Великие психологи

ДЖЕЙМС ДЖ. ГИБСОН: ПИОНЕР И БУНТАРЬ

Карьера Джеймса Дж. Гибсона, его влияние и репутация представляют собой парад парадоксов. С одной стороны, он, несомненно, самый значительный исследователь и теоретик в области восприятия, которого когда-либо давали миру США. Его идеи и открытия оказали влияние на ряд различных областей знания, для которых важно понимание восприятия, включая психологию, философию, историю искусства, искусственный интеллект, неврологию, теорию познания, досуг и военно-промышленную психологию. Однако, с другой стороны, репутация Гибсона в перцептивной психологии далеко не однозначна. Вне психологии многие из тех, кто ежедневно пользуется его трудами, никогда о нем не слышали.

Необычная репутация и влияние Гибсона объясняются главным образом его профессиональной историей и научным стилем. Карьера Гибсона развивалась в направлении, противоположном общему направлению в этой сфере исследований. Вместе со многими другими психологами 20-х и 30-х годов, которые надеялись исследовать вековые проблемы эпистемологии в психологической лаборатории, Гибсон вначале был сторонником применения традиционных экспериментальных методов при изучении людей. Хотя Гибсон никогда не отступал от этой экспериментально-философской позиции, вскоре после второй мировой войны в психологии от нее отказались. В тот период большинство ученых-психологов начали разрабатывать все более точные модели постоянно сужающихся в специализации областей. В отличие от коллег, Гибсон разрабатывал методику, которая позволяла бы исследовать все более углубляющиеся и расширяющиеся теоретические интерпретации.

Что касается научного стиля, то у Гибсона он противостоял влияниям, доминирующим в американской психологии второй четверти XX века. Как неоднократно утверждалось, наиболее важной чертой характера Гибсона был талант к самокритике. Он с огромным удовольствием доказывал ошибочность или несовершенство собственных идей. Вместо того, чтобы полагаться на свои предыдущие успехи и теории, Гибсон старался найти в них прорехи, а для этого по мере продвижения исследований требовалось придерживаться все более радикальных теоретических взглядов. В то время как выдающиеся ученые-психологи — от Павлова и Уотсона до Саймона и Шепарда — старались создать психологические теории, основанные на нескольких ключевых догадках и экпериментальных моделях, которые применялись для проверки результатов этих теорий, Гибсон проводил эксперименты, ставившие под сомнение его прежние умозаключения и вынуждавшие его пересматривать свои взгляды.

Период активной экспериментальной деятельности продолжался у Гибсона с конца 20-х по начало 70-х годов. За эти десятилетия он совершил важные открытия, коренным образом изменил и усовершенствовал общепринятую экспериментальную методику и изобрел принципиально новые экспериментальные подходы. И все же, поскольку постоянной целью Гибсона в этой работе было уточнение теории, необходимое из-за сомнений в полученных результатах, в своих последующих публикациях он редко ссылался на проведенные им до этого исследования. Как следствие, даже те ученые, которые работали в области психологии восприятия, считали, что его вклад ограничивался теоретизированием, не зная о десятилетиях экспериментов, лежавших в основе этих теорий.

Достижения Гибсона на научном поприще и его парадоксальная неспособность добиться соответствующего признания представляют собой поучительную историю, содержащую мораль для всех ученых-психологов. Как мне кажется, это история с двумя темами:

(1) Непоколебимое стремление Гибсона сделать психологию наукой, реально проверяющей важные идеи о человеческой природе, привело к серьезным открытиям и истинно новым теориям. (2) По мере того как психология все дальше уходила от ответа на гибсоновский вопрос «Что значит быть человеком?», она все более безжалостно игнорировала смысл и назначение исследований Гибсона.

Джеймс Гибсон родился в 1904 году и сформировался как психолог-экспериментатор в 30-е годы после блестящей подготовки в Принстонском университете в 20-е годы, когда X. С. Лангфельд создавал по-настоящему экспериментальный факультет. Лангфельд учился в Берлине у Штумпфа, а перед Принстоном работал в Гарварде. Он проявлял большой интерес к экспериментальной психологии человека и особенно увлекался эстетикой и эмоциональными реакциями. Лангфельд уговорил Э. Б. Хольта после ухода в отставку снова заняться преподаванием и несколько этих лет совпали с учебой Гибсона. Хольт был выдающимся учеником Уильяма Джеймса, который заведовал лабораторией в Гарварде и проводил там важные исследования зрительных реакций по движениям глаз. Хольт с его широкими интересами, многообразием методологических подходов и пристальным вниманием к деталям аномальных явлений оказал на Гибсона большое влияние. Еще одним из наставников Гибсона был Леонард Кармайкл, один из первых американцев, который посетил Берлинский институт после того, как на смену Штумпфу пришел Келер, и который привез известия о гештальтпсихологах. Одна из первых работ Гибсона в психологии заключалась в том, чтобы помочь Кармайклу в создании прибора для изучения кажущихся движений и проверке идей Вертхеймера (1912) и Тернуса (1926) об этом явлении.

