Абба будит меня в восемь тридцать.
В полдевятого утра в воскресенье? Мало этого, так мне еще снилась Кристина Кроули. Голая. С бабочкой на плече. И только-только все пошло как надо, как вдруг:
— Леви! Kum![9] Пора уже заняться этой изгородью!
И вот теперь уже почти два пополудни, и я с головы до ног усыпан опилками. Изгородь недоделана, а запас тем для разговора с аббой давно исчерпан. Одна из самых очевидных тем — это конечно же то, почему здесь нахожусь я, а не Боаз, ведь всем и каждому известно, что именно он знает, как что лучше починить. Он умеет обращаться с инструментами, от которых сотрясаются руки и ноги и взрываются барабанные перепонки. Но я молчу, и тишину нарушает только зудение электрической шлифовальной машинки.
Заходит Цим, интересуется, не пойду ли я с ним покидать мяч в корзину — правда, обычно это выглядит так, что мяч в корзину кидает он, а я сижу и смотрю, как он это делает, потому что любой другой вариант для меня был бы попросту унизителен.
Цим поспешно ретируется, не позволив аббе подключить его к осуществлению проекта «Забор».
Во время сильного урагана прошедшей зимой на дереве у наших соседей сломалась ветка, упала и повредила наш забор. По моему разумению, чинить наш забор должны были бы соседи, но абба говорит, что их беда — это и наша беда тоже.
Я протягиваю отцу свежеотшлифованную доску. Он ее придирчиво осматривает. Проводит большими ладонями вверх и вниз по отшлифованным сторонам. Сдувает пыль с краев и одобрительно кивает. Я держу доску вертикально, пока абба заполняет ямку в земле раствором. Я вижу, как на его лысине выступают капельки пота.
Абба вставляет доску в ямку и держит. А я смотрю и слушаю, как он еле слышно считает до тридцати.
Абба мог бы вот так всю жизнь прожить. Вместо того чтобы руководить «Страховой компанией Реувена Кацнельсона» в Большом Бостоне, он мог бы остаться в кибуце и целыми днями чинить заборы. Апельсины собирать. Ну, может, еще коров доить.
Но ему хотелось иметь собственный дом. Ему хотелось обедать за собственным столом, набивать карманы собственными, тяжким трудом заработанными деньгами и растить детей в «плавильном котле». В стране равных возможностей. В стране, которая не занимается постоянно защитой самого своего права на существование.
Когда работа закончена, абба раздевается и поливает себя водой из садового шланга. Я смотрю на его живот — это уже не мышцы, а сплошные складки. На бледную мясистую спину. На пару родинок на его ягодицах.
Вот честно: нет на свете ничего противнее зрелища лобковых волос собственного отца.
— Беседер[10], Леви. Ступай в дом и принеси мне полотенце.
Для иммигранта аббы какое-то время все шло очень даже неплохо.
У него были дом, стол и карманы, набитые деньгами. Жена-американка, с которой он познакомился в Израиле и которая с радостью бы осталась там, но вернулась в Штаты, потому что этого захотел он.
У него были сыновья-американцы.
А потом Боазу понадобилось взять и сделать выбор.
А я вот в воскресенье занимаюсь починкой забора.
Мне снятся карты.
Материки и океаны. Штаты. Шоссе. Реки. Места, где я никогда не бывал, проносятся перед моими глазами.
Карты. Карты. Всюду карты.
Я отчаянно пытаюсь разобраться в картах Боаза, но храбрости задать ему вопрос у меня не хватает, да и не дает мне брат такой возможности.
«Зачем? — хочется мне спросить у него. — Зачем все эти карты? Что ты задумал? Куда собрался? Или тебе просто, как и мне, снятся сны о каких-то чужих краях?»
Мы ужинаем с Довом, когда меня вдруг осеняет.
— Я тут подумал, — говорю я. — Знаете, пожалуй, что, мне хочется поехать в Оберлин.
Дов смотрит на аббу:
— О чем говорит этот милашка?
— Оберлин. Там есть университет, Дов. Трудно поверить, но Леви вот-вот закончит школу. Ему пора присматривать университет.
Абба говорит так, словно это только что пришло ему в голову. А когда Боаз заканчивал юниорский класс, у аббы уже был заготовлен список универов на трех страницах желтой бумаги — это были официальные документы.
