В тени шелковицы

ЗАГАДОЧНЫЙ СОН КЛЕМАНА

Клеманов брат Штефан умер зимой. На похороны Клеман не пошел. Неожиданно ударили сильные морозы, разбушевалась пурга. Снег сыпал днем и ночью, навалило его целые горы; пробиваясь по снежным туннелям, машины на дорогах обдирали борта.

Как это бывало в прежние годы, зима и теперь застала всех врасплох. Железнодорожники выбивались из сил, но и это не помогало. Человек, которому доводилось путешествовать в те поры, и знать ничего не знал, когда и куда отвезет его поезд. Пассажиры просиживали в залах ожидания, вслушивались в голос станционного репродуктора, который не переставая отдавал служебные распоряжения («Такой-то, явитесь туда-то!», «Такой-то, вызовите такие-то номера!»).

А включив транзисторы, пассажиры узнавали, что положение все еще остается серьезным, что снова засыпало снегом какой-нибудь путь. Только прогноз погоды вселял в души людей надежду. У диктора перехватило голос, когда он сообщил, что самое худшее, пожалуй, позади, потому что с юга-запада над нашей землей движется поток теплого воздуха. Люди вздохнули с облегчением. Никто ведь тогда и предположить не мог, что в результате оттепели в горах начнутся снежные обвалы.

Клеман лежал на постели в натопленной комнате. На столе стояла бутыль вина, буфет ломился от еды. Можно было спокойно передохнуть. В то время и пришел почтальон, принес телеграмму. У Клемана хватило ума не отправиться в дорогу по этакой непогоде. «Похоронить его они и так похоронят, — сказал он, вертя телеграмму в руках. — Я же ему все равно не помогу», — мысленно успокоил он себя, но на душе, однако, было тягостно, что с братом не простился.

Позднее, когда потеплело, стихийное бедствие мало-помалу забылось. Если о снегопадах кто и вспоминал, то лишь затем, чтоб усомниться в серьезности тогдашней ситуации. Из памяти людей довольно быстро улетучилось ощущение неуверенности и напряженности тех дней. На пороге весны выглядело это уже далеким и нереальным. Ну а в мае никто о таких глупостях почти и не помнил.

Иначе переживал случившееся Клеман, Он корил себя за боязливость, не мог понять, отчего так легко поддался зимой на собственные уговоры. День за днем думал он о своей провинности перед братом, неудивительно, что подобные мысли преследовали его и по ночам. Каждую ночь одолевал его один и тот же сон. Нельзя сказать, чтобы сон этот повторялся во всем, но неизменно оказывалось так, что снилось Клеману кладбище. Представлялся ему один и тот же высокий бугор свежей глины, острый гребень могилы без креста. Могила была в углу кладбища, вблизи акациевых зарослей, там, где всегда прохладно и сыро и полно комаров.

Еще немного — и он поверил бы сну. Пробуждаясь, всякий раз жалел брата, думал о его позоре. «Надо было мне пойти на похороны. Не допустил бы я, чтобы закопали его под забором», — говорил Клеман в такие минуты.

Потом, однако, убедил себя, что сон есть только сон, что в действительности все могло быть по-другому. Потерпел до мая, дождался пенсии, на следующий день сел в поезд и отправился проверить, как на самом деле обстоят дела.

Со станции сразу пошел на кладбище. Там ожидал его неприятный сюрприз. Вместо старых, обитых жестью ворот стояли новые. И вдобавок были закрыты!

Он покрутился немного возле кладбища, высматривая дырку в заборе, через которую мог бы пробраться туда. Но забор был новый, еще целехонький. Клеман размыслил, что же предпринять. Наконец решился. Забор был не очень высокий, но прошла целая вечность, пока он вскарабкался на него, а потом спрыгнул вниз.

Едва коснувшись земли, он свалился в траву, закрыл глаза и довольно долго отдыхал.

Потом сел и увидел, что надорвал рукав пиджака. Это раздосадовало его. Одет он был в темный праздничный костюм, годами берег его как зеницу ока, знал, что новый ему уж никогда не справить. К счастью, рукав не порвался, а только лопнул по шву, зашить его — это тот пустяк, что под силу любому старому холостяку.