Итак, интеллектуальная родословная молодого Гибсона отличалась как широтой, так и глубиной. Все его наставники учились у первых гигантов в этой области. Их учения были широкими потому, что они рассматривали психологию как науку, изучающую человеческую природу в целом, без нынешней фрагментарности и специализации. Несмотря на то, что Хольт главным образом известен своей приверженностью к S-R бихевиоризму, он считается одним из основоположников современной социальной психологии, хотя бы потому, что «Социальная психология» Флойда Оллпорта (1924), по общему мнению, проистекает в основном из лекций Хольта. Кармайкл был ревностным сторонником использования эволюционных методов и мышления для расширения сферы психологии. Идеи Лангфельда «разместились» по обе стороны границы между американским бихевиоризмом и европейской феноменологией. Все эго научило молодого Гибсона мыслить широко и применять различные методы для решения проблем психологии.

Заметную роль в жизни Джеймса Гибсона сыграла Элеонора Джек Гибсон, его сокурсница, на которой он женился в 1932 году. Элеонора Гибсон внесла значительный вклад в понимание обучения и развития, а ее деятельность в лаборатории Кларка Халла оказалась одним из самых устойчивых направлений в психологических исследованиях начиная с 30-х годов. Даже сегодня эта работа продолжает быть важной основой для понимания того, каким образом усваиваются идеи и представления. Хотя Джеймс Гибсон никогда не был убежденным бихевиористом, его отношения с Элеонорой Гибсон помогали ему быть в курсе ключевых разработок в теории обучения.

30-е годы были бурным десятилетием. Для нации они стали периодом Великой депрессии. В психологии молодое поколение психологов выражало все большее недовольство ограниченным кругозором своих старших коллег. В 1936 году молодые психологи, которые считали, что их вытесняют из «Общества экспериментальной психологии» (SEP), созданного Титченером и объединяющего старую гвардию, организовали «Круглый стол психологов» (PRT). Гибсон был одним из учредителей. (Впоследствии он был выдвинут кандидатом в члены SEP Робертом С. Вудуортом, а в 1939 году получил в нем членство.) Примерно в это же время многие специалисты в области социальной психологии посчитали необходимым проводить совместную работу по изучению реальных проблем, стоящих перед людьми. С этой целью было создано «Общество по психологическим исследованиям социальных проблем» (SPSSI), и Гибсон снова стал одним из учредителей.

Существовала также группа по «теории поля», находившаяся под влиянием идей Курта Левина и собиравшаяся в течение нескольких лет после 1939 года в Новой Англии. У Кларка Халла, его учеников и последователей была аналогичная группа. Гибсон был единственным, кого приглашали на встречи обеих групп — еще одно указание на широту его интересов.

Подобно многим из своего поколения, Гибсон с оптимизмом относился к возможности формирования реальной науки о человеческой природе, и в 30-е годы наметился рост в количестве и качестве экспериментальных работ на эту тему. Большинство из этих оптимистично настроенных психологов, по-видимому, верили в то, что для психологии наступило время для эмпирических ответов на вопросы, которые поднимались на протяжении столетий философией и общественными науками. Учредительные документы этих групп, а также воспоминания исследователей, свидетельствуют о том, что этот период был периодом большого оптимизма и развития. Многие ученые из среды Гибсона надеялись применить психологию к поведению в реальном мире. Некоторые из них использовали принципы обучения применительно к типам поведения в школах, учреждениях, на заводах. Других больше интересовали формирование мнений, предрассудки и агрессивность.

Собственная научная деятельность Гибсона четко соответствует этому представлению. В его рабочих записях, относящихся к этому периоду, основное внимание уделяется следующим областям исследования: феноменологии окружающей среды (вверх-вниз; здесь-там), восприятию других людей, особенно их лиц, перцептуальному контролю локомоции, роли обучения и развития во всем этом, воздействию речи на восприятие и память и комбинированному воздействию указанных факторов на социализацию индивида. В конце своей карьеры Гибсон действительно внес большой вклад во многие из этих областей.

