Великие дни. Рассказы о революции

А. ГАРРИ ДВА КРЕСТА

Командир окончил Тверскую кавалерийскую школу. В Октябрьские дни он, красногвардеец, подручный слесарь ижорского завода, отобрав у юнкера лошадь, оборонял в конном строю подступы к красному Питеру. Так он стал кавалеристом. Потом штаб послал его на ускоренные курсы Тверской кавалерийской школы.

Окончив школу, он получил двух лошадей, ординарца и пакет на имя командующего московским военным округом. Командир и ординарец прождали три дня на Тверском вокзале, но вагона не получили. Тогда они решили ехать в Москву верхом. Школа дала им немного продуктов и фуража. Все эти запасы вышли уже на другой день. Приближаясь к Москве, командир и ординарец кое-где доставали довольствие для себя и для коней через посредство местных ревкомов, кое-где при помощи натурального обмена: школа щедро снабдила их бельем и другими предметами обмундирования, кулаки-огородники у Петроградского шоссе были жадны до вещей, а амбары их ломились от всяких продуктов.

В Москве командир и ординарец промучились двое суток: аттестаты их оказались не в порядке, за получением продуктов их гоняли с места на место; ночевали они под открытым небом, в Сокольниках. Стреноженные кони паслись тут же, в парке.

Наконец в округе дали литер на вагон и велели отправляться в Брянск. Летом девятнадцатого года у коменданта Брянского вокзала вагон получить было легко: вокзал, столица, страна — все жило в эти дни для фронта, для обороны.

Комендант снабдил их продовольствием и фуражом на три дня, ехали они до Брянска неделю. По пути этапные коменданты, пожимая плечами, разглядывали их аттестаты на довольствие: аттестаты снова были не в порядке. Приходилось ночью, когда поезд стоял где-нибудь у пустынного полустанка, воровать сено из чужих стогов. Лошади кое-как были еще сыты, но командиру и ординарцу пришлось просто-напросто потуже подтянуть пояс. Хорошо еще, что хватило махорки. Осторожно, стараясь не уронить огонь, лежали командир и ординарец на душистом сене, под мордами у жующих лошадей. Было жарко; двери товарного вагона круглые сутки раскрыты были настежь. Вагон перегорожен был на две части: в одной помещалось двое коней, в другой — люди.

Само по себе, если б не голод, путешествие было прекрасно. Лето было жарким, небо круглые сутки без единого облачка. Ночами, когда поезд долго и нудно простаивал целыми часами в открытом поле, командир и ординарец глядели сквозь раздвинутые двери на яркие звезды и мечтали о боях будущего, о победах, о славе. Оба они еще были очень молоды, прекрасный громадный мир расстилался перед ними. У них не было ни сомнений, ни печали: они твердо знали, что победит революция, что она победит во всем мире. О смерти они старались думать побольше, чтобы, когда это понадобится, суметь принять ее так, как это подобает рабочему и большевику. Но в глубине души у каждого из них тлел огонек несокрушимой уверенности в том, что они сохранят жизнь в грядущих боях. Они были молоды, в конце концов, и понимали, что жизнь все-таки лучше смерти.

…В Брянске их вагон отцепили и загнали куда-то далеко в тупик. Для того чтобы напоить коней, приходилось таскать воду едва ли не за версту. Но, по-видимому, дело приближалось к развязке, и поэтому молодые ребята безропотно примирились с последними тягостями этого бесконечного путешествия. Когда напоили коней, ординарец остался в вагоне, а командир пошел на станцию. Он шел по шпалам, нагретым жарким летним солнцем, ему было весело, но все же он чувствовал, как слегка кружится голова. Изнурительное путешествие и двухнедельное недоедание в конце концов все-таки сказались.

В помещении коменданта было накурено так, что силуэты людей расплывались, как в тумане. В комнате было очень много народу, все эти люди кричали и ругались. Комендант мельком глянул на пакет, который протянул ему командир, и сказал рассеянно:

— Вам придется следовать в Киев. Ушла ваша часть, опоздали… В Киеве нагоните!

Потом между командиром и комендантом произошел короткий диалог, в результате которого командир, впервые с того момента, как в проходной будке ижорского завода он получил винтовку и патронташ, почувствовал себя страшно одиноким.

