В тени шелковицы

СЛЕДЫ НА СНЕГУ

Три дома в полях за каналом с весны и до поздней осени прятались от мира в густой зелени. Сзади к домам прилегали фруктовые сады, перед фасадами тянулась аллея акаций, надежно усмирявшая порывы юго-западного ветра. Юго-западный ветер внезапно срывался в долине за рекой, недолгим вихрем кружился над своей колыбелью и без промедления мчался в чужие страны, не признавая никаких государственных границ. Летом он обычно гнал тяжелые грозовые тучи, и на край изливались потоки воды. Воды ждала иссохшая земля, жадно поглощала ее и тотчас перерабатывала в столь необходимые питательные вещества.

Окрестности за каналом утопали в зелени. Вдоль канала, с севера на восток, в начале нашего века были высажены ветрозащитные полосы тополей. С той поры саженцы укоренились, буйно разрослись и дали множество новых побегов, которые тоже успели превратиться в кусты и деревья. Молодые побеги и листва образовали непроходимую чащобу. Джунгли с каждым годом становились все гуще и, разрастаясь, алчно пожирали соседние луга.

Перед аллеей акаций сплошной стеной чернел ивняк. С незапамятных времен приречные луга поросли ивой. Издали ивняк казался низкорослым и словно расползался по берегам, но в самом деле это было не так: деревья росли в овраге под насыпью, и на уровне запруды видны были только их верхушки. Луга постепенно понижались к реке. Один-два раза в год луга заливало, и когда большая вода спадала, речной ил, застрявший в ивняке и засохший на стволах деревьев, служил отметиной, как высоко она поднималась.

Те три дома за каналом поставили люди, которые не больно-то ломали себе голову над строительными чертежами. Они просто строили так, чтобы в этих домах весь год было много солнца и воздуха.

Два дома из трех поставили из добротного обожженного кирпича. И несмотря на некоторые признаки равнодушия хозяев к своему достоянию, дома производили впечатление солидности и удобства. Крыши были покрыты темно-красной черепицей. Во многих местах черепица потрескалась, но дыр в крышах еще не видно. Между домами когда-то тянулись огороды, теперь и следа от них не осталось. Только чертополох да разные другие сорные травы питала эта земля.

В одном из домов жил Вендел.

Второй дом стоял пустой. До самой смерти жил в нем Штефан Бартала-старший с невесткой Ольгой, вдовой Штефана Барталы-младшего. После смерти старого Барталы Ольга одна в доме не выдержала. Закрыла дверь на замок и уехала. В деревне говорили, плавает она на пароходе по Дунаю, готовит матросам острый гуляш да вертит перед ними задом.

Третий дом стоял немного дальше, возле запруды. Он был построен из мягкого материала, стены не оштукатурены, только побелены известкой, маленькие окна кое-где заткнуты соломой. Крыша на избе из разных материалов: на одной половине крыта волнистым шифером, на другой — камышом. Казалось, будто хозяин решил заменить старую крышу, да передумал, а работа так и осталась незаконченной. В сравнении с соседними домами изба производила гнетущее впечатление.

Здесь жил старик Бенедикт.

В начале марта снова выпал снег. Вендел смотрел на летящие хлопья и злился: «Опять зима! Черт бы ее побрал! Опять возвращается!»

Он пошел в дровяник взглянуть на запасы топлива и еще больше озлился. Дрова, заготовленные летом, почти кончились. Понятно, что его ждет. Он выкатил из сарая ручную тележку, бросил в нее топор и направился к реке.

Уже возле избы Бенедикта он вспомнил, что забыл дома веревку для хвороста, хотел было вернуться, но тут ему в голову пришла другая мысль.

«Одолжу веревку у старика», — пробормотал он себе под нос и вошел в мазанку. Внутри было совершенно темно. Он подождал у двери, пока не привык к темноте, потом направился в противоположный угол, где стояла кровать.

— Кто там? Кто это? — захрипел Бенедикт, высовывая голову из-под кучи тряпья.

— Да я, — сказал Вендел.

— Ах, ты… — разочарованно протянул Бенедикт.

— У тебя тут холод собачий. Почему не топишь хотя бы немного?

— Зачем… — сказал Бенедикт.

— А вонища-то какая! Так и задохнуться недолго! — ворчал Вендел. — Открою дверь, проветрю немного.

— Не открывай! — закричал Бенедикт. — Не открывай…

— Как хочешь, — уступил Вендел. — Одолжи веревку. Я за дровами иду.

— За дровами, — повторил Бенедикт.

— Ну да, за дровами, — разозлился Вендел. — Да и тебе не мешало бы вылезти из постели, а то еще замерзнешь тут. Черт бы тебя побрал!

— Зачем мне все это, дрова не помогут, — ответил Бенедикт.

— Да оставь ты свою болтовню раз и навсегда, — заорал Вендел — он знал, что последует дальше.

— Дрова? Другое мне нужно, другое… — завел Бенедикт, будто и не слыша Вендела. — Молодую, огневую — вот кого мне надо. Она бы меня согрела, душеньку развеселила!

— Заткнись, старик! — сказал Вендел.

— Легко тебе, с изъяном-то, — отплатил за оскорбление Бенедикт. — Кабы ты хоть раз почувствовал, какая это силушка, на что она человека толкает, ты сам бы заткнулся!

— Да в голову меня ранило, в голову!.. — ответил Вендел.

— Ври больше! — продолжал Бенедикт. — Никто тебе не верит. Все знают, что там у тебя…

— Ты, старая сука, я тебе заткну пасть! — процедил Вендел и шагнул к кровати.

— А чего злишься, коли неправда? — ухмыльнулся Бенедикт.

— Да вранье все это.

— Хоть бы Ольга вернулась!.. — мечтательно сказал Бенедикт. — Я бы сразу выздоровел.

— Да вовсе ты и не болен! — сказал Вендел. — А эта шлюха толстозадая не вернется. Выбрось ты все это из головы.

— Легко тебе… — заныл Бенедикт.

— Где взять веревку? — нетерпеливо крикнул Вендел.

— Вон на гвозде висит.

Вендел шагнул в угол, взял веревку и вышел.

— Легко тебе! — крикнул вслед ему Бенедикт.

Далеко за полдень собирал Вендел в лесу сухие сучья. Потом охапками снес за запруду, сложил все, как следует, стянул веревкой и впрягся в тележку.

Он старался идти размеренным шагом, не останавливался, пока не дошел до дому. Развязал веревку, свалил хворост на землю. Тонкие сучья оставил во дворе, толстые отнес в сарай.

Он еще возился с хворостом, когда услышал Ольгин голос:

— Что, снова зима? Холодно? — сказала она вместо приветствия.

Ее появление удивило Вендела, но он и виду не показал. Даже не взглянул на Ольгу, продолжая перекладывать сучья из одной охапки в другую, буркнул сквозь зубы:

— Холодно.

— Ох, да ты сам как сосулька, — засмеялась Ольга. В ее голосе он почувствовал скрытую опасность, его охватило какое-то неопределенное беспокойство.

— Сосулечка, сосулечка, — все веселее смеялась Ольга.

Вендел ничего не ответил. Размышлял, над чем она так смеется. Над его пиджаком в заплатах? Или над облезлой бараньей папахой. Да, наверняка ее рассмешила шапка. Эта папаха не одну голову согревала, прежде чем досталась Венделу. Он давно собирался купить новую шапку. Даже выбрал у Рондоша в деревне хорошую шапку, как раз впору, и уже деньги доставал, чтобы заплатить, как вдруг ему стало ужасно жалко старой папахи. Пожалел он и покойного отца, который ему оставил ее, и себя тоже пожалел. Шапку он так и не купил, ушел из магазина, а в деревне снова развлекались рассказами о его «блажи»: «Опять на него нашло, В прошлый раз у Рондоша в магазине нашло!».

А Вендел потом размышлял над своим поступком и вовсе не стыдился его. «Правильно и сделал, что не купил, — убеждал он себя. — Эта отцова шапка дороже всех папах, шапок и шляп у Рондоша!»

«Вот сволочь, над моей шапкой смеется!» — решил Вендел.

— Не смейся, — сказал он. — Не смейся, а то так двину, — пригрозил он всерьез и только тогда взглянул на Ольгу.

Если б не голос и смех, он бы ее не узнал! Вендел поклялся бы, что перед ним стоит совершенно незнакомая женщина.

Он знал — Ольге давно уже за тридцать, а этой женщине никто не дал бы и тридцати. Она выглядела совсем городской дамочкой, из тех, что Вендел встречал во время своих редких поездок в районный центр и что казались ему элегантными, неземными и возвышенными; и всегда, столкнувшись с такой женщиной на улице, он прижимался к стене или сходил с тротуара на дорогу и опускал глаза.

Всякий раз, встречаясь с этаким неземным существом, Вендел краснел, ощущал странную слабость в желудке, которая разливалась по всему телу, пронизывала руки и ноги, так что он, обессилев, не мог сдвинуться с места.

