Украина в огне. Как стремление США к гегемонии ведет к опасности третьей мировой войны

Лабиринты географии во время имперского террора Мэттью Уитт

1989 год. Основной символ 70-летней войны между СССР и Соединенными Штатами — Берлинская стена — в тот год рухнул. Изобилие энтузиазма, чувство открытости, которое породило то событие, сложно отрицать даже четверть века спустя. Тогда казалось, что все возможно.

В ноябре того же года, когда осколки стены разлетелись по коллекциям всего мира, формировалось еще одно вложение: возникнувший в вашингтонских «фабриках мысли» список политических рецептов, якобы привязанных к Латинской Америке, но с явными последствиями для задолжавших развивающихся стран и «переходных экономик», в частности, внутри сферы бывшего советского контроля, предлагал именно то, что сегодня проходит как «программа мер экономии» для экономик с «низкими результатами», соблазненных Европейским союзом, причем Украина стала последним очагом.

Продублированный автором, экономистом Джоном Уильямсоном (сотрудником Института международной экономики), «Вашингтонский консенсус»[100], этот ряд политических допущений, быстро добавился к якобы истинам во всех политических эхокамерах Вашингтона.

Спустя годы автор возражал, что он никогда и не думал объявлять какой-либо «манифест» или давать «политические рецепты», а тем более утверждать о существовании подавленного недовольства самой лучшей экономикой на перегруженном долгами Глобальном Юге[101]

В то время когда он писал черновик консенсуса, автор считал свои постулаты «самым низким общим знаменателем» согласованных принципов, «общим ядром здравого смысла, признанного всеми серьезными экономистами».

Серьезных экономистов в этом случае он противопоставил «оригиналам». Опубликованные несколькими годами позже в журнале World Development утверждения автора были какими угодно, только не серьезными: «Доказательства могут быть не совсем убедительными, как и доказательства того, что мир — не плоский, но они достаточно признаны, чтобы дать разумным людям лучше воспользоваться временем, а не бросать вызов достоверности»[102]

Уильямсон и его ватага «экономических брахманов» осудили несогласных с консенсусом, заявив, что те «политизировали» то, что необходимо (по их мнению) считать «программой технократической политики». В 2004-м Уильям Тэбб представил контрапункт ортодоксальной краткости Уильямсона, восстановив значимость геополитики для подхода сторонников консенсуса:

Схема глобализации может объяснить фиаско Вашингтонского консенсуса, подчеркнув неприемлемость его основного допущения: что экономические и социальные тенденции внутри страны объясняются исключительно правительственными неудачами, а не мощными связями в более глобальной политической экономии, которые ограничивают возможности и, повторим, контролируют ее судьбу[103].

Нигде среди сторонников консенсуса спокойно не исследовались свидетельства побочных эффектов лекарства, которое они рекомендовали, включая приватизацию прав на добычу полезных ископаемых и государственных активов, в том числе коммунальные предприятия и перевозки; резкое сокращение доходов от государственной поддержки и пенсий, налоговые сокращения для обуздания расходов и перераспределения; замораживание зарплат под предлогом контроля инфляции, резкое снижение государственного регулирования финансов и промышленности, нацеленное, в частности, на позволение прямых иностранных инвестиций через свободно плавающий курс валют.

Эти и подобные меры гарантируют: то, что считается неопровержимым фактом/мудростью в Вашингтоне, изменит карту активов в мире посредством повторных заклинаний «консенсуса» в ведущих информационных агентствах международных финансовых организаций.

В данном случае «консенсус» семантически представляет собой двойное назначение, одновременно декларируя политику благих дел, осуждая научный скептицизм, что показывает разворот господствующих течений обитателей Кольцевой[104] в Вашингтоне.

Стоит еще отметить, что двухпартийные антиидеологиче-ские претензии «консенсуса» звучат как знак судьбы, возникающий поверх грохота эгоистических разногласий, изобилующих в самой солиптичной географии на планете.

Консенсус несет в себе замечательное сходство с экономической «Шоковой терапией» (синхронные реформы от статики к монетарному правлению и финансовым институтам, проталкиваемым под предлогом «кризиса»[105]), которую Чикагская школа экономистов поддерживала с 1960-х под интеллектуальным руководством сторонника свободного рынка Фридриха фон Хайека и его ученика Милтона Фридмана. Манифест Хайека от 1946 года «Путь в рабство» был интеллектуальной мантрой против централизованного планирования экономики в любой форме, и не важно, насколько разумно могло быть такое планирование, как возможный ответ на экономическую нестабильность и внутреннюю уязвимость перед сильными торговыми партнерами, так и «развитие экономики», принятое авангардом возникающих экономик Глобального Юга после Второй мировой (и США на изломе XIX века).