Хотя для современного психолога список вопросов, подобных указанным, говорит об акценте на теоретические исследования, Гибсон был одним из самых творческих экспериментаторов десятилетия. В своей, возможно, наиболее значительной работе он показал, каким образом сенсорные феномены негативных последействий (например, визуальные последовательные образы) можно обнаружить также и в других перцептуальных феноменах: воспринимаемые особенности окружающей среды — линейность, движение, наклон и т. д. — поддаются адаптации и подвержены негативным последействиям. Гиб-соновская методология широко используется в настоящее время в психофизике и неврологии для идентификации признаков воспринимаемого мира (не только для зрения, а для всех перцептивных систем) и для проверки наличия невральных систем, «настроенных» на эти признаки. Вероятно, ни одна другая экспериментальная модель 30-х годов в любой области психологии не используется сегодня столь же широко. (А ведь Гибсон даже нс упомянул ни одну из работ но данной теме в своей последней книге!)

Кроме того, Гибсон внес важный вклад в изучение того, что Барлетт (1932) позднее назвал схемами памяти, а также в методику исследования условных рефлексов у человека. Гибсон стремился создать такую экспериментальную психологию, которая была бы достаточно реалистичной, чтобы приносить пользу.

Когда американские психологи объединились для поддержки военных усилий страны в 1941-42 гг., Гибсон, как известный экспериментатор, занимающийся как социальной психологией, так и перцептивными процессами, получил приглашение и от психологов-экспериментаторов и от специалистов в социальной психологии. Он решил работать над проблемами восприятия у летчиков, и это стало поворотным моментом в его карьере.

Во время войны научная деятельность Гибсона в области перцепции приобрела неожиданный и вызывающий характер. Его попытки понять, каким образом пилоты визуально контролируют полет, заставили его пересмотреть все, что он знал о перцепции. «Постепенно я стал осознавать, — писал он позже, — что психологам не было известно ничего, что представляло практическую ценность, о восприятии движения или о перемещении в пространстве или о самом пространстве». Это было для Гибсона первой реальной возможностью произвести радикальную реконструкцию психологической теории. Он с энтузиазмом приступил к этой проблеме, и результатом его усилий стало одно из величайших открытий этого века в психологии: визуальная информация о локомоции присутствует в текущем массиве оптической стимуляции (то, что Гибсон позднее назвал «перспективным потоком»), а не в чем-то похожем на изображение. Внутри такого массива существуют инвариантные паттерны, которые указывают на значимые аспекты взаимодействия организма с окружающей средой. В частности, направление движения указывается контрольной точкой всех векторов в текущем массиве.

Эта информация может использоваться любыми существами, которые обладают зрительными системами, и, как таковая, имеет не только огромное значения для эволюции, но и большое практическое значение. Открытие Гибсоном перспективного потока объясняет, почему пилот, ведущий самолет на посадку, никогда не должен направлять нос самолета на посадочную площадку. Вместо этого летчик должен научиться находить специальную контрольную точку, убедившись, что она находится посредине площадки. Это условие особенно важно для пилотов, приземляющих самолеты на ограниченные по площади участки, например на палубу авианосца. Открытие перспективного потока широко использовалось как в тренажерах, так и в видеоиграх, имитирующих вождение автомобиля и полет.

Совершив это открытие и поработав над новой в то время проблемой визуально контролируемой локомоции, Г ибсон взялся за разработку общей теории перцепции. Эта теория подробно освещалась в его первой книге «Восприятие видимого мира» (1950). Главным в ней был совершенно оригинальный подход к стимуляции, которую Гибсон окрестил «порядковой стимуляцией». До Гибсона психологи были согласны с концепцией стимулов, принятой физиологами; т. е., что стимуляция — это определенный тип активности в рецепторах. Гибсон же высказал предположение, что перцепция объясняется не анатомической формой стимуляции на коже или сетчатке, а абстрактными структурными особенностями самой стимуляции. Речь идет о структурах, которые могут перемещаться по всем рецепторам или могут частично отбираться этими рецепторами.