А в голове вихрем неслись мысли, порождая странное ощущение какой-то неопределенности, неуверенности в своих силах. До того доходило, что Вендел не мог вспомнить свое собственное имя.

Если, не дай бог, дамочка замечала все эти проявления его робости и, довольная результатами своей неотразимости, улыбалась ему, тут он и вовсе терял последние силы, чуть не падал в обморок и чувствовал, что вот-вот умрет…

Потом, когда дамочка уходила и все возвращалось на круги своя, Вендел, униженный и пристыженный, клялся, что ноги его никогда не будет в городе, что больше он не вылезет из своего дома, разве что до ближайшей деревни. И тогда он смертельно ненавидел всех женщин, а привлекательных особенно.

И вот теперь такая женщина стояла перед ним! А он что-то ляпнул ей! И пусть у этой женщины Ольгины голос и смех! Пусть. Все равно эта женщина из города, одна из них. Вендел наклонился над хворостом и ждал, что будет дальше.

Но Ольга не могла знать его души. Когда Вендел пригрозил ей, она посерьезнела и приняла его слова так, будто они к ней и относятся, а вовсе не к той обычной Ольге из прошлого, которая знавала Вендела-дурачка, Вендела — кроткую овцу, буянившего лишь в тех случаях, когда ему казалось, что люди смеются над его святынями.

— А ты все такой же. Так никогда и не изменишься? — спросила Ольга, вышла из его двора и направилась к своему дому.

Когда Вендел осмелился взглянуть ей вслед, было уже поздно. Ольга как раз скрылась за дощатым забором.

Смеркалось. Вендел хотел продолжать работу, но все же не закончил ее. Ему было холодно, настроение испортилось. Ох уж эта Ольга! Ее появление нарушило привычный ритм, поколебало душевное равновесие. Нет, не Ольгино возвращение было тому виной. Вернись та, прежняя Ольга, Вендела бы это не тронуло, вовсе нет. Его сбила с толку не Ольга, а перемена в ней!

Вендел все время думал про Ольгу. И все, что он чувствовал, не было его давней ненавистью к женщинам. Эта встреча, которой он всегда боялся, произошла не на городском асфальте, а на родной земле, которая поддержала Вендела в решающую минуту. Видно, именно все это и определило, что нахлынувшие на Вендела чувства были совсем иными, нежели те, которые в подобных обстоятельствах овладевали им в городе. Вендел еще не понимал, что это за странные ощущения, но в глубине души радовался им и, когда они ослабевали, старался вернуть их, представляя себе женщину с Ольгиным смехом и голосом. Он запер двери сарая и пошел домой. Растопил печь, налил в кастрюлю воды и поставил на плиту. Подложил в огонь дров, в кастрюлю с водой бросил несколько картофелин, сел на кровать и разулся. Потом повалился на спину и стал слушать, как потрескивает огонь в печи. Вскоре он заснул.

Проснувшись, вскочил и подбежал к плите. Картошка уже сварилась. Ложкой он вытащил ее из горячей воды в миску и оставил остывать.

Все это он проделал в полутьме, при слабом свете догорающих углей. Только потом зажег керосиновую лампу и подбросил хворосту в огонь. Когда огонь разгорелся, добавил сучьев потолще и начал чистить картошку.

Чистить картошку Вендел терпеть не мог. То она совсем остывала и была уже не так вкусна, как с пылу, с жару. То была слишком горячая, и, обжигая себе пальцы, он чистил ее быстро и небрежно, вместе с кожурой сдирая целые куски картофелины, транжирил добро, хотя в кладовой было почти пусто, а до будущего урожая еще далеко.

Он успел очистить всего две картофелины, как отворились двери. Вошла Ольга. Она прошла через кухню, положила на стол какой-то сверток и подошла к Венделу. От ее внимания не ускользнуло, с какой неохотой он чистит картошку, она отобрала у него нож и сама взялась за дело.

Вендел отошел в сторонку, уселся на скамью и глядел на Ольгу. Она ловко чистила одну картофелину за другой, руки ее так и мелькали, любо-дорого глядеть!

Сперва Вендел был благодарен Ольге за то, что она избавила его от неприятной работы. Но вскоре переполнявшая его благодарность уступила место другому, новому чувству. И оно целиком захватило Вендела. Он чувствовал себя как когда-то давно, когда был еще маленьким мальчиком; отец гладил его шершавой ладонью по голове, и это поглаживание убаюкивало, рождало ощущение, близкое тому редкому в человеческой жизни состоянию, которое называют «счастливыми минутами».

Вендел погрузился в какое-то странное полузабытье. На губах его блуждала тихая улыбка, взгляд повлажнел, и с языка уже не рвались больше злые слова, Вендел весь словно помягчал…

Ольга очистила последнюю картофелину, повернулась к Венделу и спросила:

— Как тебе приготовить?

Вендел вздрогнул, очнулся и пробормотал:

— Просто так.

— С чем будешь есть?

— С солью, — ответил Вендел.

— Надо бы хоть жиру добавить. Где он у тебя?

— В кладовке.

Ольга принесла из кладовой ложку жиру, положила в кастрюлю, а когда жир растопился, бросила картошку и долго помешивала деревянной ложкой. Потом открыла буфет, поискала тарелку, не найдя, сняла кастрюлю с огня и поставила на стол перед Венделом.

Вендел молча жевал картошку. И снова одолевала его эта странная полудрема. Мысли его уносились далеко в прошлое, к дням детства. Из хаоса воспоминаний постепенно возникали отчетливые видения.

Соседский Штефан долгие годы жил старым холостяком, женился, когда ему было уже под сорок. Венделу исполнилось тогда пятнадцать лет. У него пробивались первые усики, его начинали волновать женские округлости, которых здесь на безлюдье не было слишком много. Когда Штефан привез на бричке свою молодую жену Ольгу, для Вендела это был дар небес. Ольга, существо пышное и соблазнительное, с той минуты сделалась источником всех его снов и юношеских фантазий, всегда желанной, но недостижимой.

Ольга родилась в деревне за болотами. Выросла в мазанке и отнюдь не была принцессой. Когда подвернулся случай выйти замуж за сына богатого крестьянина, она, ни минуты не колеблясь, ответила ему «да» и покинула родительскую халупу с многочисленными детьми, бесконечными болезнями, взаимными попреками и нуждой. Ее не смущали завистливые разговоры менее удачливых подружек и их матерей, которые без устали судачили насчет большой разницы в возрасте между Ольгой и ее суженым. Она уехала со Штефаном, и будущее не страшило ее. Ольга знала, что старый Бартала уже много лет вдовствует, значит, она придет в хозяйство без хозяйки, и ждет ее не ревнивая, скупая и подозрительная свекровь, а дом — полная чаша и тихое восхищение двух одиноких мужчин.

Ольгины ожидания исполнились. Но счастье и покой никогда не продолжаются долго. Первые серьезные разногласия возникли между супругами после двух лет семейной жизни. Штефан вел себя, как положено, ведь в нем за эти годы одиночества накопилось силы за трех мужиков. Ольга тоже была не из тех, кому такие игры надоедают, тем более не понимали они, почему столь бесплодны их старания. Ольга никак не могла забеременеть. Они начали сваливать вину друг на друга. Сначала про себя, потом высказали жестокие обвинения вслух, а скоро не стыдились повторять их и перед чужими людьми.

Штефан все чаще запрягал лошадь и уезжал в деревню. Там в трактире заливал свое горе. А когда напивался, плакал и кричал всем и каждому, какой он разнесчастный, какой невезучий, жена у него молодая, да яловая.

Однажды вечером Штефан вернулся из деревни особенно не в духе. Придрался за что-то к жене, а когда та ответила так же резко, взбеленился еще больше, замкнул двери, схватил кнут и хлестал ее до тех пор, пока от кнутовища не остались одни щепки. Но и тут он не остановился: молотил жену кулаками, бил по лицу, а когда она упала на пол, пинал беспомощное тело, норовя попасть в живот, избил страшно, по-зверски. Напрасно старый Бартала кричал во дворе под окном: «Штефан, перестань!» Сын ничего не слышал, избивал свою жену и ревел безумным голосом: «Чтоб ты подохла, стерва!»

Но Ольга не умерла. Полежала недели три, раны затянулись, тело было по-прежнему привлекательно. За эти три недели у нее созрело решение отомстить. В тот день, когда Ольга встала с постели, у нее уже был готов план, как отплатить Штефану за побои.

После всего случившегося Штефан почти не бывал дома. Он искал одиночества. Целыми днями работал в поле, а когда там нечего было делать, возился в хлеву со скотом или ремонтировал в кузнице машины и инструменты. Но больше всего нравилось ему бродить по широким просторам окрестных лугов. Он был уверен, что здесь никто за ним не следит, что он совсем один. Штефан стал нелюдимым, сама мысль о чьем-то присутствии причиняла ему страдание.

