В тени родных деревьев

В этой небольшой книге — воспоминания давних лет, виденное и пережитое мною в грузинской деревне времен моего детства.

Я протягиваю читателю эти страницы, как гору фруктов на узорном деревянном блюде, чтобы поделиться с ним золотистыми плодами моих детских воспоминаний.

Не пером исписать, а проплести фиалками и лилиями, разукрасить цветами моих родных полей и лесов хотел бы я листы этой книги. В ней — отблеск улыбки моего неба и моей земли, свежее дыхание моего детства!

Как щедры, как ласковы были сверкающие утра в Патардзеули! Как золотисто-звонки весенние дни, когда мы сами раскрывались как вешний миндальный цвет и земля пела у нас под ногами, а сердце прыгало в груди золотым мячом и с неба низвергались нам на голову золотые дожди…

Исток моей песни, моего слова — в тех весенних утрах; струя ее бьет из прозрачных ключей, над которыми в густой, нависшей ореховой листве возилась, трепыхалась иволга-желтогрудка, окликая меня: «Бичо Гогия!», как тезку и товарища.

Слова этой книги нашел я среди синеглазых фиалок, которые так любил собирать на лесных опушках возле нашей деревни; подобрал в пестреющих маками нивах, среди налитых солнечными соками колосьев, что стоят стеной в таинственном молчании, озаренные золотым сиянием.

Сереброструйная Иори нашептывала мне эти слова — Иори, утопающая в садах и виноградниках, пробирающаяся через заросли, журчащая в камышах.

Берега Иори, радость моего взора, с их песчаными отмелями, мочагами, кустарниками, зелеными рощами и шелковой муравой лужаек, были колыбелью и купелью моего детства, начальной моей поэтической ареной.

Прибрежным иорским нивам читал я свои первые стихотворные опыты.

У голосистой, певучей Иори учился я музыке грузинского стиха!

Туда, к этим лучистым берегам моего детства и сейчас непрестанно убегает мой взгляд, оттуда ожидаю я все новых напевов для моей песни.

Там, в лазурном сиянии по-прежнему стоит среди виноградных лоз моя труженица-мать в длинном грузинском платье, стоит и улыбается мне…

…По утрам в песню лучей вплеталось немолчное пчелиное жужжание.

Как хорошо, покойно было у нас на пчельнике!

Я любил прибегать туда апрельским утром. Земля под персиковыми деревьями была вся усыпана лепестками, точно покрыта розовым снегом. «Видно, ветерок провеял ночью над нашей пасекой!» — думал я. Ах, если бы мне пробежаться, как прежде, босиком по росистой, свежей траве! Или еще раз заснуть безмятежным детским сном под нашей сиренью.

…Наши медовые, сладкопахнущие липы, облепленные пчелами… Первым примером трудолюбия были мне в детстве пчела, потом — моя мать и весь деревенский народ!

Явственно слышится мне как бы доносящийся с гумна протяжный, грустный напев погонщика — «Оровела», журчанье и бульканье струи сладкого виноградного сусла, сбегающей по желобу давильного ларя в кувшин, пахучее дыхание зелени у нас на огороде.

Как живые стоят перед моим взором пылающие, алые розы моего детства, трехсотлетний пшат, осыпанный желтыми цветами, словно весь в золотом инее… Дурманящий, сладкий его аромат и сейчас окутывает мою душу. А наши виноградные лозы, что закидывали ввысь свои вьющиеся побеги, а наши высокие нивы, переливающиеся, как море под ветерком!

Там, среди них, искал я, собирал, как цветы, слова моей книги. Нежный цветочный запах тех золотистых дней доныне ласкает меня.

Поля, нивы, рощи, луга, пестреющие цветами… Зеленые купола лесистых гор… Душистая метель миндальных, персиковых, яблоневых, сливовых лепестков… Щедрая, благодатная, неизмеримая красота матери-природы!

…Ясная, улыбчивая иорская лазурь, перламутровое сверканье потока, прозрачные перекаты с ясно видными, как под стеклом, камешками дна, болтливые хрустальные струи притекающих ручьев…

Вторая моя мать — Иори!

Как любил я ее брызжущие алмазными искрами, отливающие радугой волны — вечно бьющиеся, трепещущие, как крылья жаворонка, полные ласки и веселья!

И сейчас, стоит мне увидеть Иори — и сразу учащенно забьется сердце.

По-прежнему у Иори ищу я утоления моей жажды!

Мое детство нежилось на гребне сверкающей иорской волны — и эта волна давно уже прошумела, промчалась, уплыла!

Хороши были рыбалки на Иори! А какая ловилась рыба — усач, жерех, сазан… Любил я рыбную ловлю и ловил вместе с товарищами по-всякому: на удочку, сетью, багром или, перекрыв боковой проток и дав стечь воде, руками среди камней русла.

То, бывало, мы, ребята, взгромоздимся на шершавую спину ленивого буйвола, залегшего в заводи, по самые рога в воде; то плескаемся в быстрине, ныряем бесстрашно в омуты; то бегаем, скачем, резвимся на мокрой траве мочажин и заболоченных лужаек, не обращая внимания на острые колючки, что безжалостно язвят босые ступни. Сколько раз приходилось мне рассечь себе подошву о торчащий из земли отросток корня — боль нам была нипочем, боли мы сгоряча вовсе не чувствовали!

Мерцала синева иорских струй. Взлетали брызги, окатывали дождем. Под ветром перешептывались камыши. То и дело сверкала серебристой чешуей рыбья спина в волнах.

Здесь, в иорских рощах и тростниковых зарослях, стоял я в детстве подолгу, затаив дыхание и напрягая слух, чтобы услышать пенье золотой птички, с малых лет манившей меня — и ускользавшей.

