Beg For Me Morally Gray Book 3

31

СОФИЯ

Когда я спускаюсь вниз на завтрак, то застаю маму у плиты, она переворачивает блинчики на сковородке.

— Кофе готов, — говорит она через плечо. — Ты все еще любишь яичницу-болтунью?

Я на мгновение задумываюсь, что мне делать с этим странным человеком, завладевшим моей кухней, затем решаю, что у меня нет сил на эту борьбу, и сажусь за стол.

— Харлоу все еще спит. Я проверила, как она. — Когда я не отвечаю, она усмехается. — Не волнуйся. Я всего лишь готовлю завтрак.

— Это как торнадо, заявляющее, что он всего лишь легкий ветерок.

— У тебя плохое настроение. Что случилось?

— Подойди к зеркалу и узнай.

Она прищелкивает языком и поворачивается, чтобы посмотреть на меня.

— Пожалуйста, не притворяйся, что тебя это волнует. У меня не хватит мозговой способности, чтобы разобраться с твоими иллюзиями сегодня.

Мама некоторое время смотрит на меня, затем пожимает плечами и возвращается к плите, где начинает изображать из себя безобидную бабушку. Я смотрю на ее кардиган и ортопедические туфли, гадая, где она прячет мясницкий нож.

Она наливает две чашки кофе, ставит одну передо мной, а другую – напротив. Накладывает стопку блинчиков и ставит их тоже передо мной, потом приносит масленку и банку кленового сиропа. Затем идут столовые приборы и салфетка, которые она складывает треугольником, как будто мы в ресторане. Когда она заканчивает, то отступает на шаг и, уперев руки в бока, выжидающе смотрит на меня.

— Ну что? Ты не собираешься есть?

Я с опаской смотрю на блинчики.

— Это отрава?

— Нет, но кофе – да. — Хихикая, мама направляется к холодильнику и достает упаковку яиц.

Я наблюдаю, как она разбивает их в миску и взбивает венчиком, и гадаю, не нахожусь ли я в альтернативной вселенной. Может быть, другая моя версия – та, у которой нет чокнутой матери, вероломного бывшего мужа или грозного начальника, – живет припеваючи на солнечной палубе роскошного круизного лайнера, плывущего по островам Хорватии.

— Тебе нужен новый матрас в гостевую комнату. Посередине какой-то жуткий комок, из-за которого я всю ночь ворочалась с боку на бок. Мне было очень неудобно.

Представляя это, я улыбаюсь.

Она выливает яйца на сковороду и начинает помешивать их деревянной ложкой, которая выглядит точь-в-точь как ложка на кухне Картера.

Словно прочитав мои мысли, мама говорит: — Итак. Этот парень, с которым ты встречаешься. Он очень симпатичный, София, но я знаю, что ты не можешь относиться к нему серьезно. Ты слишком умна для этого.

Думаю, ярость становится моей основной эмоцией. Пылая гневом, я говорю: — Я знаю, ты в курсе, что столовые приборы можно использовать не только для приема пищи.

Когда она поворачивается, чтобы посмотреть на меня, я накалываю стопку блинчиков вилкой, затем злобно протыкаю их ножом, не сводя с нее глаз.

Она, преступный гений, остается невозмутимой.

— Ты думаешь, что твоя личная жизнь меня не касается.

— Верно.

— Ты моя дочь. Все, что касается тебя, касается и меня.

— С каких это пор?

— С незапамятных времен.

Я вгрызаюсь в блинчики, жалея, что это не ее шея.

— Ты ходишь по очень тонкому льду, мама.

Она накладывает себе немного еды, затем садится напротив меня и набрасывается на нее, наблюдая за мной во время жевания.

— Дай мне две минуты, и я больше никогда не упомяну этого Картера.

Я стону.

— Ты меня утомляешь, ты знаешь об этом?

Мама взмахивает вилкой, заставляя меня замолчать.

— С ним тебе хорошо. Конечно, с ним хорошо. Он великолепен, и, очевидно, ты ему очень нравишься. Секс, наверное, потрясающий. — Она пожимает плечами. — Ничего страшного. Этого хватит на несколько месяцев, на год, если повезет. Что потом? Вот что я тебе скажу. Ему начнет надоедать.