Гибсоновская концепция порядковой стимуляции позволила проводить эксперименты по новым направлениям, поскольку теперь можно было сравнивать то, как организм реагирует на фиксированный или наведенный стимул, с тем, как он реагирует на подвижные или изменяющиеся стимулы или на идентичные стимулы при их прохождении относительно поверхности рецепторов. Как подчеркивал Барлоу (1985), этот коренной пересмотр концепции стимула стал ключевым фактором для того, чтобы побудить нейрофизиологов заняться поисками кортикальных клеток, чувствительных как раз к такой порядковой стимуляции. Вместо того, чтобы искать кортикальные клетки, восприимчивые к определенным анатомическим точкам на коже или сетчатке глаза, как это делалось раньше, неврологи начали поиск клеток, реагирующих на некоторые типы порядковых структур при стимуляции внутри и на рецепторах.

Что касается самого Гибсона, то он никогда не признавал это воплощение своих размышлений, отчасти потому, что он немедленно проверил и отверг теорию, изложенную в «Восприятии видимого мира», хотя и использовал для этого экпериментальную методику, принятую в психологии восприятия, а не в нейрофизиологии. В предисловии к книге Гибсон писал: «Создание теории особенно полезно, когда она «уязвима», то есть, когда последующие эксперименты могут ее опровергнуть, но не опровергают. Я очень старался сделать суждения в этой книге достаточно ясными, чтобы они могли быть потенциально неверными» (1950).

Разработав новую концепцию порядковой стимуляции, Гибсон попытался переосмыслить различие между стимулируемой и нестимулируемой перцептивной системой. Что является «мельчайшей единицей» порядковой стимуляции? В системе зрения простейшая порядковая структура, по-видимому, представляла собой нечто подобное контрастности: изменение интенсивности освещения на сравнительно небольшом участке пространства. Когда контрастность в поле зрения полностью отсутствует (например, когда вы надеваете очки из матового стекла), зрительный образ не исчезает, но становится как бы «неопределенным». Подобным же образом зрительный образ становится неопределенным, когда на черном фоне имеется только одна световая точка (так называемый «авто-кинетический эффект». Можно сконструировать оптические устройства для регулирования количества видимых контрастов и их градиента (или степени изменения числа видимых контрастов на единицу угла в поле зрения), а зрительное восприятие, по-видимому, является функцией этих изменений. Аналогичным образом можно создать приборы для отображения градиентов контрастности в оптических перемещениях, и снова зрительное восприятие будет являться функцией этих изменений. В конце 50-х годов Гибсон приступил к написанию книги, в которой рассматривались результаты этих и других исследований. Они в основном подтвердили справедливость теорий, изложенных в его первой книге. Эта книга «Мир и ощущения» так и не была закончена, поскольку Гибсон продолжал подвергать проверке свои ранние идеи и в конечном итоге обнаружил серьезные проблемы.

В 50-е годы теория и методика Гибсона применялась главным образом в лабораторных исследованиях и работах в области психофизики. Это была, конечно, новая разновидность психофизики, в которой экспериментаторы вместо использования в качестве стимулов физической энергии применяли порядковую стимуляцию, более значимую с точки зрения биологии. Однако с лабораторными исследованиями «порядковой психофизики» возникла серьезная проблема. Гибсон хотел, чтобы его теория восприятия была совместима со всеми аспектами психологии, включая обучение и мотивацию, которые предположительно не имели прямого отношения к восприятию. Но если восприятие — это деятельность способных обучаться людей основанная на изменяющейся мотивации индивида, то в реальном мире восприятие представляет собой последовательность стимуляций, которую получает организм активный и мотивированный, а не зависимый, как в лабораторных экспериментах.

Для проверки этих новых идей Гибсон начал серию теперь уже ставших классическими исследований активного осязания, или «тактильной» перцепции, как он стал это называть. Эти исследования показали, что восприятие резко изменяется в зависимости от того, является ли стимуляция наведенной или полученной организмом. Сама способность воспринимать себя отдельно от окружающей среды и действовать в ней подвергается опасности, если она основывается исключительно на наведенной стимуляции. Поэтому никто из тех исследователей, кого интересует перцептивно направляемая локомоция, не может согласиться с теорией порядковой стимуляции.

