Великие психологи

ЛЕЙПЦИГ, ВИЛЬГЕЛЬМ ВУНДТ И ЗОЛОТОЙ ВЕК ПСИХОЛОГИИ

Как это любили показывать в старых фильмах о путешествиях, среди пыли и гари, на многолюдном Лейпцигском вокзале сошел с поезда в 1875 году Вильгельм Максимиллиан Вундт — так закончилось его долгое путешествие из Цюриха.

Его путешествие по страницам истории новой научной психологии, где ему приписывалась честь стольких открытий, где порой его обвиняли в монополизме, — это главное путешествие только начиналось. В 1875 году Вундт еще не был согбенным седобородым полуслепым восьмидесятилетним мудрецом, каким его запомнили последующие поколения — это был твердо стоящий на ногах, сильный духом человек с острым взглядом, в котором вызывающе вспыхивал честолюбивый огонек.

Честолюбивым Вундт должен был быть непременно. К концу столетия он был уже не просто ректором Лейпцигского университета, — историк Фриц Рингер (1969) именует его «немецким мандарином»[1].

В книге Рингера повествуется о том, как различные силы, объединившись, обрекли Вундта на страдания при виде быстрого упадка немецкой чиновничьей культуры. Восхождение Вундта к великим вершинам было фактически следствием захватывающего дух помрачения в умах, воцарившегося среди пламени и хаоса, которые вихрем завертели все вокруг в период от начала первой мировой войны и до конца мировой войны номер два.

Немаловажной составляющей этого хаоса был радикальный поворот в умах, обрекший Вундта на забвение и дискредитировавший порядок, существовавший в XIX веке. Это было более разрушительным для разрабатываемой психологии, чем война, антигерманские настроения или потеря популярности среди студентов. Самый предмет его науки отрицался, даже запрещался, как ненаучный и непознаваемый. Поскольку психология Вундта была наукой о сознании.

Учение Вундта о природе сознания базировалось на нескольких принципах, в которых широко использовались понятия волевого акта и целеполагания; радикальная форма в настоящее время называется конструктивизмом. Эта более поздняя ориентация была заявлена в его первом и основном принципе «креативного синтеза» (Schopferische Synthese) — этот принцип гласит, что непосредственный опыт не может организоваться в единое целое снизу вверх, путем соединения отдельных элементов. Вундт изложил этот принцип в своих ранних работах и постоянно подчеркивал его первостепенную важность вплоть до 1920 года, когда он, будучи уже при смерти, диктовал мемуары своей дочери Элеоноре. После смерти Вундта о его работах практически забыли; до самого последнего времени очень мало было серьезных исследований, посвященных описанной им системе мышления. В этот период стараниями многих составителей учебников о психологии Вундта сложился некий миф, легко воспринятый читателями. В большинстве случаев в них даже не упоминалось понятие «креативного синтеза» или другие центральные идеи вундтовской психологии.

Учение о креативном синтезе касается внешних проявлений сознания — продуктов деятельности коры мозга, обусловливающих характеристики схем организации опыта. От этого исходного пункта вундтовская система развивалась как совокупность принципов, объясняющих наличие колебаний в процессе сознания, по мере того как оно подпадает под влияние самоконтроля. Вся система основана на следующем доводе: психология (ее предмет), коренным образом отличается от естественных наук, а потому не может быть понят с помощью проведения каких-то аналогий с ними. Здесь Вундт, по-видимому, в первую очередь имел в виду химию и физику.

Для Вундта психология была основой всех прочих наук: ведь она изучает процессы, которые лежат в истоке любой науки, чем и объясняется ее приоритет перед философией, логикой, лингвистикой и социальным анализом. В последние годы жизни Вундта такой подход стал известен как «психологизм»; это слово стало отрицательным эпитетом среди ученых и студентов, желавших изгнать из других наук все, что имело отношение к психологии. Вскоре, после смерти Вундта, его академическое и университетское наследие поделили между собой, с одной стороны, враждебные марксистско-ленинские интерпретаторы с Востока, а с другой стороны — враждебные им американские бихевиористы и их коллеги с Запада. Вся эта история, как он разворачивалась в Германии, с Вундтом в главной роли, недавно была хорошо описана Кушем.

В наше время, в конце XX века, стиль исследований и теоретические изыскания Вундта вновь вызывают интерес. Наметившийся поворот к более менталистически ориентированной когнитивной психологии вызвал к жизни буквально бурю исторических параллелей с Вундтом.

В настоящей главе мы лишь бегло коснемся этих дискуссий, но сосредоточимся на историческом контексте, который способствовал возникновению психологии Вундта, и на центральных идеях, пронизывающих все его труды.

НЕНАДЕЖНАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА

В 1875 году Лейпциг был старым грязным городком, местом сборища торговцев со всего света — это был перекресток искусств, свободомыслия, политической оппозиции и радикализма. Если углубиться в историю, вспомнить описания путешественников XIX века, поднять записи в городском архиве, данные о демографическом положении, о состоянии культуры, — мы обнаружим, что новообретенное место жительство Вильгельма и Софии Вундт, где они и останутся до конца жизни, было шумным и беспорядочным. Этот Лейпциг контрастировал с картинками позднего периода нацистской эпохи 1930-х годов, когда он стал приглаженным, ухоженным, аккуратным и мещанским — грустное зрелище, если знать все ужасы, скрывавшиеся за этим сияющим фасадом.

Лейпциг обладал собственной физиономией, отличавшей его от прочих немецких городов. Как замечает американский психолог Дж. С. Холл (1881) в своих записках, у него был «особенный характер», который город «не уставал всячески культивировать: никто так не влюблен, так не гордится своим городом, диалектом, народными праздниками, старинными обычаями и прочим, как рядовой житель Лейпцига». Этому городу предстояло вскоре получить признание как месту рождения экспериментальной психологии, — а то и всей современной психологии, Маннгейма и Гейдельберга. Вундт, поживший определенное время в Цюрихе, не мог не вписаться в атмосферу Лейпцига, со временем он стал одним из жителей, определявших ее.

Холл пишет также, что на улицах и в ресторанах старого Лейпцига каждый второй встречный оказывался более или менее известным профессором, писателем или критиком. Вундт общался с ними, гуляя по этим улицам каждый день и обсуждая злободневные проблемы в ресторанах. Невозможно себе представить атмосферы, более насыщенной духом интеллектуального соперничества. Город был к тому же столицей книгоиздательства в Центральной Европе, — там располагалось 50 издательств и более 200 книжных магазинов — превосходное место для такого плодовитого автора, как Вундт. Лейпциг был еще и мировой музыкальной столицей — родиной Баха и великого оркестра Gexmndhaus, существующего и по сей день. Как раз, когда туда прибыл Вундт, в Лейпциге обосновался маэстро Рихард Вагнер, ставивший свои онеры на сцене великолепной Лейпцигской оперы. Маэстро Вундт тоже был накануне «выхода на сцену» своей психологии — в среде, которая ко многому обязывала, перед широкой аудиторией. Жизнь Вундта в Лейпциге была редкой смесью исторических влияний, благоприятных возможностей, амбиций и удачного момента. Город, где появилась новая психология, был стар и украшен идолами и иконами германского искусства, науки, литературы и философии, прошествовавшими через его порталы. Не так давно здесь появились другие идолы — в честь великих представителей ранней психологии. При взгляде на эти изображения ощущался исполненный гордости германский шовинизм — спор за интеллектуальное превосходство, которому с началом первой мировой войны предстояло пробудиться у большинства представителей местного интеллектуального общества, в том числе и у Вундта. Все философские теоретические разногласия, раздиравшие местные университеты, отступили на второй план, и ведущие представители культурной элиты подняли голос в поддержку своей нации как раз накануне того, когда разразившаяся национальная трагедия отправила многих из них в небытие.

В глазах многих своих студентов, как немецких, так и иностранных, включая большинство представителей первого поколения американских философов, собравшихся в Лейпциге поучиться у Вундта, сам город казался шумнее и многолюднее опер Вагнера или лекций Вундта. Тут было еще кое-что, придавшее Лейпцигу то неповторимое своеобразие, о котором писал Холл. Уже с XI столетия Лейпциг был торговым перекрестком Центральной Европы, где каждый год проводились большие ярмарки, становившиеся центром всей городской жизни. Вот почему население Лейпцига представляло собой смесь разных национальностей и этнических групп — настоящий котел, о котором Вундт еще напишет подробно в своей «психологии народов» (Volkerpsychologie). Возможно, именно своим многообразием город, как магнит, притягивал радикальные политические силы. В XIX веке он был местом постоянных стычек между этими силами и противостоящим им германским консерватизмом. На всех углах перед рабочими социалисты держали пламенные речи. В молодые годы Вундт слегка увлекался политикой, примыкая к левым, близким к центру; он и позднее продолжал писать политические статьи. Большие международные торговые ярмарки привлекали в Лейпциг толпы торговцев — они прибывали отовсюду, даже из Африки и Средней Азии; на улицах Лейпцига выстраивались палатки и киоски, заваленные товарами. Вместе с толпой появлялись приспешники радикалов, воришки, мистики и прочая братия — в надежде на легкую поживу.

Лейпциг был празднеством, Лейпциг был карнавалом. На одной улице вы могли увидеть изысканный фарфор и керамику. В старом еврейском квартале были выставлены лучшие меха, собранные со всего континента. На другой улице не представляло труда найти образчики блюд любой национальной кухни. Из многочисленных уличных ресторанчиков лилась музыка, раздавался разноязычный гомон. Во время ярмарки можно было встретить торговцев скобяным товаром, шерстью, коврами, книгами и прочим. Здесь, как ни в каком другом месте Европы, легко было отыскать самых лучших изготовителей технических и научных приборов, что сыграло немаловажную роль в становлении лабораторного стиля новой психологии Вундта.

Это коммерческое и развлекательное направление приумножило благосостояние Лейпцига, а вместе с ним расцветал и университет, становился все великолепнее, то же происходило и с Психологическим институтом Вундта, являвшимся неотъемлемой частью университета. Две комнатки, которые Вундт занимал вначале, к концу 1870-х превратились в крупный, щедро финансируемый многоэтажный Центр психологических исследований, достигший своего наивысшего развития накануне первой мировой войны.

Однако число американских студентов, вначале преобладавших среди обучающихся, постепенно сокращалось. В Америке повсеместно начали появляться психологические школы и собственно программы изучения, новые разделы психологии, которые оказались ближе прагматичному и физикалистскому мировоззрению молодых американцев.

Присутствие американских студентов в Лейпциге означало столкновение двух культур. Характер американских колледжей в ту эпоху в корне отличался от духа германских университетов. Например, в Германии наблюдался повсеместный отход от традиционных религиозных воззрений, столь прочно укорененных в американских колледжах. В Германии можно было встретить атеизм, натурфилософию, различные виды пантеизма, восточный мистицизм. В то же самое время в Америке переживало подъем пуританское движение, проповедовался более простой, обыкновенный, прагматический, менее интеллектуальный образ жизни.

Первые американские психологи, враждебно настроенные по отношению к религии, должны были быть крайне осторожны в этих вопросах, если они хотели удержаться в американской академии. Они не имели возможности беспрепятственно использовать новые научные инструменты и с их помощью кое-как латать священную душу. Таким образом, бихевиоризм оказывался здесь более приемлемым, поскольку он не пытался вмешаться в области, интересующие церковь. В Америке же появился и тот особый практически ориентированный менталитет, который так высоко ценился пуританской этикой.

С этих позиций главным было определение насущных проблем, определение ценности науки в ее прикладных аспектах — совершенно чуждое основополагающему разделению между наукой и технологией, характерному для Германии. Это культурное противоречие между Америкой и Германией можно почувствовать в следующем заявлении Дж. Стэнли Холла: «Мы нуждаемся в психологии, которую можно применить с пользой, чтобы облегчить процесс мышления, жизни и труда, и хотя идеи Вундта теперь столь успешно культивируются в академических садах, они никогда не приживутся здесь, поскольку противоречат американскому духу и характеру» (1912).

В самой Германии тоже с давних пор существовало культурное противостояние между аполлоническим Севером и дионисийским Югом. Более свободный, расслабленный (gemutliche — беспечный, добродушный) Юг контрастировал с формалистичным, милитаристским прусским Севером. Конфликты, позднее отделившие вундтовское направление в психологии от направления исследований некоторых из его северных коллег (например, Герман Эббинхаус; Дж. Е. Мюллер), отражают это соперничество между Югом и Севером, сомнительное и смешное. Это видно по критическому подходу Вундта к его северным прусским коллегам и по тому, как именно он их критикует. По своему происхождению и склонностям Вундт принадлежал скорее культуре Юга, что он не упускал случая продемонстрировать, раздражая некоторых своих коллег. Именно это противостояние объясняет также отчасти тот факт, почему в экспериментальной психологии у Вундта было гораздо больше студентов, чем у великого представителя Севера Дж. Е. Мюллера. Мюллер был известен своими жесточайшими и строжайшими требованиями, предъявляемыми при отборе студентов. А Вундт допускал к себе на занятия всех студентов, интересующихся его программой, независимо от их подготовки или теоретических пристрастий.

Юность Вундта была периодом грез наяву, рассеянности, разброда в мыслях. Когда он повзрослел, родительская воля направила его на путь медицинской карьеры — несомненно ошибочное решение относительно человека с непоследовательным умом. Мышление Вундта носило четко выраженный теоретический характер. Он опасался, что его постоянное обдумывание философских вопросов может быть в конце концов опасным для жизни его пациентов. По этим соображениям он сменил факультет и занялся теоретической физиологией, что привело его к необходимости изучения психологии, культуральным исследованиям и в итоге к преподаванию философии в Лейпциге, где он оставался, следуя примеру героев Вагнера, до конца своей жизни.

Вундт был призван к преподавательской деятельности в момент, когда общее мнение склонялось к тому, что философия, всегда имевшая очень сильную психологическую окраску в Германии, страдает от недостатка новых идей. В некоторых университетах развивалось позитивистское движение, целью которого было использовать для нужд философии естественнонаучные методы. Вундт, как представитель нового поколения научных философов, способствовал становлению новой сциентистски ориентированной философии в Лейпцигском университете. В итоге появилась экспериментальная психология.

Хотя Вундт заявил об экспериментальной психологии как о новой науке, он всегда рассматривал ее как фундаментальную часть философских наук, а не как революционное направление, порывающее с традициями. Именно так вскоре она стала расцениваться в американских университетах. В Германии философы, напуганные растущим числом психологов-экспериментаторов в своей среде, в итоге вытеснили их.

Развитие в таком направлении привело к кризису в немецкой психологии, о чем Вундт (1913) рассуждал в эссе «Борьба психологии за свое существование» (Die Psychology im Kampf ums Daseiri). В этой работе Вундт стоит фактически всецело на стороне большинства философской оппозиции. Он согласен с тем, что ограничение рамками какой-то одной частной методологии при проверке теории способно изуродовать любую дисциплину. Хотя он сам отчасти был виновен в их появлении, Вундт говорит об экспериментальных психологах, что они, как кажется, больше интересуются собственно приборами, нежели чем бы то ни было еще, что полезнее было бы, если бы они тратили свое время и талант на совершенствование технологии изготовления швейных машинок.

Вскоре после прибытия Вундта в Лейпциг его научная школа стала широко известна (по крайней мере, в Европе, если не в Северной Америке) как «волюнтаристская» школа — из-за ее подчеркивания роли волевого акта и самоконтроля. Такая направленность соответствовала изрядному своеобразию языка немецкой философии тех дней, однако она не освещалась в большинстве американских учебников. Как правило, психологии Вундта в учебниках ошибочно приписывалось название Корнуэлльской научной школы — «структурализм», хотя Вундт никогда не использовал этот термин для обозначения развиваемого им научного направления.

В действительности школа структурализма Тичене-ра, зародившаяся на британской почве, имела очень мало сходства с Лейпцигской волюнтаристской школой. На протяжении всей своей научной деятельности Вундт отстаивал немецкую лейбницевскую традицию, противопоставляя внутренние движущие силы ума локковской традиции эмпиризма и заодно идеям ее американских последователей. Этот крестовый поход воздвиг барьер для беспристрастного изучения трудов Вундта в англо-американском мире. Американская психология развивалась как передовая новаторская научная дисциплина нового мира; четко было выражено стремление к объединению психологии с естественными науками. Антиматериалистическая, историческая направленность школы Вундта представляла собой прямо противоположную тенденцию.

В XX столетии, когда повсеместно ощущалось американское влияние, такие тонкости, как уточнение и правильная интерпретация чуждой теоретической системы Вундта, никого не интересовали. Вундт был, можно сказать, мишенью в споре, иллюстрировавшем, как заблуждались некоторые из немецких предшественников бихевиоризма. Для многих американцев в то время не было оснований подходить к Вундту с тем же вниманием, с каким изучалось, скажем, учение Павлова.

Вундт, безусловно, был бы взбешен, если бы дожил до того, чтобы увидеть, какому истолкованию подверглись его взгляды в результате ряда неверных переводов его работ на английский язык. Вундт, в противоположность впечатлению, которое складывалось из этих переводов, — поскольку правда противоречила складной истории о том, почему психология в начале XX века пошла по тому пути, по которому она пошла, — был, возможно, самым прославленным в истории борцом против использования классической академической интроспекции (самоанализа). Неприятием интроспекционизма пронизаны его работы в «Philosophische Studien» и в «Psychologische Studiem, также как и более крупные его работы, в которых он рассматривал в деталях методологию (напр., в его «Логике», 1908).

На факт неприятия Вундтом интроспекции необходимо указывать многократно и настойчиво, если психология собирается, наконец, нарушить традицию авторов учебников соединять имя Вундта с интроспекцией. Как полагает Данцигер (1990) в своем подробном анализе, на сегодняшний день это самая удачная попытка исправить такое заблуждение. Если бы покойник на самом деле способен был переворачиваться в гробу, тело Вундта перевернулось бы неоднократно, случись ему узнать, что ему приписывают роль отца интроспекционистской школы. В молодые годы Вундт неоднократно пытался распутать проблемные узлы старой рефлективной психологии — термин, используемый в ту эпоху для обозначения глубинного изучения скрытых ментальных процессов как способа получения научных данных. Вундт с самого начала предложил свою новую психологию в противовес этому наследию, противопоставляя старой интроспекции новый метод самонаблюдения (Selbstbeobachtung), который был научным постольку, поскольку речь шла об объективных методиках, воспроизводимых и регулируемых.

Если не знать, как использовались эти термины и какой смысл в них вкладывался в XIX столетии, легко перевести Selbstbeobachtung как интроспекция. К несчастью, немногие историки, заметившие эту ошибку, были слишком скромны в своих попытках исправить положение, возможно, потому, что поправка противоречила взглядам, глубоко внедрившимся в тексты популярных учебников, где теория интроспекциониста Вундта использовалась для объяснения студентам некоторых пост-вундтовских течений в этой области.

Вундт определял психологию как науку, изучающую сознание. Как предметом астрономии являются звезды и планеты, так предметом психологии является сознание. Он основывал свое исследование сознания на принципе актуальности — представлении, что сознание является естественным процессом и непосредственной реальностью, а не неким мистическим или духовным понятием. Мы можем естественным путем наблюдать сознание в чередовании сна и бодрствования, в провалах внимания, в его колебаниях, которыми, по Вундту, можно управлять и которые возможно измерять в лабораторных условиях. Для Вундта отрицание, что предметом психологии является сознание, было подобно отрицанию астрономами реальности существования звезд и планет. Сказать, что здесь нет явлений, подлежащих изучению, что сознание описывается только физическими и химическими процессами, происходящими в мозгу, или что язык психологии может относиться только к поведению и внешним объектам окружающей среды, для него означало бы согласиться с невозможностью существования самой науки психологии — это были бы только физика, химия, биология и зоология.

Первым экспериментальным вопросом, который Вундт начал изучать в новой науке около 1860 года, были временные характеристики колебаний сознания, которые случаются, когда индивид пытается следить сразу за двумя раздражителями — так называемый усложненный эксперимент. Эта исследовательская традиция была продолжена в XX веке, например, в дихотических слуховых экспериментах или в современных работах по ментальной хронометрии, как мы видим, например, в «Хронометрическом исследовании умственных способностей» у Познера (1978).

Взгляды на подлинную сущность сознания, аналогичные взглядам Вундта, прекрасно изложил Дж. Е. Мюллер столетие спустя в 1981 году в своем обзоре направлений американской когнитивной психологии. И Мюллер, и Вундт полагают, что все живые существа, способные самостоятельно передвигаться, должны обладать сознанием, поскольку именно их способность иметь местоположение обнаруживает его в определении безопасных траекторий движения. С точки зрения этих теоретиков, любая совокупность поведенческих признаков отражает существование сознания. Если все движущиеся формы жизни обладают сознанием, то процесс сложного автоматического бессознательного контроля является результатом прогрессивного развития, происходящего по мере усложнения организмов. Это означает, что все ментальные поведенческие способности по Вундту — Мюллеру имеют предтечей осознание. Теорию Вундта отличает особый упор на одном определенном аспекте сознания, который он считает ключевым, — это импульс, желание или побуждение (немецкое слово Trieb, термин, ставший синонимом психологии Вундта, по крайней мере, среди многих континентальных авторов; у Вундта этот термин не имел коннотаций с «инстинктом» — более механистическим, менее эмоциональным представлением).

Вундт полагал, что весьма важно никогда не позволять себе мыслить о сознании как о материальной субстанции, что бы не впасть ненароком в материалистический мистицизм. Он полагал также, что сознание не следует представлять как некую сцену, где какие-либо конкретные явления фигурируют в течение некоторого времени, а затем удаляются за кулисы, чтобы позднее по вызову появиться снова. Это противоречит завоевавшему позднее популярность принципу Вильямса Джеймса, суть которого в том, что сознание является непрерывным потоком. Поток постоянно изменяется, никогда не повторяясь. Содержимое памяти — это лишь новая конструкция, которая относится к прошлому, однако, с точки зрения логики, невозможно воскресить реально ни одного мгновения прошлого, так как его больше не существует. Если что-то и остается от сменяющих друг друга образов, эмоций или мыслей, то единственное, о чем мы можем говорить с логических позиций, так это некие гипотетические изменения в умозрительной нервной системе. Вундт полагал, что, хотя мы можем обнаружить и описать эти изменения с позиций неврологической науки, мы никогда не найдем в них сознания. Сказать, что в конце концов, глядя в микроскоп на участок нервной ткани, мы увидим чувство боли, было непереносимой для Вундта бессмыслицей. Для него говорить о каком-то сознании вне того, что находится внутри непосредственного сознания, было грубейшим нарушением логики. В психологии Вундта сознание рассматривалось как «Entwikhmg» — постоянное созидание, воспроизведение или обновление опыта. Оно никогда не отдыхает, за исключением периодического отключения во время сна или при провалах внимания. Однако скорость и мощность его потока может быть измерена — основная догма экспериментальной лаборатории Вундта раннего периода.

Вундтовский принцип реальности сознания также находится в выраженной оппозиции к классической факультетской психологии, поскольку, с его точки зрения, мы должны рассматривать сознание как базовый процесс. Ссылки на восприятие, распознавание, намять, мышление, грезы наяву отсылают только к различным граням одного и того же процесса. Принципы работы сознания действуют в основном однообразно во всех сферах. Все они подразумевают наличие центрального фильтра избирательности внимания. Все они ограничены тем же самым центральным временем реакции. Все они выказывают те же ограничения в мощности и в протяженности. Все они равным образом подчиняются одним и тем же ограничениям одного и того же объема краткосрочной памяти. На всех на них влияют сходным образом аффективные и мотивационные состояния. Все они отражают одни и те же неожиданные феномены, связанные с холистической природой ментальных событий, которая предполагает, что целое всегда больше, чем сумма составных частей. Ассоциативные феномены (которые Вундт видел как затрагивающие только периферические аспекты сознания) имеют одни и те же пути во всех формах сознания. При изучении развития все формы сознания отражают одинаковые паттерны роста.

Рассеянный, многословный стиль вундтовских писаний, а к тому же общеизвестные трудности в переводе немецких концептуальных терминов на английский язык также препятствовали распространению учения Вундта за пределами Германии. Удручающее впечатление производят его «Основы психологии» (1896), переведенные С. Х. Джуддом — по большей части сухая и скучная книга. Джудда не раз критиковали за неуклюжий перевод немецкого текста на английский язык (например, пропуски и противоречивое употребление слова «интроспекция»).

В первой половине книги рассматриваются качественные характеристики опыта — «система координат: ощущения, восприятие и эмоции». Во второй половине появляются типичные кардинальные теории воления — мотивации. Книга не дает верной картины основ экспериментальной психологии; для этой цели вы должны довольно глубоко зарыться в трехтомные «Grundzuge der Physiologischen Psychologies — «Основы физиологической психологии» Вундта, перегруженные техническими подробностями и насыщенные философскими и интеллектуальными отступлениями.

При литературном переводе полное название книги Вундта «Grundzuge der psychologies звучит как «Основы физиологической психологии». Что-то неисправимо старомодное, церковно-приходское сквозит в использовании прилагательного «физиологический» в этом названии, на котором настаивает Вундт. Оно использовалось в Германии довольно непродолжительное время в середине XIX столетия в определенном смысле, который ускользнул от историков, писавших о Вундте столетием позже. В старом патриархальном немецком сленге слово «физиологический» указывало на стиль исследований, использовавший новую в тот период и успешно развивающуюся экспериментальную физиологию середины XIX столетия, детище великого экспериментатора, учителя Вундта, Гельмгольца. В издании своих «Grundzuge» 1894 года Вундт уже отмечал, что использование им термина физиологический в значении экспериментальный соответствовало местной традиции и в принципе могло привести к путанице из-за позднейшего использования выражения «физиологическая психология» в совершенно другом смысле. Вундт отмечал, что его книга строго соответствовала своему названию, и потому он чувствовал, что не может его изменить. В результате такое своеобразное обозначение — экспериментальная — перешло и во все последующие издания. Трехтомная работа была частью постоянно пополняемого и пересматриваемого обобщающего труда в этой области, который Вундт начал писать в середине 1970-х и продолжал дорабатывать до самой своей смерти в 1920 году. Переиздания этой работы публиковались примерно каждые 10 лет. Подготовка к последнему изданию была прервана смертью автора.

Когда в американских учебниках по психологии описываются выдающиеся ученики Вундта, то особо подчеркивается, что они отошли от его теорий и переметнулись на позиции позитивизма, которые со временем были противопоставлены учению Вундта. Те, что остались верны Вундту и способствовали распространению его учения (Вирт, Крюгер, Клемм, Мейманн, Диттрих, Сандер, Вокельт, Джудд — лишь немногие), редко упоминаются в дискуссиях и обзорах.

Студенты Вундта были весьма многочисленны и принадлежали самым различным, часто конфликтующим, интеллектуальным направлениям. В конце XIX века множество молодых американцев чуть старше 20 лет, с одним-двумя годами учебы в немецких колледжах, приезжали в Лейпциг на два года, которые были необходимы для получения докторской степени в Германии. Эта степень соответствовала приблизительно степени магистра в современной Америке, то есть означала намного меньше, чем докторская степень, появившаяся вскоре в системе американского образования как высшая академическая степень. Дело в том, что в Германии существовала еще одна степень, помимо докторской, Habilitation, для получения которой требовалось обучение в немецком университете.

Вундт привлекал студентов из большинства стран земного шара, где интерес к высшему образованию был велик. Возвращаясь домой, они переосмысливали интеллектуальный багаж, полученный в Лейпциге, в рамках представлений, свойственных их родной культуре. Сегодня американские историки испытывают раздражение, сопоставляя воспоминания о вунтдовской психологии, опубликованные его американскими студентами, с совершенно отличной версией в изложении, скажем, последователей Вундта из Индии (например, 1932, том «Индийского Психологического журнала»), или даже с воспоминаниями, опубликованными в самой Германии. Со страниц книг американских авторов встает некий вестернизированный Вундт, значительная часть работ которого подверглась пересмотру, и этот Вундт, ряженный в мало подходящие ему одежды ассоцианистского и механистического теоретика, довольно нелеп.

Те из студентов Вундта, которые пошли по материалистическому пути раннего бихевиоризма, составляют поучительный контраст со старым Лейпцигским мастером. Одним из наиболее интересных можно считать знаменитого Гуго Мёнстерберга, которого в начале 1890 годов Вильям Джеймс отозвал из Германии, чтобы поручить ему организацию первой крупной психологической лаборатории в Гарварде. Серьезные теоретические разногласия и прежде проскальзывали между предшественником бихевиоризма Мёнстербергом и Вундтом, когда, например, Мёнстерберг преподнес Вундту свою докторскую диссертацию 1888 года, оспаривающую волюнтаристскую теорию Вундта. Мёнстерберг защищал антивундтовскую теорию, которая сводила весь смысл сознания к восприятию ощущений. Волевое аффективное пространство ментальных процессов Вундта отменялось. С точки зрения Вундта, Мёнстерберг высказывался за старую, скомпрометировавшую себя периферическую теорию, признававшую только сенсомоторные процессы. В противоположность Мёнстербергу, Вундт учил, что раздражители не являются строго определенными порциями информации из окружающей среды, но, скорее, поступающая в чувственном опыте информация отбирается из совокупности различных раздражителей окружающей среды в соответствии с желаниями и потребностями индивида. Ориентация на цель, возражает Вундт Мёнстербергу, определяет избирательное поступление информации в непосредственном опыте в виде тех или иных конкретных раздражителей.

Волевой и напористый Мёнстерберг, выходец из известной прусской семьи, обосновавшейся в Данциге на северном побережье, до некоторой степени был подобием немецкой версии американского президента Тедди Рузвельта, которым он так восхищался по прибытии в Гарвард. Хэйл (1980) хорошо изложил поучительную историю о том, как блестящий Мёнстерберг использовал принесенные им в Гарвард достижения золотого века лейпцигской психологии для золочения и полировки медных инструментов измерения времени реакции и контроля предъявляемых раздражителей.

В 1893 году Мёнстерберг представил многие из этих инструментов на Всемирной выставке в Чикаго как экспонат, впервые продемонстрировав американской публике последнюю сенсацию — новую, экспериментальную психологию. Однако Мёнстерберг оставил теорию Вундта в тени, подменив ее собственными, все более тяготеющими к механицизму взглядами, нашедшими плодородную почву в новой ситуации в Америке. Он хорошо чувствовал американский темперамент и, к собственной выгоде, быстро достиг соответствия образу технологического прагматика. Намеренно коммерческий стиль Мёнстерберга быстро разочаровал Вильяма Джеймса, который отзывался о деятельности Мёнстерберга как о «трехчленной дуге».

В руках Мёнстерберга деятельность отделения психологии Гарварда сводилась к прогнозированию и контролю поведения, в области практических интересов — к манипуляции поведением в том, что он называл своей психологией действия. Обсуждая вундтовские теории сознания, он защищал материализм, преподавая его своим гарвардским студентам, среди которых были Роберт Йеркс, Найт Данлэп, Флойд Олпорт и Эдвард Холт. В те годы психология Вундта более верно преподавалась в Йельском университете командой С. Х. Джудда, Е. И. Скрипчера и Дж. Т. Лэдда. Даже если сложить воедино личности всех троих, нельзя было бы получить и половины харизмы Мёнстерберга и ничего равного харизме и влиянию представительного Эдварда Тиченера, величайшего британского эмпирика из Корнуэлла, который также провел в Лейпциге два года, необходимые для получения докторской степени по психологии, поскольку в его родной Англии доктората но психологии попросту не существовало. Вундтовская школа в Йельском университете быстро сникла. Джудд, Скрипчер, Лэдд отошли от академической психологии в относительно ранний период своей карьеры. Мёнстерберг настолько был заворожен своим одеянием немецкого профессора-«мандарина», что это в конце концов погубило его, когда он запутался в своих отношениях со знаменитостями, политиками и звездами новой голливудской кинопромышленности. Он устраивал грандиозные приемы, настоящие парады для членов немецкой королевской семьи, приезжавших в Соединенные Штаты. Он был советником общественных лидеров, даже президента. Он прикладывал титанические усилия, чтобы повлиять на правительство США с целью не допустить развязывания первой мировой войны. Все это в конце концов привело к серии скандалов и публичному бесчестью — этот стресс, возможно, способствовал внезапной смерти Мёнстерберга во время чтения лекции в Гарварде. Хотя имя Мёнстерберга старательно вычеркивалось из истории Гарварда, еще можно найти стеклянный ящик в холле дома Вильяма Джеймса, где хранятся разукрашенные образчики психологических приборов из меди и красного дерева, которые Мёнстерберг привез из Германии. Можно сказать, что его стараниями в течение недолгого времени в Америке побывала в гостях если не сама теоретическая система, то, по меньшей мере, первозданный дистиллированный стиль золотого века психологии, существовавший в те годы в Лейпциге.

Без ясного представления об общих теоретических позициях Бунд га и интеллектуального контекста его эпохи и страны все попытки понять специфическую область его работы легко могут привести к путанице. Конечно, в годы учебы Вундта и на протяжении большей части его карьеры в немецкой научной среде одним из влиятельных психологических образцов была ассоциационистская модель Гербарта. Немцы больше читали и лучше были знакомы с работами Гербарта, чем с английскими ассоциационистами. Все учение Вундта разрабатывалось как постоянный бунт против гербартовского элементистского, ассоциационистского механистического подхода. Вундт придерживался совершенно иных традиций, существовавших в немецкой интеллектуальной истории — тех, которые опирались на более органические модели.

На английский язык за все время была переведена лишь часть сочинений Гербарта. Между тем знакомство с его работами совершенно необходимо для понимания истории современной психологии, поскольку различные элементы системы Гербарта нашли отражение в трудах столь несхожих личностей, как Фехнер, Фрейд, Дж. Е. Мюллер и Пиаже. Формула кривой научения, предложенная ведущим необихевиористом Кларком Халлом, идентична предложенной ранее формуле Гербарта.

Психология Гербарта была механистична в своей основе, что по большей части и привлекало ее сторонников. Она могла даже покорить британских ассоциационистов своими гораздо более развитыми формами ассоциацио-низма, нежели можно было представить. Манера Гербарта описывать вещи в соответствии с механистическими моделями была перенесена его последователями на многие другие области. Вундтовский волюнтаризм был сосредоточен на оппозиции гербартовской традиции в Германии. Создается впечатление, что вторжение Вундта в области культурных или лингвистических исследований часто было следствием стремления опровергнуть идеи Гербарта, касающиеся этих направлений.

К 1943 году Германия опустилась в глубины нацистского ада. Великий золотой век был в прошлом, превратился в дым и прах. В ночь на 4 декабря 1943 года некогда блистательный Психологический институт в Лейпциге был разрушен бомбардировкой союзнических англо-американских войск. Посреди бомбежки Макс Вундт, беспокойный отпрыск семьи Вундта, написал коротенькое примечание в книге, которая была опубликована в 1944 году. Это наблюдение, касающееся исторического заблуждения, которое, в свете прочтения достаточного количества текстов по истории психологии, безусловно удивительно. Говоря о психологической системе своего отца, Макс Вундт (1944) писал:

«Можно следовать методологически очевидному принципу продвижения от простого к сложному, наконец даже используя подход, в соответствии с которым разум конструируется из примитивных механических элементов (так называемая психология ментальных элементов). В этом случае, однако, метод и явления могут грубо смешиваться… Тот, кто приписывал моему отцу такую точку зрения, не читал его книги. Действительно, его научные взгляды на ментальные процессы формировались как реакция на действительно элементарную психологию, а именно — в противопоставление идеям Гербарта, царившим в те дни».

И это было правдой. Нападки Вундта на механистическую атомистическую психологию, на ту самую психологию, создание которой ему позднее ошибочно приписывали американские учебники, можно обнаружить во всех его работах. Например: «Не существует никаких психологических структур, которые можно охарактеризовать по их значению или по ценности их содержания как сумму составляющих их элементов или простое механическое следствие их составных частей» (1908).

Стремление применить методы ньютоновской физики к психологической теории искушало не одних только англичан. Теория Гербарта во многом соответствовала такому подходу. Вундт относился к великим достижениям физической науки с несомненным уважением. Однако с упорством, возможно, не имеющим себе равных, он противостоял всяческим попыткам объяснять наблюдаемые в психологии явления по аналогии с законами физики и химии. Он боролся с такими аналогиями, где бы они не появлялись — в психологии, лингвистике, философии, социологии, в политической науке. Механистический характер некоторых направлений британской этической теории вызвал критические опровержения Вундта в довольно резких заявлениях, которые распространялись антибританской пропагандой во время первой мировой войны.

Проще говоря, Вундт не уставал участвовать в этой антимеханистической кампании, поскольку он полагал, что психология, построенная по образцу ньютоновой физики, не может правильно представить желания, чувства, побуждения, борьбу и самоконтроль. Еще в 1858 году, когда совсем молодой Вундт участвовал в медицинских и физиологических исследованиях, он был убежден, что это явления биологии и психологии, которые требуют объяснений, отличных в своих основах от паттерна объяснений, которые можно найти в физике или химии. Эти объяснения, как он полагал, должны были включать понятия целеполагания и целенаправленных акций.

В начале своей карьеры психолога, когда он больше интересовался восприятием, чем в более поздние годы, наиболее впечатлила Вундта неожиданно открывающаяся природа многих психологических феноменов. В физике не существует никаких психологических категорий. Например, нет красного, нет зеленого, нет синего в ее мире. Краснота, зелень, синева — это явления, создаваемые корой головного мозга индивида в процессе его опыта. Красота музыки, вкус вина, ощущение, что то или иное лицо знакомо, являются результатом мгновенного креативного синтеза, который невозможно в принципе вычислить как всего лишь сумму элементарных физических явлений. Однако эти эфемерные свойства можно изучать научным способом, методами психофизики. Когда Вундт использовал фразу «психологические элементы» в заголовках своих статей, он отсылал к рассмотрению именно этих абстрактных качеств. Но теории Вундта, креативный синтез находится под контролем центрального процесса, который формирует направление течения потока сознания. В отличие от многих своих современников, рассматривавших сознание как недавно приобретенную и высокоразвитую функцию, Вундт считал ее примитивным исходным состоянием жизни, предполагая, что в примитивных формах жизни волевой акт должен начинаться как побуждение или импульс. Автоматические процессы — это процессы высокоразвитые (т. е. появившиеся позже). Автоматизация функции, с этой точки зрения, является результатом развития на протяжении большого промежутка времени, заполненного бессчетными повторами ментальных и поведенческих актов, которые приводят эти акты к тому, что они превращаются в бессознательные автоматические процессы. Основным принципом для Вундта является то, что все эти процессы в своем развитии являются проявлением первоначальных целенаправленных волевых актов.

Особыми формами и качествами сознания, по теории Вундта, являются долговременные хранилища эволюционного исторического опыта. Каждое ментальное событие, каждая новая форма или качество в конечном счете должны объясняться как развившиеся из волевого процесса центрального контроля. Первоначально все ментальные события должны быть в избирательно контролируемом фокусе внимания (для обозначения которого Вундт использовал старый лейпцигский термин апперцепция). Синтез опыта принимает свою особую форму, поскольку он долго представлял особую ценность для организма. Восприятие и другие ментальные построения в своем источнике мотивированы, лишь позднее они становятся автоматизированными или функционально автономными. Рефлексы также, по этой теории, объясняются как автоматизированные проявления воли.

Аффективно-мотивационные процессы, таким образом, занимают в этой теории первостепенное место относительно всех прочих психологических процессов. Однако под волевым актом здесь не подразумевается свободная воля. Акт находится под контролем системы эмоциональных нюансов, импульсов, потребностей и автоматизаций, которые определяют направление мышления и поведение.

Вундт полагал, что волевой акт, имеющий место в человеческом сознании, не является тождественным волевому акту, присущему организмам примитивной животной жизни.

Поскольку волевой процесс развивается в высших формах жизни, он, очевидно, расширяет свои границы и дифференцируется. Появляются более сложные формы импульсов. Это заставляет предполагать, что импульсы или побуждения становятся более многочисленными по мере развития жизни. Более сложные организмы имеют возрастающее разнообразие желаний и побуждений, что означает, что они могут быть одновременно обладателями нескольких потребностей сразу — так что внутренний эмоциональный контроль поведения должен быть значительно усложнен многочисленными и часто конкурентными тенденциями в состоянии. При появлении высокоразвитой нервной системы, говорит Вундт, мы обретаем способность осознанно принимать решение и делать выбор, оказывая тем самым влияние на преобладание одного волевого побуждения над другим. Волевые состояния рассматривались как случающиеся в различных формах или уровнях — от примитивных импульсов (в которых присутствует только одно побуждение или желание) до волевых актов (в которых присутствует более одного побуждения, однако преобладает одно) и до избирательных актов (в которых присутствует множество побуждений, и между ними делается сознательный выбор).

Теория Вундта в ее зрелом виде часто отождествляется с совокупностью ряда принципов, описание которых встречается в заключительных строках многих его позднейших работ. Существует шесть связанных между собой утверждений общего характера, касающихся того, что представляет собой поток сознания. Первых три относятся к микрогенетическим процессам сиюминутного сознания. Три других гласят о более длительных эволюционно-исторических процессах.

Первый принцип — это принцип креативного синтеза, о котором мы уже говорили. Он заключался в предположении, что спонтанно проявляющие свойства имеют происхождение конструктивно-центрального характера.

Второй — это принцип психологической относительности, который описывает ментальные процессы как имеющие свое существование и индивидуальность, лишь будучи частью более обширного опыта.

Первый принцип касается качеств, немедленно появляющихся при синтезе опыта, тогда как второй относится к дифференциациям опыта через аналитический процесс избирательного внимания. Любые предметы, на которых сосредоточивается ум, имеют значение или идентифицируются только постольку, поскольку они связаны с некоторым контекстом. Например, слова могут иметь значение лишь с учетом их членства в некотором настоящем или подразумеваемом предложении, и произнесенное предложение имеет значение лишь в его связи с некоторым более широким ментальным контекстом.

Третий принцип — это принцип психологического контраста, он является развитием второго принципа. Легко установить, что опыт противоположного свойства взаимно усиливает качественное значение другого. По окончании болевого ощущения легкое удовольствие воспринимается как нечто грандиозное. Аналогично — что-то сладкое на вкус ощущается как еще более сладкое, если попробовать его после кислой еды. Эмоциональный подъем может обусловить наступление периода депрессии. В дискуссиях Вундта можно найти множество примеров подобных противоположных процессов.

Четвертый принцип — это принцип неоднородности крайностей. Изменение, производимое волевой целеполагающей акцией, часто отличается от желаемого изменения, и это несоответствие приводит к дальнейшим действиям. Возникающие при этом изменения часто проявляются в виде неожиданных социальных, интеллектуальных и культурных форм.

Пятый принцип — это принцип умственного роста. Поскольку культурные или ментальные формы развиваются и постепенно дифференцируются друг от друга, более старые и простые формы проявляются в более развитых формах, которые следует понимать в их связи с более ранними родственными формами. Развитие мировых языков было популярным примером у Вундта, поскольку он внес серьезный вклад в научную литературу по лингвистике. Применительно к случаю индивидуального развития он ссылался на процесс развития речи у ребенка. С его точки зрения, речь ребенка начинается с импульсов, с Потребности, с желания, которые отражаются в общих эмоционально окрашенных жестах. Появление речи происходит затем в соответствии с развитием и дифференциацией этих исходных зачаточных форм.

Шестой принцип — принцип развития своей противоположности, который является более длительной во времени параллелью принципа психологических контрастов. Вундт утверждал, что развитие поведения и культурных форм колеблется между противоположными историческими или эволюционными процессами. Период одного типа деятельности или опыта пробуждает тенденцию искать некоторую противоположную форму опыта или действия. Эти колебания, по наблюдению Вундта, можно обнаружить не только в жизни и опыте отдельной личности, но также в циклических схемах развития исторических процессов, в экономических циклах и в социальных обычаях.

80-90-е годы XIX века и первое десятилетие XX столетия действительно были золотой эпохой для Вундта, для психологии и для Лейпцига. Если верить архивным изысканиям В. К. Робинсона (1987), около 17 000 студентов прослушали лекции Вундта по общей психологии; популярность их отчасти объяснялась тем, что их разнообразили демонстрации со странными новенькими позолоченными приборами для измерения потока и контроля сознания. Но обреченность слышится уже в самом слове «позолоченный»; затея была обречена на провал, так сказать, под весом собственной тяжести, — да и историческая почва, на которой все держалось, слишком резко ушла из-под ног.

Одним из ключевых положений вундтовской системы в ее конечном варианте была циклическая природа деятельности человеческого ума (принцип развития своей противоположности). Судьба его собственного интеллектуального труда, так же как история Лейпцига, слишком хорошо подтвердила справедливость этого принципа. Однако речь в нем шла о цикличности. Если он верен, точку ставить рано…