В боях рожденное Знамя

ТЯЖЕЛЫЕ ВРЕМЕНА

Поспешен бег времени. Неудержимо проходят годы, сменяются поколения, но память о суровых годах войны не исчезнет никогда. Больше того, часто ловишь себя на том, что с течением времени дни, которые вошли в историю как Победные, становятся в памяти все более зримыми и отчетливыми. В картинах прошлого время как бы высвечивает величие солдатского подвига, совершенного в те грозные годы.

В начале войны, сдерживая натиск врага, наши войска под напором превосходящих сил фашистов отходили с трудными боями, с болью в сердце оставляя каждый клочок родной земли.

Самолеты со зловещей свастикой на крыльях с воем пикировали над нами, сбрасывая листовки.

Как ни тяжело и трагично было положение, ни у кого из бойцов и командиров нашей дивизии не возникла мысль склониться перед врагом. Каждый готов был скорее умереть.

Гитлеровские бандиты в дневниках и письмах похвалялись своей жестокостью к населению. У убитого под Старой Руссой лейтенанта Густава Циголя было найдено обращение гитлеровского командования к солдатам, в котором говорилось:

И фашисты убивали. Их чудовищные злодеяния лишь усиливали ненависть наших бойцов, умножали решимость разгромить гитлеровские полчища.

Никогда не забуду бой в селе Зорге Оржицкого района. Тогда я был майором и занимал должность начальника штаба 196-й стрелковой дивизии, но мне пришлось лечь за станковый пулемет и отражать вместе с бойцами атаку врага. Мой напарник первый раз в жизни принял бой. Я же знал пулемет еще с тридцатых годов, когда командовал взводом пулеметчиков. В те годы мы гордились знаком пулемета на петлицах и пели песню «Пулеметчиком родился, в команде «максима» возрос…». Но когда лежишь за «максимом» в бою, смотришь в прорезь прицела — войну ты видишь иначе, чем с КП и НП. Сквозь вспышки видно, как мечутся враги, бегут, падают и уже больше не поднимаются. И ты лично своим умением, собственной жизнью должен отстоять рубеж. Ту атаку мы отбили, и противник откатился к лесу.

В Оржицах, когда наше соединение оказалось в окружении, нас собрал Федор Яковлевич Костенко, командующий 26-й армией, изложил план прорыва, боевой порядок частей, ближайшую и последующую задачи.

Во второй половине дня мост через реку Оржица атаковала конница. Атака была так яростна и стремительна, что немцы растерялись. А опомнились они, лишь когда и след советских кавалеристов простыл, а заодно и штаба 26-й армии, который следовал вместе с конницей. Немцы подогнали к мосту танки, артиллерийские и минометные батареи и закрыли образовавшуюся брешь, и я с бойцами, прикрывавшими прорыв, остался на берегу.

Вскоре мы отыскали брод. Над темной гладью реки курился холодный туман. В студеную воду, как всегда, первыми вошли разведчики.

Моросил мелкий осенний дождь, он не переставал всю ночь, все промокли до ниточки. Было зябко, неприветливо и хотелось, чтобы скорее кончилась длинная сентябрьская ночь и этот нудный дождь. На востоке полыхало зарево пожара — там горели русские села. Полковник Самсоненко, командующий артиллерией дивизии, посмотрел на меня и глухо произнес:

— Придет время, отомстим врагу за все…

Привалы были короткими. А что поделаешь? Пока немцы потеряли нас из виду, следовало спешить к линии фронта.

Временами резко налетал ветер. Идти было тяжело, хлюпала вода в сапогах, усталость валила с ног. Объявил привал на скошенном поле. Бойцы расположились под копнами, скрыто курили в рукав. Скоротечен привал. Подъем — и марш продолжается.

…В лесу северо-восточнее деревни Большое Селецкое стали на дневку, выслав дозоры. Кругом тишина, а тишина — тревожный признак на войне. Усталость и бессонные ночи сморили. Заснул и я ненадолго, разбудил меня полковник Самсоненко. Он полушепотом произнес:

— Немцы за дорогой и у нас в тылу. Автоматчики и танки.

Над нашим расположением пролетел самолет противника, сбросил листовки. На сердце у меня стало тревожно: так все шло гладко, и вот тебе на…

— Что делать? — спросил полковник.

— Иосиф Иосифович, организуй ударную группу, человек шестьдесят. Собери для них гранаты. Попробуем пробиться, пока немцы не навалились.

— Ясно.

Противник уже начал простреливать из пулеметов нашу рощу. Мы вместе с Самсоненко спустились в заросший кустарником овражек, где ожидала боевая группа, вооруженная гранатами. Добровольцы, самые обстрелянные и отчаянные солдаты, замерли в строю. Ставлю задачу:

— У нас нет другого выхода, как атаковать немцев и пробиться коротким рывком. Вы должны ошеломить врага, не дать опомниться. Остальные пойдут за вами. Все!