Мама вытирает губы салфеткой:
— Это чудесная новость, малыш. Университет прекрасный. У меня подруга там училась, она просто обожала этот университет.
— А где он, этот Оберлин? — спрашивает Дов.
Ага!
Дело в том, что Дов не дурак. Он кучу всякого разного знает. Но свои слабости у всякого есть, и слабое место Дова — это география Соединенных Штатов. Наверное, это из-за того, что, когда умерла моя бабушка, Дов сразу прямиком из кибуца приехал в Бостон и с тех пор почти нигде не бывал.
Я кладу вилку на тарелку:
— Это в Огайо.
— К западу, стало быть, отсюда.
Абба смеется:
— Ну уж не к востоку точно, Дов.
— Заткнулся бы, умник.
— У нас же карта где-то есть, верно? — встреваю я. — Я бы показал.
— Должна быть. Где-то.
Абба пожимает плечами и хмуро смотрит на баклажаны на тарелке.
— А где карта Штатов… ну эта, которая «Рэнд МакНелли»… У меня в комнате висела…
Боаз бросает на меня свирепый взгляд. Ну прямо лазером сверлит. Даже жарко мне становится.
Мама говорит:
— А почему бы тебе Дову на компьютере не показать? Найди карту в онлайне. Ты ему тогда и университетский веб-сайт показать сможешь.
— Огайо… — Дов качает головой. — Кто когда слышал про такое место?
Перл порвала с Попкорновым Парнем. Если его как-то звали вообще, я про это так и не узнал.
— Просто он оказался не тем парнем, которого я могла бы привести домой, к маме Голдблатт.
— Да твоя мать даже не знает, что ты с кем-то встречаешься.
Мы просто колесим по городу. Цим растянулся на заднем сиденье. Суббота, вечер.
— К тому же он неправильно употребил слово «предпоследний». Заявил мне, что «Астероиды проклятия» — предпоследняя попкорновая киношка.
Я указываю налево. Перл поворачивает.
— Так ты поэтому с ним рассталась? Из-за того, что он не знает значения слова «предпоследний»? — удивляюсь я.
Мне кажется, что это жутко глупо.
— Вот ты мне скажи, что значит «предпоследний», Леви. — Перл через плечо смотрит на Цима. — Тебя никто не спрашивает, Ричард Циммерман, потому что все знают, какой ты зануда.
— Молчу как рыба, — отвечает Цим.
— Ты меня проверяешь? — спрашиваю я.
— Да.
— «Предпоследний» означает второй от конца.
— Ну, видишь? — Перл хлопает меня по коленке. — Не будь ты таким простачком, я бы стала с тобой встречаться.
Я указываю направо.
Перл поворачивает:
— А куда мы едем, кстати?
— Не знаю. Можно было бы съездить куда-нибудь попить молочных коктейлей.
— Да чтоб тебя, Леви.
Перл сильно толкает меня плечом.
— Ой… Ты чего?
— Ты на меня в последнее время смотрел? Я же жутко толстая! Разве нормальные китаянки так жиреют? Я же должна быть стройной. Миниатюрной. Тростинкой.
— Ты сбрендила.
— Я во всем виню евреев. Мамашу Голдблатт и ее треклятую грудинку. Это неестественно. С биологической точки зрения я должна следовать совершенно другой диете.
Цим приподнимается, садится и наклоняется вперед:
— Если так, поехали-ка мы полакомиться яичными рулетами.
— Нет. — Перл сворачивает на второе шоссе, ведущее к западу. — Поехали на озеро.
Мы выходим из машины там, где растет сосновая роща.
Под подошвами моих шлепанцев хрустит сухая хвоя.
— Пойдем прогуляемся, — предлагает Перл.
Дорожка вдоль озера тянется на милю и даже чуть больше. Перл шагает первой, мы с Цимом бежим трусцой, чтобы поспеть за ней. Светит полная луна. Ее свет расползается по воде серебряной паутиной. Теплый ветерок шуршит листвой. Из глубины леса доносится смех. Со мной двое моих самых лучших друзей, и ночь так прекрасна, словно слетела со страниц детской книжки с картинками. Такая ночь могла бы наполнить кого-то другого чувством спокойствия, а для меня такая ночь способна только пролить свет на то, что все идет черт знает как.
Перл тяжело дышит.