Верный себе, Гибсон бросил заниматься «Миром и ощущениями» и своей прежней теорией и принялся за еще более радикальный проект. Он стал называть свою теорию зрительного восприятия «экологической оптикой», выдвигая неслыханную идею о том, что стимуляция существует отдельно от организма или нервной системы в энергетических полях окружающей среды. Наряду с этой идеей он разработал следующую концепцию перцептивной системы: это целая иерархия управляемых настроек, совершаемых организмом в процессе поиска и использования окружающей его информации. Гибсон начал разрабатывать первую научную теорию активного слушания, смотрения, обоняния и т. д. в противовес теориям зрения, слуха и т. д. Тридцать лет спустя одной из самых «модных» областей в искусственном интеллекте стала «активная перцепция» — прежние догадки Гибсона открываются заново, часто исследователями, которые отрицают влияние на них Гибсона.

Главным продуктом этих пятнадцати лет гибсоновского творчества — изобретения новых экспериментальных моделей и разработки новых концепций — стала его первая недвусмысленно «экологическая» теория восприятия, описанная в его книге «Органы чувств как перцептивные системы» (1966). Эта революционная книга — своего рода загадка. Она содержит одну из первых великих теорий, направленных против бихевиоризма. В ней Гибсон показал, каким образом концепция получения стимуляции подрывает формулу S-R; он высказал предположение, что психологии придется заменить многие из своих устоявшихся идей. Но даже несмотря на это, Гибсон во вторичных источниках обычно упоминается как бихевиорист. Выходя за рамки понятия порядковой стимуляции, Гибсон выдвинул ряд предложений для рассмотрения нервной системы как взаимодействующей сети, а не как приемного устройства центральной системы обработки данных или системы обработки выходных данных.

Несмотря на это, идеи Гибсона о типе невральной организации, необходимой для функционального восприятия, так и не были признаны даже теми, кто работал над аналогичными концепциями (например, Edelman, 1987). Особый статус Гибсона как выдающегося ученого, работы которого часто игнорировались или отодвигались в сторону, был подтвержден вниманием, оказанным этой важной книге. Чтобы понять, почему это произошло, необходимо учесть те изменения, которые произошли в области психологии в период между второй мировой войной и 60-ми годами.

Промежуток между 1945 и 1960 гг. был необычайно продуктивным для психологии. В этот период экспериментальная психология стала одним из самых значительных научных предприятий в мире. В крупных университетах, промышленных и военных центрах появилось множество серьезных программ по экспериментальной психологии. Подобно ряду других дисциплин, психология включилась в «большую науку». Деньги из сейфов правительства и предпринимателей легко попадали к тем, кто мог предоставить нужный «продукт», то есть продукт, подходящий для решения определенных практических проблем. Прогресс психологии с точки зрения показателей и финансирования ускорялся только резким усилением специализации, что отражено во всех документах той эпохи.

Важно понять, что специализация означает нечто большее, чем сужение направленности. Она означает отказ от целых направлений исследования. Для человека типа Гибсона, который был полон решимости узнать, «почему вещи выглядят так, а не иначе», специализация снижала значение этого фундаментального мотива. Более того, специализация ставила эрудита типа Гибсона в менее выгодное положение по сравнению с другими учеными, которые сперва вырабатывают экспериментальную модель, а затем проводят параметрические исследования в рамках этой модели.

Психологи, не сумевшие или не захотевшие воспользоваться этими разработками, все в большей степени оказывались в чуждой им атмосфере. Зигмунд Кох так и не завершил свой фундаментальный труд отчасти потому, что запутался в огромном разнообразии поддисциплин. Ни одна из них, похоже, не обещала того, что обещала психология 30-х годов, а именно — научное исследование человеческой природы (Koch, 1971). Вклад Соломона Аша (1963) в коховскую серию «Исследования науки» — это пример яростной атаки на социальную психологию за то, что она практически перестала заниматься психологией!

Область, в которой работал Гибсон, является, к сожалению, одним из ярких примеров того, как научные исследования в психологии были искажены этими послевоенными течениями, как, по существу, многие психологи отказались от психологической интерпретации в качестве цели. Хотя перцептивная психология — это одна из областей, которая традиционно ассоциируется с подъемом научной психологии, исследования в этой области стали все менее относиться к психологии и ее потребностям.

В последующей работе Гибсона (1966) указывалось на то, что перцепцию можно изучать: (а) с точки зрения мотивированного сбора информации (b) с точки зрения принадлежности типов информации к специфическим источникам в окружающей среде или (с) с точки зрения связи между знаниями, приобретенными через восприятие, и другими психологическими процессами, например, памятью и обучением. Даже беглый взгляд на учебники и журналы по психологии восприятия показывает, что, за несколькими заметными исключениями, эти направления исследований не использовались. Вместо этого огромные усилия были затрачены на поиски нейрофизиологических или вычислительных механизмов, которые, как предполагалось, лежат в основе феноменов перцепции.