Штефановы чудачества оказались на руку Ольге. Она получила свободу действий и время для осуществления задуманного.

Бенедикт первым попался Ольге на удочку.

Бедняга Бенедикт! Он мирно жил со своей старухой в избенке возле запруды. Взрослые дети давно уже разбрелись по свету. Старики жили вдвоем, примирившись не только с жизнью, но и со смертью. Они бы и дальше так жили, не взыграй в Бенедикте кровь. Да, его охватила страсть, он не мог ей противиться. Это было удивительно — в нем и вправду проснулись таинственные силы, которые уже много лет назад, казалось, оставили его в покое. Он оказался целиком в их власти и жестоко поплатился. Никогда еще, даже в молодости, он не переживал так остро страсть, которая со времен Адама сжигает человечество. Вначале Бенедикт отдавал себе отчет в том, в какую пропасть летит, но когда страсть раньше срока вознесла его на вершину блаженства, он стал излишне самонадеянным, переоценил свои возможности. Бенедикт потерял рассудок, не слушал советов, ему ничем нельзя было помочь.

А началось все так невинно.

В тот день Бенедикт ранним утром отправился на рыбалку. Пока взошло солнце, ему кое-как удалось поймать три рыбы. А потом уже не клевало. Солнышко сильно припекало, Бенедикт мрачно глядел перед собой в ожидании улова. Наконец он собрал вещи и отправился домой.

Он шел через тополиную рощу и думал про свою старуху, даже слышал, как она ворчит из-за небогатого улова. На опушке рощи Бенедикт увидел Ольгу, которая рвала крапиву. Бенедикт сделал еще несколько шагов, спрятался в кусты и стал наблюдать. Он хотел напугать Ольгу и уже радовался своей шутке.

Тем временем Ольга наклонилась ниже, и Бенедикт увидел соблазнительно округлые молодые бедра. Потом его глазам приоткрылось еще кое-что, и Бенедиктом вдруг овладело страстное желание. Желание это было столь неожиданным, что он вначале и сам не поверил. Он еще внимательнее посмотрел на неприкрытую часть Ольгиного тела, а потом сосредоточился на своих ощущениях. Импульс появился снова. Как только Бенедикт убедился в этом, он дал волю своему воображению, и его покой кончился навсегда.

Он еще немного постоял за кустом, потом вернулся назад в рощу и, пройдя ее наискосок, вышел немного выше, чем в первый раз. Он шагал по лугу, и в голове его билась одна-единственная мысль. С этой-то мыслью он и приближался к молодой женщине. Сейчас, когда он шел по открытому месту, Ольга его заметила. Она увидела его издалека, выпрямилась и ждала, пока он подойдет ближе. Первым заговорил Бенедикт:

— Что, крапиву рвешь?

— Крапиву рву, — ответила Ольга.

— Там за рощей, — махнул он рукой, — там крапивы видимо-невидимо. И все молодая. Сходи туда, посмотри.

— И здесь хватает.

— Хватает, так хватает, — сказал он. — Ну, тогда рви, рви…

— А вы откуда идете, с рыбалки?

— С рыбалки.

— Ну и как, удачно?

— Где там. Вот весь улов, — раскрыл он перед Ольгой сумку.

— Хорошо, — сказала она.

— Да что ты!..

— Я рыбу ужасно люблю, только где ее взять, — сказала Ольга.

— Твой свекор когда-то ходил на рыбалку, почему же бросил?

— Я не знаю, — ответила она, разглядывая рыбу в сумке.

— А ты прикажи ему, почему не прикажешь? Будь у меня такая невестка, я бы каждое со желание выполнял, — сказал Бенедикт.

— В самом деле? — засмеялась Ольга.

— Ну, конечно.

Немного помолчали, потом Ольга неожиданно попросила:

— Продайте мне рыбу.

— Еще чего, продайте, — смутился Бенедикт. — Если хочешь, бери так, — великодушно предложил он Ольге весь свой улов.

— Нет-нет, не могу, на что это похоже! — отказалась Ольга.

— На что, на что, а тебе какая печаль, потом вернешь, — уговаривал Бенедикт.

— Нет, лучше не надо.

— Да бери, бери. Какие пустяки. Раз тебе нравится, значит, бери, — продолжал убеждать Ольгу Бенедикт. — Если бы я знал, что тебя встречу, я бы получше рыбы наловил.

— И эта хорошая, — сказала Ольга. — И даже довольно крупная.

— Это все ерунда… Говорю тебе, пустяки! Раз я поймал сома, огромного, как теленок. Усищи у него были, как у турецкого паши. И весь мхом оброс. А на голове тоже мох, толщиной этак пальца в три, и оттуда рос ивовый побег.

— Быть не может! — удивлялась Ольга.

— Да пропасть мне, если вру!

— Нет, в самом деле?

— А ты спроси у свекра. Он этого сома видел.

— А как вы его из воды-то вытащили?

— Вот так и вытащил. Я ведь мужчина! — ответил Бенедикт.

— Ваша правда, — польстила ему Ольга.

— Только есть этого сома нельзя было. Бросил я его собакам, и те не жрали. Жил больно долго, вот уж и не годился никуда.

— Я всегда знала, что вы молодец! — сказала Ольга.

— На вот, бери! — Бенедикт высыпал рыбу в корзину прямо на крапиву и похлопал Ольгу по крепкому заду.

Баловался он немножко дольше, чем положено. Ольга усмехнулась и отодвинулась.

— Раз так, большое вам спасибо, — сказала она.

— А хочешь, пойдем как-нибудь вместе на рыбалку, — предложил Бенедикт.

— А вы бы меня взяли?

— Ну, конечно.

— Ладно. Может, когда и сходим, — согласилась Ольга.

— Когда-нибудь!.. Пойдем завтра!

— Нет, завтра не могу.

— Тогда послезавтра. — Бенедикт сгорал от нетерпения.

— Посмотрим, — ответила Ольга.

— Ну так послезавтра? Утром я тебя здесь подожду.

— Если погода будет хорошая.

— Будет. Должна быть хорошая, — заявил Бенедикт.

Так оно и вышло, как он сказал. И они отправились вместе на рыбалку.

С той роковой рыбалки они встречались все чаще и чаще. Пока стояли теплые дни, никаких проблем не было. Сходились на природе, чаще всего в приречных лесочках. О зиме тогда они и не думали.

Потом начались ноябрьские дожди. Холодный ветер сорвал последние листья с ветвей, пустые, поредевшие леса уже не годились для любовных шалостей. Надо было что-то придумывать. На время они устроились в заброшенном амбаре на лугу. Когда-то крестьяне сушили здесь сено, а теперь уже много лет амбар пустовал.

Но скоро, едва ударили первые морозы, и от амбара пришлось отказаться. Дуло из всех щелей, оба они там простыли. Снова перед ними встал вопрос, куда деваться. И тогда Бенедикт решил избавиться от жены.

Жена Бенедикта первой заметила, что с мужем неладно: в будние дни наряжается в кожаные штаны, вместо скособоченных солдатских ботинок носит начищенные сапоги, бреется через день…

Все это было неспроста. Жена Бенедикта раньше всех в округе поняла правду. Нет, она не следила, не шпионила за ними. Она просто догадалась обо всем, как догадываются только жены. Да и Бенедикт не раз подтверждал ее догадки: стоило невзначай упомянуть про Ольгу, как глаза у него загорались.

В декабре Бенедикт нарочно устраивал бесконечные ссоры с женой. Но та терпеливо сносила все его придирки. Похоже было, что Бенедикту придется искать другой выход, но перед самым рождеством чаша терпения старой женщины переполнилась, и она решилась сказать мужу правду в глаза.

Бенедикт пришел в ярость, повыбрасывал из сундука женины вещи и велел ей убираться ко всем чертям. Это случилось в сумерки. Когда заплаканная старушка пришла к отцу Вендела, уже совсем стемнело. Вендел, ему было тогда восемнадцать лет, предложил пойти к Бенедикту и вправить ему мозги. Но та попросила только сходить за вещами и сказала, что собралась уезжать. Жена Бенедикта переночевала у них, а утром отец Вендела запряг лошадь и отвез старушку на станцию. Она уехала к своей старшей дочери далеко в горный край, туда, где не растет кукуруза. В долину она так и не вернулась. Не прошло и года, как она там, у дочери, умерла.

После отъезда жены Бенедикт надеялся, что Ольга бросит мужа и переселится к нему. Он понимал, что его бедная изба не может сравниться с богатым крестьянским домом. И все же был уверен, что Ольга переберется к нему навсегда. Чтобы повлиять на ее решение, он надумал отремонтировать свою избушку. Начал с крыши. Заказал в городе волнистый шифер и, как только его привезли, взялся за дело. Посбрасывал с одной половины крыши сгнивший камыш и заменил его шифером, потом начал делать вторую половину. Но тут на него посыпались другие заботы. Он оставил все, как было, и никогда уже не закончил свой ремонт.