Во время поствоенного периода международные финансовые организации вроде Мирового банка и МВФ полностью поддерживали статичные подходы к глобальной политике развития, намереваясь воспрепятствовать поистине независимым региональным державам и подавить профсоюзы, допуская умеренный протекционизм вроде тарифов для стимулирования замещения дорогих импортных домашними нововведениями и механизмами, чтобы сдерживать излишнюю инфляцию, пока соответствующие государства твердо придерживаются своего подчиненного статуса времен холодной войны.

С коллапсом Советского Союза эти умеренные кейнсианские подходы, десятилетиями находившиеся под ударом со стороны фанатичных ортодоксальных монетаристов вроде сторонников Чикагской школы, становились все более уязвимыми перед интеллектуальными возражениями, что в итоге привело к формализации Вашингтонского консенсуса.

К началу 1990-х, когда Советский Союз как военная угроза ослаб, власть и положение, накопленные зависимыми силовыми режимами на Глобальном Юге во время холодной войны, считались нестабильной договоренностью для «Великой шахматной доски», которая раскинулась на евразийском континенте, и где устроившиеся в Вашингтоне политические зануды времен холодной войны вроде Збигнева Бжезинского (сторонника теории Макиндера «Мировой остров и срединная земля»[106]) представляли себе решающий поединок XXI века за глобальное превосходство.

Учитывая этническую раздробленность, протяженную границу с Россией и геостратегическое положение, Украина играет решающую роль в общем видении ортодоксальных силовых игроков в Вашингтоне и рассматривается ими как нестабильная молекула, подверженная силам притяжения заряженных частиц.

На «шахматной доске» не только личности, крупные или нет, они похожи на электромагнитные вихри, искажающие пространство и время, руководимые шаблонными пророчествами: вроде «мир — плоский» и «столкновение цивилизаций», где накапливаются и плодятся «странные точки притяжения».

В конце ноября 2013-го тогдашний украинский президент Виктор Янукович отказался подписать соглашение с ЕС, придуманное на торговом саммите в Литве для нормализации торговых отношений и установления политической структуры для введения Украины в ЕС.

Янукович объяснил свой отказ, с одной стороны, возникновением осторожности из-за мер экономии ЕС, которые сопровождали соглашение, а с другой стороны, давлением России, добавив, что предложение субсидий Европейского центрального банка было недостаточным для приближения украинской экономики к стандартам ЕС.

Вскоре выяснилось, что Владимир Путин предлагал Украине кредит на $15 миллиардов и льготы по поставкам природного газа.

Непокорность Януковича перед хозяевами европейских финансов была отмечена, что вызвало «волнения». Оппозицию возглавили лидер всеукраинского союза «Отечество» политической партии «Батьковщина» Юлия Тимошенко (магнат газовой промышленности, она пришла второй на президентских выборах 2010 года и названа одной из самых влиятельных женщин журналом Forbes в 2005-м) и Арсений Яценюк, ее заместитель в «Батьковщине» и стойкий приверженец мер жесткой экономии ЕС, который при соответствующем давлении из Вашингтона был назначен временным премьер-министром (против чего протестовали Россия и Венесуэла).

Вместе с остальными Тимошенко и Яценюк собрали крупномасштабные протесты в конце ноября 2013 года на площади Независимости, в центре «оранжевой революции» 2004 года из-за спорных результатов выборов между Януковичем и Ющенко, ранее бывшим украинским центральным банкиром и короткое время премьер-министром.

Ющенко пережил попытку убийства в 2004 году в виде отравления веществом диоксин, входящим в состав смеси Agent Orange, что говорит о высоких ставках в игре на «Великой шахматной доске» и символизме площади Независимости (названной так в 1991-м после получения формальной независимости от СССР).

Помощник госсекретаря США по европейским и евразийским делам Виктория Нуланд (жена известного сторонника неоконсерваторов Роберта Когана, невестка Фредерика Когана, советника глав ЦРУ и министерства обороны Роберта Гейтса и Дэвида Петреуса) играла важную роль в не таких уж и «гражданских» волнениях с декабря 2013 года, включая появление под стягом «Шеврон» в Национальном пресс-клубе с заявлением о миллиардах, переданных Украине с 1991 году на «демократизацию» и раздачу печенья антиправительственным демонстрантам на площади Независимости, которые запомнились видом поднятых стягов в честь Степана Бандеры, украинского националиста, сотрудничавшего с немецкими нацистами в годы Второй мировой в вооруженных формированиях и массовых убийствах евреев и поляков.