А зимой целые горы душистых яблок громоздились прямо на полу в нижних комнатах нашего дома. И ничего не могло быть для меня слаще их запаха! Крепким этим духом был напоен, пропитан весь наш дом.

Кожуру яблока я никогда не выбрасывал. Мать учила меня, что ее надо непременно кинуть в огонь — есть такая птичка, которая только запахом яблочной кожуры и живет! Верно, это та самая птичка, что по сей день не дает мне покоя — как ни стараюсь, никакими силами не могу ее поймать.

Как я любил праздник цветов — в мае месяце, в разгаре весны! С утра принимались мы украшать дом розами, лилиями, душистыми, цветущими ветками пшата, пестрыми полевыми цветами. Целую арбу цветов привозили с поля! Особенно щедро украшали фасад дома — столбы и перила балкона, окна; каждый столб обвивали гирляндами из роз, колокольчиков, ромашек, лилий…

Радость этого дня была выражением моей глубокой любви к природе. Праздник цветов никогда не пропускали в нашем доме — благодаря поэтической натуре моей матери.

Те пестрые, красочные цветы остались жить в моей душе, в моем слове! До сих пор я люблю полевые цветы больше всех других.

Весной моя мать неизменно отправлялась вместе с нами, детьми, поглядеть на молодые нивы.

Мы стояли, глядя на это волнующееся зеленое море, не в силах отвести от него взор.

Это было чарующее зрелище — высокие, уже начинающие колоситься, напоенные солнечными соками хлеба, отливающие шелковистым блеском под веянием ветерка. «Солнечным платьем» называют у нас этот скользящий перелив нивы, колеблемой пролетающим ветерком. Сияло, развевалось, пестрело тысячецветное солнечное платье!

Мы стояли в благоговейном молчании перед этим зеленым чудо-океаном, творением сил природы и человеческого труда, и светлая радость наполняла нас, в наших сердцах утверждалось чувство гордости за человека, сознание его достоинства.

Помнится, под Новый год в раскаленной тонэ пеклись для меня и моих братьев, вместе со сдобными назуки, фигурные хлебцы — плуги, лопаты, топоры, кувшины, но всего больше — сабли и мечи. Девочки тоже не бывали забыты, для них пекли из теста прялки, веретена, коровье вымя, куриные лапки.

Все это сызмала внушало нам любовь, почтение к труду.

И хотя моя мать ни разу не испекла для меня хлебца в форме пера, мне все кажется, что у меня в руках то самое, печеное хлебное перо и что в щедроте и правде грузинского трудового хлеба почерпнул я силу перенести на бумагу все то, что поручили мне моя мать и мой родной народ.

…Вновь стою я у нас на балконе, в Патардзеули…

Мимо, по дороге, проходят, движутся тени давнего прошлого, в ситцевых платьях, в темных платках, в шинелях с солдатского плеча, в овчинных тулупах, в сыромятных каламанах.

Я зову их:

— Привет вам, друзья и соседи! Не узнаете меня? Я тот самый маленький мальчик с темными фиалками-глазами, с желтым вихром и румяными щеками, что бегал среди вас! Тот, что кружился на молотильной доске у вас на току, что сиживал погонщиком на ярме ваших быков во время пахоты или на перекладине вашей арбы, что увязывался за вами, когда вы отправлялись в поле или в виноградник!

Я тот, кто читал вам книги вслух; кто записывал с ваших слов песни, пословицы, стихи и загадки!

— Вспомнили меня?

— Поднимайтесь ко мне на балкон, поднимайтесь смело, без стеснения!

Поднимайтесь ко мне, тени, и рассказывайте мне обо всем, что было, яркими, могучими вашими словами!

Я ведь записываю в этой книге простые были вашей жизни — записываю рукой неопытного прозаика. Это ведь только воспоминания о вас…

— Сюда, ко мне, соседи, друзья! Знаю, вас уже нет на свете — но образ ваш не стерся в моей душе! Я узнаю вас — как прежде…

Вы все мне памятны!

Ведь это от вас узнал я впервые, что такое сладость и горечь жизни!

Вы были первыми моими учителями!

— А, и вы здесь, Нинуца, Гаянэ, Магда, Марта — сказочницы мои! Как незаметно, как тихо ускользнули, ушли вы от нас — покинув без сожаления прялку и колыбель, огород и пекарню, поле и виноградник! Ушли в землю, истомленные нечеловеческим трудом… Прильнули к ее материнской груди, как когда-то прижимали к своей ваших младенцев… Вы ведь и сами — частицы этой матери-земли!

Вас уже нет, но по-прежнему улыбаются утра в Патардзеули; по-прежнему осыпается белым, желтым, розовым снегом миндальный, персиковый, яблоневый, грушевый, алычовый цвет!

В ваших дворах хлопочут теперь другие хозяйки — быть может, даже не зная того, что когда-то на их месте трудились вы, любимые мои!

— Сюда, сюда, ко мне, поднимайтесь на балкон, друзья, напомните, расскажите, вдохновите меня!

В спешке пришлось мне писать эту книжку — всего за месяц-другой.

«Сказал конский щавель: хоть бы к хозяйке моей приехал брат после долгой разлуки, чтобы дали мне за беседой вволю повариться!»

А я бы пожелал вот чего: хоть бы моему издателю не доставили вовремя бумагу из-за гор или из-за морей, чтобы мог я писать потихоньку, не торопясь, любовно очищая, оттачивая и расцвечивая свое слово, и предстать перед читателем «с сердцем чистым и словом лучистым»!

О, как люблю я кряжистое, меткое, сочное, яркое слово!

Говорят, хвост — фазанья краса, а конец — делу венец.

Посмотрим, каким концом увенчается эта моя книжка, венок из виноградных листьев.

19 июня 1961 г.,

село Патардзеули.