— За мной, — скомандовал командир группы лейтенант Иван Иванов.

Вскоре крики «ура» слились с разрывами гранат…

Группа Иванова прошла сквозь боевые порядки противника. Пробила небольшой коридор для остальных. Фашисты пытались обойти группу с правого фланга, но их встретили шквальным огнем, и они были вынуждены залечь в кустах. Слева заходить, очевидно, побоялись: вдоль дороги тянулся густой лес с низким кустарником, и они решили, что там могла быть засада.

Перестрелка разгоралась, но передовая группа, не давая немцам подняться с земли, обеспечивала выход остальных из рощи. Мне со штабными командирами и большей частью бойцов удалось оторваться от противника и отойти к деревне Малое Селецкое. Однако несколько подразделений, прижатых огнем, немцам удалось отрезать, закрыв коридор. Идти навстречу было в данной обстановке бессмысленно, и я послал связного с приказом — пробираться через лес. Противник между тем сжимал фланги, и мы, прорываясь с боем, оказались на небольшом, окруженном болотистой поймой острове, южнее деревни, дальше снова поблескивала речная гладь, и мы рассчитывали отыскать брод.

На войне, как я понял по собственному опыту, есть все же элемент удачи. Гитлеровцы были намного сильнее нас, вооружены до зубов, к тому же у них имелось несколько танков, и все же мы прорвались. Сыграли роль смелость, дерзость наших бойцов: такой стремительности, напора фашисты не ожидали. А неожиданность в бою — спутница успеха.

Однако было не до размышлений. Река оказалась глубокой, подручных средств для переправы у нас не было. Минула ночь, я не смыкал глаз, и спать не хотелось — нервы натянуты до предела. Ясности по-прежнему не было. Берега, которые мы обследовали, оказались топкими, проходов мы не знали, назад не повернешь, там, на суше, нас плотно обложили танки и автоматчики. Патронов оставалось немного. А сколько еще идти, где линия фронта — неизвестно. И до утра ждать нельзя, утром немцы нас тут накроют из танков и минометов.

Небо слегка заволокло, меркли звезды, и темно блестела казавшаяся неподвижной река. Я все еще не мог решиться на переправу вплавь — пришлось бы оставить пулеметы, то есть свести на нет свою боевую мощь.

Разведчики, подобранные из бойцов, умевших хорошо плавать, еще с вечера были посланы в деревню за проводником, хорошо знавшим берега. Удалось ли им добраться? А ведь еще надо было вернуться назад.

Лег на землю предрассветный туман. В нескольких шагах не разглядишь человека. Самолеты противника, кружившиеся с вечера, пока не появлялись. Но вот туман стал рассеиваться, прояснился лес, стога на заливном лугу. Самсоненко сидел рядом, прислонясь к мокрому от росы кустарнику, о чем-то думал, нахмурясь.

— Вспоминаешь семью? — спросил я его.

Он неопределенно кивнул.

— Как там жена с двумя сыновьями? Хорошо, успел посадить их в последний эшелон.

Я представил его жену Валю, с виду еще совсем девчонку. На фронте мысли о близких всегда как бы оттесняют тревогу, придают бодрость. Но сейчас от воспоминаний стало совсем тошно.

Иосиф Иосифович приподнялся:

— Вон разведчики возвращаются.

Подошли бойцы — грязные, перепачканные землей и тиной. Старший, сержант Воробьев, стал докладывать. Оказывается, в селе никого, все попрятались в лесу. Только на окраине дороги дымится немецкая кухня. Наткнулись на двух автоматчиков, уничтожили, но при этом сержанта ранило в руку. Только сейчас разглядел повязку, черную от болотного ила.

Стало совсем светло, оставаться на острове было нельзя. Еще немного, и немцы начнут выкуривать. Но повезло нам и на этот раз. Первым старика увидел сержант. Это был житель села, причаливший в лодке к острову, он искал пасущуюся где-то в кустарнике козу. Должно быть, прятал ее от немцев. Теперь он стоял перед нами — худой, обросший, с остатками испуга в глазах под нависшими бровями. Я объяснил ему нашу нужду.

— На тебя, отец, вся надежда, посоветуй, как быть.

Дед взглянул на меня исподлобья, пожевал губами.

— Что тут думать? Отседова один путь — на лодках. А как дальше идти — покажем.

— Где же взять столько лодок?

— Главное — тяжести погрузить, а люди за борта подержутся… А лодки у колхозников. Тут каждый рыбак, наскребем. Теперь, понятное дело, нельзя, а к вечеру выволокем. Лишь бы герман не помешал.

В том-то и дело, что предпримет враг — ограничится засадой на измор, поднимет стрельбу или пойдет в атаку? Со стариком мы подсчитали, сколько нужно лодок, чтобы перебраться на ту сторону всем сразу. Он ушел, а я приказал занять круговую оборону, затаиться.

