Вернуться к тебе

Глава девятнадцатая

Я дожидаюсь вечера, чтобы сообщить Бо о приезде Дова.

— Ты насчет ужина думал? — спрашиваю я.

— Не очень.

— Есть одно местечко, куда мне хотелось бы сходить.

— Вот как?

— Да. Там крабов готовят. — Я делаю паузу. — И там нас будет ждать Дов.

В результате я получаю молчание длиной около мили, и все это время я думаю о том, что бы мне хотелось узнать о Селин. Я составляю целый перечень вопросов, которые хотел бы ей задать. А кроме того, мне хотелось ее поцеловать.

Наконец я объясняю Бо, что не могу врать Дову, что я этого не умел никогда и что, уезжая из дому, я рассказал ему обо всем, что мне известно… ну, то есть тогда я был более или менее уверен только в том, что речь идет не об Аппалачской тропе.

Еще я говорю Бо, что Дов его любит, переживает за него и хочет с ним повидаться, чтобы просто убедиться в том, что с нами все в порядке.

— Хорошо, — говорит Бо.

Вроде бы он не сердится. Похоже, мне удалось не лишиться его доверия, с таким трудом заработанного. Я по-лучаю только долгое молчание, но уж к этому я привыкнуть давно успел.

Когда мы подходим к ресторану, Дов встречает нас у входа.

Он крепко, по-медвежьи обнимает нас, целует в обе щеки и только после этого замечает мою панамку с розовыми цветочками.

— Свою заботу о внешности ты вывел на совершенно новый уровень, — усмехается старик.

— Стараюсь изо всех сил, Дов.

Я снова обнимаю его, чтобы ощутить прикосновение его крепких рук.

Дов привез с собой рюкзак. Я-то знаю, что рюкзака у него не было, — значит, он прошелся по магазинам. Старик выглядит как ребенок в первый день в детском саду. Могу представить его в магазине. Он просит такой рюкзак, как у его внука. Я тянусь к рюкзаку, чтобы забрать его у Дова, но он отталкивает мою руку.

Мы заказываем намного больше, чем реально сможем съесть. Нам предлагают крабов, приготовленных по всевозможным рецептам. Жареных, печеных, тушеных, нарезанных крупными кусками, холодных и сваренных на пару. Только жидких, казалось бы, не хватает, но тут я обнаружил в меню крабовый суп.

Дов сидит жутко довольный. Расставляет руки, кладет на спинку дивана. Немного выпячивает живот. Переводит взгляд с меня на Бо и обратно:

— Вы это сделали. Вы это вправду сделали. — Широченная улыбка. — Какое приключение — такой далекий поход. Вы просто молодцы. Такими смельчаками себя показали. Зрелыми. Убежденными. Я только надеюсь, что вы и повеселились по пути.

Я краснею, хотя Дов никак не мог узнать о том, что по пути я познакомился с девушкой, которая мне очень понравилась. Он вообще-то знает кучу всякого, но всего знать не может.

Старик отодвигает тарелки в стороны и кладет огромные ручищи на стол:

— А теперь пора возвращаться домой.

Дов приехал не для того, чтобы полакомиться крабами. Он здесь в спасательной экспедиции. Явился в Балтимор, чтобы забрать нас домой.

— Мы идем в Вашингтон, Дов, — говорит Бо, не теряя спокойствия. Его голос звучит уверенно.

— Балтимор. Вашингтон. Какое значение имеют лишние сто миль?

— Ну правда, Дов, — встреваю в разговору я, — всего-то сорок пять миль осталось.

Дов бросает на меня сердитый взгляд:

— Умников не спрашивают.

К нам приближается официантка, но тут же благоразумно отступает. Явно не первый год работает и знает, когда не стоит спрашивать у людей, все ли у них в порядке.

— А почему бы не закончить ваш поход здесь? Вот этим крабовым пиром? Место не хуже всех остальных.

Бо пристально смотрит на Дова. Впервые в жизни брат кажется мне выше ростом и мощнее, чем дед.

— Я не могу, — говорит он. — Прости.

— Послушай, мотек, — просит его Дов. — Я знаю многое про войну. Понимаешь, да? Знаю. Я там был. Никогда не сомневался — служить в армии надо, а бывали моменты, когда мне даже нравилось быть солдатом. Вот только мне очень жаль, если я так про это рассказывал, что кому-то могло показаться, что это так уж прямо легко и просто. Война есть война. Страх, и уродство, и боль. Но все проходит, забывается. Это так. Эти воспоминания — все, что ты повидал, — это все становится таким, будто ты про это когда-то в книжке прочел или тебе про это кто-то читал при тусклом свете лампочки давным-давно. Нужно время, я понимаю. Вот почему я подумал, что этот поход — не такая уж плохая задумка. Я подумал, что это уведет тебя подальше от этой книжки, что ты сумеешь ее закрыть и начать все сначала. Тебе дан второй шанс. Это все равно что в новый дом переехать. Или в другую страну. Домой вернуться. Забыть про то, что ты должен делать, как тебе кажется. Вернись домой парень. И давай начнем все сначала.