Он встал и направился к зарослям акаций в углу кладбища. Никакой могилы там не было. Вздохнул с облегчением. «Сны врут. И как я мог поверить!» — сетовал Клеман.

В поисках могилы брата он исходил все кладбище. Нашел три свежих могилы — об этих трех могилах и могла идти речь. От прочих они отличались тем, что холмик не покрывала зелень: трава еще только пускала корни. Могилы были без надгробных камней, стояли там деревянные кресты, с которых весенние дожди смыли имена усопших.

Среди безымянных крестов нелегко опознать нужный. Клеману же не у кого было спросить, под каким крестом лежит его брат. На всякий случай он над каждой могилой постоял и про каждую одно и то же подумал.

Потом он возвратился назад к забору, с неохотой вспомнил о трудностях, которые ему предстояло преодолеть. Заметил, что к кладбищу приближается какая-то старуха. Полюбопытствовал, что станет она делать, когда обнаружит, что ворота заперты. Старуха подошла к ним, нажала на ручку, ворота отворились. У Клемана аж глаза на лоб полезли.

Зашагал старухе навстречу.

— Петрашова Верона, — узнал ее он.

— Клеман? — встрепенулась та. — Что ты здесь делаешь? Не видела тебя, почитай, десять годов.

— У тебя что, есть ключ от ворот? — спросил ее Клеман.

— Ключ? Зачем он мне?

— А как же ты отворила их?

— Взяла да и открыла, — ответила старая, не понимая, что его так удивляет.

— Ведь только что были заперты, — сказал Клеман.

— Заперты? А что тут красть? — поразилась она.

— Я попытался открыть, да не сумел.

— Ручку нужно хорошенько прижать, — сказала старуха. — Кому ж понадобится запирать ворота на кладбище?

Клеман ей не поверил. Подошел к воротам и нажал на ручку. Ворота отворились. Он вернулся к старухе.

— В самом деле, — сказал.

Старуха не ответила.

— А я через забор перелезал, — признался Клеман, показав ей разорванный рукав.

— О господи!

— Пришел вот на могилу брата, — рассказывал Клеман. — И где лежит? Глядел, глядел, да от безымянных крестов много не узнаешь.

— О ком речь-то? — спросила его старуха.

— О брате, Штефане.

— Ах, о том, — проговорила она. — Так его здесь нет. Мой Вендел вон там лежит, — показала она на одну из свежих могил.

— Как же так? — всполошился Клеман. — А где он?

— Да кто? — спросила старая.

— Штефан.

— Схоронили его в городе, — сказала старуха. — Помер-то он в больнице, так его в городе и схоронили. Когда была пурга.

Клеман растерянно посмотрел на старуху. Понял, однако, что говорит она серьезно.

— Ни куска угля у нас тогда не было, — продолжала старая, — только кукурузной соломой и топили. Горит она, горит, а тепла никакого. Вендел и застыл. В марте преставился.

Вендел Петраш был одногодок Клемана. Вместе отбывали военную службу, вместе и по девкам ходили.

— Только три недели и лежал, — вспоминала старуха. — Курить и то не курил. Аппетиту не было.

Клеман не знал, что и сказать.

— А ты чем топишь-то? — спросила старая. — В городе живешь или где?

— В городе, — ответил Клеман.

— Уголь-то достал?

— У меня радиатор.

— Что у тебя?

— Печь такая — на газу, — пояснил Клеман.

— И хорошо греет?

— Хорошо.

— Стоит дорого?

— Да нет.

— Один живешь?

— Один.

— Столько лет — и один.

— Так спокойнее, — ответил Клеман.

— Высоко живешь? — продолжала расспрашивать старая.

— Нет.

— Но в большом доме?

— Да, только на первом этаже.

— Квартира-то большая?

— Одна комната. Мне больше не надо, — ответил Клеман.

— В городе такая дороговизна, — сказала старуха. — Благо, что уголь доставать не требуется.

Клеман кивнул ей и вышел с кладбища на дорогу.

Раздумывал, куда повернуть. В деревню или на станцию? Солнце уже спустилось к реке, близился вечер, Где-то нужно переночевать. Но где?