Исключением является то, что в настоящее время существует школа самопровозглашенных гибсонианцев, или психологов-экологов, работы которых широко представлены в «Журнале экспериментальной психологии: человеческое восприятие и поступки» и в «Психологии экологии». Однако даже эти исследователи полагаются в основном на методику порядковой психофизики, использованную Гибсоном в своих ранних работах. Эмпирическое изучение восприятия как такового, а также его взаимодействия с другими психологическими процессами практически не проводится.

Особенно сложная версия проблемы специализации проистекает из комбинации слабостей как интеллектуального, так и институционного характера. В интеллектуальном плане психология всегда разделялась по линии, определяемой как проблема тела — психики. Ученые, занимающиеся вопросами психики, обычно избирали направления, отличные от направлений, по которым работали исследователи мозга, и программы, удовлетворительным образом сочетающие методики психиатров и нейрофизиологов, встречаются редко и выглядят малоубедительными. Ученый исследует психику или мозг; попытки изучать и то и другое уже по определению означают отсутствие достаточной специализации.

Одним из печальных последствий этого раскола стала тенденция к исчезновению психологии под натиском фактов и теорий в нейрофизиологии. Наиболее типичное проявление этого исчезновения — утверждение неврологов о том, что факты психологии известны (или легко познаваемы), и по этой причине они дают толкование этим фактам с позиций нейрофизиологии. В этом аргументе есть унижающий намек на то, что психология не является самостоятельной научной дисциплиной со своими методами и проблемами, а представляет собой просто вместилище явлений, ожидающих объяснения другими науками.

Теперь обратимся к слабости институционного характера. После второй мировой войны на сцену вышли и стали приобретать широкое признание в научном мире три новых дисциплины, представители каждой из которых пытались подорвать репутацию психологии, используя способы, похожие на только что приведенный. Эти новые дисциплины — искусственный интеллект, теория познания и неврология — были созданы и щедро финансировались организацией, которую президент Эйзенхауэр называл военно-промышленным комплексом. Миллионы, если не миллиарды, долларов тратились на изобретение новых способов познания человеческой природы, причем предшествующие результаты почти полностью игнорировались! Разве кто-нибудь поступил бы так, скажем, с навигационными или охлаждающими устройствами? Почему же для изучения людей поступили именно таким образом?

История этих инициатив покрыта мраком, однако, известно достаточно, чтобы сделать следующие предположения. Почти несомненно, что эти дисциплины родились после удачного запуска искусственного спутника в Советском Союзе, когда правительство США осуществляло программы национальной безопасности для ведения холодной войны. Психология и психологи играли в этих инициативах незначительную роль, вероятно, в силу неосведомленности тех, кто контролировал расходы. Они и представления не имели о том, что экспериментальная психология была процветающим предприятием. Чиновники знали о работах в области инженерной психофизиологии, проводившихся во время второй мировой войны, но психологи участвовали в них очень мало. Кроме того, намеченное использование большей части этих работ (идеологическая обработка, пропаганда, контроль поведения) требовало проведения эффективной рекламной компании.

Неоднозначная реакция на идеи Гибсона вызвана, по-видимому, действием этих исторических сил, которые привели к специализации в психологии и к тенденции отдавать предпочтение вычислительным и нейрофизиологическим моделям, а не объяснениям психологов.

Стремление Гибсона сформулировать психологическую теорию процесса восприятия не вписывалось ни в концептуальные построения неврологии, ни в теории познания. По мере того как эти тенденции стали преобладать в этой области, всё меньше и меньше ученых отдавали себе отчет в том, что пытался сделать Гибсон, не говоря уже о понимании хода его размышлений. Вопросы, которые задавал себе Гибсон, были чужды основному направлению в психологии. Он спрашивал: «Почему вещи выглядят так, а не иначе?»; «Каким образом перцептивный контакт с миром обеспечивает основу знания?»; «Какова роль восприятия в становлении культуры?» Даже в его области исследований эти вопросы претерпели коренные изменения. Они звучали скорее так: «Какие процессы познания отличают долгосрочную память от краткосрочной?», или: «Какой тип обработки информации имеет место у морского конька?»