В то же время NED (агентство, основанное Рональдом Рейганом для психологической войны и пропаганды) заявлял о десятках спонсируемых проектов внутри Украины. Мнимо нацеленный на «защиту гражданского общества», NED, как полагают, организовал неонацистские элементы, идеологически воспитанные на наследии Бандеры[107].

После согласия Януковича ускорить выборы 2014 года и приказа полиции отступить перед толпой, контролирующей протесты в Киеве, неонацистские штурмовики оккупировали правительственные здания, вынудив Януковича и его помощников бежать из столицы и из страны. С точки зрения преимуществ в агентурной работе и шпионаже совпадение этих действий стоит отметить.

Был ли демонстративно неофициальный, женский, партийный жест Нуланд — преувеличенно связываемый с поощрением «демократии» — на площади Независимости на самом деле намеренным сигналом, ясно понятым штурмовиками — последователями Бандеры?

Вот факт: тогда неонацисты отправились терроризировать членов украинского парламента (которые были демократически избраны) с целью проведения неолиберальных законов, в частности, чтобы наказать верные России украинские восточные и южные регионы. Поставленный премьер-министром Арсений Яценюк впоследствии подписал торговый пакт с ЕС, к подписанию которого стремился Вашингтон.

Из известных перехваченных телефонных разговоров Нуланд с послом США на Украине Джеффри Пайеттом мы знаем ее выбор временного премьер-министра. «Яц — вот нужный парень. У него есть экономический опыт, опыт управления. Он свой парень»[108]. В разговоре Нуланд продемонстрировала, что Олег Тягнибок, представитель фашистско-националистической партии «Свобода», при рассмотрении поста во временном правительстве мог оказаться «проблемой» из-за членства в партии, но кто-то из Госдепартамента тем не менее работал с ним. Как подвел итог корреспондент Nation Боб Дрейфус:

После замечания о вмешательстве Пан Ги Муна и посланника в ООН Нуланд выразила свое презрение к ЕС, который лидировал в попытках дачи взятки, просьб иуговоров Украины прервать свою зависимость от России и начать процесс присоединения к ЕС. Хотя Соединенные Штаты официально заявили, что ЕС должен оставаться в стороне, но в Вашингтоне — и в офисе Нуланд — существовало раздражение из-за медлительности ЕС и отсутствия намерений действовать быстрее и более агрессивно подрезать Россию. «F. k the EU!» — сказала Нуланд. Пайетт ответил, немедленно оживившись: «Не, точно»[109].

Начиная с середины 1990-х шли заслуживающие внимания академические дебаты о том, до какой меры Вашингтонский консенсус был символическим политическим разговором, действительно нацеленным на распространение по всему миру реформ, служащих «троянским конем» централизованных финансовых интересов международных финансовых организаций. Лауреат Нобелевской премии Джозеф Стиглиц был ведущей инакомыслящей фигурой Вашингтонского консенсуса, указывая на явные провалы там, где была применена эта политика, в сравнении с успехами там, где ей сопротивлялись.

Стиглиц привлек внимание, в частности, к заявлениям сторонников консенсуса, что правительственный контроль — особенно импорт модели замещения для развития экономик — надо винить за экономические затруднения в Латинской Америке. По данным несогласных с консенсусом экономистов, экономический рост в этих странах удвоился в 1960-Х-1970-Х, что было альтернативой шоковой терапии, введенной в 1980-х-1990-х. Долговой кризис, навязанный международными финансовыми организациями, стал причиной экономической стагнации, утверждал Стиглиц. А успехи, приписываемые шоковой терапии, были краткосрочными, за ними следовало резкое ухудшение ситуации, поскольку открытые рынки капитала подвели эти регионы к резкой финансовой волатильности, предшествовавшей глобальному финансовому кризису 1997–1998 годов[110]

Противники настаивали, что Вашингтонский консенсус был ошибочно объединен с политическими рецептами, связанными с шоковой терапией и неолиберализмом[111], что вело к неразберихе относительно происхождения, полезности и интеллектуальной честности Вашингтонского консенсуса.

