В боях рожденное Знамя

НА БЕРЛИН

Каждый советский воин сознавал, что путь к победе лежит через Берлин. Здесь находился административный центр фашизма, оплот «нового порядка» в Европе. Берлин был крупнейшим экономическим центром, занимал первое место в стране по производству военной продукции.

Германская столица была превращена в мощный укрепленный район, обнесенный тремя оборонительными обводами: внешним, внутренним и городским. В самом городе было девять секторов обороны: восемь по окружности и один — в центре, подготовленный особенно тщательно в инженерном отношении. Многие кварталы представляли собой батальонные узлы сопротивления. В городе было больше 400 железобетонных долговременных сооружений, врытых глубоко в землю. Шестиэтажные бункеры вмещали до тысячи человек каждый. На перекрестках улиц стояли врытые в землю танки, железобетонные колпаки с круговым обстрелом. Для обороны Берлина были мобилизованы 16—17-летние юноши и разные охранные и полицейские формирования. Гитлер приказал: «Ни шагу назад, обороняться до последнего солдата и до последнего патрона».

В городе был сосредоточен 200-тысячный гарнизон. В резерве восемь дивизий. Руководил обороной Геббельс.

Берлинская операция — одна из крупнейших в Великой Отечественной войне. В ней участвовало более 3,5 миллиона человек.

Берлинская наступательная операция была проведена войсками 1-го и 2-го Белорусского фронтов, 1-го Украинского фронта при участии сил Балтийского флота и Днепровской военной флотилии, 1-й и 2-й армий Войска Польского. 8-я гвардейская армия генерал-полковника В. И. Чуйкова и 5-я ударная армия генерал-полковника Н. Э. Берзарина 1-го Белорусского фронта (командующий Маршал Советского Союза Г. К. Жуков) действовали на самом ответственном направлении, выводящем к рейхстагу. Наша 3-я ударная наступала севернее, но позднее была повернута на юго-восток.

150-я дивизия входила в состав 3-й ударной армии и располагалась в лесу, в районе Одера, в 25 километрах от Кюстрина, усиленно готовясь к предстоящим боям.

Подготовка к наступлению велась скрытно. Части наши не показывались из лесу, чтобы не попасть в поле зрения противника. Всякие передвижения к Одеру и от него совершались только ночью, при полной темноте. Днем принимались все меры для маскировки с воздуха.

В связи с этим было приказано всем генералам и старшим офицерам отправляться на рекогносцировку небольшими группами и в сержантском обмундировании.

Мы с командиром 207-й стрелковой дивизии очутились в окопе, среди бойцов 267-го стрелкового полка. Отсюда хорошо наблюдалась вражеская оборона. Появление в окопе посторонних, незнакомых людей пусть небольшое, но событие.

— Откуда, братки? По какой нужде? — посыпались вопросы. — Разведчики, говорите? У нас тут не наразведуешься.

Мы сами принялись расспрашивать солдат о жизни на плацдарме. И гвардейцы охотно начали вспоминать тяжелые февральские дни, когда плацдарм был взят в жестоком бою и им приходилось отстаивать его, укрепляясь, вгрызаясь в землю, неся потери. Каждому хотелось воспользоваться редким случаем рассказать обо всем, что случилось здесь.

В окопе появился ротный — совсем молодой лейтенант. Лейтенант продолжил рассказ сержанта. С гордостью рассказал об офицерах полка, ибо полк, в котором он служил, действовал на главном направлении. В ходе рассказа лейтенант упомянул замполита полка майора Николая Тихоновича Кириленко. В трудную минуту боя он появился в роте лейтенанта.

— Друзья мои, мы удерживаем плацдарм государственного значения, с которого пойдем на Берлин. Ни шагу назад! Народ ждет от нас окончательной победы.

В ночь на 13 апреля артиллерия нашей дивизии быстро и организованно переправилась за Одер на плацдарм и стала на позиции, производя пристрелку по предполагаемым целям противника.

14 апреля под покровом темноты части 150-й дивизии переправились на западный берег реки. Мы провели разведку боем на двух участках, в каждом случае силами стрелкового батальона от 469-го и 674-го стрелковых полков. Цель разведки заключалась в том, чтобы уточнить огневую систему обороны врага. После этого части заняли исходное положение для атаки в отбитых у врага траншеях, проделав для пехоты и танков проходы через проволочные заграждения и минные поля.

