Beg For Me Morally Gray Book 3

29

СОФИЯ

Когда звонит Картер, я лежу на кровати лицом вниз. Я переворачиваюсь, беру телефон с тумбочки и ложусь на спину, потому что у меня нет сил сесть.

— Привет.

— Привет, детка. Как дела?

— О, великолепно.

— Почему у тебя такой странный голос?

— Помнишь, как тебе пришлось нести мою маму наверх в постель?

— Да?

— Оказывается, она вполне может ходить самостоятельно. Ей не нужна инвалидная коляска, и у нее нет слабоумия. Все это было сделано для того, чтобы, разозлившись, мой брат выгнал ее из своего дома.

— Серьезно?

— Да.

— Ничего себе. Столько усилий требуется только для того, чтобы кого-то разозлить. Почему она просто не ушла, если ей не нравилось жить с ним?

— Она не хочет жить одна, и она знала, что я никогда не приму ее добровольно, поэтому организовала этот макиавеллевский заговор, чтобы заставить моего брата думать, что она сошла с ума. Я думаю, это сочетание мести за то, что у него не получилось так, как она хотела, и решения, что она не хочет жить в доме престарелых с кучей незнакомцев. Она проанализировала все свои варианты, я оказалась лучшим, и теперь она сидит у меня на кухне, допивает остатки моего ликера Baileys и критикует мое воспитание.

Помолчав, он добавляет: — А я-то думал, что ты пугающая.

— Есть пугающие вещи, а есть Кармелина Бьянко. О, и вот что самое интересное! У нее есть сбережения. Достаточно, чтобы хватило на обучение Харлоу в колледже. Похоже, она могла бы легко позволить себе оплатить дом престарелых, но ей просто неинтересно переезжать в него. Почему ты смеешься?

— Это прямо как из фильма.

— Да, фильма ужасов. Если бы у нее выросли рога и раздвоенные копыта, я бы даже не удивилась.

— И что ты собираешься делать?

Со вздохом я смотрю на крошечные трещинки на потолке.

— Вот бы у нас были такие же программы по отказу от нежелательных детей, как на пожарных станциях, только для стариков. Я бы выгнала ее из машины, когда проезжала бы мимо станции. Даже не стала бы сбавлять скорость.

Теперь он смеется еще громче.

— Картер. Ты в опасности.

— Прости, детка. Мне правда жаль, это просто чертовски смешно. Кто так делает?

— Безумный человек! Она чокнутая!

— Не знаю, по-моему, она довольно сообразительная.

Я кисло отвечаю: — Это потому, что твоя семья состоит в мафии.

— Даже близко не похоже. Но я все равно считаю, что было бы здорово иметь все эти деньги и власть.

— Подумай о том, что ты только что сказал.

— Да, я знаю, что у моей семьи есть деньги и власть. Но это не значит, что деньги и власть не подчиняются правилам.

— Так ты хочешь быть диктатором?

Картер усмехается: — Я вижу, ты не в настроении шутить.

— Нет, я в настроении выпить три Martini.

— Лучше сходи на пробежку. Тебе станет легче.

— Извини, но я нормальный взрослый человек. Я бы не побежала по людной улице, если бы за мной не гнался кто-то с ножом. И перестань смеяться!

— Ах, детка. Ты такая очаровательная, когда нервничаешь. Знаешь, что тебе нужно? Оргазм.

— Хммм.

— Это было согласие?

— Теоретически, да, но сегодня мне нужно разобраться с наказанным подростком и злой ведьмой. Я не могу вписать оргазм в свое расписание.

— Ну, просто знай, что это постоянное предложение. Мой язык всегда наготове, когда тебе это понадобится.

— Это заставляет меня улыбаться. Спасибо.

— Не за что, ваша светлость.

На мгновение я радуюсь, пока не вспоминаю, что мой брат сказал, что наша мама «испачкала» штаны и что мне нужно купить подгузники для взрослых.

Я почти надеюсь, что у нее недержание мочи. Потому что, если это не так, и все это было частью ее плана…

Я имею дело с чудовищем.

— Я, пожалуй, пойду. Я оставила маму внизу с Харлоу. Она, наверное, позволяет ей пить джин прямо из бутылки и делает презентацию в PowerPoint о том, как разрушить жизни людей.

Картер усмехается.

— Хорошо, детка. Позвони мне, если я тебе понадоблюсь. Я всегда рядом, даже если тебе просто нужно выговориться.