Да, заботы пришли, а он их не ждал. Его вторая молодость приближалась к концу. В феврале он в первый раз дал осечку. Напрасно Ольга домогалась своего, он не в силах был ей ответить.

Иногда ему еще удавалось с грехом пополам ублажить Ольгу, но однажды все как отрезало. Трубка угасла навсегда.

Ольга раз или два еще с ним встретилась. Но ничего, кроме заигрываний, больше не получилось. А Ольгу это вовсе не устраивало. Как только она поняла, что старик выдохся, она отшила его за ненадобностью. Напрасно выклянчивал он ее нежность. Напрасно просиживал целыми часами в кустах недалеко от ее двора. Ольгу раздражала его назойливость, и в конце концов однажды она науськала на него собак.

Больше он к ней не заходил. На улице тоже не показывался. Целыми днями лежал в избе, и только ночью выходил подышать воздухом. Казалось, он слегка помешался. Если кто-нибудь с ним заговаривал, он бредил только Ольгой. И даже спустя много лет она одна была у него на уме. Бедняга Бенедикт.

И снова пришла весна. Венделу исполнилось восемнадцать, и эти его восемнадцать лет безжалостно требовали своего. Никакого снисхождения к Венделу: что им было за дело, что парень живет на хуторе и далеко вокруг нет ни одной другой женщины, кроме грешницы.

Мать у Вендела умерла очень молодой, но успела запечатлеть в его детской душе свои представления о добре и зле. Она была верующей в настоящем смысле этого слова. Она не высиживала целыми днями в костеле. Да и как бы она это делала, если ближайший католический костел находился в двадцати километрах! Она носила храм божий в душе. И сыну сумела внушить, что все поступки, которые человек собирается свершить, нужно сначала проверить божьим помыслом. По ее представлениям, «божьим помыслом» и был внутренний голос, который звучит в душе того, кто остается человеком, когда свершает поступок. Да, по ее мнению, это тот тихий голос, что называется совестью.

Вендел пошел характером в мать и поэтому унаследовал ее взгляды на жизнь. Так же, как и мать, Вендел не призывал бога-идола, не поклонялся мертвым алтарям. Его не ошеломил звон серебра. Уважение, которое он оказывал богу, было, собственно говоря, уважением к древним законам предков. И благодарил он за все, что помогало победе добра и делало человека человеком.

Вендел становился мужчиной. И Ольга это заметила. В обычных условиях опытной женщине, какой Ольга, без сомнения, и была, не понадобилось бы много времени, чтобы вскружить голову парню его возраста. Она бы уж позаботилась, чтобы его бросило в дрожь при виде ее наготы. Только Вендел оказался крепким орешком. Он не остался равнодушным к ее вызывающей дерзости, по ночам его донимали соблазнительные видения. Но он сопротивлялся. Его душевная совестливость и естественная тяга мужчины к женщине сошлись в смертельном поединке. Этот поединок продолжался долгие месяцы, и результат все время колебался. Но Ольга была уверена, что время работает на нее.

Она придумывала самые хитроумные ловушки, но добыча ускользала. Через некоторое время Ольга заметила, что в борьбе с этим мальчиком ей уже не важны ни ее престиж и удовлетворение женского тщеславия, ни даже месть Штефану. Она поняла — дело в чем-то гораздо большем. Это не только телесная тяга к девственнику, в ней проснулось более глубокое чувство, и дело было не в потребности физического удовлетворения, во всяком случае, оно не играло главной роли. Как говорится, Ольга затосковала по сердечной гармонии. Но, по ее представлениям, путь к этой гармонии лежал только через постель.

На следующее лето с отцом Вендела случился удар. Долго он не мучился. На Вендела легли все заботы по обширному хозяйству. Он гнул спину от восхода и до заката. Эти недели, полные печали и труда, помогли Венделу избавиться от мыслей о мирской суете. Смерть отца была будто указующий перст божий: видишь, человече, чем все кончается. Видишь, сколь низменны твои страсти, сколь они бренны и сколь глупо полагаться на них. Жалкий человек, не гонись за мимолетными мгновениями, ищи высших целей.

Жестокость внезапной смерти его отца произвела впечатление и на Ольгу. Она покинула поле боя, признаваясь себе, что первую схватку проиграла. Осенью Венделу надо было идти в армию, времени оставалось не так уж много.

В конце лета на хуторе появились представители кооператива из деревни за болотами, с ними пришли какие-то люди из района. Они убеждали хуторян вступить в кооператив, а то ведь работают как каторжные, и никакого толку. Барталы и слышать не хотели ни о каком кооперативе, зубами и когтями держались они за свое хозяйство. И даже младший Штефан, равнодушный ко всему на свете, отверг предложение агитаторов. Но Вендел заявление подписал.

— Ты предатель! — кинул ему в лицо на другой же день старый Бартала.

— Почему это я предатель?

— Он еще спрашивает?!

— А что я должен делать? Мне через месяц в армию, кто тут позаботится обо всем?

— Мы бы позаботились.

— Вы?

— Ну да, — кивнул старый Бартала.

— Вы и со своим-то еле справляетесь.

— Был бы жив отец, он бы вбил тебе ума в башку, — вздохнул старик и ушел.

Вендел свел коров и лошадей в кооператив. Свиней продал. Удалось продать и кое-что из сельскохозяйственного оборудования. А когда он выручил немного и за сданное зерно, то с такой кучей денег уже меньше боялся армии.

Последний месяц свободы он использовал как следует. Не делал ничего, кроме самого необходимого, целыми днями валялся на кровати, а когда хотел есть, шел в курятник, резал курицу и варил. Каждый день он сворачивал шею курице или подросшему цыпленку. В будни и праздники объедался мясом, но так и не успел уничтожить всю живность. Когда пришла повестка, во дворе кудахтало и гоготало еще много птицы.

Служить его отправили далеко. Через три месяца он попал в автомобильную катастрофу и долго валялся по больницам. Наконец переломы ног срослись, рваные раны на голове затянулись. Но Вендел уже не был таким парнем, как раньше. У него постоянно болела голова, и его не оставляла мысль, что во время всех этих операций его обокрали — будто врачи повынимали из головы что-то самое главное. Ему казалось, что у него не настоящая голова, как у всех людей, а так — скорлупа от пустого яйца. Для службы Вендел уже не годился.

На хутор он вернулся осенью. Вернулся худой, бледный, изменившийся до неузнаваемости. Отпер двери родительского дома и вошел. На первый взгляд ничего не переменилось. Все вещи были на своих местах. Никто не воспользовался долгим отсутствием хозяина и не растащил их.

Духота непроветренного помещения навалилась на Вендела, так что он даже отшатнулся под ее напором. Быстро распахнул все окна, устроил сквозняк и вышел в сад.

Цветочные клумбы, за которыми и после материной смерти отец заботливо ухаживал, затянул бурьян. Дорожки сузились, заросли травой, и Вендел подумал: еще годик — и от них совсем ничего не останется. А вот яблони росли как ни в чем не бывало. И плодоносили, пока не нуждаясь в заботе человека. На ветвях алели дозревающие плоды. И этот пустяк, такой обычный и маловажный в другое время, сейчас, в минуту возвращения, ужасно обрадовал Вендела. Он любовался яблоками на дереве, наслаждался их ароматом и цветом, но и не помышлял сорвать хоть одно.

Немного погодя Венделу нестерпимо захотелось поговорить с кем-нибудь. Он еще не забыл ссоры с Барталами, поэтому решил навестить Бенедикта.

Он застал старика дома. Бенедикт сидел за столом и что-то ел. Когда Вендел вошел, старик вздрогнул и испуганно посмотрел на него. Он не привык к гостям; на его лице читалось возмущение — как это Вендел решился его побеспокоить. Казалось, вот-вот он велит Венделу убраться подобру-поздорову.

Вендел вынул из кармана пиджака несколько пачек сигарет, положил их перед Бенедиктом и сел на табуретку. Старик отодвинул горшок с едой, взял одну пачку и тотчас закурил.

— Сигареты я привез тебе из самой Чехии. Отличные сигареты, — сказал Вендел.

Старик ничего не ответил, курил. Он успокоился, и на лице его не осталось и следа волнения.

— Как дела? Как Ольга? — спросил Вендел.

— Чего выспрашиваешь?! Не на дурака напал! — рассердился Бенедикт. — Она сюда не ходит. Но придет. Я еще буду ей в самый раз. Живет с этим старым… А я ведь мужик что надо, не ему чета… — Старик затих, злобно пофыркал, потом сообщил: — Она с весны живет с этим, да у них, верно, и раньше что-нибудь было, а то с чего бы Штефан повесился.

— Кто, Штефан? — удивился Вендел.

— А ты ничего и не знаешь? Молодой Штефан весной повесился. За домом в саду и повесился, — сообщил Бенедикт и захихикал. — Жандармы тут ходили, всех допрашивали и меня искали, я от них в лесу спрятался, — хвалился старик. — Они и в другой раз приходили, только меня не нашли, где им, я ведь здесь все знаю! Какое мне дело, что Штефан повесился? Ему, может, там лучше.

