошилов сказал: «Тихо, академики, я от вашего начальника потихоньку убежал, а вы кричите… Он меня четыре часа по лагерю водит, загонял совсем…»

— Товарищ маршал, пожалуйста… — Давыдов подставил стул.

Маршал расстегнул серый плащ, снял простую полевую фуражку, потер указательным пальцем маленькую звездочку — наверное, это была привычка…

А потом?.. Потом… да, сказал: «Нуте-с, полководцы, как стратегия поддается? Или не очень? Баба капризная — стратегия, по себе знаю».

Мы засмеялись, и Ворошилов смеялся.

— Какие мы полководцы, товарищ маршал, так, кандидаты, ростом не вышли, — сказал Давыдов.

— Это что ж вы, товарищ Давыдов, намек мне, а? — прищурился Ворошилов. Мы рассмеялись. — Я вас помню еще по киевским маневрам… Были ведь?

— Был, Климент Ефремович!

— Не в росте, нет, дело-то, товарищ Давыдов… У немцев кто был самый талантливый полководец?..

— Шлиффен, товарищ маршал, — сказал Санадзе.

— Фон Мольтке. Фон Мольтке-старший, товарищи. Немцы называют его гениальным полководцем, но допустим, что он был просто талантливым. Так вот, товарищи полководцы, первого октября тысяча восемьсот двадцать третьего года принц Вильгельм Прусский на смотре замечает в самом конце шеренги офицеров этакого заморыша, худющего, бледненького лейтенантика… Это и был лейтенант лейб-полка его величества короля Пруссии фон Мольтке. Только месяц тогда прошел, как лейтенант перебрался с датской службы на прусские хлеба, и отвалило ему начальство денежное содержание в пятьдесят марок двадцать пять пфеннигов, да-с. Вильгельм изрек: «Господа, кажется, этот офицер не очень хорошее приобретение…» Но принц оказался паршивеньким пророком. Генерал фон Мольтке положил, как говорится, к ногам своего короля Вену, а через Мец и Седан привел немцев в Париж, вдрызг расколошматив Наполеона Третьего… Так-то, товарищ Давыдов, обстоит дело с вашей немарксистской теорией о росте полководца…

Мы смеялись, а Ворошилов сказал:

— Нет, товарищ Давыдов, не того ваша теорийка. Мадам Жозефине Богарне все ее подруги не советовали отдавать руку и сердце этому невидненькому мужчине Бонапарту… Ну, а если я напомню об Александре Васильевиче, графе Рымникском, князе Италийском… Сдаетесь, Давыдов?

— Сдаюсь, Климент Ефремович!

— Со знаменами?

— Нехай пропадають и знамена!

— Вот видите, полководцы, я ростом не больно вымахал, а разгромил вашего приятеля, — усмехнулся Ворошилов. — Между прочим, тот же Мольтке неплохо сказал: «Гениальность — это работа». И еще, дай бог памяти… он же сказал примерно так: «Стратегия представляет собой умение находить выход из положения». Недурная мысль, совсем недурная… Вот, скажете, Ворошилов нам о немецких стратегах толкует… Врага надо, товарищи, знать, надо, надо… Порохом-то из Европы крепко несет, чуете?.. Нам сейчас главное — хоть год, хоть два бы выгадать, не сцепиться сейчас с немцем. Вы люди умные, понимаете… К сорок второму году мы армию преобразим, размахнулись широко, не узнать будет армии…

Мы переглядывались…

А потом? Ворошилов стал смотреть на карту все того же Давыдова, взял листочки тонкой папиросной бумаги с текстом разработки.

— Заело, товарищ Давыдов?

— Заело, товарищ маршал…

— Собственно, ваш корпус дерется уже в полуокружении, так?

— Да, синие жмут…

Мы смотрели на лицо Ворошилова. Оно было усталым, и в то же время какое-то ощущение… силы, воли, душевной прочности было очевидно всем нам…

— Мда… Ну что ж, товарищ Давыдов, на любую беду средство есть, это еще древние знали… Чем может быть осуществлено противодействие попыткам окружить ваше соединение? Подумаем. Первое средство — помощь соседа. Ведь рядом с вами еще корпус, так? Затем — контрудар по окружающему, по одному крылу его или по обоим, если вы смелый военачальник. Затем… собственным обеспечением флангов и даже… почему бы не попытаться устроить «мешок» для окружающих вас сил противника? Ну и последнее: на худой конец вы можете провести отход корпуса в тыл, сохранить силы для контрудара… Только не дай бог, если я получу от вас такой доклад об отступлении…

И опять мы рассмеялись вместе с маршалом.