По крайней мере, в моей жизни есть один взрослый герой, который не является злодеем.

Мы прощаемся и вешаем трубки. Я принимаю душ, одеваюсь и спускаюсь вниз. Моя мама и Харлоу в гостиной, играют в карты на кофейном столике.

Я подхожу и заглядываю Харлоу через плечо.

— Что это?

— Покер. Бабушка действительно хороша. Она учит меня блефовать.

Я бросаю на маму убийственный взгляд. Она улыбается мне и сдает Харлоу еще одну карту.

— Да, твоя бабушка хороша во многих вещах. В криминальных вещах. Могу я поговорить с тобой минутку, пожалуйста? Наедине.

Мама смотрит на Харлоу.

— О боже. У меня неприятности.

— Успокойся, бабушка. Мама справедливая. Но тебе нужно быть с ней повежливее. У нее и так достаточно проблем.

Мама смотрит на меня, приподняв брови.

— Проблем?

— У меня нет проблем. У тебя есть проблемы. Кухня. Сейчас.

Мама бросает взгляд на Харлоу, которая кивает. Только после этого она встает и идет за мной.

Наверное, мне следует отвести ее в другую комнату, где не так много острых ножей. С таким настроением, как у меня сейчас, я могу начать отрубать пальцы.

Когда мы встаем по обе стороны кухонного стола, вне пределов слышимости Харлоу, я говорю: — Ты можешь оставаться здесь, пока не найдешь, куда переехать.

Она беззаботно отвечает: — О, но на это могут уйти годы! Ты же знаешь, какая ужасная цена на жилье. Мне придется искать что-нибудь по карману.

Сквозь стиснутые зубы я говорю: — Обеспечь свою задницу жильем. У тебя есть две недели, мама.

Она поджимает губы.

— Два месяца.

Ну и наглость у этой женщины. Просто гребаная наглость!

— Ты меня не слушаешь. Две. Недели. Если ты к тому времени не уйдешь, я сама тебя выселю и сменю все замки и наши телефонные номера.

Она притворяется обиженной, подносит руку к горлу и задыхается.

— Ты бы вышвырнула собственную мать на улицу, если бы ей негде было жить?

— Ты не сможешь обмануть меня, Кармелина. Мне тебя не жаль. Я никогда не буду тебя жалеть. Мне известно, что ты способна позаботиться о себе, и это то, что тебе нужно сделать.

Она пробует другую тактику, на этот раз еще более низкую, дикую.

— Подумай о своей дочери. Ей полезно, когда рядом семья.

— Только не тогда, когда семья – ты.

— Ради всего святого, ты ведешь себя так, словно я убиваю щенков ради забавы в свободное время.

— Мне все равно, чем ты занимаешься в свободное время, главное, чтобы ты была подальше от меня, когда делаешь это. Две недели, мама. Это моя последняя жертва. Если тебе этого недостаточно, ты можешь уйти прямо сейчас.

Она рассматривает меня в слегка удивленном молчании, в уголках ее рта играет намек на улыбку. Если бы я не знала ее лучше, то подумала бы, что она гордится мной.

— Хорошо, София. Две недели. Спасибо.

Я прищуриваюсь, пытаясь понять, не было ли в ее словах сарказма, но отвлекаюсь – и прихожу в ужас, – когда она подходит ко мне с протянутыми руками.

Я стою неподвижно, когда мама обнимает меня.

Дрожащим голосом она шепчет: — Ты хороший человек. И хорошая мать. И я должна была сказать тебе, что любила тебя, когда ты росла. Приношу извинения за то, что не сделала этого. Я всего лишь пыталась сделать то, что считала правильным.

С тихим всхлипом мама отпускает меня, вытирая свои глаза. Она отворачивается и медленно идет в гостиную, ссутулив плечи, как будто ей плохо.

— Я на это не куплюсь, ты, великая притворщица!

Она выпрямляется и, не оборачиваясь, показывает мне большой палец. Смеясь, она кричит: — Я всегда знала, что ты умнее своего брата.

Клянусь всем святым, если я не убью эту женщину до истечения двух недель, это будет чудо.

Когда вечером приходят девочки со своими детьми на руках, я встречаю всех с широкой улыбкой. В гостиной Харлоу уже расставлены настольные игры, только что доставили заказанную мной пиццу и несколько бутылок белого вина охлаждены.

Все, кроме меня, Вэл и Эвелин, направляются в гостиную.

— У меня для вас сюрприз, девочки, — говорю я, слегка улыбаясь.