Сравнивая отклики на две книги Гибсона «Восприятие видимого мира» (1950) и «Органы чувств как перцептивные системы» (1966), можно увидеть, как перемены повлияли на репутацию Гибсона. Если первая книга послужила толчком к ряду значительных исследований, дебатов и разногласий, его вторая книга — по-видимому, самая значительная работа по психологии в XX столетии — была встречена почти полным молчанием (исключением была рецензия Боринга, 1967).

Между тем, «Психология познания» Ульрика Нейссера цитировалась повсюду. В книге Нейсссра давались указания, как применять понятия искусственного интеллекта и теории познания к экспериментальным моделям психологии. Психологи приняли подход Нейссера к обработке информации как способ обойти бихевиоризм; однако на момент написания книги они не проводили серьезных обсуждений более радикальной критики бихевиоризма в книге Гибсона.

Интересно то, что сам Нейссер заключил лишь тактический альянс с искусственным интеллектом и теорией познания; он утверждал, что психологи могут использовать эти методы для ответа на кардинальные вопросы психологии, те, например, которые ставили гештальт-психологи, Бартлетт и Фрейд. Нейссер всегда держал в поле зрения эти проблемы психологии и никогда не предлагал психологам отказаться от традиционных подходов ради неких вычислительных методик. Основной причиной последующего (1976) перехода Нейссера на гибсоновс-кую позицию являлось осознание того, что психология обработки информации, которую он так пропагандировал, отказывалась именно от тех вопросов психологии, которые он считал важными.

Хотя Гибсон знал, что к книге «Органы чувств как перцептивные системы» психологи традиционного направления отнеслись холодно, он был убежден в том, что психологическая теория восприятия предпочтительнее непсихологических моделей, которых придерживались многие другие исследователи. Он продолжал разрабатывать свою собственную экологическую версию такой психологической теории. В то же самое время он затратил много времени и усилий на рассмотрение состояния психологии и на те перемены, которые он наблюдал в этой области с 30-х и до конца 70-х годов. Многие из своих идей Гибсон изложил на бумаге и часто о них рассказывал, но ничего систематического по поводу своей критики не публиковал. Тем не менее в архиве Гибсона в Корнелле есть довольно много материалов по этой теме (эти материалы взяты из коллекции Джеймса Дж. Гибсона в Олинской библиотеке в Корнелле).

«Психология, по крайней мере, американская, это дисциплина второго сорта. Основная причина в том, что она не испытывает благоговейного страха перед предметом изучения. Психологи слишком неуважительно относятся к психологии» (1972). Как было хорошо известно Гибсону, великие ученые являются таковыми отчасти потому, что понимают сложности естественного мира.

Интеллектуальные гении всех времен — Ньютон, Дарвин, Эйнштейн — говорят о себе, как о детях, наблюдающих и пытающихся понять свой мир. Психология же издавна уклоняется от того, чтобы уделять соответствующее внимание сложности явлений этого мира. Существует широко распространенное заблуждение, что психологические феномены просты и все, что нам нужно — это перевести их в термины мозга, обработки информации или нейрохимии.

Восприятие является одной из областей, в которой легче всего распознать антипсихологический менталитет, доминирующий в психологии. Это происходит от того, что восприятие представляет собой категорию явлений, которую невозможно уподобить другим способам мышления. Восприятие — это не просто субъективная сторона стимуляции, как полагают неврологи. (В лучшем случае это относится к ощущениям.) С другой стороны, процесс восприятия не может быть только бессознательной обработкой информации (как полагают когнитивисты), так как при этом не учитываются динамические, внутренне мотивированные аспекты видения, слушания, чувствования и т. д. Большая часть исследований в области того, что в современной психологии называют «восприятием», связана либо с изучением стимулов и ассоциированных ощущений, либо с гипотезами о моделях бессознательных процессов, которые, как предполагается, помогают понять, что из себя представляют внешние источники ощущаемых стимулов. Между тем, психология эксплоративной деятельности — психологический анализ процесса и мотивов исследования окружающего мира — за три десятилетия после выхода в свет гибсоновской книги «Органы чувств как перцептивные системы» практически не развивалась. Это по меньшей мере странно, если учесть, что феномены психологии — вероятно, самые сложные из существующих на планете. Стало привычным слышать пустые слова о сложности человеческого разума, но, к сожалению, редко приходится видеть, чтобы трудной задаче описания и оценки этой сложности уделялось серьезное научное внимание.