Готовились к штурму Берлина. Черная апрельская ночь скрыла поле боя, строения, берега реки, блиндажи, траншеи. Казалось, впереди не было никого, тишину нарушали только отдельные пулеметные очереди, да желтые ракеты изредка рассекали темное небо.

Вдыхая воздух, чувствуешь весну. Но сейчас не до нее…

— Сколько на ваших часах, товарищ генерал? — спросил начальник оперативного отделения подполковник Офштейн.

— Без десяти пять…

Рядом со мной командующий артиллерией полковник Сосновский.

— Еще десять минут, — отмечает он и добавляет: — Пойду, товарищ генерал, в свой блиндаж.

— Готовься, Григорий Николаевич, — говорю вслед. А сам почему-то вспоминаю Москву. Здесь, под Берлином, только три часа ночи, а там, в родной столице, уже светает.

Москва! Ты ждешь нашего наступления. Скоро, скоро. Осталось всего десять минут…

В блиндаже гудит рация, толпятся связисты, связные офицеры, телефонист прижимает трубку к уху. И вдруг!.. Вдруг где-то позади раздается гром. Мощный гул катится к траншее. Вздрагивает земля. Над головой замельтешили огненные нити с воем уходящих снарядов.

Море огня забушевало над горизонтом. Бешено запрыгали фонтаны земли, все загудело, застонало, задрожало, заныло в ушах. Прибежавший начальник оперативного отделения подполковник Офштейн размахивал руками, что-то кричал, но слов его не было слышно. А Сосновский курил и улыбался, он был горд за свою артиллерию, за ее мощь.

Тридцать минут хлестали огнем сотни орудий и гвардейских минометов, бушевал ураган. В судорогах билась земля. Исторические минуты — время великого прорыва наступило.

Тридцать минут плавился в огне горизонт, и вдруг мощный прожектор разрезал небо, возвестив о прекращении огня и начале атаки.

Буквально обрушилась тишина. И тогда справа и слева от блиндажа брызнули светом сотни прожекторов, и сплошной океан огней поплыл вперед.

Грохоча, ринулись вперед танки, с криками «ура!» устремилась за ними пехота. Сила не менее грозная, чем артиллерия, пошла крушить врага, добивать его в укреплениях.

Земля все еще горела в плотной завесе дыма и пыли, и в ней тонули танки, терялись люди.

После прорыва обороны и разгрома гитлеровских войск на реке Одер фашистское командование еще не теряло надежды, считало, что, бросив в бой резервы, ему удастся удержать фронт. Оно дополнительно ввело в сражение на Берлинском направлении 15 дивизий, 5 бригад, 7 отдельных полков и несколько батальонов.

Гитлер вещал: «Русские потерпят самое кровавое поражение, какое только вообще может быть». Он требовал от генералов и от офицеров не отступать. Эсэсовские отряды и чрезвычайные полевые суды расстреливали солдат и офицеров, в том числе и раненых, покидавших под огнем свое место. Стремясь поднять боевой дух, солдатам внушали, что скоро они получат новое секретное оружие, которое произведет решающий поворот в войне. Но никакие угрозы, смертные казни не могли остановить отступление фашистских войск.

Неудержимой лавиной двигались по немецкой земле советские войска, разметая фашистские полки и дивизии. Менялись рубежи, города и села, вражеская земля гудела от грохота наших орудий и танков. Берлин был близок.

На пути войск 3-й ударной армии к Берлину лежали сильно укрепленные населенные пункты. За каждый из них, малый или большой, надо было вести жестокий бой. В пороховом дыму, в дикой пляске огня и пыли солдаты героически продвигались вперед во взаимодействии с танками и батареями. Одну из наиболее серьезных преград представляла станция Нойтреббен.

Наступление левого фланга дивизии приостановилось перед ней.

Первая атака 469-го полка не принесла успеха: сильнейший огонь прижал пехоту к земле. Танки, неся потери, тоже остановились, вели огонь из-за укрытий.

Командир полка Мочалов начал перегруппировывать свои силы, готовя повторный удар.