Академический журнал Comparative Economic Studies в 2007 году опубликовал статью (под заголовком «Была ли шоковая терапия совместима с Вашингтонским консенсусом»), анализирующую политическую ориентацию Вашингтонского консенсуса, сравнивая ее с шоковой терапией и неолиберализмом. Автор Джон Марангос из Государственного университета Колорадо в своем анализе пришел к выводу, что при некоторой схожести «характеристики» Вашингтонского консенсуса в ключевых моментах отличаются от принципов шоковой терапии и неолиберализма.

Однако заслуживает внимания типологическая манера Марандоса рвать волосы там, где было бы лучше заплести их, мириться с академической тактикой преувеличения различий между категориями, при преуменьшении ограниченного ряда настоящих различий среди категорий. Кроме несогласия из-за использования иностранной помощи для финансирования бюджетного дефицита и степени контролирования рынка труда автор нашел общую «согласованность» на платформах Вашингтонского консенсуса, шоковой терапии и неолиберального манифеста, восходящую к интерпретации Вашингтонского консенсуса. Неискаженный и переведенный Вашингтонский консенсус при всех намерениях и целях целиком и полностью представляет именно то, чем его считают критики: черновик доминирования международных финансовых организаций над «переходными экономиками».

Барабанный бой СМИ в пользу военных действий США на Украине очерчивает контуры консенсуса, который тесно согласуется с экономическими интересами международных финансовых организаций. 13 декабря 2013 года в Национальном пресс-клубе помощник госсекретаря США Нуланд объявила, что начиная с 1991 года США потратили $5 миллиардов «на развитие демократических институтов и навыков продвижения гражданского общества и хорошие манеры правительства», подчеркнув, насколько эти усилия гармонировали с европейским будущим для Украины.

$5 миллиардов — это большое количество распространяемых более 20 лет мелких грантов для организаций с названиями вроде «Центр гуманных технологий», «Ассоциация украинцев за мониторинг сил правопорядка», «Центр прогрессивной молодежи» и «Центр изучения социальных процессов и гуманитарных вопросов».

В то же время сложно согласовать похвалы Нуланд гражданскому обществу с ее резким отказом в начале февраля 2014-го от взвешенного уважения ЕС к колебаниям свергнутого президента Януковича относительно торговых соглашений. Снова напомним сказанное помощником госсекретаря по европейским и евразийским делам в начале февраля 2014-го: «F..k the EU!»

Суть в том, что «гражданское общество» — это эвфемизм, синтаксический маневр тайных операций, требующих передачи денег казначейства через оплачиваемые ЦРУ организации (по «закону» вне присмотра конгресса), которые финансировались NED и родственными агентствами вроде Национального демократического института международных дел, Freedom House, Миллениум Челленж Корпорации, Международного центра журналистов, Центра международного предпринимательства и американского Агентства международного развития помимо десятков других[112].

Посев семян «гражданского общества», соответствующий сценариям агитпропа, требует помимо другой тактики маргинализации и риска того, что организации с искренними намерениями (часто вызывая непредсказуемые последствия для самих себя) поставляют радикальной оппозиции — через черные рынки — небольшие партии вооружений и тактическую подготовку и поддержку боевиков. В какой-то момент аппаратчики вроде Нуланд выходят на авансцену, чтобы заявить, что «гражданское общество» подвергается репрессиям тираническим режимом, применяя формулу «волнений», которая испытана и верна.

Осведомленное прочтение украинского кризиса показывает, что позиция Нуланд согласуется с повышенной агрессивностью неоконсерваторов по поводу Украины с 1990-х. Роберт Пэрри[113]недавно писал:

Безумие неоконов давно выражалось в крайней заносчивости и презрении к интересам других стран. Они считают, что военная мощь США и другие меры принуждения надо применять в отношении любой страны, которая не склоняется перед ультиматумами США или сопротивляется организованным США переворотам.

Где бы неоконы ни сталкивались с сопротивлением, они никогда не меняли своей стратегии, просто переходя на другой уровень. Разозленные ролью России в препятствовании военному нападению США на Сирию и Иран, неоконы начали эскалацию геополитического конфликта, придвигая его к границе России, провоцируя насильственное свержение избранного президента Украины[114]

Пэрри называет Washington Post, в частности, верным органом неоконсервативных милитаристов. Но объединение в синдикаты спонсируемых ЦРУ журналистов отлично известно и задокументировано в течение десятилетий. В этом отношении то, что не обнародуется в редакционных статьях, размещается с помощью статей с личным мнением авторов, представляющих собой рупоры, которые надежно согласуются с одобренным консенсусом.