В доме брата главное слово принадлежало невестке Иолане. Да и после смерти его все, надо думать, осталось по-прежнему. Штефан-младший с самого начала попал под женин башмак. Иолана же не терпела Клемана. Простить ему не могла, что еще задолго до того, как Штефан ввел ее в дом, тот распускал про нее разные сплетни, про нее да про каких-то развеселых парней. Иолана хорошо запомнила те ухмылки, которыми встретил ее Клеман, когда вечером накануне свадьбы она возвращалась со Штефаном с исповеди. Злило ее то, что Клемана в его годы еще занимали такие вещи.

Клеман жил вместе с братом. Покуда не вошла в семью невестка, никто никогда его в том и не попрекал. Ведь в конце концов одна седьмая дома принадлежала Клеману.

Спервоначалу Иолана держала язык за зубами. Но позже, освоившись, она, как только могла, цеплялась к Клеману, подготовляя почву для решающей схватки.

Наконец и сам покойный брат сказал Клеману:

— Чтобы не случилось в семье греха, будет лучше, если ты уйдешь. Они молодые, вся жизнь впереди. Хочется им жить по-своему.

— Пускай живут как знают, я им не помеха, — ответил Клеман.

— Еще какая помеха, — сказал Клеману покойный брат. — Ты и представить себе не можешь, какая ты им помеха.

— И чем я мешаю? — Понять этого Клеман не мог.

— Когда видят тебя, вспоминают вещи, о которых лучше бы забыть. Норовят забыть, да только тебя увидят, снова о них вспоминают.

— Они что́, сказали тебе о том? — поинтересовался Клеман.

— Зачем мне о том говорить? Я и сам вижу. Глаза у меня на что? — сказал ему брат.

— А я вот не вижу, — строптиво возразил Клеман.

— Норовят забыть, да только тебя увидят…

— Никогда я этого не возьму в толк, — сказал Клеман и отправился в корчму.

В последующие дни отношения между ними еще больше обострились.

Собрались они как-то вчетвером. Спорили так, ни о чем. Наконец Клеман не выдержал и бухнул сгоряча:

— Ну и дурень же ты! Какой же, однако, ты дурень! — сказал он молодому Штефану.

— А вам бы поменьше вмешиваться, — огрызнулся тот. — Лучше бы помалкивали!

— Какой же, однако, ты дурень! — повторил Клеман.

— Коль не уйдете вы, уйдем мы! — пригрозил молодой Штефан.

— Ну зачем так, — сказал Клеманов брат.

— Этот дом ведь принадлежит и мне, — добавил Клеман.

— Седьмая часть, — с готовностью уточнила Иолана. — Седьмая часть, не больше того.

— Все же больше, чем тебе, — отрезал Клеман.

— А вот и нет, — сказал молодой Штефан.

— Почему? — спросил Клеман.

— Принадлежит ей здесь столько, сколько и мне.

— Разве?

— Ну да.

— Тогда выплатите мне мою долю, и я уйду! — бросил Клеман, но всерьез об этом не думал.

Его удивило, как ухватились они за его слова. Когда сказали ему, что, мол, хорошо, тут он и понял, какую кашу заварил. Но от слова своего не отступил.

На другой день отправились они в город и у нотариуса оформили сделку. Клеман взял денежки, собрал свои вещи и отбыл в отдаленный город на севере республики.

Шесть лет он был на фабрике истопником, потом ушел на пенсию. Все шесть лет вкалывал как черт, по ночам и воскресеньям. Заработал кучу денег, но, что важнее всего, большой заработок повлиял и на пенсию. Начислили ее сверх всяких ожиданий.

— Не пойду я к ним, пусть знают, что не нуждаюсь, — сказал себе Клеман.

Пока не стемнело, он бродил по деревне. Заглядывал во дворы, высматривал знакомых. Но всякий раз откуда-то из глубины двора бросался на него пес, рычал, скалил зубы и кидался на забор до тех пор, покуда Клеман не отходил прочь.

Напрасно он покрикивал на собак: «Перестань, Дунчо! Тихо, Заграй! Замолчи, Цыган!» Это были другие псы. И куда подевались те собаки, которых утихомирили бы его слова?!

Похолодало, сгустились сумерки. Клеман, до той поры державшийся геройски, почувствовал вдруг, что ноги у него отяжелели, что не худо бы похлебать чего-нибудь горячего. Охватила его какая-то грусть. Глубокая, непонятная грусть, боль которой ощущалась даже в костях. И он не мог с ней никак совладать.