— Повесился? — не мог прийти в себя Вендел, и по спине у него пробежал озноб. — Зачем он это сделал? Из-за Ольги?

— Нет-нет, не из-за нее! Из-за своего отца. Застал их вместе. Да, должно́, так и было, вместе их застиг, — разъяснял он свою версию смерти Штефана. — И потому уже не мог своего отца почитать.

Вендела это известие поразило. Добрые чувства, с которыми он вернулся домой, прошли. Он ощутил странную слабость, и тут же у него начала разламываться голова, давали о себе знать последствия аварии. Он схватился обеими руками за голову, не замечая ничего вокруг. Должно быть, сидел так долго. Когда стало немного легче, он увидел, что Бенедикт бегает вокруг и упрашивает его выпить воды.

Он выпил холодной воды — полегчало.

— Что это с тобой? — спрашивал Бенедикт. — Ты только не вздумай мне тут помереть, — причитал он.

— Да не бойся. Ничего, уже прошло. Это голова… Потому меня и из армии отпустили.

— Тебя ранило? Пуля в голову попала?

— Нет. Мы в машине перевернулись.

— Ага, — сказал Бенедикт. — В машине. Вот видишь, такой молодой, и баста, вот беда-то какая…

— Ты говоришь, они сожительствуют? — спросил Вендел.

— А до него я с ней жил! — гордо заявил Бенедикт. — Она еще вернется ко мне…

— Живет со свекром? — не мог поверить Вендел.

— Ну, а у тебя были подружки, признавайся?

— Я в больнице лежал, не до того было.

— Ну да! И в том месте тебя поранило?! И как теперь, совсем ничего не можешь? Совсем ничего? — не унимался Бенедикт.

— Да почему не могу? Просто охоты нет.

— Охоты нет? Не ври уж, мне-то ты можешь рассказать, — задушевным тоном выпытывал Бенедикт. — Правда, что изъян у тебя, а? Правда?

— Да нет, — сказал Вендел.

— Не хочешь сказать?

— Ладно, я пойду, — поднялся Вендел.

— Ты приходи ко мне, — приглашал Бенедикт.

— Приду как-нибудь, — пообещал Вендел и поспешно вышел. Он не заметил, что Бенедикт смотрит ему вслед сочувственно и с глубоким пониманием.

Вендел ел медленно. Ольге казалось, прошла целая вечность с тех пор, как она поставила перед ним на стол кастрюлю с картошкой.

Наконец он все же наелся и отодвинул кастрюлю. Ольга быстро развернула сверток, который принесла с собой и спросила:

— Есть у тебя рюмки?

Вендел удивленно взглянул на нее. Потом стал внимательно наблюдать, что́ Ольга достает из свертка. Он увидел странную пузатую бутылку, оклеенную яркими этикетками.

— Мы давно уже не виделись, — сбивчиво объясняла Ольга. — Выпьем по рюмочке, чтобы легче было разговаривать, — добавила она робко и так же робко улыбнулась Венделу, не зная, как он воспримет ее смелость.

Но Вендел встал, подошел к буфету и достал рюмки. Он не рассердился, вытер рюмки полотенцем, и, когда он ставил их на стол, на его губах проскользнула мимолетная улыбка.

— Я подумала, надо бы навестить соседа. Нам-то ссориться не из-за чего, — сказала Ольга. — Налей-ка, — отдала она Венделу бутылку.

Вендел налил в рюмки темно-коричневой жидкости и нерешительно ждал, не зная, как предложить Ольге выпить. Но Ольга его опередила.

— Ну, за нашу встречу, — сказала она, подождав, пока Вендел возьмет рюмку. — Чтобы мы никогда больше не ссорились, — добавила она и одним духом выпила свою рюмку.

Вендел тоже выпил, но смелости у него не прибавилось. Он избегал смотреть на Ольгу.

— Я купила это в Вене, — показала Ольга на бутылку. — Вена — большой город, больше, чем Прага. Ты ведь был в Праге?

— Был, — подтвердил Вендел.

— А я в Праге хоть и не была, да люди говорят, что Вена больше, — сказала Ольга. — Я во многих городах побывала, в Будапеште, в Белграде, а в Братиславе чувствую себя как дома! А ты все тут? — спросила она.

— Тут, — ответил Вендел.

— Налей, — попросила Ольга.

Он налил.

— Я часто думала о тебе. — Она поднесла рюмку к губам.

После второй рюмки алкоголь ударил Венделу в голову. Он не привык к крепким напиткам. Набравшись храбрости, он спросил:

— Ты на пароходе плаваешь?

— Да, а кто тебе сказал? — удивилась Ольга его осведомленности.

— В деревне говорили, — пояснил Вендел, — что ты на пароходе поварихой работаешь.

Они выпили еще по три рюмки. Вендел чувствовал, что ему хватит, но постыдился сказать об этом Ольге. А Ольга, видимо, не собиралась останавливаться. Взяла бутылку и налила сама.

Они снова выпили, и Ольга села возле Вендела.

— Почему ты такой? — укоризненно спросила она. — Ну не будь таким, — замурлыкала она, как кошка, обняла его, втискивая свое колено Венделу между ног.

Вендел задрожал. Голова у него закружилась, в ушах зазвенело, на лбу выступил пот. Он и сам не знал, как прижался к Ольге и почувствовал ее соски на своей груди. Он шарил руками по ее телу, пытаясь расстегнуть пуговицу, которая оказалась у него под пальцами.

— Ах ты, неумеха, вот так, так, — шептала она. — Сюда, вот так, сюда, — вскрикивала она, задыхаясь.

Ее горячее тело возбудило Вендела. Его движения стали быстрее, подлаживаясь к Ольге, он бессознательно нашел правильный ритм. Их тела раскачивались, как камыш на ветру. Они жаждали взаимного слияния, но, сознавая краткость его, как можно дольше оттягивали мгновение, когда наступит разряд и искра перескочит с одного поля на другое.

В тот момент, когда Ольгины пальцы неожиданно пробрались между ногами Вендела, бдительность сохраняла лишь какая-то часть мозга, но он успел зарегистрировать быстрое движение пальцев-ящериц, ползущих по бедрам вверх. Успел не только зарегистрировать это движение, но и выслать сигнал тревоги и тут же погасить костер, который так многообещающе разгорался.

Вендел выскользнул из Ольгиных объятий, мгновенно опомнился, и даже алкоголь на него больше не действовал. Все испортила Ольга своей нетерпеливостью. Вендел вспомнил возвращение из больницы, разговор с Бенедиктом и чувство гадливости и негодования, которое вызвало в нем известие об Ольгином сожительстве со свекром.

После возвращения Вендела на хутор Ольга долго не оставляла его в покое. Она придумывала сотни уловок, но теперь ей приходилось иметь дело не с зеленым юнцом, мечущимся между двух огней. Объект ее желания созрел, юнец превратился в упрямого замкнутого мужчину, который ненавидел Ольгу и с брезгливым отвращением относился ко всему, что было связано с этой носительницей несчастья и греха.

Больше всех Венделу помог Бенедикт. Помог, сам того не подозревая. Несмотря на редкие встречи с людьми, Бенедикту все же удалось внушить одному из жителей деревни свои домыслы о сексуальном бессилии Вендела. И вскоре вся деревня смеялась над этим вымышленным несчастьем. Всех страшно занимала трубочка, которую якобы после операции носит Вендел в промежности. Все интересовались подробностями такого необыкновенного ранения, донимали вопросами Бенедикта, пока тог не придумал какую-то историю, а под конец и сам уверовал в правдивость своей выдумки.

Ольга узнала обо всем от жителей деревни. Сначала она не поверила, но, когда ей так и не удалось вскружить Венделу голову, она решила, что, наверное, это правда.

Она смирилась с этим довольно легко, ведь тут вмешались высшие силы, не она потерпела поражение. Ее уверенность в своих чарах не поколебалась. Вендел ушел от нее не потому, что одолел свои похотливые желания, нет, не Вендел победил. Ему не с чем было бороться, ведь он уже не мужчина, легко устоять, коли ничего не чувствуешь. Так думала Ольга. Вскоре после этого умер старик Бартала, Ольгин свекор, и Ольга ушла с хутора, ушла туда, где жили мужчины.

Вендел отодвинулся от Ольги и вдруг понял, что все эти кремы, пудры, духи, тушь, румяна, необходимые современной женщине вещи — все это только средства для колоссального надувательства мужского племени.

Мысленно он сбросил с Ольгиной головы меховую шапку, снял с нее голубой жакетик, стащил высокие сапожки, снял с нее даже бельишко из синтетики. А сорвав покровы с неземного существа, он увидел человека — воплощение горя. Он оценил ее единственно надежной мерой — мерой смерти, почувствовал сострадание к человеку, и ему захотелось плакать.