Предстоит еще разобраться, в какой степени Обама на деле может быть заложником неоконсервативной хунты чинуш Госдепартамента. Пэрри продолжает:

Неортодоксальная внешняя политика Обамы — по существу, работающего в тандеме с президентом России, а иногда и идущего наперекор его собственной внешнеполитической бюрократии, — вынудила Обаму ненатурально оскорбиться при столкновении с тем, что он воспринял как отпор со стороны России, например, с ее согласием предоставить временное убежище информатору из АНБ Сноудену.

И хотя Обама должен был выразить сильное недовольство предоставлением убежища Сноудену, следует иметь в виду, что во многом Путин сделал Обаме одолжение, удержав того от преследования Сноудена со всеми сопутствующими последствиями как для национальной безопасности США, так и разрушительными политическими последствиями для либеральной базы Обамы[115]

Помимо Путина и Сноудена Обама опроверг слова своего госсекретаря Джона Керри, заявив, что будет стремиться получить одобрение конгресса, разрабатывая с Путиным разрядку сирийского кризиса после речи Керри 30 августа, содержавшей почти что объявление войны. Это может быть показателем глубокого раскола внутри кабинета Обамы или мешанины других расколов на «шахматной доске».

За победой Обамы в 2008 году последовали новости с похвалами его стратегии «команды соперников» за уровень назначений в кабинет, которые, как оказалось, включали многих высших официальных неоконов из администрации Буша. Некоторые (как Роберт Гейтс с его мемуарами «Долг») заявили, что Обама всегда был подозрителен в отношении агрессивной позиции этих стойких неоконов, что вынудило его очертить тесный круг доверенных, опытных фанатов, собравшихся вокруг выдающегося демократического сторонника ортодоксального Вашингтонского консенсуса, вице-президента Джо Байдена.

Хвастливые заявления Обамы о желании собрать команду «соперников» выглядели бы более искренними, если бы его соперники существенно расходились в вопросе внешнеполитических целей США. Более вероятно, тактика была направлена на то, чтобы внести внешнеполитическую динамику туда, где на самом деле существовала подавляющая ортодоксия, и даровать престижную передачу наследства от Авраама Линкольна первому «чернокожему» президенту США (чьи родители столь же «белые», сколь и «черные», не говоря уж о связях с ЦРУ[116]).

Тем временем по основным газовым трубопроводам российский природный газ и нефть перекачиваются на европейские рынки, главным образом в Германию, для которой демократия на Украине — совершенно неуместная, если не назойливая помеха.

Яц и в самом деле «свой парень» для управления потоками энергетического экспорта из России, в том числе ее 76 %-ных поставок природного газа в Европу, которая получает 15 % из них через Украину. И наоборот, Путин вовсе «не наш парень» для того рода национализма, который президент NED Карл Гершман находит столь безвкусным, хотя и не упоминает об этом в своей статье в Washington Post от 26 сентября 2013 года из-за заключения в тюрьму миллиардера и нефтяного олигарха Михаила Ходорковского за маневрирование продажей нефти «ЮКОСа» Exxon в 2013-м. Такой национализм никуда не годится.

Необходим другой национализм, национализм в стиле МВФ, как с недавно объявленными планами министра финансов Украины, назначенной Вашингтоном, сократить пенсии на 50 %, чтобы оплатить западным банкирам их щедрые займы.

За собственно «Великой шахматной доской» скрывается и добыча сланцевого газа, которая теперь разворачивается в континентальной части США и имеет значительные последствия, ведь верные Вашингтону энергетические компании готовы вновь вернуть США положение ведущего экспортера энергоносителей в самом ближайшем будущем[117].

К обычным подозреваемым добавляется и «Шеврон» с ее явно существующими мотивами ограничить основной российский экспорт, особенно теперь, когда Китай может заменить Европу как ведущий импортер российского природного газа. По этому сценарию выравнивание среди конфедерации БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай) будет усиливаться, что еще больше угрожает находящемуся в опасности нефтедоллару[118].

Если украинские «националистические» угрозы взорвать российские газовые трубопроводы приведут к «инциденту»[119], газовые интересы США получат неожиданные доходы в краткосрочной перспективе, поскольку мерзнущая Европа на следующую зиму будет искать поставок газа где-то еще. С такой перспективой может показаться, что «Великий гамбит», разворачивающийся на Украине, подразумевает нечто большее, чем обычный консенсус.

Если нефтедоллар будет колебаться, как полагают некоторые наблюдатели, возникнет мрачная угроза — если импульсивный имперский Вашингтон в какой-то момент опрокинет «шахматную доску» ради «большой перезагрузки», чтобы получить свое, несмотря на любой оговоренный консенсус.