— Ну хорошо, в Киев… Вы нам по аттестатам выдадите продовольствие и фураж.

— Нету у меня ничего. Иди в город. Попытайся достать…

— Когда вы нас прицепите к киевскому поезду?

— Никуда я вас не прицеплю. Нет у меня вагонов…

— Что же нам делать?

— А что хотите, то и делайте.

— Но все-таки когда-нибудь вы нас отправите в Киев?

— Ничего сейчас не могу сказать… Ждите.

У коменданта была тысяча дел, и он отвернулся от командира для того, чтобы таким же бесстрастным тоном, тоном вконец измученного человека, отвечать на чьи-то другие назойливые расспросы. Командир же вышел из комендатуры и, слегка пошатываясь, побрел обратно к своему вагону. Там произошло короткое совещание. Ординарец робко предложил выгрузиться и, плюнув на все, примкнуть к какой-нибудь из стоящих в Брянске красноармейских частей: небось всякий с радостью примет двух людей на конях.

Но командир был иного мнения. На ускоренных кавалерийских курсах он проучился всего три месяца. Возможно, что кавалерийскую науку за такой короткий срок он усвоил неважно, но зато он великолепно изучил устав и впитал в себя правила дисциплины. В его глазах маленький пакет в неуклюже склеенном конверте из серой бумаги был святыней. В нем, под большой красной сургучной печатью, заключены были те грозные и прекрасные силы, при помощи которых партия управляла гражданской войной. А командир был коммунистом.

Поэтому он, потуже подтянув пояс, побрел снова на станцию. К перрону, громыхая, подходил бронепоезд. Стальная обшивка блиндированных вагонов была густо опорошена пылью. Сквозь раскрытые люки грозно глядели пулеметы, затянутые в чехлы. И если на станции царила нелепая сутолока тыла, то бронепоезд этот дышал страстью войны. Командиру стало стыдно — он сразу подтянулся.

Из головного блиндированного вагона на перрон соскочил маленький, кряжистый матрос. Он поправил за спиной маузер и развалистой морской походкой, подергивая на ходу левой рукой, направился к зданию вокзала. И по этому своеобразному нервному тику, который в воспоминаниях командира был неразрывно связан с первыми, незабываемыми моментами боевой страды у застав под восставшим Питером, командир безошибочно узнал матроса.

— Коля!

— Миша!

Они обнялись и поцеловались. Собственно говоря, знакомство их продолжалось всего каких-нибудь два часа, но какие же незабываемые были эти часы! И, конечно, они очень скоро договорились. Матрос отдал распоряжение, дисциплина на бронепоезде была образцовой — и уже через полчаса красная теплушка с двумя конями и людьми, казавшаяся крошечной рядом с длинными блиндированными платформами, уже катила в хвосте бронепоезда по направлению к Киеву.

Командир и ординарец впервые за две недели наелись досыта горячей пищи. И кони тоже наелись досыта: в бронепоезде было двое коней — для разведки — и, конечно, фураж. Эта часть путешествия была самой легкой. Командир и ординарец наелись и выспались. Так покойно было спать под гул надежного блиндажа, громыхающего на стыках рельс! Незаметно прибыли в Киев.

…Бронепоезд ушел на юг. В Киеве порядка было больше, чем в Брянске, потому что Киев был ближе к фронту. Как только вагон был отцеплен, комендант станции предложил его немедленно очистить.

Командир и ординарец поехали в город. Подковы их коней звенели по раскаленным булыжникам мостовой. Солнце грело немилосердно. Питерские рабочие с интересом разглядывали невиданный южный город. Спустившись вдоль бульвара с горы, они выехали на центральную улицу, прямую и широкую, как Невский проспект. Они были сыты, кони их тоже, у них ничего не оставалось позади, даже… вещей, потому что все вещи, заботливо уложенные в школе в защитного цвета чемоданчики, они успели в дороге обменять на фураж. Хотя революционная дисциплина, которую командир усвоил на кавалерийских курсах, научила его бережному отношению к казенному имуществу, революционное чутье подсказало ему, что в данном положении кони нужнее революции, чем портянка, зарегистрированная в аттестате.

С широкой улицы они свернули направо, долго ехали в гору и остановились возле дворца, в котором помещался штаб. Здесь, возле штаба, на выложенной брусчаткой площади, они провели четверо суток. В эти дни решалась судьба двух южных армий. В штабе мыслили полками, бригадами и дивизиями, и никому не было дела до командира с ординарцем, следующими в часть, затерявшуюся где-то между Киевом и Одессой.

Когда командир стал приставать к какому-то чиновнику в командном отделе, к старому чиновнику с седыми офицерскими усами, в котором питерский рабочий безошибочно угадал затаившегося врага, делопроизводитель командного отдела предложил командиру зачислиться в комендантскую команду штаба. Такой финал нечеловечески трудного путешествия не устраивал, конечно, питерского рабочего, который мечтал о большом революционном подвиге. Командир ходил из комнаты в комнату, жаловался, просил, настаивал. Наконец адъютант командующего написал ему служебную записку. И через полчаса в руках командира очутился желанный пакет с надписью:

Затем питерскому рабочему объяснили, что штаб этой бригады находится где-то на путях между Винницей и Одессой и что командир бригады очень нуждается в среднем кавалерийском командном составе, так как он формирует в данное время кавалерийский полк. Поэтому, подумав, чиновник, который объяснил все это, приписал на конверте: «Аллюр два креста».

Командир превосходно знал, что значит этот «аллюр», и поэтому с широкой лестницы дворца он спустился почти бегом.

Командир и ординарец были питерскими рабочими, и они знали, что такое крестьянская страна, охваченная пламенем гражданской войны. Четыреста километров от Киева до станции, на которой на путях стоял штаб бригады Котовского, они проехали за две недели. И командир больше всего мучился от сознания, что «аллюр два креста» требовал от него совершенно иных темпов.

Они узнали звериные нравы бандитских деревень, хозяина, крадущегося ночью с обрезом к сеновалу, на котором ночуют красноармейцы, бессонные ночи, безумные атаки, когда два человека обращают в бегство несколько десятков бандитов, постоянную, круглосуточную игру лицом к лицу со смертью.

Когда они добрались до бригады, начиналось общее наступление южной группы. Они попали как раз в момент, когда загорался бой и громадный комбриг в алых чакчирах и подбитой красным генеральской шинели строил свой кавалерийский полк, для того чтоб вести его в атаку на подкравшуюся к станции петлюровскую дивизию.

Солнце только что поднялось, но было уже душно. Командир, небритый и исхудавший, подскочил к Котовскому и, держа руку у козырька, отрапортовал ему скороговоркой, протягивая пакет. Котовский, не глядя, сунул пакет в расстегнутый карман гимнастерки и сказал, думая о другом:

— Взводный командир? С ординарцем? Очень хорошо. Станьте пока где-нибудь на правом фланге и доложите командиру первого эскадрона…

Но доложить питерский рабочий уже ничего не успел. Как раз в эту минуту над конным строем начала рваться шрапнель за шрапнелью, где-то поблизости застрекотал пулемет, раздалась команда, и полк рассыпался в лаву.

Командир и его ординарец, обнажив шашки, скакали впереди правого фланга, упиваясь неповторимыми ощущениями своего первого конного боя. Страшное путешествие было закончено, пакет «Аллюром два креста» вручен; они могли наконец, приступить к исполнению своего революционного долга.

Их обоих убили почти сразу: командира — пулей в сердце, ординарца — в голову. И бойцы Котовского в угаре атаки, обернувшись на всем скаку, с изумлением глянули на этих двух незнакомых мертвецов.

Бригада отступила в соседнюю деревню. Начался отход южной группы. Вечером в хате, когда закончились бои — их в этот день было семь, — командир бригады вскрыл пакет и протянул его адъютанту. Адъютант составил приказ по административной части штаба. Приказ этот содержал всего два пункта:

/. Прибывших из штаба округа в мое распоряжение краскома Егорова Михаила Васильевича зачислить в первый эскадрон командиром второго взвода, а красноармейца Белова Илью Афанасьевича — в тот же эскадрон ординарцем.

II. Командира второго взвода первого эскадрона Егорова Михаила Васильевича и красноармейца того же эскадрона Белова Илью Афанасьевича того же число. I исключить из списков полка как павших в бою. Они пали смертью храбрых.

Командир бригады (подпись).

1935