Но Ольга уже опомнилась. Застывшим взглядом она смотрела на Вендела, словно хотела сказать ему что-то ужасное, словно хотела исторгнуть из себя тяжкие слова-глыбы, словно хотела избавиться от какого-то бремени.

— За что? — только и сумела она сказать. Уронила голову на стол, ударила по нему кулаками и опять повторила: — За что, за что, за что?

Но Вендел молчал, съежившись в своем углу. В душе он задавал себе тот же самый вопрос.

— Ты чудовище, — сказала вдруг Ольга совсем тихо, встала и быстро направилась к двери.

«Да ведь она плакала! — с ужасом подумал Вендел. — Плакала!» И только тогда ему пришло в голову, что, наверное, он обидел Ольгу. «Обидел, обидел», — повторял внутренний голос до тех пор, пока Вендел не заснул.

Спал он беспокойно. Ночью поднялся северный ветер, завывал в трубе, бился в оконные стекла, наваливался на стены так, что наконец загудел весь дом. Вендел проснулся и слушал, как буйствует ветер. Он думал о том, куда предстоит ему идти сегодня. Он с удовольствием перенес бы это на другое время. Потом Вендел вспомнил, все, что случилось накануне, и его охватило душевное замешательство. Чтобы избежать тяжких мыслей, он встал с кровати и оделся. Было еще темно, когда Вендел отправился в путь.

От хутора к деревне вела полевая тропа. В последние годы ею совсем не пользовались, и теперь только опытный человек мог нащупать привычной ногой старую колею. За каналом дорога сворачивала вправо, описывала широкую дугу и, огибая болота, снова шла влево, к деревне. По этой дороге до деревни семь километров. Через болото, конечно, много ближе, но так ходить никто не решался, даже звери там не ходили, не было видно ни одной звериной тропы. Вендел тоже никогда не ходил через болота. Но тем не менее жители деревни рассказывали байки о том, что его путь в деревню всегда лежит через болота. Если он и вправду вспомнил об этом, то лишь под влиянием странного настроения, которому сопутствовали бессонница, тоска, задумчивость и непонятная тяжкая печаль.

Раз в месяц, обычно шестого числа, Вендел шел по этой полевой тропе. Если шестое число приходилось на субботу или воскресенье, он переносил свои дела на понедельник. Утром шагал туда, а около полудня возвращался обратно.

В деревне он появлялся с юго-западной стороны. Сначала на высоком бережке над деревней, потом исчезал за деревьями. Он продирался сквозь заросли акации, которые разграничивали соседские сады, перескакивал неглубокий ручеек, выходил на утоптанную дорогу и шел по ней до середины деревни, где белела башенка до неприличия обшарпанной церквушки. Эта церквушка каждое воскресенье призывала под свои своды приверженцев какой-то реформатской религии, которая Венделу была еще меньше по душе, чем его собственная.

Всякий раз, когда он неожиданно появлялся в деревне, в спину ему упирались взгляды жителей. Они внимательно следили за каждым его шагом. Он знал об этом. Вендел понимал недоверчивость и настороженность этих людей. Но в душе не мог им простить лицемерия, которое проявлялось в том, как они следили за ним. Они не смотрели ему вслед открыто, как полагается честным людям, они следили за ним украдкой через щели в заборе, из-за оконных занавесок. Свои глупые вымыслы и догадки они внушили и невинным детям, а это задевало Вендела больше всего. Он любил наблюдать за детьми. Когда ребятишки, с огромными голубыми глазами и взъерошенными волосенками, разгоряченные игрой, вытворяли разные шалости, ему делалось легко и хорошо, словно лопался железный обруч его собственной судьбы, и казалось, он тоже становится ребенком, маленьким Венделкой, и снова начинается его жизнь и жизнь его родителей, и судьба на этот раз к нему милостивее и великодушнее. Только редко выдавались эти радостные минуты. Обычно, стоило детям его увидеть, они разбегались в разные стороны, прятались по дворам, закрывали ворота и издалека следили за ним.

Отношение детей расстраивало Вендела и много лет спустя, когда его совершенно перестало трогать поведение взрослых. Они больше не интересовали Вендела, в конце концов, ему стало безразлично, что происходит за его спиной. Никто не осмеливался прямо задирать его или приставать к нему. Большинство людей его боялись, а те, кто не боялся, не хотели с ним связываться, разнесся слух, будто Вендел юридически не отвечает за свои поступки. «Он может нас всех поубивать, и все равно его не посадят», — судачили крестьяне и сторонились Вендела еще больше.

Под утро северный ветер немного утих, но все еще было холодно и неприятно. И хотя Вендел тепло оделся, ветер все-таки продувал насквозь. Хорошо еще, что он тепло обулся. Он вполне разделял житейскую мудрость, согласно которой большинство болезней проникает в человеческое тело через ноги. Обулся он в войлочные бурки. Ногам было тепло и сухо. А две пары фланелевых портянок согревали так, будто он обмотал ноги мягкой шкуркой.

Ночью снова выпал снег. Ветер разметал его по окрестностям, иные участки дороги совершенно очистились от снега, на других намело сугробы в человеческий рост. Вендел застревал в сугробах, склонялся под порывами холодного ветра, но мало-помалу приближался к деревне. Когда наконец он увидел впереди дымящиеся трубы домов, обрадовался и прибавил шагу.

Вендел вышел на шоссе, остановился, снял папаху и вытер пот со лба. Он немного передохнул, потом стряхнул снег с одежды и с бурок и двинулся дальше.

Дорога привела его к площади посреди деревни. Это не была настоящая площадь, а просто широкая улица, пыльная летом и грязная весной и осенью. Кроме упомянутой церквушки, там находилось здание национального комитета, а также школа, почта, дом культуры и два магазина. В самом конце площади, там, где улица снова сужалась, стоял трактир. На дороге перед трактиром виднелась крытая жестью будка — остановка автобуса. Конечная остановка, дальше автобус не шел. На площади он разворачивался и возвращался к железнодорожной станции, расположенной в одиннадцати километрах от деревни.

Из всех домов на площади самым обшарпанным было здание почты. Вендел направился прямо к ней. Перед дверью он как следует потопал ногами, хорошенько стряхивая с бурок снег, толкнул дверь и вошел.

Почтмейстер никогда не заставлял Вендела стоять перед окошечком. Хотя это и было против правил, он каждый раз приглашал Вендела к себе в кабинет, усаживал в глубокое кресло и разговаривал с ним по-человечески. Это был единственный человек в деревне, с которым Вендел сблизился. Он знал почтмейстера давно, еще когда был маленьким мальчиком, почтмейстер часто приходил к ним со своей дочкой Даницей. Четырнадцати лет девочка умерла от менингита. Почтмейстер вместе с отцом Вендела служил в армии, и они дружили до самой смерти отца. Вендел уважал почтмейстера, считал его самым умным человеком в деревне. Гораздо умнее обоих учителей и секретаря национального комитета. Пожалуй, конкурировать с ним мог только продавец Байтош, да и то не во всем — почтмейстер разбирался во многих таких вещах, о которых Байтош не имел ни малейшего понятия.

Вендел просунул голову в окошечко и поздоровался.

— Здравствуй, — ответил почтмейстер. — Проходи.

Вендел вошел в кабинет и сразу же направился к раскаленной печке погреть окоченевшие пальцы.

— Холодно, гораздо холоднее, чем обычно в это время, — заметил почтмейстер, подошел к печке и подбросил угля.

— Снега намело, сугробов. А ветер такой холодный, что я совсем закоченел, — сказал Вендел.

— Ты мог и завтра прийти. Зачем ходить в такую непогоду.

Вендел задумался над словами почтмейстера.

— Да ты садись, — пригласил тот, показав на старое кресло.

Вендел расстегнул пальто и сел.

— Как у вас дела? Что Бенедикт поделывает?

— Да ничего, — ответил Вендел. — Отлеживается в своей берлоге, даже не топит.

— Дела… — сказал почтмейстер. — Я вчера утром Ольгу видел. К вам она не приходила?

— Я не знаю, — солгал Вендел.

— Приехала из-за дома, после старика ведь все она унаследовала. Только она и может всем распорядиться, — сообщил почтмейстер.

— Какой дом?

— Да Барталов. Кооператив собирается купить, задумали там у вас птицеферму поставить, настоящую фабрику, недавно председатель об этом говорил.

— Да к нам и дороги-то нет, как они думают ездить через болото? — засомневался Вендел.

— Дорогу построят.

— Разве это окупится?

— Окупится, — заверил почтмейстер. — У вас там все будто нарочно для этой цели создано.

— Нет, я и поверить не могу, неужели всерьез задумали, — опять засомневался Вендел.

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, да только с этой дорогой они совершенно всерьез. Уже и строить начали, протянут за корчмой через старый пруд возле Гарашлина, а оттуда по дороге через поле.

— Да ведь там топи, — сказал Вендел.

— Какие топи? Их еще осенью засыпали, — ответил почтмейстер.

— Ну и дела! — удивленно покачал головой Вендел.

