ДОРОГА НА ЮГО-ЗАПАД

В субботу, накануне пасхи, дед улучил удобную минуту, набросил на себя легкое полупальто, нахлобучил на голову засаленную фуражку, снял с гвоздя палку и осторожно, чтобы не скрипнуть дверью, вышел во двор.

Он прошмыгнул под окнами кухни, вошел в дровяник, покопался в углу за досками и вытащил оттуда ветхий чемоданчик, уже давно там припрятанный на всякий случай. Оглядываясь, он вышел из дровяника, пересек сад, отворил заднюю калитку и теперь уже свободно зашагал по тропинке.

Я шел со станции. На старом мосту остановился, облокотился на перила и стал смотреть на воду, холодную и мутную. До того засмотрелся, что, пожалуй, задремал.

(Сумеречный омут, тени, какое-то мелькание, бесшумные всплески плавников, ивы словно стоят на коленях — так искорежены стволы, мокрые лохмы ветвей без листвы, удивленный зрачок, на песке отпечатки двух колен — на глубине двух метров, там, где живут рыбы.)

Вдруг слышу — шаги. Кто-то приближался к мосту. Я повернул голову и вижу — дедушка!

— Вы куда, куда, деда?

— Да так.

— И с чемоданом?

— Почему бы и нет?

— Тетя написала, что вы больны.

— А, это ты? — Он наконец узнал меня. — Откуда ты взялся?

— Иду вас навестить.

— Вот те на.

— А вы куда направляетесь?

— Не выдавай меня!

— Не выдам.

— Туда, — сказал дедушка и показал рукой на юго-запад.

— Понимаю, — кивнул я.

— Каждую весну ходил, почему бы не сходить и теперь? Шагается мне легко, не задыхаюсь, чувствую себя хорошо, — сказал дедушка и пристально посмотрел на меня. — Ну, погляди, разве я задыхаюсь? Ведь правда нет?

— Нет, — ответил я. — Вы шагаете, как юноша. А что говорит врач?

— Останешься на праздники? — спросил дедушка, не отвечая на мой вопрос.

— Утром поеду обратно.

— Мог бы и задержаться.

— Нет, лучше поеду, — ответил я.

— Почему не хочешь остаться? Скажи мне честно. Почему никто не хочет пробыть здесь даже двух дней? Янко приехал из Чехии, переночевал и уехал. Милан не остался даже ночевать: утром пришел, вечером ушел. И Камил тоже. И все так, что дети, что внуки, придут и тут же обратно. Скажи мне, почему, — допытывался дедушка, а я опасался сказать ему правду. — Ну, говори! Чего боишься?

— Наверное, у всех много работы. Ведь теперь повсюду темпы да темпы. Времени у людей все меньше и меньше, — говорил я, скрывая подлинную причину.

— Ты думаешь, я слепой? — рассердился дед. — Меня ты не обманешь. Я прекрасно знаю, почему никто не хочет остаться здесь. Ты мне зубы не заговаривай!

— Времени мало, а хочется все успеть, — гнул я свое. — Другой причины нет.

— Я-то знаю, где собака зарыта, да хочу это услышать от тебя, — сердился дедушка.

— И зачем утруждать людей, когда сегодня забот у каждого и так по горло, — продолжал я.

— Мальчик мой, ты пришел ко мне, — сказал дедушка. — Слышишь, ты пришел ко мне. Ты — мой гость и помни это. — Дедушка знал, о чем шла речь.

— Разумеется, я пришел к вам, К кому бы еще я мог прийти? Не к ним же.

— Ну, вот и останься, — твердо сказал дед и сердито посмотрел куда-то в сторону.

— Да вы ведь знаете, как оно бывает. Приближаются праздники, не вернись я домой, скандал выйдет. Попробуй потом, объясни жене. Она варит, печет, ждет меня. А что я ей скажу, если не вернусь вовремя? — отговаривался я совершенно искренне.

— Пошли ей телеграмму. Пусть и она приедет, — не поддавался на мои увещевания дед.

— Если бы я позвал ее, она, верно, поехала бы со мной. А теперь писать уже поздно, знаете ведь, как это бывает перед пасхой. В следующий раз мы заявимся вместе и будем жить, пока вы нас не выгоните, — сказал я весело и решил, что именно так и сделаю.

— В следующий раз… в следующий раз, — с упреком повторял дедушка. — Кто знает, будет ли еще следующий раз?.. Ну ладно, я вернусь, — сказал дедушка и сунул мне свой чемоданчик. — Если нас кто встретит, скажи, что это твой. Его еще никто не видел.

Я кивнул.