Атака началась. С наблюдательного пункта я смотрел в бинокль на станционное здание, окутанное рваными клочьями дыма, и увидел двадцатилетнего начальника штаба 469-го стрелкового полка майора Володю Тытаря с пистолетом в руке. Он тоже рвался вперед, увлекая за собой солдат…

…Прошло много лет после того боя. Как-то я был дома. Слышу, звонок. Открываю дверь, вижу перед собой незнакомую девушку. Я вначале оторопел, смотрю в недоумении.

— Я сестра Володи Тытаря — Вера, — сказала она.

Долго мы беседовали с ней в тот день. Я рассказал ей, как погиб ее брат. Погиб он на моих глазах перед станцией Нойтреббен. Это случилось в полдень 17 апреля 1945 года. Он пошел с третьим батальоном в атаку в цепи одной из рот. Крикнул:

— Вперед, товарищи, за мной, — и сам вырвался вперед. Бежал посередине улицы, не прижимаясь к домам, и вдруг, словно споткнулся, взмахнул руками и упал на землю…

Вера смахнула слезу. Она долго сидела, уронив на колени руки с зажатым в них маленьким клочком бумаги, видимо, с моим адресом. Тихо произнесла:

— Он всегда был отчаянным.

Это было так. Он не раз ходил в атаку в цепи, рядом с солдатами. Он был бесстрашным человеком. Он и в тот раз, выпросив разрешение у командира полка, перебрался через ручей и с ходу влился в цепь бойцов атакующей роты.

Это было еще на Лубанских болотах. Хорошо помню, как на командном пункте полка подполковника Алексеева появился высокий поджарый капитан. На шее у него висел автомат, гимнастерка в нескольких местах была разорвана. Он доложил, что занял прежний рубеж на насыпи железной дороги, где сейчас и закрепляется.

— Хорошо, Тытарь, — кивнул подполковник Алексеев, — только в следующий раз не лезь в боевые порядки. У тебя своей работы в штабе хватит.

Это был Володя Тытарь. Погиб он, не узнав об Указе Президиума Верховного Совета о присвоении ему звания Героя Советского Союза.

…Нелегко достался нам и небольшой городишко Кунесдорф. Здесь проходил второй, после Одерского, рубеж обороны. Несмотря на то что фашисты ожесточенно сопротивлялись, их сломили, и крепкий опорный пункт гитлеровцев пал.

После взятия Кунесдорфа дивизию вывели во второй эшелон 79-го стрелкового корпуса.

Кончилась атака, и в занятом немецком городке наступила тишина. Вспоминается трогательный эпизод из жизни солдат. На привале пожилой боец достал кисет, неторопливо скрутил самокрутку и, затянувшись крепким махорочным дымом, поглядел в синеватую весеннюю даль.

— Откуда? — спросил сидящий рядом.

— Из Подмосковья.

— И я оттуда. Потом были Сталинград и Курская дуга. Были Калининские леса и Лубанские болота…

— Они начинали шагать отсюда, — затянувшись еще, произнес боец.

— Отсюда.

— И притопали сюда же. Вот и посуди, для чего делать такой путь? Сразу и не ответишь…

Два рядовых солдата рассуждали о происходящем, пытаясь понять его.

Впереди оставался последний бастион — германская столица.

Я сидел за столом и внимательно рассматривал карту с разведывательными данными о противнике. Рядом — начальник разведки дивизии майор Василий Иванович Гук.

В это время вошел генерал С. Н. Переверткин. Вместе с ним лейтенант. Строен, подтянут.

— Вот он, — указал Переверткин на лейтенанта, — будет находиться при вас. Командир радиовзвода 557-го отдельного батальона Убилава Кондрат. Сейчас, как никогда, связь должна быть устойчивой, — генерал взглянул на меня.

— Завтра, Василий Митрофанович, переходите в первый эшелон. Обстановка требует — чем скорее, тем лучше.

Семен Никифорович достал из планшетки карту и показал карандашом направление.

— Наступать будете на населенный пункт Претцель. Задача дня — овладеть Претцелем, а там и на центр Берлина. Да, сегодня, 20 апреля, наша дальнобойная артиллерия открыла огонь по Берлину. Начался исторический штурм, — с радостью закончил он.

Политработники, агитаторы быстро разнесли эту весть по ротам и батальонам. И она словно бы всех подхлестнула. Марш в состав первого эшелона, несмотря на сильную усталость бойцов, был проделан дивизией стремительно. За ночь подошли к Берлину.