— Ты в деревню как ходишь? Кругом и через акации?

— Да. Ведь около старого пруда всегда грязно… — ответил Вендел.

— Ну, так ты действительно не видел, чего там понаделали. Из района уже и щебенку привезли. Пожалуй, летом дотянут дорогу и к вам.

— А она дом приехала продавать? — спросил Вендел.

— Кто, Ольга? В точности не знаю, да, наверное, из-за дома. Иначе зачем ей сюда ехать, ведь не была давненько здесь, — вслух рассуждал почтмейстер.

Вендел задумался.

— Послушай, Вендел, — по-отечески обратился к нему почтмейстер, — к тебе тоже непременно придут, чтобы дом купить. Делай, как считаешь нужным, только не позволяй себя надуть. Теперь, когда к вам проведут дорогу, твой дом подорожает. Прежде чем соглашаться, посоветуйся с кем-нибудь, может, даже и с адвокатом.

— Вы думаете, ко мне придут? — испугался Вендел этого предположения. — Не могут же меня заставить продавать дом?!

— Знаешь, Вендел, я не уверен, что не могут. Надо поговорить с адвокатом, — ответил почтмейстер.

Венделом овладела паника. Неужели придется продать дом, куда же он тогда денется?! Ведь отсюда, с хутора; он вовсе не хочет никуда уезжать, шумная жизнь не по нем…

— Да ты не бойся! — угадал его мысли почтмейстер. — Если что, ты мне напиши, я помогу, коли буду знать как.

— Зачем писать? Я сам к вам приду! — сказал Вендел.

— Знаешь, я уже недолго тут задержусь, — объяснил почтмейстер. — В мае на пенсию ухожу, — добавил он тише. — Уезжаем мы отсюда.

— Куда уезжаете?

— На север. У жены там после родителей дом. Сейчас в нем никто не живет, пустой стоит. Мы приведем все в порядок и поселимся там, — сказал почтмейстер.

Вендел замер.

— А ты приедешь к нам в гости, — утешил его почтмейстер. — Я тебя по горам повожу. Увидишь красивые места. Я адрес оставлю, чтобы ты знал, где меня искать.

Вендел еще немного посидел в старом удобном кресле, потом поднялся, взял свою пенсию, пожал почтмейстеру руку и вышел.

Он пересек площадь и направился в магазин. Купил соль, перец, паприку, спички, пять кило муки, двухлитровую банку маринованной селедки, бутыль керосина и катушку черных ниток. Вытащил из-за пазухи полотняный мешок, аккуратно уложил туда, покупки, расплатился с продавщицей и двинулся в путь.

Он дошел уже до церкви. Остановился, соображая, куда идти дальше. В обратный путь ему еще не хотелось. Нужно было все обмозговать. Уж слишком много узнал он за этот день. В последние часы на него посыпалось одно известие за другим. Он не пережил столько волнений за последние несколько лет, сколько за последние несколько часов. Он привык к размеренной, монотонной жизни, и лавина новостей спутала все его мысли. Ему хотелось все не спеша обдумать, но холодный северный ветер не позволял предаваться размышлениям.

Ноги сами привели Вендела в трактир. Он зашел сюда не впервой. Всякий раз, когда приходилось бывать в деревне, он заглядывал в трактир. И задерживался действительно только на минуту, даже за стол не садился. Выпивал возле стойки свою кружку пива и снова отправлялся в путь.

Сегодня Вендел удивил трактирщика. Как обычно, заказал кружку пива, но не выпил стоя, а уселся в теплом закутке возле печки в глубине трактира и там долго потягивал свое пиво.

Кроме Вендела в трактире никого не было. Трактирщик перестал обращать на него внимание, и Вендел принялся спокойно приводить в порядок свои запутанные мысли. Из хаоса впечатлений двух последних дней он постепенно сортировал приятные и неприятные моменты и раскладывал их в разные стороны. Вскоре до него дошло, что неприятностей набралась целая куча, а с другой стороны все еще ничего не видать. Вендел уже мысленно повторял свой путь в деревню на почту, когда в трактир вошли трое мужчин и оторвали его от размышлений.

Один был приблизительно ровесник Вендела, двое других, должно быть, чуть постарше. Этих двоих Вендел уже встречал, они были здешние, младшего он не знал. Вендел подумал, что этот парень, может, переехал сюда после женитьбы, и посмотрел на свою кружку. Пива оставалось на донышке. Вендел дождался, пока все трое уселись, поднялся и подошел к трактирщику.

— Еще пива, — сказал он негромко и достал из кармана мелочь.

— Только пивка, больше ничего? — спросил трактирщик и положенную Венделом в железную мисочку мелочь ссыпал в открытый ящик.

— Ничего, — ответил Вендел и побрел в свой закуток у печки.

Парни удивленно уставились на Вендела. Его поступок был для них непонятен. Они чуяли, стряслось что-то необычное, нарушившее привычный ритм его жизни. Но уже через минуту они забыли про Вендела и занялись выпивкой. Расстегнули пиджаки и удобно расположились на скамье. Они не спешили, все их поведение ясно показывало, что сегодня ни за какую работу они уже не возьмутся. Этот холодный мартовский день надо добить здесь, в трактире.

Вторую кружку пива Вендел выпил гораздо быстрее, чем первую. Скоро по телу разлилась блаженная легкость. Прежние тягостные мысли затопила волна безмятежного равнодушия. Все неприятные переживания последних часов стали малозначительными пустяками, которыми и заниматься-то не стоит.

Вендел поискал причину этой безмятежной легкости и понял, что благодарить надо алкоголь. Тот самый алкоголь, которого он столько лет избегал. И как это он раньше не воспользовался его благотворным действием?

К великому изумлению всех присутствующих, Вендел заказал себе третью кружку пива и рюмку боровички. Водку выпил залпом прямо у стойки, а с пивом пошел к столу. Он едва отхлебнул из кружки, как почувствовал сильную тяжесть под желудком. Быстро поставив пиво, он поспешил на черный ход, где была дверь во двор, к уборной.

Троица у соседнего стола уже изрядно поднабралась. Языки у них заплетались, глаза блестели. Все были в хорошем настроении и искали какой-нибудь потехи. Вендел подходил для этой цели лучше всего. Их малость задело, что он не обращает на них внимания и расселся в трактире, будто у себя дома. Они уже придумывали, как бы прицепиться к этому убогому чудаку.

Когда Вендел вышел, появилась такая возможность. И они ее не упустили. Как только дверь за ним закрылась, один из парней встал, подошел к трактирщику и что-то ему сказал.

Трактирщик ухмыльнулся, налил в стаканчик сто граммов боровички и подал стаканчик парню. Тот быстро подошел к столу, где сидел Вендел, и вылил боровичку в пиво. Потом отдал трактирщику стакан, вернулся к приятелям и подмигнул им. Все трое приглушенно засмеялись, но сразу же замолкли — Вендел уже возвращался.

Вендел ничего не подозревал. Он не спеша попивал пиво, водку, которую туда влили, не почувствовал. С каждой минутой он пьянел все больше. Когда парням показалось, что он уже осовел, один из них повернулся к Венделу и громко спросил:

— Слушай, друг! Тут люди про тебя говорят… это и взаправду так?

— Что взаправду? — добродушно спросил Вендел. — Алкоголь притупил его постоянную настороженность.

— Ну это… — небрежно сказал парень, — про твою беду… у тебя и взаправду трубка?

Несмотря на отупляющее действие алкоголя, Вендел остро ощутил удар. Обнаженная откровенность этих слов его поразила, ведь до сих пор никто, кроме Бенедикта, не задавал ему подобных вопросов. Сначала Венделу захотелось плакать, он сидел как оглушенный. Из этого состояния его вывел голос, который спрашивал:

— Ну-ка, что за трубочка, большая или маленькая? Может, ты ее покажешь? Давай, показывай!

В этих словах Вендел уже явственно уловил насмешку. Это было не просто любопытство, а злорадная издевка, и Вендел понял, что над ним измываются.

— А работать этой трубкой ты можешь? — снова спросил один из парней. — Помочиться я за работу не считаю, — пояснил он.

У Вендела зашумело в ушах, в голове словно что-то лопнуло, он поднялся, схватил пустую пивную кружку и смотрел на этих троих.

— Ничего он не может. Чего он может, если не может, — изрек самый младший и загоготал.

Вендел уже подходил к смеющимся парням. Пустую кружку он держал за ручку. Когда незнакомый, ровесник Вендела, произнес последние слова, Вендел двинул его кружкой по голове. Именно его, самого младшего и наименее виновного из всех.

— Ах ты сука! — крикнул парень и схватился за голову. А когда увидел, что меж пальцами течет кровь, взвизгнул: — Спасите! — И как подкошенный рухнул под стол.

Вендел обернулся к двоим оставшимся, но те уже пришли в себя, схватили скамейки и выставили их вперед, защищая лица.