Бо качает головой.

Я закрываю лицо руками. Похоже, Бо не чувствует все так остро, как чувствую я, ведь Дов его умоляет вернуться. Я бы ни за что не поверил, что Дов способен на такое отчаяние, и, глядя на него, я вспоминаю аббу в тот день, когда мы с ним чинили забор. Его и его беспомощное обнаженное тело.

У взрослых, окружающих тебя, есть в душе что-то такое, о чем ты и не догадываешься.

— На улице стоит такси, оно повезет меня в аэропорт, чтобы я успел на последний сегодняшний рейс. Поехали со мной. Пожалуйста, — просит старик.

— Не могу, — отвечает Бо. — Не поеду.

Дов вздыхает. Тянется к Бо через стол, заваленный опустевшими крабовыми панцирями, берет его руку, сжимает:

— Ну хорошо.

Он встает и берет свой новенький рюкзак. Я провожаю его до такси.

— Возвращайся, — говорю я.

— Что? — Дов в растерянности.

— Через три дня. На Национальной аллее будет грандиозный марш в поддержку армии: «Миллион сильных для Америки». Прилетай туда ради этого. Привези маму и аббу. Давай поучаствуем в этом марше вместе.

Дов обнимает меня, и мы стоим, обнявшись, дольше, чем обычно. Старик не пытается отстраниться. В конце концов из его объятий высвобождаюсь я. И Дов долго изучает мое лицо.

— Подумать только, — говорит он. — Восемнадцать лет. Мужчина. — Он протягивает руку и убирает мои волосы за плечо. Заправляет одну прядь за ухо. — Я горжусь тем, что я — твой Дов.

Я звоню Кристине.

Parpar. Бабочке.

Я не говорю девушке о том, что рисунок на ее плече до сих пор так важен для Бо, что он использует его в качестве пароля для своих секретов. Говорю я ей вот о чем. Пусть их роман был школьным, все равно она — важная часть жизни моего брата. Его истории. Того, кем он был, и того, кем стал. И все равно, есть у нее Макс или его нет.

Я звоню маме и аббе.

Я звоню Перл и Циму, и для этого мне понадобился только один звонок, потому что, когда она не подает посетителям замороженный йогурт, а он не обжирается попкорном в «Видеораме», их всегда можно застать вместе.

Я прошу их обоих приехать и стать в строй патриотов Америки.

Может быть, это не обязательно для того, чтобы понять, что мы думаем о войне, и зачем в этом участвуем, и как будем жить дальше, когда марш закончится.

Я прошу ребят приехать в Вашингтон ради Боаза.

Я прошу их встретиться с нами на Национальной аллее. Утром через три дня.

Чтобы брат своими глазами увидел, что он не одинок, что бы ему там ни мерещилось в темноте, под треск, доносящийся из радиоприемника.

В последний вечер, перед тем как оказаться в округе Колумбия, я умудрился обыграть Бо в блек-джек.

Он бросает мне мою бейсболку, как фрисби. Я ловлю ее одной рукой и отвешиваю брату поклон. Мой миг победы. Наконец-то! Я надеваю бейсболку, но она на мне не сидит.

Ее форма изменилась.

Я бросаю ее Бо. Теперь она принадлежит ему.

Брат бросает бейсболку обратно:

— Ты ее выиграл. Заслужил!

— Нет, она твоя, — парирую я.

— Нет, Леви. Это твоя бейсболка. Я тебе купил ее в подарок к дню рождения.

— Ты?

Значит, мама к этому отношения не имела…

— Я помню, что мы с тобой и аббой уходили с игры, и «Sox» в этот день выиграли с крупным счетом, и мы вышли со стадиона «Фенуэй»[34] и остановились около спортивного магазина, и я заметил, как ты смотришь на бейсболку. Ну, и я сказал, что мне надо в туалет, и попросил подождать меня в машине, а сам зашел в магазин, купил бейсболку и спрятал до твоего дня рождения. Кажется, тебе тогда двенадцать стукнуло.

— Нет, тринадцать.

— Точно.