Дедушка глядел на юго-запад. Я посмотрел в ту же сторону. Увидел островерхую крышу костела, берег за костелом и на берегу кладбище. За кладбищем — поля, рощи, потом снова деревня, в ней — костел, кладбище… Поля, рощи, деревни, костелы, кладбища.

Дедушка смотрел на юго-запад, но костела, скорее всего, и не видел.

— Там уже сеют яровые. Может, уже и отсеялись: на прошлой неделе распогодилось, — начал снова дедушка. — А озимые там, гоп-гоп и по колено. Помнишь, как ты свалился под вал? До сих пор не пойму, как ты жив остался и невредим, — предался воспоминаниям дед.

— Просто валом меня, наверно, подталкивало вперед и потом отбросило в сторону, а вовсе не переехало, — сказал я и тоже вспомнил о весенних работах, о поле, о нашей равнине.

— А мне кажется, переехал. Ондриш сам видел, я же помню его: стоит бледный, в углу рта погасшая сигарета, показывает на нашу полосу и едва губами шевелит: «Переехало, ей-богу его переехало!» А ты уже выбрался и шагаешь как ни в чем не бывало, держишь вожжи и украдкой через плечо посматриваешь по сторонам, не заметил ли кто. Ондриш все сам видел, так что ты помалкивай, — доказывал дедушка.

— Да он ошибся.

— А вот и нет.

— Может, он тогда выпивши был, — сказал я.

— Выпить-то он мог, да зрение еще не успел потерять.

— А вы его спросите, когда встретите. Может, он теперь что другое скажет.

— Да как я его спрошу, — опечалился старик.

— А когда спуститесь вниз.

— Он в земле уже третью весну, — ответил мне дед.

— И он?

— И он… и он тоже, — повторил дедушка почти со злостью.

— А дом еще стоит? — спросил я.

— Чего ж ему не стоять? Разве я его только для себя ставил? И внуков твоих еще переживет… Тут мне написали из национального комитета, что поселили в доме каких-то молодоженов. Надо мне посмотреть, что за люди.

— Потребуйте с них деньги. Не бесплатно же они будут жить. А вам кое-какие деньги пригодятся.

— Зачем мне деньги? Если люди хорошие, пускай себе живут на здоровье.

— Бесплатно? Нет, вы спросите у них деньги, и пусть они отдадут их вам лично. По почте нечего посылать, пропадут, пожалуй, — говорил я, имея в виду совершенно определенных людей.

— Это меня-то, думаешь, обмануть можно? Нет! Ты ошибаешься, — протестовал дедушка. — Если я отдаю, так отдаю добровольно, вот, — поглядел он на меня с упреком. — Если захочу, так отдам, а не захочу, не отдам, — бурчал он себе под нос.

— Пошли потихоньку, — предложил я, мне показалось, что дедушка медлит с возвращением.

— А болотистый луг за вербами высушили. Ты б и не узнал этих мест. А какая кукуруза там в прошлом году уродилась! И как только нам в голову это не приходило — такая добрая земля! Сначала на лугу прорыли канавки, машина их быстро делает, потом уложили трубы. Это, конечно, удовольствие дорогое, и не знаю, решился бы я на такое дело или нет, — сказал дедушка и, опираясь на палку, зашагал к дому.

Мы шли медленно по тропинке, и, по правде говоря, мне не хотелось идти туда, куда мы шли. Лучше бы нам с дедушкой остаться здесь, на речке. Мы бы вдоволь наговорились, и никто из семьи не совал бы нос в наш разговор. Дедушка сдержанно, по-мужски пожаловался бы мне на свое житье-бытье, да и мне хотелось бы выговориться, ведь причин у меня было более чем достаточно. И не пришлось бы мне видеть людей, на лицах которых сразу же после моего прихода читался вопрос, когда я уйду. И не хотелось мне выслушивать любезности, от которых за километр отдавало фальшью. Давненько уже я заметил, что кое-кто из этих людей своим показным вниманием лишь прикрывает самую обыкновенную зависть. И в чем мне можно завидовать, часто задумывался я. Эти люди видят меня подавленным тысячами забот, чуть ли не на коленях под их бременем, и все равно завидуют. Завидуют человеку просто потому, что он родился на свет божий.

Я охотно побыл бы с дедушкой наедине. А потом, под вечер, я проводил бы его до задней калитки, вытащил бы из портфеля бутылку вина и блок сигарет и, несмотря на протесты деда, сунул бы ему все это под мышку, пожал бы ему крепко руку и поспешил в обратный путь.