Подобно многим сторонникам большой науки, психологи гордятся большим количеством новых фактов, выявленных в своих лабораториях, и своими постоянно совершенствующимися методиками. Однако набор фактов — это просто набор, если отсутствует более глубокое понимание, способное придать им стройность. Хуже того, «факты» в науке — вещь непостоянная. То, что сегодня похоже на факт, завтра может исчезнуть, если обнаружатся недостатки в предыдущих методиках. Кроме того, смысл очевидного факта может измениться с изменением теорий. «Проблемы нынешней психологии носят концептуальный характер, — говорил Гибсон (1971), — беда не в недостатке фактов, а в преобладании заблуждений». В одном из особенно циничных пассажей Гибсон (1978) охарактеризовал психологию как «попытку найти ответы на неправильно поставленные вопросы, изучение проблем, выбранных в качестве удобных для рассмотрения, а не относящихся к делу (т. е. проблем, которые легко выделять, контролировать, измерять и с которыми легко экспериментировать)».

Почему Гибсон, всю свою жизнь посвятивший психологии, был в конечном итоге так разочарован положением дел в этой области знаний? Одна из причин, возможно, в нежелании психологов — даже в смежных областях — принимать во внимание некоторые из его самых важных критических замечаний по поводу психологического образа мыслей. Например, Гибсон утверждал, что восприятие изменяется в зависимости от того, является ли стимуляция наведенной или активно получаемой индивидом. Следовательно, в экспериментах на восприятие нельзя просто подавать стимулы объектам без попытки понять, какой тип эксплоративной деятельности может или пытается предпринять индивид, а затем следить за последствиями этой деятельности. Довольно известна критика Гибсоном (1960, 1963, 1966) понятия стимула в психологии. Несмотря на эту совершенно ясную оценку, практически никто из экспериментаторов не принял во внимание эти концептуальные изменения, главным образом из-за сложностей, которые они могли внести в проверку правильности эксперимента.

Гибсон (1971) дал следующее резюме своей критики современной психологии: «Пора перестать делать вид, что научная психология является дисциплиной, опирающейся на хорошо обоснованные факты. Мы продолжаем притворяться, замалчивая противоречия у ее истоков и скрывая неопределенность ее фундаментальных проблем».

Психологи, особенно в нашей стране, склонны убеждать студентов и публику в важности этого предмета, а профессиональные психологи имеют свой собственный интерес в создании имиджа этой науки. Однако это никому не идет на пользу. Студент имеет право знать, что в учебнике действительно несообразно, так как путаница возникает не из его недопонимания, а проистекает из самого предмета. Человек с улицы должен услышать от психолога, в чем причина его неудач, потому что смутное недоверие этого человека к психиатрам и их профессиональному жаргону объясняется не только его необразованностью и традициями, но отчасти также и неразберихой в головах самих психологов.

Стремясь поднять престиж психологии, психологи не стремились заниматься трудной, но необходимой задачей — устранением тех частей в этой области знания, которые являются непонятными и недостаточными. Такие понятия, как стимул, до сих пор широко используются тысячами ученых, но никто из них не может толком объяснить, что это такое. Психологи, специализирующиеся на вопросах обработки информации, попытались обойти проблему различия между ощущением и восприятием, и в результате современные психологи не могут прийти к единому мнению относительно того, где провести линии, разделяющие восприятие, обучение и память. Однако, несмотря на эту непоследовательность и неопределенность, психологи без колебаний выдвигают общие теории этих процессов.

Цель, которая так влекла Гибсона и его поколение психологов, давно оказалась на обочине. Психология больше не является наукой для изучения человеческой природы. Даже глобальные вопросы, которые задают себе современные психологи, становятся, как правило, неясными и непоследовательными — короче говоря, ненаучными.

Соблюдая определенные научные рамки, они зачастую отказываются от исследования психологических проблем и начинают работать в областях, требующих меньшего напряжения сил — например, в вычислительной технике, нейрофизиологии или даже гормональной химии.

Возможно, психологи 30-х годов были слишком оптимистичны, а их цели слишком возвышенны. Безусловно, развитие психологии, которая обладала бы точностью и строгостью и как собственно наука, и как наука о психике, является одной из самых серьезных проблем, стоящих перед современными учеными. Тем не менее, за эту проблему стоит взяться, ибо даже если психологи не сумеют полностью решить поставленные задачи, они все же сделают важный шаг вперед. Работа Гибсона в области экологической психологии указывает на один возможный путь развития истинно научной, но психологической психологии. Пора уже психологам серьезно использовать этот захватывающий и продуктивный подход к изучению того, как люди воспринимают окружающий их мир, действуют в нем и познают его.