Я надеваю бейсболку:

— И это был не самый худший мой день рождения. Если честно, один из лучших.

В последний день похода мы оказываемся не в том Вашингтоне, который я себе представлял, лежа в кровати с ангиной, когда мои одноклассники поехали туда на экскурсию. Нас встретили не широкие проспекты, не блестящая поверхность прудов, не цветущие вишни, не белокаменные монументы.

Мы оказываемся в шести милях к северу от центра города, около мемориальной больницы имени Уолтера Рида[35].

Я не сразу вхожу туда следом за Бо. Ненавижу больницы. А кто их любит? Наверное, никто. А я их ненавижу.

За стойкой администратора — парень в военной форме. Бо вытягивается в струнку, но честь не отдает.

— Рядовой Боаз Кацнельсон, — рапортует он. — Навестить старшего сержанта Джека Брэдфорда.

Мы сидим и ждем. Вестибюль заполнен молчаливыми людьми. Я очищаю руки жидкостью «Perill»[36] из бутылочки — одной из многих, разложенных на сиденьях стульев. Смотрю новости на канале СNN — без звука. Бо сидит, держа спину прямо, приподняв подбородок, и смотрит в одну точку.

Пока мы ждем, я начинаю гадать — может быть, это и есть цель нашего похода? Может быть, я всем позвонил насчет встречи на марше, в котором Бо и не думал участвовать? Может быть, мы одолели весь этот путь только ради того, чтобы Бо увиделся с Джеком и что-то Джеку передал?

Наконец кто-то приходит за Бо. Это женщина в военной форме. Я готовлюсь к тому, что мне предстоит несколько часов пялиться на беззвучный экран с новостями CNN, пока Бо будет навещать друга.

Женщина смотрит на Бо, переводит взгляд на меня, сверяется с документом на своем клипборде.

— Все в порядке, — говорит Бо. — Это мой брат. Он может пойти со мной.

Я шагаю следом за Бо и женщиной в форме по лестницам, холлам и коридорам, мимо многочисленных дверей, за которые я бы предпочел не заглядывать, и наконец мы подходим к палате Джека.

Женщина заходит в палату первой, затем выходит и кивает нам.

— Кацнельсон! — гремит громкий голос.

Бо идет прямиком к кровати. Друзья жмут друг другу руки и не отпускают.

— Выглядишь потрясно, — говорит Бо.

И он не кривит душой. Джек действительно хорош, как кинозвезда.

— А у тебя видок дерьмовый, — улыбается Джек. — Впрочем, как обычно.

Бо знакомит нас. Джек повторяет мое имя так, будто слышал его раньше.

— Леви, — говорит он. — Спасибо, что пришел.

Его сосед по палате на несколько дней отпущен домой, так что мы садимся на свободную кровать, и Джек показывает нам свои ноги. Это уже третий по счету комплект, если считать те, которых он лишился, когда армейский джип взлетел на воздух, напоровшись на СВУ.

Те, которые у него сейчас, лучше тех, которые ему с самого начала предложили в госпитале. Те ему культи натирали до крови. Теперь протезы получше, но все равно далеко не идеальные. Джек их называет своими роботскими ногами. Ему нравится ходить, но на инвалидном кресле передвигаться немного быстрее.

— Тело человека — это пазл, — говорит Джек. — Вот здесь и пытаются разными способами сделать мое тело снова целым.

У меня вдруг начинает щипать в горле. Может быть, просто от усталости. Или из-за больничных запахов. Или из-за протезов Джека. Или из-за всего вместе, что нагромоздилось одно на другое, будто стопка тарелок. Того и гляди покачнется и рухнет на пол. Что бы это ни было, я должен от этого избавиться. Меньше всего на свете мне сейчас хочется расплакаться.

Это не по-мужски. Мужчины идут пешком пятьсот миль, чтобы навестить товарища в госпитале.

Мужчины шагают пешком ради братьев.

Я смотрю на Джека. Он похож на Бо, который похож на Лорена, который похож на парня на фото, которое Селин носит в бумажнике, на ее брата Митча. Они — братья.

У братьев горло не щиплет, они не плачут. Не сидят дома на полу, не пялятся на свои пальцы на ногах.

Они что-то делают.

Я встаю. Рюкзак Бо стоит около стены у двери ванной в палате Джека. Бо слишком увлечен разговором с другом и не видит, что я сую руку в его рюкзак. Незаметно. На этот раз мне не нужна коробка от ботинок. Я нащупываю то, что мне нужно, хватаю, быстро ныряю в ванную и запираю за собой дверь.

Это электрическая машинка Бо для стрижки волос.