Протягивая мне бутылку вина, Вэл спрашивает: — Ты беременна?

— Ха-ха. Без матки это было бы довольно сложно.

Эв целует меня в щеку и протягивает еще одну бутылку вина.

— Вы помолвлены?

— Боже, вы сегодня просто дурачитесь, да? Заходите.

Мы направляемся на кухню, оставляя детей одних. Они знают друг друга всю свою жизнь, вместе ездили на семейные каникулы и проводили бесчисленное количество часов в обществе друг друга, поэтому я знаю, что они будут в порядке, если их оставить наедине с самими собой.

Вэл и Эв усаживаются на стулья за кухонным столом, где их ждут бокалы для вина и ведерко со льдом. Я даже постаралась на славу и приготовила сырную и мясную нарезку, хотя знаю, что мы примемся за пиццу, как только выпьем вина.

— Какой у тебя самый большой сюрприз? — спрашивает Эв, опуская бутылку в ведерко со льдом.

Я уже собираюсь ответить, когда замечаю ее рот. Губы у нее красные и опухшие, как будто ее ужалил пчелиный рой.

— Эв, что у тебя с губами? Это аллергическая реакция?

Она фыркает: — Да, это аллергическая реакция на старение. Я делала инъекции в губы.

Мы с Вэл обмениваемся взглядами.

— Перестаньте осуждать меня, вы двое.

Я говорю: — Здесь нет никакого осуждения. Я просто не думала, что с твоими прежними губами было что-то не так.

— Ну, так и есть. Они сдулись.

— Опухоль спадет или это конечный результат?

— Она спадет. Но это чертовски больно. Брайан поцеловал меня, и я чуть не ударила его.

Вэл говорит: — Я знаю девушку, у которой после инъекций губная ткань омертвела. Большие черные дыры у нее на губах. Некроз или что-то в этом роде. Это было отвратительно.

Эвелин говорит: — Спасибо тебе за это, Валери, ты бессердечная сука.

— Я просто говорю, что могут быть осложнения.

— С ботоксом тоже могут быть осложнения, но я не слышала, чтобы ты жаловалась на это, когда ходила к своему косметологу.

— Ботокс существует уже целую вечность. Он намного безопаснее филлера. Верно, Соф?

— Понятия не имею. Я его тоже не пробовала. Я слишком боюсь игл.

Я достаю из холодильника одну из охлажденных бутылок вина, открываю его и разливаю по бокалам. Затем сажусь и беру кусочек гауды. Я жую его, когда понимаю, что никто ничего не говорит.

— Что?

Вэл недоверчиво спрашивает: — Ты не колешь ботокс?

— Нет.

— Ты лжешь.

— Зачем мне врать об этом?

— Понятия не имею, но у тебя на лице нет ни единой морщинки. Что это за колдовство такое?

Я пожимаю плечами.

— Я никогда не курила и каждый день пользуюсь солнцезащитным кремом.

С порога раздается голос: — И она итальянка. Хорошая кожа – это у нас семейное. Я точно знаю, я ее мать.

Вэл и Эв оборачиваются и видят, что мама стоит там, а затем снова поворачиваются ко мне с одинаковым выражением ужаса на лицах.

Я бормочу: — Сюрприз.

Моя мать подтягивает стул и садится рядом со мной. Нетерпеливо жестикулируя, чтобы кто-нибудь налил ей бокал вина, она говорит непринужденным тоном: — Вы бы видели мою бабушку Лючию. Какая потрясающая женщина. Она дожила до ста десяти лет и выглядела ни на йоту не старше семидесяти. Все дело в оливковом масле, которое употребляют на Сицилии. Плюс свежие продукты. В те времена не было вредной пищи. И никакой ГМО-ерунды.

Пока мои подруги застыли в шоке, я наливаю вина и протягиваю бокал маме. Она отхлебывает из него, причмокивает и удовлетворенно вздыхает.

— Привет, девочки.

Моргая в недоумении, Эв говорит: — Э-э-э… Привет.

— О, не выгляди такой шокированной. София сказала тебе, что я уже мертва?

Мама поворачивается к Вэл.

— Я помню тебя, Салли. Или это была Энни? Неважно, главное, что я помню, что была не очень любезна с тобой в ту нашу встречу, и я хотела бы извиниться. Это беспокоило меня многие годы. То выражение твоего лица.

Она вздрагивает, как будто для нее оскорбительно воспоминание о боли Вэл, а не о том, что ее вызвало.