Вошел в корчму. Посетителей там не было, только сонная корчмарка сидела на скамеечке и зевала.

— Кружку пива, — сказал Клеман, подождал, пока корчмарка нальет, и отошел к столу.

Был голоден, выпил пиво залпом. Воротился к стойке.

— Еще одну.

Корчмарка Клеману улыбалась. Но Клеман ее не признал, видать, нездешняя.

— Почему никого нет? — спросил ее Клеман.

— По телевизору футбол показывают, — ответила корчмарка. — Финал какого-то кубка.

— Ах вот оно что, — сказал Клеман, воротился к своему столу и стал отхлебывать пиво.

Потом перед корчмой затарахтел мотоцикл, и в зал вошел высокий парень. Корчмарка погасила свет, оставив только лампочку при входе, Клеман допил пиво и вышел.

Он долго бродил по деревне. Шаги одинокого пешехода будоражили псов. Они лаяли на Клемана, от усердия надрывали глотки. Клеману же в голову ударило пиво. Он постоял у школы, привалившись к забору. Собаки тут не лаяли — учитель их не держал. Отдохнул немного, потом, словно зачарованный тишиной, сошел с главной улицы и по тропке потащился прочь во тьму, куда-то в луга.

Утром засияло солнце. Лишь кое-где белели на небе тонкие облачка. Клеман лежал на лугу среди одуванчиков. Солнце поднималось все выше и выше, но неотвязные его лучи не пробудили Клемана от глубокого сна. Лежал он на боку, спиной к солнцу. Вероятно, потому и не донимал его зной.

Какой-то человек шел через луга, сокращая себе дорогу на станцию. Он несказанно удивился такой беспечности и такому крепкому сну. Проходя мимо Клемана, ухмыльнулся, подумав вначале, что это пьяница отсыпается здесь после разгульной ночи. Но потом — как видно, это не давало ему покоя — он вернулся и потряс лежащего. Клеман перевалился на спину. Он был мертв.

В округе это событие стало настоящей сенсацией. Люди измышляли истории, одна страшнее другой. (Убийство. Убийство с целью грабежа. Самоубийство.) Но правду сказал районный врач. Посмотрел на мертвого и заключил:

— Умер естественной смертью.

Любопытствующим это не понравилось.

— От старости помер, — пояснил врач.

Так звучало привычнее.

Ну а дальнейшие заботы о себе Клеман передал живым.

Деревенские посовещались между собой и направили к Клемановой родне секретаря национального комитета.

— Был он вам дядей, — сказал секретарь, — надо бы его похоронить.

— Дядя — это верно, — согласился Штефан.

— Нужно бы сообщить и близким, может, захотят похоронить его там, у себя.

— Каким близким? — спросил Штефан.

— Другим родственникам, — пояснил секретарь. — Кроме вас, есть ведь у него другая родня?

— Да нет никого.

— Совсем никого? — удивился секретарь.

— Никого.

— Ну тогда, может, вы похороните его здесь, — сказал секретарь, — и все заботы возьмете на себя?

— А это зачем, разве мы обязаны о нем заботиться? — спросила Иолана.

— В общем-то не обязаны, — сказал секретарь, — но поскольку он приходился вам дядей…

— Не за что нам быть ему обязанными, — отрезала Иолана, — пускай о нем позаботится комитет, ведь на это у него должны быть деньги.

— Как знаете! — сказал секретарь и ушел.

— Очень нужно на него расходоваться! — сердилась Иолана.

— Помолчала бы лучше! — прикрякнул Штефан.

После стольких лет покорности он впервые прекословил ей. Если бы мог услышать это Клеман, он бы возрадовался!

Из национального комитета могильщику передали, чтобы он вырыл могилу. И больше ничего. Могильщик ждал, что придет кто-нибудь из родственников, сунет ему в карман стокронную и покажет, где копать.

Никто не пришел. Могильщик выругался, взвалил инструмент на плечо. Был знойный день. На солнце нестерпимо. И могильщик направился в угол кладбища. Там в тени густых акаций он вырыл яму. На другой день закопал здесь Клемана.

Перевод Л. Новогрудской.