Рассвело, туман рассеялся, но не открыл солнца. По небу бежали темные тучи.

Впереди поднимались дым, пыль, с трудом проглядывался город, двухэтажные дома, утопающие среди расцветающих плодовых деревьев.

По приказу Геббельса население города должно оборонять свой дом, свою квартиру до последней капли крови. За вывешивание белых флагов — смерть.

Немецкое командование подтягивало войска в Берлин со всех фронтов, и особенно с Западного, противостоящего нашим союзникам. Любыми средствами старались отстоять город. В срочном порядке формировались отряды фольксштурма.

Нашей 3-й ударной поставлена задача — разгромить врага, нанести ему последний и решительный удар совместно с другими армиями 1-го Белорусского фронта и водрузить Знамя Победы над Берлином. Об этом мечтали все солдаты, офицеры и генералы. Это была самая почетная задача.

Полки, дивизии, корпуса и армии стремились первыми ворваться в Берлин и штурмом овладеть рейхстагом.

21 апреля 469-й и 756-й полки 150-й дивизии перешли черту Берлина, начались бои в его пригороде. И грянули первые залпы артиллерии по центру столицы фашистской Германии, туда, где забились в бункерах фашистские главари, те, кто развязал кровопролитную войну.

Вместе с начальником инженерной службы 150-й стрелковой дивизии майором Чепелевым мы продвигались на новый наблюдательный пункт. Рвались снаряды, рушились дома. Приходилось ложиться, перелезать через завалы, прижиматься к стенам зданий, обходить минные поля, но мы шли. На улицах было много раненых. Санитары относили их в безопасные места.

Около одного разбитого снарядом дома я заметил офицера с биноклем, на плечах — плащ-палатка. Он прижался к каменной стене, смотрел, как продвигаются его солдаты по улице.

— Неужели комбат Блохин?

— Да, он, — подтвердил Чепелев. — Это его направление, вот и тревожится.

Мы подошли, стали у него за спиной. Его штурмовой батальон наступал на главном направлении. В батальоне смелые люди, один храбрее другого.

Почувствовав движение за спиной, он обернулся. Не удивился нашему приходу, спокойно доложил обстановку:

— Дальше идти опасно.

— О чем задумался, капитан? — спросил я.

— Думаю, что скоро войне конец. Вот овладеем рейхстагом, и все. Верно?

— Да, но только мы наступаем севернее рейхстага.

А 24 апреля был получен приказ — повернуть на юг и наступать на Плеццензее во взаимодействии с 207-й дивизией под командованием Асафова Василия Михайловича.

Пока мы разговаривали, подошел капитан Чупрета, заместитель начальника оперативного отделения дивизии.

— Товарищ генерал! Подготовка НП закончена, связь налажена со всеми полками.

— Где вы находитесь?

— Вон в том доме на втором этаже, — он указал рукой.

Сколько раз за время наступления приходилось менять свои наблюдательные пункты. Вот уже в Берлине третий, все дальше и дальше к западной части города. Ближе к боевым порядкам, чтобы видеть их и своевременно оказать необходимую помощь частям, подразделениям.

Мы простились с комбатом, прошли на новый НП. Обзор был хороший, почти вся северная часть города в бинокль просматривалась. Всюду шли бои.

Пехота, танки, орудия сопровождения пробивались по разрушенным улицам Берлина на запад, преодолевая баррикады и завалы.

Город был охвачен пламенем. Артиллерия разрушала дома, заваливала улицы кирпичом, камнем, железом. Всюду — разбитые и искалеченные танки, орудия, перевернутые грузовики, трупы людей, лошадей. Улицы становились непроезжими и непроходимыми. С большим трудом советские воины пробивались вперед.