Немцы начали обстрел и вели его с перерывами, засыпая нас осколками и болотной грязью от минных взрывов. Мы отвечали изредка — берегли патроны. Так продолжалось до сумерек. К вечеру появился наш ангел-хранитель с бородой и сообщил, что все готово. Быстро и тихо снялась с места наша группа и двинулась к намеченному месту переправы. Вскоре вышли к берегу, река здесь делала полупетлю.

Разведчик доложил, что берега удобны для переправы: кругом кустарник и камыш. Когда все было готово и мы с Самсоненко заняли места в одной из лодок, за весла сел старик. Я подал сигнал…

Через несколько минут лодка неслышно ткнулась о мягкий, илистый противоположный берег. Выслали разведку, расставили охранение. Вдруг мы услышали выстрелы.

— Что это?

— По-видимому, наши разведчики нарвались на немцев.

В самом деле невдалеке, в той стороне, куда пошли разведчики, раздавались одиночные глухие выстрелы.

Может быть, фашисты заметили наше передвижение?

Вскоре стрельба затихла, а минут через двадцать мы услышали:

— Где-то здесь они должны быть, в копнах.

Мы притихли. Кто эти люди — наши или чужие, и кого ищут? Крадутся осторожно.

Самсоненко не выдержал:

— Кто идет?

— Свои, — прозвучал сиплый голос командира разведвзвода Воробьева.

— Вы откуда? — спросил я.

Воробьев показал рукой в ту сторону, откуда была слышна стрельба.

— Что там произошло?

— Ничего особенного, в одном месте напоролись на засаду. Была засада — и нет.

Только сейчас я разглядел еще две фигуры, маячившие невдалеке. Один из встретившихся Воробьеву в лесу оказался командиром организующегося партизанского отряда, другой — местным жителем.

Командир, пожилой плечистый мужчина, рассказал все, что знал, об обстановке на фронте. Она была тяжелой: войска по всему Юго-Западному фронту отходят. Но Харьков держится, хотя в немецких листовках сообщают, что его уже заняли. Развернув карту, я нанес пункты, которые мы должны были пройти. Командир партизанского отряда предупредил:

— Большак переходите осторожно. По нему непрерывно идут машины с солдатами, танки и орудия. Все это движется в сторону фронта, а оттуда — подбитая техника и раненые. А это вам проводник, — показал он на молчавшего все это время колхозника. — Пожалуй, теперь и все…

— Спасибо тебе, батя, — поблагодарил я командира.

— Удачного вам выхода. После большака вас встретит наш человек.

Мы распростились с ним и направились в сторону Хорола. Шли только полевыми дорогами, оврагами и перелесками, в основном ночью. Днем — только в туман. Дневки проводили в укрытиях.

В ночь на 2 октября прошли окраинами Хорола. Было темно, небо затянуло сплошными тучами. Город словно вымер, хотя мы знали — в центре располагается фашистская часть. Самсоненко посмотрел на часы. В эту минуту за песчаным пригорком показался связной. Он доложил, что мост через Хорол свободен.

Вскоре наша колонна бесшумно прошла по мосту и растворилась в ночной темноте…

С приближением к фронту идти стало тяжелей — расположение противника стало плотнее, дороги перекрыты. Единственный выход — действовать осторожно, спокойно и решительно. В ночное время шли ускоренным маршем, с рассвета занимали оборону, высылая разведку. В начале октября, выбравшись из векового леса, оказались на западном берегу реки Псел. Изнуренные люди еле держались на ногах. Признаться, я тоже устал, но виду не подавал. Наконец-то мы добрались до реки.

Одиннадцать дней и ночей длился наш рейд по вражескому тылу. Сто шестьдесят километров прошагали бойцы, пробираясь к линии фронта, оставалась последняя водная преграда. В то утро над нашими головами в течение часа то в одну, то в другую сторону пролетали тяжелые снаряды. Похоже было на артиллерийскую дуэль. Значит, передовая недалеко. Мы расположились в кустах на берегу Псела, когда заметили невдалеке пасущихся лошадей. Подошли к пожилому конюху, сидевшему на взгорке, — скрываться было ни к чему.

— Наши близко? — спросил его полковник Самсоненко.

— Тамочки, — конюх ткнул пальцем в сторону противоположного берега.

Сразу же возникла мысль — форсировать речку хорошо бы, не теряя времени.

Конюх объяснил, что в селе чуть ниже по течению есть полуразрушенный мост. Это был выход из положения. И вот мы выходим к своим, все невзгоды позади. Как в калейдоскопе, промелькнуло все, что пришлось пережить за эти одиннадцать дней на земле Украины. Котел у Оржицы, куда без передышки била тяжелая артиллерия, обрушенные дома, горящая вперемешку с осколками земля, смерть товарищей и этот казавшийся нескончаемым марш, в котором голодные, выдохшиеся люди, несмотря на все тяжести и потери, сохранили стойкость и мужество.