Вендел отошел немного назад и выжидал. Взглянул на того, стонущего под столом, увидел, как человеческая кровь течет на грязный пол. Но не чувствовал угрызений совести, не жалел о своем поступке и готов был, если понадобится, повторить его.

В драку вмешался трактирщик. Он стоял у Вендела за спиной, и тому в голову не пришло, что трактирщик ввяжется в потасовку. Вендел не обращал на него внимания, следил только за этими двумя — перед собой. Трактирщик тем временем не долго думая огрел его по голове оловянным кабелем. Вендел зашатался, но не упал и, встряхнувшись, ринулся на трактирщика.

В следующую минуту все четверо сбились в одну кучу. Они обменивались ударами до тех пор, пока Вендел не оказался на полу. Его пинали, как собаку. Вендел на четвереньках дополз до дверей, собрав последние силы, выскочил на улицу и, прихрамывая, побежал прочь.

Парни пустились было за ним, но, вспомнив про своего раненого товарища, лежавшего под столом, бросили преследовать Вендела и вернулись в трактир.

Вендел остановился только далеко за деревней. Свалился в снег и уткнулся в него пылающим разбитым лицом. Долго лежал он так, ни о чем не думая.

Когда он поднялся, уже смеркалось. Ветер стих, и снегопад прекратился. Потеплело. Над болотом полз туман. В деревне выли собаки. Вендел вытер рукавом лицо. Левый глаз запух и ничего не видел. Все кости у него ныли. В суставах что-то трещало, ссадины на лице горели. Он потихоньку тащился к своему дому.

Вендел протрезвел и с новой силой почувствовал, как он одинок и несчастен. Это старое, давно знакомое чувство, стократ проклятое, но возникающее снова и снова, потрясло его. Он совсем расклеился, весь дрожал а даже заплакал.

Ему вдруг вспомнился тот парень в трактире под столом. Он вспомнил его окровавленное лицо, удивление и страх в его глазах, вдруг почувствовал слабость в ногах и рухнул на колени. Он с ужасом подумал, что, может быть, тяжело ранил этого незнакомого парня, может быть, даже убил… «Нет, нет. — Он скулил, как собака. — Я не хотел, не хотел!» Его слова неслись над бескрайней равниной и терялись вдалеке.

Вендел бесконечно страдал от того, что пролил чужую кровь. Про свои раны, про собственную кровь он не думал. Он даже забыл о жестоких словах, которые те трое бросили ему в лицо. Только себя он винил во всем, что произошло.

Потом он вспомнил о полотняном мешке с покупками. Все осталось там, возле печи. Сколько же денег это стоило?! И вернуться за ним нельзя, никак нельзя. Мешок остался там, будто его и вовсе не было. Вендел может с ним проститься. Сколько денег выброшено на ветер! Безбрежная тоска затопила Вендела.

Непонятый чудак, несчастный нелюдим, почитатель смешных идеалов брел по заснеженной равнине. Он был уже на половине пути, уже подходил к болоту на расстояние брошенного камня. Теперь надо было свернуть влево, туда, куда вела полевая тропа. Но Вендел не свернул, он сделал еще несколько шагов и остановился.

Уже совсем стемнело. За его спиной белели поля, перед ним чернели три одинокие вербы — последняя примета для путника. Немного дальше за вербами начиналось болото.

Над полями царила тишина. Шум деревни затих, даже собачьего лая не было слышно. Покой и мир кругом. И Венделу захотелось этого покоя и мира. Что-то нашептывало ему: в болотах тишины и покоя еще больше, там, в глубине, все тихо и спокойно, как нигде на свете. Вендел представил себе необъятные зеленые просторы, покрытые мягким мохом, и затосковал по этой мягкости. Примиренный со всеми, он покорно шагнул навстречу бесконечному покою. Но судьба еще не хотела этого.

От хутора полевой тропой шел человек. Вендел догадался, кто это. И тут он словно очнулся от дурмана, его смирение и жажда покоя исчезли. Беспокойство овладело им, его била нервная дрожь при мысли, что его желание исполнится.

Оно исполнилось, это была Ольга. Она уходила в свой мир, но должна была пройти мимо Вендела. Они не могли не встретиться. Трудно сказать, о чем подумала Ольга в ту минуту. Она подошла к нему, поставила свой элегантный чемоданчик в снег и молча глядела на беднягу, который стоял перед ней. Потом, словно угадав, о чем он думает, она подошла ближе, схватила его за руку и притянула к себе. Он не сопротивлялся, наоборот, затосковал по ней так сильно, как никогда раньше, и прижался к Ольге изо всех сил. Сбросил с себя прежнее бремя, все, что долгие годы давило его, он отбросил с легким сердцем. И никакая сила уже не могла его удержать. Он был полон решимости осуществить намерение даже ценой самого тяжкого греха. Ему безразлично было даже мнение самого господа бога!

Он поднял Ольгин чемоданчик, обнял ее за талию, и оба зашагали к хутору.

Они брели, спотыкаясь, словно в горячке, пока не пришли к дому Вендела, к кухне Вендела, к старой кровати в углу, к той кровати, где много лет назад женщина зачала мальчика, которому потом дали имя Вендел.

Утром он проснулся рано, еще не светало. Пошарил рукой возле себя, Ольги не было. Вендел подумал, что она, верно, вышла. Он закрыл глаза и еще немного вздремнул.

На улице рассвело, свет проникал даже в кухню. Вендел пошевелился, зевнул и хотел сесть. Но едва он пошевелился, взвыл от боли и снова упал на подушку. Боль напомнила о вчерашнем дне. Вендел осторожно соскользнул с постели, встал и, скрипя зубами, подошел к лавке, где лежали его штаны. Одевался он целую вечность. Обулся, набросил на плечи пиджак и подумал вслух: «Куда это она могла пойти?»

Потом вышел во двор.

Было теплее, чем вчера. Снег еще не таял, но все говорило о том, что долго он не удержится и скоро наступит оттепель. Вендел осмотрелся и увидел на снегу маленькие следы женских ног. Следы вели через двор к соседнему дому. Вендел успокоился. Он еще немного постоял во дворе, вдыхая влажный воздух, в котором уже пахло весной. Потом вернулся в кухню, застелил постель и подумал, не приготовить ли чего перекусить. Но эту мысль он отверг — теперь, когда с ним Ольга, такие заботы недостойны мужчины. О его желудке должна заботиться женщина.

Он сел на лавку и стал ждать, когда вернется Ольга. Ему пришло в голову, что она, конечно, хочет удивить его чем-нибудь вкусненьким, и он даже не поленился выглянуть в окно. Но над трубой соседнего дома дым не поднимался. Тогда Вендел сказал себе, Ольга, мол, пошла домой немного прибрать. Этими мыслями он попытался заглушить в себе какое-то неясное беспокойство и все еще продолжал ждать.

Но Ольга так и не возвращалась. Тогда он не на шутку забеспокоился. Даже мелькнула мысль, не случилось ли с ней чего. «А что можете ней случиться?» — размышлял он, но так и не придумал причины, объясняющей Ольгино долгое отсутствие.

Он опять вышел во двор и посмотрел на следы на снегу. Нет, он не ошибся, следы вели к соседнему дому. Больше он не хотел ждать и зашагал в том же направлении.

Следы привели его к дверям дома. Он нажал ручку, но двери были заперты.

— Ольга! — крикнул он. — Открой, почему ты заперлась?

Он немного подождал, потом подергал ручку, потом начал колотить в дверь кулаком.

— Открой! Слышишь, открой! — кричал он, охваченный недобрым предчувствием.

Он подбежал к окну и пытался заглянуть внутрь, но через грязные стекла ничего не было видно. Он попытался плечом высадить дверь. Но дверь была старая — работа умелых мастеров — и не поддалась.

Вендел метался как обезумевший. Из его горла вырывались какие-то нечленораздельные выкрики, вразумительно он выкрикивал только Ольгино имя. Вдруг он вспомнил, что в доме есть еще одна дверь со стороны фруктового сада. Он обежал дом, перелез через низкий заборчик и кинулся к дверям. Но и здесь было заперто.

Тут его взгляд упал на следы на снегу. Это были те же самые следы, что и во дворе, только вели они не в дом, а из дому, тянулись по саду и терялись в ближайших кустах.

Хотя и с первого взгляда все было ясно, Вендел сначала ничего не понял. Он повторял: «Она вошла в дом через одну дверь, а вышла через другую. Мы разминулись». Он был убежден: Ольга нетерпеливо поджидает его в кухне.

Он пустился по Ольгиным следам. Пока следы вели через кустарник, он еще мог тешить себя обманчивой надеждой. Но когда Вендел вышел на открытое место и перед ним раскинулись бескрайние заснеженные поля, он понял все. Сплошную белизну полей делили надвое маленькие человеческие следы. Человек, который их оставил, шел прямо к намеченной цели, не топтался на месте. Да, следы на снегу вели к далеким городам на севере, огибая стороной дом Вендела.

Перевод Н. Васильевой.