— В любом случае, я надеюсь, ты простишь меня. Итак! Что у вас новенького?

Когда подруги уставились на меня в ошеломленном молчании, я сухо сказала: — Да, здесь можно посмеяться минутку. Добро пожаловать в психиатрическую лечебницу, дамы, где за все отвечают заключенные.

В этот момент кто-то постучал во входную дверь. Я практически вскакиваю со своего места, проливая вино себе на руку.

Мама хмурится, глядя на меня.

— Что с тобой не так?

Я сердито смотрю на нее.

— Наверное, это просто небольшое посттравматическое расстройство после того, что случилось, когда в последний раз кто-то постучал в дверь.

Она прищелкивает языком.

— Не будь мелодраматичной, София. Это неприлично.

Я встаю и направляюсь к двери. К сожалению, я забыла заглянуть в глазок. Потому что, когда я открываю дверь, на пороге стоит мой бывший муж, кипящий от злости.

Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, он рявкает: — Нам нужно поговорить.

Делая глубокий вдох, чтобы успокоиться, я расправляю плечи и встречаю его сердитый взгляд с невозмутимым видом.

— Иди домой, Ник. Приятных выходных. Поговорим в понедельник.

— Тебе лучше впустить меня в этот гребаный дом, пока я не вызвал полицию и тебя не арестовали за угрозу жизни ребенка.

— Прекрати, Ник. Я серьезно. Уходи.

Я начинаю закрывать дверь, но он прижимает к ней ладонь и так сильно толкает, что я отшатываюсь и натыкаюсь на консоль. Я теряю равновесие и падаю, сильно приземлившись на бедро.

В отличие от гостиной, в прихожей нет ковра, а каменная плита – самая твердая поверхность, какую только можно найти.

Боль пронзает мое бедро, я ошеломленно смотрю на него, когда он нависает надо мной.

— Это мой гребаный дом! — кричит Ник, брызгая слюной. — Все, что здесь есть, принадлежит мне, ты понимаешь? Это принадлежит МНЕ!

Его яростный голос звучит у меня в ушах. Мое сердце бешено колотится, в бедре пульсирует боль, и я не могу отдышаться. Я осознаю внезапную тишину в гостиной, вижу, как все дети в ужасе таращатся на нас из-за кофейного столика, и в одно мгновение вспоминаю, что Картер сказал о том, чтобы вести учет моего общения с Ником.

Потом я жалею, что у меня нет чего-нибудь – чего угодно – чтобы защититься, потому что Ник наклоняется ко мне, оскалив зубы и сжав руки в кулаки.

На долю секунды мне кажется, что отец моего ребенка вот-вот причинит мне физическую боль, прежде чем резкий женский голос прорывается сквозь мое застывшее недоверие.

— Эй! Coglione¹⁵! Прикоснись хоть пальцем к моей дочери, и это будет последнее, что ты сделаешь в жизни!

Моя мать стоит в нескольких футах позади меня, расставив ноги, выражение ее лица свирепое, глаза черные от ярости.

В правой руке она сжимает нож для разделки мяса.

Когда Ник не двигается с места и только смотрит на нее, раздувая ноздри, она делает шаг вперед и размахивает ножом. Мама шипит что-то по-итальянски, настоящая болотная ведьма, произносящая проклятие.

Я понятия не имела, что моя мать говорит по-итальянски.

Ни разу в жизни она не упоминала об этом, даже когда я сказала ей, что учу язык перед моим свадебным путешествием во Флоренцию.

Сердце колотится, я дрожащим голосом говорю Нику: — Она говорит, отвали, или ее люди придут за тобой.

Он кривит губы.

— Твои люди? Кто, Кармелина? Американская ассоциация пенсионеров? Да пошла ты.

Мама ловко перекладывает нож в левую руку, подходит к нему и наотмашь бьет его по лицу. Невысокая седовласая старушка, в ортопедической обуви и бежевом кардигане, она бьет Ника по лицу с такой силой, что его голова откидывается назад.

Держась за щеку, он в шоке смотрит на нее.

Поджав губы и прищурив глаза, мама поднимает тесак.

Ник мгновение оценивает ее, без сомнения, гадая, не блефует ли она, затем решает, что рисковать не стоит.

Он разворачивается и выходит.

Когда его машина с ревом отъезжает от тротуара, моя мать опускает нож, поворачивается ко мне и спокойно улыбается.

— Я думаю, мне следует остаться здесь дольше, чем на две недели. Вам с Харлоу нужна защита.