Веселое горе — любовь.

ДРУЖНАЯ АРТЕЛЬКА

У меня дома — артелька. Соседки приходят, восторгаются: «Ах, как мило, посмотрите: две собачки, голуби, кошка!» И ласково треплют спаниелек по гладкой шелковистой шерстке — «Манявочки! Манявочки!»

Потом выходят из квартиры и, сидя где-нибудь на скамеечке, говорят:

— И чего, старый дурак, с ума сходит? Разводил бы кур или коз, — польза была бы.

Моя младшая дочь приходит со двора обиженная, останавливается около письменного стола, смотрит на меня задумчиво, исподлобья.

— Что ты?

Леночка хмуро сдвигает брови:

— А что они на Ладу говорят — «паршивка»?

Я молчу.

Леночка удивляется:

— Ты почему не спрашиваешь — кто?

— Я знаю, дочка.

Леночка некоторое время молчит, соображая.

— А почему они такие — тетька Клава и «С очками»?

— У них неприятности, — говорю я девочке, — у них нехорошо в жизни, вот они и ругаются на собачку.

«Тетька Клава» и «С очками» — это две наши соседки.

Клавдия Ивановна — еще молодая женщина с быстрой, вихляющей походкой, с вечно раздраженными глазами и плоской грудью. Она всегда кого-нибудь ругает: или соседей, или мужа, или очереди в магазинах.

«С очками» — это зубная врачиха. О себе она говорит: «Я не рядовой человек». И еще говорит, что в других условиях могла бы ходить «в шелку и в меду».

Когда им обеим некого ругать, — они ссорятся друг с другом или очень скучают, сидя на скамеечке у дома.

Спаниелей мне посоветовал приобрести мой учитель. Он большой знаток русской природы и животного мира, и по всей земле читают его книги про тайную и явную жизнь в лесу, на речке, на озере.

Выполнял я совет без особого воодушевления, — спаниелек знал плохо и мало представлял себе, что́ буду покупать.

В соседнем городе, куда приехал по делам, вспомнил совет учителя и пошел к Борису Семеновичу. На Урале Бориса Семеновича хорошо знают, — он очень любит собак и пишет о них интересные рассказы.

Борис Семенович повез меня к знаменитым собачникам города.

К себе я вернулся с двумя спаниельками. Это были шарики из мягкого пуха, ушастые и глазастые песики.

Никогда я еще не видел таких забавных ребятишек!

Ласковые они безмерно, веселые. Перекатываются по всей квартире, потявкивают забавно, грызут всякую всячину — ботинок, чурку, ножку от стула.

Ну, конечно — малыши, не знают еще — что́ можно, а что́ — нет.

Лада — маленькая, стройная, серая. Бой — посолиднее, покосолапистее, шелковые уши такой длины, что плавают в миске, когда он пьет.

Ночью уходят оба в кухню и ложатся за печкой спать с Пружинкой.

Пружинка — дочь бухарской кошки — еще тоже малышка. Два месяца ей всего.

А утром встанешь — вот что видишь.

Лада лежит, глазами косит, позевывает.

А Пружинка похаживает возле нее, мяукает, подзывает к себе.

Лада совсем закрывает глаза: «Уйди, мол. Не до тебя».

Тогда Пружинка выгибает спину горбом и начинает кататься по полу.

И тут Лада не выдерживает. Она стремглав бросается к кошечке и обеими лапами падает на нее.

Но под лапами Лады — пусто.

Пружинка уже взлетела на стул, со стула — на пианино, с пианино — на дверь, и сидит теперь там с невинным видом, вылизывает свою белую длинную шерстку, посматривает на Ладу и улыбается.

Ей-богу, — улыбается! Скалит ротишко в улыбке и лапками по усишкам своим проводит:

«Что — съела?».

А Бой в это время ходит, как заведенный, около двери на балкон.

С балкона через щели к песику проникают какие-то сладкие тревожные запахи, и лентяй Бой. весь напруженный, крутится у двери.