— Между прочим, есть в кампании четырнадцатого года так называемая Саракамышская операция. Припоминаете? Русская кавказская армия действовала далеко не бездарно, нет, и Энвер-пашу православные тогда крепенько поколотили. Вообще, надо сказать, нам пора усвоить, что даже в условиях царизма русская армия умела проводить такие эффектные операции, на которых нам не грех и поучиться…

Вот, скажем, действия девятнадцатого корпуса в августе четырнадцатого, в самом начале войны, корпуса генерала Горбовского. Австрийцы окружили его втрое превосходящими силами, но наши не только ушли от угрозы пленения, но целых шесть дней отлично маневрировали, даже взяли приличные трофеи… Толковый был командир этот генерал Горбовский, да, да… Или — действия пятьдесят четвертой дивизии на Нареве в двадцатом году… Тридцать первого июля… Да, в этот день, верно. Там еще четыреста восемьдесят шестой полк отличился, просто великолепно действовал! Так что, как видите, Давыдов, если пораскинуть, как говорится, мозгами…

Да, пораскинуть мозгами советовал Ворошилов… Что ж, я верю — мы форсируем Одер, мы способны сделать это, мы должны и можем выйти на тот берег…

— Рота в штурмовой отряд назначена. В Данциге жарко будет. Ясно? — сказал гвардии старший лейтенант Горбатов, и у Николая Борзова (рядом с ротным в траншее стоял) где-то под сердцем ударило…

Штурмовой отряд — со смертью в обнимку шагать.

Удачи не будет — половина роты после боя к кухне явится, а то и меньше…

Ну, ладно. За Россию помереть — стыда нету…

Походил Борзов за ротным по траншее, в блиндаж вернулся (из уважения к ротному, без приказа, мальчишки-связные за два часа сварганили, ни разу не курили).

А в блиндаже на нарах рядом с Иваном Евсеевым — девчуха сидит…

Новая девка в роте — что престольный праздник в урожайный год.

Встала с нар, сапожками щелкнула, козырнула бойко, весело.

«Складная», — сразу Борзов углядел. До чего приглядистая… Глаза — чернущие, на татарочку смахивает девка…

— Товарищ гвардии старший лейтенант! Представляюсь по случаю назначения санитарным инструктором во вверенную вам роту. Гвардии старшина Чернова!

Вот это рапорт выдала (Борзов жмурился у печки).

У Венера лицо-то… будто пряник ротному в ленинградскую блокадную голодуху выдали…

Руку девке протянул.

— Милости просим, товарищ Чернова. Рады, очень. Второй месяц без медицинского обслуживания страдают бойцы, особенно потертостей нижних конечностей много.

Ну Венер, беда, до чего парень ухажористый… Страдают! Морды у всех кирпича просят.

Посмеивался Борзов, в печурку дровец подкидывал, а нет-нет глянет на черноглазую…

Ну, а ротный уж не по уставу разговорчик завел. Так, так, проняло Венера Кузьмича…

— У нас в роте, товарищ Чернова, запросто, мы народ больше все ленинградский, от Ладоги кочуем по Европам… Как по батюшке прикажете величать, товарищ Чернова?

Ну, Венька, ну, молодец!.. Уж и в ленинградцы себя определил, а сам из дыры — из Южи.

— Галина Петровна, товарищ гвардии старший лейтенант.

— Очень приятно. А меня — Венер Кузьмич… Вы, Галина Петровна, за вторую роту начальству еще спасибо скажете, точно. Народ у нас хороший, Галина Петровна. Гвардия! В смысле там какой обиды, Галина Петровна, категорически, вам скажу, исключаю, точно…

Ванька Евсеев терпел-терпел (рта никому Венер не дает открыть, ишь заладил — «Галина Петровна»), вставил словечко:

— Галя, я вам по партийной части вопрос… Разрешите?

Ах, курицын сын. Галя!.. А Галя улыбнулась хорошо… Совсем ведь молоденькая, лет двадцать ежели есть — и то едва.

— Пожалуйста… товарищ парторг. Не ошиблась?

— В точку. Именно я имею честь возглавлять славную партийную организацию второй роты.

Галя — в смех. И все засмеялись.

— Вы, Галя, член партии?

— Кандидат, товарищ парторг.