Так было бы всего разумнее, но сейчас я не мог этого сделать. Ведь дедушка возвратился с дороги только ради меня, и кто знает, когда ему снова удастся ускользнуть из плена. Ему сейчас нелегко вернуться назад. Я знал, что значила для него дорога на юго-запад.

Мы шли вдоль реки.

— Русло изменят, — заговорил дедушка, проследив мой взгляд. — Оно пройдет вот здесь, — показал он рукой вниз. — Воду будут регулировать, подавать равномерно. Тут все измеряли, инженер мне сказал, река потечет ровная как стрела.

Я с грустью вспомнил об ивах, повергнутых на колени. И мне представилась их печальная судьба — судьба покорных, которым не позволяют даже стоять на коленях.

— Рыбы в реке не станет. Как начнут регулировать воду, обязательно рыбы не будет, — продолжал старик.

Когда мы подошли к задней калитке, уже темнело. Дедушка открыл калитку и пропустил меня вперед. Но тут же обогнал меня, взял у меня чемоданчик, шепнул: «Подожди здесь» — и скрылся в дровянике.

Когда вернулся, его нельзя было узнать. Он шумел, кашлял, смеялся, весело болтал бог знает о чем. О винограднике — его хотят заложить перед домом, о том, что будут проводить канализацию и уже вырыли помойную яму в саду, да следовало бы ее углубить так, как советовал он. Рассказывал о своей старшей внучке и о ее парне, который сейчас на военной службе, а когда осенью вернется, они определенно поженятся. Ведь так и должно быть, девушка на то и росла, чтобы выйти замуж, а вот зять его по-другому смотрит на вещи, считает, что парень прежде всего должен показать, сколько денег накопил, а иначе он, то есть зять, свою дочь не отдаст… Дедушка говорил с пятого на десятое, пока во дворе не показалась тетя.

— Боже мой, отец, где ты был? — всплеснула она руками, как только увидела нас.

— Где мне быть — на реке.

— Мы искали тебя по всей деревне.

— Туда я не ходил, — ответил он. — Правда же, не ходил.

— Ты слышал, что сказал тебе врач. Тебе нужен полный покой, так он и сказал. Отец, почему ты не слушаешься? — всхлипывала тетя, и мне казалось, что плакала она искренне.

— Я видел, внук идет в гости. Вот я и пошел ему навстречу.

— Отец, отец…

— Не могу я вылеживаться в постели, — ворчал дедушка. — Ну скажи ты мне, зачем валяться, если ноги мои еще ходят?

— Когда я увидела, что тебя нет в постели, я так испугалась… — простонала тетя. — Отец, не делай больше этого.

Дедушка стоял перед ней, как ученик перед учителем, когда тот читает ему нотацию. Кончиком ботинка он копал ямку в земле и бормотал что-то невнятное.

— Проходите, проходите, — пригласила тетя и подала мне руку.

Я пропустил дедушку вперед. Мы прошли на кухню, где никого не было. Сели на скамейку и сидели молча, пока не явилась тетя.

— Вы наверняка хотите есть, — обратилась она ко мне, — да и ты, отец, тоже, — добавила она, крутясь у плиты и теребя фартук. — Подождите немного, сейчас я что-нибудь приготовлю, — сказала она и исчезла; мы слышали, как где-то рядом она громыхала кастрюлями.

Дедушка немного помолчал, потом заговорил тихо, почти шепотом, так что, кроме меня, его никто не слышал.

— Хотелось бы мне там еще побывать, ведь я долго там прожил. Все выросло на моих глазах… Да, не говори никому, как мы с тобой встретились. Не проговорись.

— Я уже обещал вам, не выдам.

— Обещать-то обещал, да не забудь. Когда потеплеет, я думаю, доктор меня отпустит на несколько дней. Как ты думаешь, отпустит?

— Думаю, отпустит, только сначала надо подлечиться, — ответил я. — А потом, конечно, пустит.

— Там у нас внизу все наступает скорее: и весна, и лето. Не могу дождаться настоящей весны.

— Только не вздумайте тащиться туда поездом, — убеждал я деда. — У Петера есть машина, у Лойзы и Гелены тоже, пусть кто-нибудь из них вас туда свезет.

— Да и Феро уже купил, — похвастался дедушка. — Даже его старший сын, Карол, тоже с машиной. А ты что? — спросил он вдруг.

Дедушка считал меня самым способным своим внуком, он очень рассчитывал на мои успехи и никому не давал меня в обиду. А теперь, когда он видел, как все вроде бы обгоняют меня, ему было обидно, он хотел услышать, что я думаю по этому поводу.

— Я? — спросил я.

— Ну да, ты, — ответил дедушка.

— Я… — повторил я снова и задумался.

— Да, ты, — повторил и дедушка.

— Видите, дедушка, — начал я, — у всех есть машины, а вас отвезти некому!

— Так я им скажу, чтобы они меня отвезли, — проговорил он и хотел еще что-то добавить, но в кухню вернулась тетя. Дедушка замолчал. Тетя поставила кастрюлю на плиту и стала доставать тарелки из буфета.

— Мой пошел с Аничкой за пивом, — сказала она. — Хотят купить черное пиво в бутылках. В кладовке есть два ящика, да все светлое. Я больше люблю черное, и девочки тоже.

Она налила супу в тарелки и пригласила нас к столу.

Когда мы поели, на дедушку напала дремота. Я хотел предложить ему полежать, но тетя опередила меня. Дедушка не протестовал. Он только попросил, чтобы тетя постелила мне в его комнате.

— Еще чего! — сказала она. — Будет спать в столовой на тахте. Пусть хорошенько выспится.

— Он и у меня выспится, — возразил дедушка. — Поговорили бы мы с ним по душам.

— Утром поговорите, — сказала тетя. — Ты уже устал. Вспомни, что говорил врач.

— Ну, ладно, ладно, — согласился дедушка, — только обещай, что не уедешь с первым поездом! — предупредил он меня.

— Не беспокойся, отец, я его не пущу, — ответила вместо меня тетя.

— Спокойной ночи, — сказал дедушка и направился в свою комнату, даже не взглянув на нас.

Тетя пошла за ним.


Все произошло как-то сразу. Умерла бабушка, дом опустел. Печаль глядела на деда изо всех углов, одинок-одинешенек сидел он на лавке, уронив голову в ладони. Тоска не покидала его.

Это был уже не тот дедушка, что раньше. Он стал настоящим стариком, не только по возрасту, но и душой. Куда подевались его энергия и жизнелюбие. Их унесла с собой в могилу бабушка.

Однажды приехал к нему зять. Он распродал у деда все, что можно было продать. Все остальное дедушка отдал в сельскохозяйственный кооператив. Кое-какие вещи да всякие хозяйственные мелочи погрузили на грузовик, окна в доме забили досками, и дедушка переехал жить к своей дочери.

Привыкнуть к новой жизни он не смог. У него не было настоящего дела. Правда, он пас гусей по стерне, водил в школу свою меньшую внучку, переносил с места на место дрова… А зимой было еще хуже. Тогда он тихо отсиживался у плиты и терпеливо ждал теплого ветра.

И как только весенний ветерок слизывал снег с откоса, дед забирал кое-какие нужные ему вещички и отправлялся на юго-запад.

Он оставался там две-три недели, иногда и дольше. Бродил по деревне, наблюдал за работой кооператоров, смотрел, как они сеют яровые, любил поговорить с ними на разные темы и рассказать, как хозяйствовал когда-то он сам. Вернуть бы годков двадцать, вздыхал дед и представлял, как бы он работал, если бы ему было на двадцать лет меньше! Спал он в своем доме, сам себе готовил, если вообще что-нибудь готовил за это время, и даже щитов с окон не снимал.

Тетя вернулась на кухню.

— Он уже две недели просит нас, чтобы мы его отпустили. Одно и то же, а что я могу? — сказала она и вздохнула. — Скажи мне, где ты его встретил? Не говорил он тебе, куда идет? Может быть, он шел на станцию? — допытывалась она.

— Понятия не имею, — отвечал я. — Мы встретились у реки.

— Плохо у него с сердцем. Всю зиму пролежал в больнице. Недавно выписали, сказали, лежать-то он может и дома, у них и мест нет. Вот тебе, пожалуйста, порядок, — проронила она. — А у меня и по дому, и во дворе работы по горло. Аничка учится в гимназии, из города возвращается поздно. Обе старшие работают на фабрике. Мой тоже. Так что мы с дедом целый день вдвоем. А я не могу за ним постоянно следить, — объясняла мне тетя, будто я собирался ее упрекать. — Вот и сегодня тоже. Старшие пошли в город в парикмахерскую: надо же немножко привести себя в порядок. До сих пор не вернулись. Муж был на мельнице… Отец встал с кровати и ушел, сейчас выглядит еще хуже, чем утром, — продолжала она.

Я не проронил ни слова. Только смотрел перед собой и думал о своем. Но о тете я действительно не думал ничего плохого. В конце концов, я соглашался с ней! Не могла же она не спускать с дедушки глаз. И ни я, никто другой не смогли бы за ним уследить!

— Утром был врач. Велел лежать, только лежать, — сказала она дрожащим голосом.

Мог ли я за что-нибудь упрекать тетю? Наоборот, мне следовало бы пожалеть ее… Многие годы прожила она вместе со своим деспотом-мужем, который поставил целью своей жизни смирить даже траву во дворе. Она родила ему трех девочек, которые — кто больше, кто меньше — походили на отца.

Тетя немного посетовала, потом утихла. Так мы и сидели с ней молча, пока не вернулись те двое с пивом.

Я услышал шум в прихожей. Звон стекла, верно, они снимали с возка ящик с пивом. Затем раздался шум в соседней комнате.

В кухню вошла моя двоюродная сестра и робко со мной поздоровалась. Она была намного моложе и всегда меня стеснялась. Снова открылась дверь в кухню, и вошел тетин муж. Он сразу же направился к умывальнику и, хотя заметил меня, заговорил только тогда, когда вымыл руки.

— У нас гость? — спросил он. — Гость в дом, бог в дом, — объявил он и сел к столу.

— Пришел навестить деда, — заметила тетя.

— Он уже вернулся с прогулки? — спросил тетин муж. — И куда его только носит? — удивился он и попросил ужинать.

Поев, он вышел из кухни и вернулся с двумя бутылками пива. Потом моргнул дочери, та вскочила и подала бокалы. Тетин муж налил пиво в бокалы и предложил мне.

Мне хотелось пить, зачем было заниматься в тот вечер семейными дрязгами, и потому я охотно согласился.

— Отец плохо выглядит. Не позвать ли доктора? — несмело спросила тетя.

— Плохо выглядит? Я не прочь бы так выглядеть, когда мне стукнет столько, сколько ему, — ответил тетин муж и залпом осушил бокал.

— Он и правда плохо выглядит, — повторила тетя.

— Ну что, ученый человек? — обратился ко мне тетин муж. — Что нового в столице?

— Не знаю, — ответил я. — Я живу уединенно.

— Ясно, — протянул он.

Я молчал.

— Что нового в политике? — снова попытался он завести разговор.

— Политика как политика, — ответил я.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он.

— То, что слышите, — ответил я.

— Ясно, — повысил он голос. — Ты думаешь, я ничего не понимаю. Только ты нос не задирай со своей ученостью, — он никогда не выбирал слов, — какой тебе прок от нее? Черта лысого, даже штанов приличных у тебя нет!

— К сожалению, вы правы, — сказал я.

Его удивил мой ответ, потому что иной раз я не соглашался с ним так легко. И тут он подумал, что у меня какие-то задние мысли.

— Я вижу тебя, браток, насквозь, — сказал он. — И не таких я видывал. Надеешься что-нибудь урвать с меня, да? Только руки у тебя, браток, коротки.

Я почувствовал, что все это добром не кончится, поэтому встал и без особых раздумий спросил:

— Можно у вас переночевать или лучше уйти сразу?

— Боже мой, еще этого не хватало, — попыталась тетя спасти положение.

— Чего ты сразу обижаешься, — заметил тетин муж. — Что за люди пошли, шуток не понимают.

— Я устал, — сказал я, — спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответила мне двоюродная сестра.

Тетя проводила меня в столовую. Там стояла новая мебель. Она постелила мне на тахте и, между прочим, успела заметить, что мебель стоила огромных денег, почти как дешевая машина, — так она выразилась.

Я достал из портфеля пижаму, надел ее и с минуту раздумывал, стоит ли пойти умыться. Но, представив себе, что снова надо выйти на кухню, я отказался от этого намерения. Погасил свет и лег.


Всю ночь я беспокойно ворочался на тахте. Никак не мог уснуть. Только под утро задремал. Когда же проснулся, на улице было уже светло. Я вскочил с тахты и подошел к окну. Голубое небо и озаренная солнцем земля были как в сказке. Я взглянул на часы: половина восьмого. Быстро оделся и вышел.

Все домашние были уже на ногах. Я слышал, как они ходили по дому. Выйдя в коридор, я столкнулся со своей младшей двоюродной сестрой. Она, казалось, не обратила на меня внимания. Вскоре появилась и моя самая старшая двоюродная сестра, чем-то явно испуганная. Обе девушки выбежали во двор.

Я вошел в кухню.

Соседка, которую я раньше видел только мельком, что-то нашептывала тете. Как только тетя увидела меня, сразу же заплакала.

— Умер, — сказала соседка.

— Кто умер? — спросил я.

— Дед твой умер, — проговорила тетя и еще сильнее заплакала.

Я вернулся в комнату и сложил пижаму. Когда я, чтобы уложить ее, открыл портфель, то увидел блок сигарет и бутылку вина.


Перевод Т. Мироновой.

Загрузка...