Мне понятно, в чем дело. Учитель уже рассказал мне, что спаниели — одни из самых горячих охотничьих собак.

Маленькие, в длинном шелку шерсти, совсем не опасные на вид, — но на охоте они преображаются.

Глаза их загораются красным огнем азарта, мускулы собираются в узлы, и можете быть уверены, что ни одна убитая утка не будет потеряна в камышах, ни один подранок не спрячется от собачек в водорослях.

И вот сейчас, хотя Бой никогда еще не бывал на охоте и не знает запахов дичи, инстинкт — тысячелетняя способность — волнует ему кровь.

За дверью на балконе — голуби. И запахи, запахи — буйные запахи — бьют в нос щенку.

И вот уже из горла песика рвется безудержный боевой клич, целая гамма звуков, в которых — и вопрос, и тревога, и жажда подвига.

Я решил подружить собачек и кошку с голубями.

Поступить по-другому не мог.

Судите сами.

И спаниельки, и Пружинка, и голуби живут под одной крышей. Летом дверь на балкон почти всегда открыта, и где же мне усмотреть за собачками? А подумайте-ка, что случится, если спаниельки очутятся в голубятне? Пух да перо останутся от моих птиц, на которых я потратил многие годы труда.

А держать собак на привязи — тоже жалко. Они же — малыши, им бегать хочется. За что же их неволить?

Ну, так вот: я принес на кухню две пары шоколадных бантовых птиц и посадил их в стеклянную голубятню. А голубятня — на высокой табуретке.

Как будут вести себя спаниели?

Боже мой, что они делали!

Лада — гибкая, как стальная пружина — учуяв птиц, взлетела в воздух, и в тот же миг раздался металлический лязг ее зубов.

Ткнувшись носом в стекло голубятни, собачка свалилась на пол, но снова взвилась, снова щелкнула зубами и снова покатилась по полу.

Голуби забились в дальние углы гнезд, дрожали от страха, испуганно ворковали.

Бой в это время неподвижно сидел у голубятни, тянул в себя воздух. Глаза его покраснели, верхняя губа, дрожа, поднялась вверх, обнажив острые и белые зубы. Шерсть на загривке стала как стальные проволочки.

Наконец, не утерпев, он тяжело взлетел в воздух и через мгновение, сомкнув зубы, шлепнулся на пол.

Так спаниельки прыгали добрых полчаса. Совершенно обессилев, собачки раскрыли рты, высунули длинные розовые языки и, как по команде, повернулись ко мне.

В глазах спаниелек светилось одно из главных собачьих «слов»: на три четверти вопрос, и на четверть — укор и недоумение.

«Как же так, хозяин? — говорили их глаза. — Это пахнет так, что мы должны, мы обязаны это поймать. Но ты сидишь и молчишь, вместо того, чтобы помочь нам. Как мы должны понять тебя?».

А надо упомянуть, что в те дни спаниели уже разбирались в моем голосе. Они различали ласковое «кушать» или «гулять» от строгого или даже резкого «Фу!», всегда обозначавшего запрет, всегда грозящего наказанием, даже самым строгим наказанием: вдруг хозяин отвернется и забудет о них.

И вот я сказал как можно тверже, как можно резче это слово запрета — «Фу!».

И Лада и Бой молча уставились на меня, завертели култышками хвостиков, но не сдвинулись с места.

Я повторил приказ. Они, конечно, поняли его: надо уйти от голубятни и оставить это в покое. Но, может, ошибка? Может, хозяин не разобрался, что это пахнет дичью, что они обязаны добыть это и отдать ему, хозяину.

— Фу! — И я щелкнул в воздухе кожаным поводком.

И тогда Лада, которая всегда все делала раньше Боя, хоть не так прочно и основательно, виновато вильнула хвостиком и, опустив голову, пошла на свое место за печкой.