— Знаешь, — говорю я, — тебе вправду стоит бросить курить.
— Заткнулся бы ты, святой Леви!
Мы шагаем молча. Каким-то образом Цим и Перл догадываются, что мне не до болтовни.
На тропинке прямо перед нами лежит валун. Перл и Цим обходят его с одной стороны, я — с другой. Я чуть было не шепчу: «Хлеб с маслом», но только потому, что слышал, как эту присказку сто раз говорила мама, а не потому, что я суеверный.
— Раньше он только меня игнорировал, — наконец произношу я, — а теперь игнорирует весь мир.
Перл замедляет шаг, идет рядом со мной.
— Если тебе от этого хоть капельку легче, то меня он тоже игнорировал.
— А меня — нет, — встревает Цим. — Со мной он всегда себя вел круто. И ты на меня не кидайся, Леви, но и к тебе он тоже круто относился. Просто у него столько забот было, когда он школу заканчивал, да с предками вашими надо было разбираться, да решение его в армию пойти всех черт знает как напугало. Так что я тебе так скажу: не бери это так уж сильно в голову.
Я останавливаюсь как вкопанный. Перл хватает меня за руку.
То ли хочет меня удержать, чтобы я не врезал Циму, то ли просто хочет показать, что она на моей стороне.
Перл разжимает пальцы, и из меня словно бы пробка вылетает и вся кровь вытекает из тела. Я не врежу Циму.
Нет у меня никакого желания драться.
Меня переполняет беспокойство.
— Просто… Я не знаю. Не знаю, что с ним творится. Он ничего не делает. Только дни и ночи напролет торчит в Интернете.
— Ты только что описал все население Америки младше сорока пяти лет, — замечает Перл.
— И еще он изучает карты. Просто чертовы кучи разных карт. Может быть, это и стоит считать хорошим знаком, ну, типа, он вообще хоть чем-то интересуется, но как-то это все-таки… если и интерес, то какой-то нездоровый.
— А на какие сайты он заходит? — интересуется Цим.
— Откуда мне знать?
— Как откуда? Ты же проверяешь историю пользования Сетью после того, как он возвращает тебе твой лэптоп.
— Да? Я проверяю?
— Ну да, чувак. Проверяешь.
— Точно. Проверяю.
— И?
Я тяжко вздыхаю:
— Нет там ничего.
Мы вернулись к парковке.
Почти полночь. Я бы начал тревожиться насчет того, что поздно вернусь домой, если бы у меня был «комендантский час» или если бы я знал, что меня кто-то ждет.
— Совсем ничего? — почти одновременно спрашивают Перл и Цим.
Они переглядываются. Они так редко что-то говорят синхронно, что оба не удерживаются от улыбки.
Я рассказываю им, как Боаз проводит дни, просматривая видеозаписи сражений в пустыне, снятые на маленькие камеры дрожащими руками солдат. Про то, что он посещает веб-странички, пережившие своих создателей и превратившиеся из сайтов, где сексуально озабоченные парни с именами вроде Спайк когда-то кляли на чем свет стоит грубую, шершавую армейскую туалетную бумагу, в онлайн-мемориалы. Виртуальные склады, где хранится чужое горе.
Я говорю друзьям о том, о чем они уже знают. О том, что Боаз из тех людей, у которых когда-то было все. Но все же осталось то, чего он хотел. То, ради чего стоит воевать. Даже если эта его часть стоила нам всем слишком дорого.
Я рассказываю друзьям о том, как брат ушел и исчез.
Перл останавливается с ключами от машины в руке и смотрит на меня поверх крыши своей машины. Лицо у нее просто каменное. Совсем не привычное лицо Перл.
— Он пока где-то там, Леви. Правда, он там, и он вернется. Когда-нибудь обязательно вернется.
Цим кивает.
Мне хочется им верить. И я стараюсь.
Но луна уже ушла, пропала за какими-то облаками и унесла с собой теплый воздух. Это уже не та ночь, которая может принести кому-нибудь покой.
Это ночь, полная тревоги.
А для меня тревога вот какая: может быть, брат вернулся? Может быть, все так и есть?
Есть поговорка насчет службы в армии — что ты уходишь служить мальчиком, а возвращаешься мужчиной. Но я почти на все сто уверен в том, что Боаз ушел служить мужчиной, а вернулся призраком.