Я смотрю в потолок и бормочу: — Где тот внезапный сердечный приступ, когда он так нужен? Ма. Со мной все в порядке физически.

Физически.

— Ты бы не стала так щепетильно относиться к этой теме, если бы думала, что я неправа.

Это было непросто, но, возможно, она права, поэтому я ем свои блинчики так, словно меня не беспокоит ничего из того, что она может сказать. Если это произойдет, я запру ее на заднем дворе.

Жаль, что у нас нет подвала.

— Или, может быть, тебе станется скучно. Может быть, ты не хочешь прыгать с парашютом, или с тарзанки, или заниматься еще какими-нибудь нелепыми развлечениями, которыми он увлекается, потому что предпочитаешь сидеть дома и читать хорошую книгу, как взрослая. Ты лучше сходишь в кино или музей, чем будешь поднимать тяжести или тренироваться перед «Тур де Франс».

Последнее было как-то слишком похоже на то, что было у него дома. Я ем, уставившись в свою тарелку, стараясь не представлять Картера в желтом велосипедном костюме из лайкры и стараясь не слушать.

— Даже если это переживет первоначальное физическое влечение, ты всегда будешь значительно старше, чем он сейчас. Представь себя через десять лет. Двадцать.

Возможно, у тебя будут проблемы со здоровьем. Возможно, больше не будет сил. Может быть, ты станешь тем, кем никто не хочет становиться: обузой.

Я язвительно говорю: — Ты все об этом знаешь.

— Как он будет ладить с твоими друзьями? Как ты будешь ладить с его друзьями?

Я представляю трех красивых молодых блондинок в обтягивающих спортивных костюмах, и мне хочется придушить ее.

Мама тихо спрашивает: — Что ты почувствуешь, когда кто-то впервые примет тебя за его мать?

Когда я бросаю на нее убийственный взгляд, она пожимает плечами.

— Это будет не так уж скоро. Ты хорошо заботилась о себе. Но когда через несколько лет у тебя наступит менопауза, София, все изменится. Старение ускоряется. Даже при самом тщательном уходе наша внешность увядает.

Она делает паузу, прежде чем перейти к главному.

— А что, если он захочет детей?

— Ты безжалостна, — говорю я категорично.

— Он молодой человек. Возможно, сейчас он не готов, но со временем он захочет семью.

— Может быть, у него уже есть дети.

— А у него есть?

Мы смотрим друг на друга через стол, пока она не качает головой: — Нет. Я так не думаю. Сейчас он может сказать тебе, что ему наплевать на детей. Возможно, он даже и имеет это в виду. Но через несколько лет, когда действительно будет готов остепениться, этот веселый роман развалится, потому что ты не сможешь дать ему то, что ему нужно.

— Это худшее, что мне когда-либо говорили, и это о многом говорит.

— Правда всегда ужасна. Вот почему никто никогда ее не говорит.

Я зла, мне больно, и я чертовски подавлена, потому что знаю, что мама права. В глубине души я знаю, что она права во всем.

— Посмотри на меня, София.

Я встречаюсь с ней взглядом. В ее взгляде читается почти сочувствие.

— Я знаю тебя. Ты не относишься к любви легкомысленно. Как и в случае с Ником, ты отдаешься этому чувству всем сердцем, даже когда все предупреждающие знаки мелькают у тебя перед глазами. Помнишь, я говорила тебе не выходить за него замуж?

Стиснув зубы, я говорю: — Я думала, ты просто ведешь себя как обычно.

— Он тебе не подходил, но ты этого не замечала. Теперь ты старше и мудрее. И у тебя есть Харлоу. Ты не можешь позволить себе совершить еще одну ошибку. Ты заботишься не только о своем сердце. У тебя есть обязанности поважнее, чем ты сама.

Я привела Бриттани почти тот же аргумент. У меня так сдавило грудь, что стало трудно дышать.

На мгновение воцаряется молчание, затем мама весело говорит: — Время вышло! Я больше не буду об этом говорить. Как яйца?

Ошеломленная, я смотрю в свою тарелку и понимаю, что потеряла аппетит.