К вечеру 22 апреля из штаба армии возвратился начальник политотдела нашей дивизии подполковник М. В. Артюхов. Мы выслушали его сообщение о совещании начальников политотделов, и я невольно вспомнил свою первую встречу с подполковником…

Она произошла в июне 1944 года. Тогда я обратил внимание на его открытый взгляд, сильное рукопожатие. Мы сдружились. И это способствовало нашей слаженной совместной работе. Мы виделись с ним ежедневно, решали боевые, воспитательные задачи по-деловому. Он старался как можно лучше выполнить их. Внешне он напоминал мне отчаянного донского казака-рубаку: смугловатое с коричневым загаром лицо, нахмуренные брови. Широко расставленные глаза то гневно мрачнели, то неожиданно становились добрыми, светились мальчишеским задором. Смеялся он заразительно… Мне была известна его нелегкая жизнь. На его глазах белоказаки повесили отца. Вскоре умерла и мать. Был беспризорником, испытал унижения и голод. Попал в детский дом. Добровольно вступил в Красную Армию. Перед началом войны окончил Военно-политическую академию им. В. И. Ленина.

Он был смел, не засиживался в политотделе, а всегда был там, где труднее.

Помнится, однажды мы с ним под вечер ехали лесной дорогой. Были уверены — противника близко не должно быть. Накануне лес прочесали, да, видно, плохо. Неожиданно — прямое попадание снаряда в машину. Нас выбросило. Артюхов тут же поднялся, не спеша стряхнул пыль с гимнастерки, испуга ни в одном глазу.

— Чуть-чуть не убили нас, — тревожно произнес шофер Лопарев.

— Чуть-чуть не считается, — парировал Артюхов.

Он радовался, когда подразделения дружно и смело шли в атаку. Много внимания уделял разведчикам. Провожал и встречал их. Присутствовал при допросах. Он всегда был в гуще дел.

Все мне нравилось в этом человеке. Я украдкой любовался им, когда он выступал перед солдатами…

Заканчивая свой доклад, подполковник Михаил Васильевич Артюхов бережно развернул принесенное с собой Знамя.

— Вот, товарищ генерал. Это Знамя необходимо водрузить над рейхстагом. Нам доверена высокая честь. Такие знамена по решению Военного совета вручены каждой стрелковой дивизии, которая участвует в боях за Берлин. Наше Знамя числится под номером пять.

Могли ли мы тогда предположить, что принесенное Артюховым Знамя войдет в историю как Знамя Победы.

О Знамени узнал каждый солдат, сержант, офицер 150-й дивизии. Высокое доверие подняло боевой настрой.

В этот же день Знамя под номером 6 бойцами 207-й стрелковой дивизии было водружено на крыше многоэтажного дома в районе Резенталь 22 апреля, а смельчаками 171-й стрелковой дивизии Знамя — на самой высокой точке многоэтажного дома в районе Панкова.

Наше наступление не прекращалось ни днем пи ночью. Все усилия были направлены на то, чтобы захватить рейхстаг.

— За принесенное нам горе, за сожженные крестьянские хаты и деревни, за разрушенные города, за убийство детей, матерей и стариков — огонь! — подал команду младший лейтенант Шмонин.

Воины 150-й рвались вперед, проявляли массовый героизм при взятии опорных пунктов, зданий, улиц и кварталов, смело форсировали водные преграды. Они горели желанием быстрее добить врага и закончить войну.

Можно только радоваться за наших бойцов и офицеров, так научились умело, с малыми потерями бить врага… На НП, в трамвайном парке, меня уже ожидали начальник оперативного отделения Офштейн и разведывательного — Гук.

События между тем разворачивались своим чередом, несмотря на яростное сопротивление гитлеровцев, бросавших в бой все новые и новые подкрепления. Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, прорвав вражеские оборонительные полосы на реке Одер, уже 19 апреля начали охватывающий маневр с целью окружения Берлина и одновременно выхода к Эльбе.

К концу этого дня войска 1-го Белорусского фронта завершили прорыв Одерского оборонительного рубежа противника на семидесятикилометровом участке, разгромив гитлеровскую группировку: 101-й армейский и 56-й и 11-й танковые корпуса, а также все оператив-резервы группы армии «Висла».

Противник понес огромные потери. Создались выгодные предпосылки для немедленного развития дальнейшего наступления на Берлин. К исходу 22 апреля он был зажат в полукольцо с севера, востока и юга. К этому же времени части нашей дивизии совместно с другими частями заняли северные берлинские предместья: Каров, Бланкенбург, Буххольц, Розенталь, Мельхгольц, Тегель. Теперь уже солдатам не нужно было вглядываться вдаль — Берлин лежал перед нами, дымящийся, черный, огрызающийся из-за каждого угла ожесточенным огнем.

Через три дня, в ночь на 25 апреля, было завершено окружение берлинской группировки гитлеровцев общей численностью около 500 тысяч человек, рассеченной на две изолированные группы: берлинскую и франкфуртско-губенскую. Советские войска соединились в Кетцине — одном из районов вражеской столицы. Битва приобретала все более напряженный характер. Да это и не удивительно, ведь она развернулась теперь в самом Берлине, в логове фашистского зверя. Автоматный и пулеметный огонь, артиллерийский и минометный обстрел не утихали ни на минуту.

Но с подходом к центральной части города сопротивление резко усилилось. Ожесточение нарастало. Каждую улицу, каждый квартал, каждый дом противник превратил в мощные очаги сопротивления. Немцы использовали все преимущества обороны. Многоэтажные дома, массивные стены и особенно бомбоубежища, казематы, связанные между собой подземными ходами, сыграли важную роль. По этим путям фашисты могли из одного квартала переходить в другой и даже появляться у нас в тылу.

Укрепившись на берегу Фербиндунгс-канала, гитлеровцы делали все для того, чтобы не дать форсировать его. Фербиндунгс-канал опоясывает северную часть района Моабита с высокими цементированными берегами. Каждый дом здесь защищал гарнизон силой не менее роты. Но несмотря на это, 26 апреля после сокрушительной артиллерийской подготовки части нашей дивизии приступили к форсированию канала.

Решив эту задачу, войска нашего корпуса должны были повернуть на юго-восток с тем, чтобы очистить от гитлеровцев моабитский район, который прикрывал подступы к центральной части Берлина. Обороне этого района противник придавал исключительно важное значение. На юго-восточном берегу канала он сосредоточил значительные силы и непрерывно подбрасывал все новые и новые подкрепления.

Основную тяжесть боев за переправу через канал приняли на себя 469-й и 756-й стрелковые полки.

Первая наша атака Моабита успеха не имела. Огонь гитлеровцев сметал всех, кто пытался продвинуться вперед. Переправившимся подразделениям пришлось залечь на самом берегу канала. Поддерживая их огнем, отбрасывая контратакующих фашистов, мы начали готовить вторую атаку. Перед этим были засечены почти все огневые точки противника, усилена артиллерия, стрелявшая прямой наводкой, подтянуты танки и самоходки.

Что делать? Повторять атаку бессмысленно, только будут неоправданные потери, а форсировать надо немедленно, от этого зависит успех корпуса.

Вызвал начхима дивизии.

Вскоре на НП прибыл невысокий молодой майор Юрий Николаевич Мокринский, воевавший в дивизии с первого дня. Помню, еще в Латвии просился сходить в разведку за «языком». Категорически отказал ему. Несмотря на то что он не кадровый офицер, его знали в дивизии как бесстрашного воина. Был застенчив, молчалив, хотя офицеры говорили про него, что он мастер рассказывать анекдоты.

— Вот, товарищ майор, и настал ваш час, где можно отличиться непосредственно в бою с наибольшей пользой. Противник все время поддерживает такой плотный огонь, что к берегу нельзя близко подойти. Решено форсировать канал под прикрытием дымовой завесы. Сможете обеспечить завесу шириной пять-шесть километров, форсировать будем на двух — двух с половиной километрах.

— Сможем, — и тут же изложил свой план: — Мы расположим дымовые шашки по северному берегу, от моста до изгиба канала. Вторую, ложную, завесу поставим вдоль другой части, по западному берегу. Это введет врага в заблуждение, он будет ожидать удара с двух сторон.

— Хорошо, — согласился я. — Помните, что от выполнения этого задания зависит успех форсирования канала.

— Слушаюсь, товарищ генерал! Разрешите выполнять?

Вечером мы приступили к вторичному форсированию канала. От солдат, сержантов и офицеров дивизии требовались неимоверные усилия, чтобы преодолеть эту сравнительно небольшую преграду. Весь северный берег справа обстреливался из пулеметов и автоматов, а слева — орудиями, выдвинутыми на прямую наводку.

Вскоре над водой заклубились густые облака дымовой завесы. Под ее прикрытием наши бойцы устремились вперед. Переправлялись мелкими группами кто как мог: по полуразрушенному мосту, на небольших плотах, а то и просто вплавь. Выбравшись на противоположный берег, группа 1-го батальона во главе со старшим лейтенантом Кузьмой Владимировичем Гусевым сразу же бросилась в бой. Воздух, казалось, раскалился от горячего металла, не было такого места, где бы не свистели пули, не визжали осколки.

Правее 756-го полка переправляются через канал подразделения 469-го полка.

— Товарищи! Вперед! — командовал комбат Блохин и, взмахивая флажком, указывал направление.

Люди бежали, не обращая внимания на разрывы мин противника, и с ходу прыгали с крутого берега на переправочные средства, заранее подготовленные для форсирования канала. Первой достигла берега рота Ковригина. Не успела подняться, как последовала контратака противника. Дважды оттесняла врага рота и дважды отступала к самому берегу. А когда переправился весь батальон Блохина, отбросили врага от канала. Блохин установил связь и взаимодействие с батальоном Неустроева.

Бойцам было приказано наступать, не давая закрепиться врагу. Тут же была поставлена задача полковнику Михаилу Алексеевичу Мочалову — переправить полк на противоположный берег, а артиллерию по мосту, к этому времени очищенному от мин и заграждений.

Михаил Алексеевич в дивизию прибыл в январе 45-го года и сразу вжился в коллектив. Среднего роста, плотный, очень подвижный, он был наделен природным умом, остроумен, выделялся личной храбростью и отвагой. За короткое время отличился в боях и особенно при взятии Кунесдорфа.

Жестокий бой продолжался. Из домов летели пули, фаустпатроны. Солдаты полка гнали врага, и к вечеру хорошо укрепленный узел сопротивления — трамвайный парк — был занят.

Одновременно переправился и 756-й полк. Отважно действовали солдаты подразделений Айвазова, Тишкова и Макарова.

Сапер Станкевич был ранен еще на мосту, но он не выходил из боя, продолжал вести огонь. Почти у самого моста, под откосом, справа от тротуара, на боку лежали два броневика. Рядом с машинами валялись трупы фашистских солдат. По всему было видно, гранаты подброшены Станкевичем под ходовую часть машины из-за укрытия — дамбы. Вторая пуля сразила бесстрашного воина. Он выпустил из рук оружие, но его товарищи Самохвалов, Шанкарев и другие были уже впереди.

Все больше и больше наших бойцов на противоположном берегу. Вот уже водная преграда осталась позади. Противник ничего не мог поделать с натиском советских солдат. Бой шел уже на южном берегу Фербиндунгс-канала.

Дивизия не давала противнику опомниться и прийти в себя. Овладев каналом, без малейшего промедления двинулась вперед.

Выбитые из первых зданий, гитлеровцы засели на станции Бойсельштрассе, метрах в двухстах от канала, не давая возможности переправлять через него артиллерию и танки. Дорога каждая минута. И тут в дело вступили саперы. Под ураганным огнем противника они начали разминировывать и ремонтировать мост. Вернее сказать, не ремонтировать, а наводить заново, так как он был сильно разрушен.

В это время бойцы капитана Неустроева ворвались на станцию Бойсельштрассе.

По восстановленному мосту двинулись орудия и танки. Дивизия прорвала городской оборонительный обвод и открыла путь в глубь Моабита. Противник предпринял несколько яростных контратак.

Солдаты капитана Неустроева распахнули ворота концентрационного лагеря, в котором томились советские люди, угнанные гитлеровцами из Белоруссии, с Украины, из других временно оккупированных республик и областей. Высокий забор, колючая проволока, сторожевые вышки с пулеметами и овчарками. Высыпали исхудавшие люди. Плачут от радости, обнимают солдат, благодарят за спасение.

Мне уже приходилось беседовать с освобожденными из концентрационных лагерей. Они много рассказывали о той жестокости, с которой обращались с ними фашисты. Не успел подойти к бывшим узникам, как вокруг меня моментально образовалось плотное кольцо молодых ребят и девушек. Все они говорили и говорили, мне было трудно уловить о чем.

Одна рядом стоящая со мной девушка рассказывала подробно и быстро:

— Обращались с нами, как с рабочим скотом… Работали по двенадцать часов в сутки… Кормили впроголодь. Били… — Глаза ее были полны ненависти. — Дайте нам винтовки. Возьмите нас, мы вместе с вами пойдем.