— А со стажем как?

— Через неделю заявление подам…

— Заслужите, Галя, — поддержим.

— Постараюсь, товарищ парторг.

— Постарайтесь, Галя, постарайтесь.

И опять все засмеялись. Ах, господи, до чего мужикам девчоночий голосочек слышать надобно!

Борзов чайку в котелке успел вскипятить, в кружку налил, Гале протянул…

— Ой, спасибо! Замерзла вся, пока до вас добралась.

Повернулась, вещмешок свой с нар подхватила (Евсеев помог).

— Конфеты у меня есть, девочки в госпитале на дорогу дали. Угощайтесь, товарищи, пожалуйста! Венер Кузьмич, не побрезгуйте…

До чего славная!.. И сказать нельзя.

Борзов чай прихлебывал, карамельку покусывал (три карамельки досталось), на Галю поглядывал.

Глаза какие у нее черные… Глаза вон какие большие, а личико махонькое, одна… эта… приятность.

А женихи-то! Умрешь со смеху, вот ведь закипели.

Эва! Еще гости… Так, все взводные явились. Уж на что командир пульвзвода ленив, и то прибежал… А этот? Артиллерист? Он. Ориентиры уточнить надо?.. Загибай, ориентиры еще вчера с Венером уточнял.

— А ну, посторонние товарищи, попрошу, — сказал Горбатов. — По местам. Через… через тридцать семь минут выступаем. Попрошу…

А через тридцать семь минут — ракета полыхнула зеленым хвостом, потом семидесятишестимиллиметровки ударили.

Поднялась, побежала вторая рота…

Четыре танка из серого дыма выкатились, роту обогнали и опять в дыму растаяли. За ними еще гусеницы лязгают.

Рвануло впереди. Еще рвануло. И в серой мгле — черные два столба…

На минном поле танки те подорвались…

Увидел Борзов: вскочил кто-то впереди него с земли, автоматом взмахнул.

Галинка Чернова, она!.. Санинструктор!

Кой леший девку вперед понес, господи?! Убьют!

— Галь, ложись! — Борзов успел крикнуть, тут снаряд рвануло.

Продышался Борзов, голову поднял, увидел: стоит Галька возле какого-то прутика. Кричит Галька:

— Коммунисты-ы!.. Обозначай проходы! Коммунисты! Проходы танкам обозначай!..

Это кому Галька кричит? Это же… это же мне Галька кричит! Коммунисту!

— К прохода-а-ам!..

А может, я не слышал? Может, я и не…

На колени поднялся Борзов.

Увидел: неровной цепочкой справа солдаты стоят… И слева поднялись…

Вот он, прутик. Веха то на краю прохода в минном поле, а не прутик… Стоял у вехи Борзов…

От дыма — глазами не глянешь… Да надо глядеть!

Танк вылетел на высотку, где Борзов у прутика стоял, мимо него в трех шагах прогрохотал.

Только и успел заметить Борзов номер на башне — «142»…

Из дыму ротный выскочил. За ним — Евсеев… Человек тридцать бегут…

— Ура-а-а-а-а-а!

И Борзов за ротным побежал, может — кричал, может — и нет, только когда в первой траншее немца увидел — сидел немец без каски, руки подняв, — хотел Борзов крикнуть что-то, и не вышло крику, прохрипел:

— Вылазь… бра… брандахлыст!

Километра три прошагала вторая рота по полю, к леску горящему приближалась, но там тихо было, стояли танки, десятка два, к сгоревшей опушке приткнувшись.

Те самые — по номеру «142» на башне крайнего танка Борзов признал…

Шагал от того танка офицер в черном комбинезоне.

К ротному подошел, поцеловал Венера Кузьмича.

— Все б тут запылали, — сказал глухо танкист. — Спасибо вам, ребята… Должок в Данциге отдадим, за нами не пропадет…

— Ладно, ладно, — сказал Венер Кузьмич. — Свои, сочтемся.

— Нам спиртику ведерочко от танкистов — и квиты! — Иван Евсеев засмеялся, танкисту подмигнул.

Хотел было Борзов про Галинку Чернову тут слово сказать, да поопасся: не понравится девке, просмеет еще, ну ее, уж больно задиристая.

Только ночью, на привале, в каком-то сарае каменном, Борзов достал из вещмешка трофейную свечку-плошку, складной листок солдатского письма (в военторге купил, удобная штука), часа полтора что-то карандашом на том листе выводил… А кончил письмо так: