В понедельник рабби сбежал

Глава XIX

Короткие и живые вечерние службы по пятницам действительно имели успех в Барнардс-Кроссинге, и за два месяца рабби Дойчу удалось удвоить посещаемость. Отчасти помогла и отправка прямых приглашений по почте, но, как отметил Малкольм Злотник, «если бы товар не соответствовал рекламе, дело бы не пошло». Для большинства это уже вошло в привычку.

— Вечер пятницы? Боюсь, это исключено. По пятницам мы ходим в храм… Мы тоже не религиозны, но мы проводим приятный вечер. Выбираемся из дома… и конечно, рабби прелесть, а Бетти Дойч — понимаешь, мы так подружились, я чувствую, что подведу ее, если пропущу службу… Она такая чудная. Она урожденная Стедман, ну, знаешь — Дэн Стедман с телевидения…

Были, конечно, и критики. Например, Мейер Пафф.

— Я не говорю, что новый рабби не хорош. Я только говорю, что он, пожалуй, слишком хорош. Лично я, когда парень начинает говорить, смотрю на часы. Что бы это ни было — политическая речь или какая-нибудь заумная лекция, на которую потащила меня жена, или рабби, читающий проповедь, — я смотрю на часы, когда он начинает, и смотрю, когда он заканчивает. У рабби Дойча средняя длительность примерно пятнадцать минут. Иногда он говорит семнадцать минут, или даже восемнадцать, но обычно от начала до конца проповеди проходит пятнадцать минут. Речь у него хороша, надо отдать ему должное, но это все-таки пятнадцать минут. А дальше я подсчитываю. Я иначе не могу; я считаю всегда — может быть потому, что делаю это всю свою жизнь. Берем пятнадцать минут, умножаем на число пятниц — скажем, на тридцать пять, потому что летом служб нет, — и получаем немного меньше девяти часов. Теперь мы делим на это то, что мы платим парню, и, позвольте сказать, за час выходит дьявольски много. Это я и имею в виду, когда говорю, что он хорош. Я хочу сказать, что любой, кто может заработать за час столько бабок, не просто хорош — он чертовски хорош. Но тут я задаю себе другой вопрос: а может ли этот парень произнести длинную речь? Хватит ли у него способностей для длинной речи?

По крайней мере, на службе в Пурим[45] рабби Дойч доказал, что может произнести длинную речь. Его проповедь длилась пятьдесят минут по часам Мейера Паффа. Это был первый праздник со времени его вступления в должность, и большая часть храма была заполнена. Его проповедь называлась «История Пурима: реальность или сказка?» И все прошло хорошо. Десятки прихожан говорили ему, что до этого времени они никогда по-настоящему не понимали значение праздника. А Берт Рэймонд позвонил ему следующим вечером и сказал:

— Я просто обязан был позвонить, рабби. Я получил так много замечательных отзывов на вашу проповедь, что просто обязан сказать, как мы признательны.

Рабби Дойч был очень доволен и, повесив трубку, не удержался, чтобы не пуститься в философствование с женой по поводу успеха своей проповеди.

— Понимаешь, на самом деле я всего-навсего рассказываю историю Пурима, но им она кажется удивительной. Конечно, многие помнят сюжет в общих чертах, но это только добавляет удовольствия. Вот если бы я просто пересказывал, они бы решили, что их принимают за детей, и возмутились бы. И совершенно законно. Поэтому я украшаю ее всевозможными предположениями, чтобы сделать ее правдоподобной в современном контексте, — например, будто персидский царь боялся, что Аман устроит дворцовый переворот, и они с Эстер подготовили заговор, приведший его к гибели. — Он усмехнулся. — Должен сказать, что это прошло на ура.

Она одобряюще улыбнулась.

— Да, дорогой. Тебе нравится здесь, правда?

— Очень, — не колеблясь, ответил он. — Это приятный город, близко до Бостона и Кембриджа. Мне нравится возможность время от времени пойти на тот симфонический концерт, который я выбираю.

Бетти Дойч покачала головой.

— Я имею в виду, что тебе нравится этот храм, конгрегация, твоя работа.

— Это лучшее из всего. Никаких проблем с правлением, каждый из кожи вон лезет, чтобы понравиться, и я делаю только то, что хочу. А эта сегодняшняя проповедь, ты знаешь, когда я ее написал?

— Конечно. Ты читал ее своей первой конгрегации в Ковентри, в Мичигане, и еще раз, когда мы только переехали в Дарлингтон, Коннектикут. Мне и на самом деле не надо было спрашивать, счастлив ли ты здесь, — сказала она с улыбкой. — Я вижу, что тебе нравится. Ты не думаешь, что неплохо было бы остаться?

— Об этом не может быть и речи, Бетти. Это только временная работа. Рабби Смолл вернется в следующем месяце. Кроме того, я на пенсии. Ты помнишь об этом?

— Да, я помню, дорогой. Но я также помню, что ты не слишком радовался уходу на пенсию. У такого человека как ты — с хорошим здоровьем, энергичного — должно быть какое-то занятие. Ты не можешь все время просто слоняться без дела.

— Я не знал, что я слоняюсь без дела, — сухо произнес он. — Я собирался написать кое-какие статьи, научную работу, которую я давно обдумываю…

— О, Хьюго, посмотри правде в глаза. Если бы тебе было, что написать, ты бы это уже сделал. Ты бы сделал это еще тогда, когда был рабби конгрегации в Дарлингтоне. И, конечно, не провел бы эти месяцы, просто слоняясь из угла в угол.

— Я обдумывал несколько идей.

— Нет, Хьюго. Когда хочешь писать — пишешь. — Она покачала головой. — Разве ты не видишь? То, чем ты занят сейчас, руководство храмом и конгрегацией — это работа для тебя. И ты прекрасно с ней справляешься. Так почему бы не продолжить?

Он обиженно отвернулся.

— Что ж, мне жаль, что ты считаешь мои научные планы просто фантазией…

— Но это так, Хьюго, дорогой. Помнишь, как ты надеялся, что конгрегация в Дарлингтоне наверняка попросит тебя остаться? И рассуждал о том, что будешь делать, если не попросят. Тогда ты сказал, что у тебя, по крайней мере, будет время привести в порядок свои бумаги, и ты сможешь отредактировать свои проповеди для публикации. Но это означало только то, что ты не был готов к мысли об уходе на пенсию. Но они не попросили тебя остаться, и ты провел несколько месяцев на пенсии…

— Я был уверен, что они попросят, — спокойно сказал он. — Они до сих пор не нашли замену. По крайней мере, не смогли прийти к единому мнению. Но, пожалуй, за тридцать лет люди могут устать от тебя.

— Конгрегация изменилась, Хьюго. — По ее тону было понятно, что это обсуждалось уже много раз. — К власти пришли люди другого типа и стали руководить по-своему. — Она улыбнулась. — И ты, кстати, тоже начал уставать от них.

— Да, это правда.

— Но здесь, — продолжала она, — все тебя уважают. Если бы ты остался…

— Было бы то же самое. Все они милы, обходительны и любезны, потому что знают, что я здесь только на короткое время. Если бы у меня был обычный долгосрочный контракт, все было бы точно так же, как в Дарлингтоне.

— Это не так, Хьюго, — поспешно сказала она. — Ты был молодым человеком, когда приехал в Дарлингтон. У тебя не было ничего — ни денег, ни репутации. У них была возможность помыкать тобой, и они делали это, пока за многие годы ты не собрался с силами и не завоевал их уважение. Но здесь они знают, что ты не нуждаешься в них. Ты получаешь почти такую же пенсию, как то, что они тебе платят. Никто здесь не может помыкать тобой, и они знают это, так что не будут и пытаться. О, Хьюго, — взмолилась она, — если бы ты остался еще на пять-семь лет, потом мы переехали бы во Флориду или, может быть, в Израиль.

— Неплохая идея — получить другое место, — уступил он, — но ты, похоже, забыла, что сюда в следующем месяце возвращается рабби Смолл.

— Откуда ты знаешь? — резко спросила она.

— Таков был, ну, скажем, договор. Меня наняли на три месяца, потому что через три месяца должен вернуться рабби Смолл.

— Это не совсем так, Хьюго. — Хотя они были одни, Бетти Дойч понизила голос. — В женской общине есть пара девочек, с которыми я действительно подружилась, и они немного пооткровенничали. Ты знал, например, что у рабби Смолла неоплаченный отпуск?

— Неоплаченный? — Он был потрясен. — Ты хочешь сказать, что они удержали его жалованье?

— Насколько я поняла, он сам отказался. Он отказался говорить о контракте и даже отказался обещать, что вернется сюда.

Рабби Дойч не мог в это поверить.

— Он казался очень уравновешенным молодым человеком. Для молодого человека с семьей отказ получать жалованье выглядит донкихотством. Конечно, это могло зависеть от того, как его предложили.

— Но это еще может означать…

— Скажем, это позволяет подумать о возможностях. — Он кивнул. — Да, это позволяет подумать.