Бой остался возле голубятни. Он уставил на меня милые глаза-сливы, вопросительно тявкнул, обнажив зубы. Честное слово, я почти слышал, как он спросил меня:

«Хозяин, ты в своем уме?»

— Фу!

Бой несколько секунд смотрел на меня, потом вздохнул, пожал плечами и поплелся к Ладе.

Больше спаниельки не прыгали и не щелкали зубами. Нельзя так нельзя. Но, может, нельзя только в голубятне? А в другом месте — можно, а?..

Через неделю я открыл дверку, и голуби вылетели из гнезд, уселись на печке — почистить перышки, размять крылья.

Спаниельки тут же взвились в воздух. Ладе удалось ухватить старую голубку за хвост, и у бедной птицы сразу, будто бритвой, отсекло концы перьев.

Я строго накричал на собак, и они, виновато изгибаясь всем телом и виляя хвостишками, отправились за печку.

Это была долгая и трудная школа для собак. Однажды они умудрились забраться в нижнее гнездо и бессовестно слопали яйца; в другой раз — придушили уже покрытого шоколадным пером бантового голубенка. И я, пощелкав поводком, лишил их на два дня сахара и прогулок.

В конце концов собаки свыклись с присутствием голубей. Без прогулок и сладкого — какая жизнь?

И вот тогда можно было увидеть интересную картинку. Голуби ходили по полу, клевали зерно или выбирали известку из штукатурки, а спаниельки лежали рядом, вздыхали, косили глазами, виляли хвостишками, но не трогались с места.

А птицы, хоть и держались далеко от собак, но не проявляли беспокойства.

Голуби вообще быстро привыкают к любому соседству, если оно не грозит им бедой или неприятностями. Прошлым летом в голубятню ко мне повадилась ходить старая крольчиха Агафьевна. Она забиралась в пустое гнездо и мирно дремала там все теплое время суток. Через день птицы даже и не смотрели на нее.

Пружинка очень скоро, быстрей собачек, разобралась в том, что голубей трогать нельзя.

Конечно, тут вот что важно: и собачки, и Пружинка были ребятишки и легко поддавались воспитанию. Со старыми собаками и кошкой я бы не отважился на такие опыты.

Но когда все уже было, кажется, хорошо, в голову пришла мысль, которая испортила всю радость от успеха. Ведь я мог загубить охотничьих собак! А вдруг они решили, что любая дичь для них под запретом?

И чтобы проверить свои опасения, я решил немедля отправиться на охоту.

Кончилось бабье лето. Шли последние дни теплого сентября.

И вот я стою в камышах, на берегу озера, ожидая рассвета.

Бой и Лада — на поводках, у моих ног. Спаниели жадно тянут воздух носами, порываются немедленно броситься куда-то за кем-то, чей запах рассеян тут всюду — над водой, на болотной грязи, в осоке. Хмельная кровь стучит сейчас в собачьих сердчишках, бьет в голову.

«Пойдут или не пойдут?» — думаю я, наблюдая за тем, как небо на востоке начинает скупо синеть, покрывается пеплом, желтеет.

Вот уже выплыли из камыша лысухи, туда-сюда заплавали, закачали головами, как игрушки. Лада прижмурила закрасневшие глаза, стянула мускулы загривка, взяла в себя воздух. Бой тоже сопит от нетерпения.

Но вот пошла настоящая утка. Откуда-то из полумрака со свистом падают на воду две пары чернядей. Я вскидываю ружье и нажимаю крючок, стараясь заметить, как примут выстрел собаки. И — мажу.

Ну, не беда! Главное-то я приметил. Ни Бой, ни Лада не испугались выстрела. Они в азарте дергают поводки и визжат, визжат, норовя немедленно броситься в дело.

Поднимается ветерок. Волна жадно сосет берег, наплескиваясь на сапоги.

Но спаниельки не обращают внимания на воду. Они вытянули морды в небо и, дрожа и поскуливая, ждут, когда снова засвистит дичь.

Из небольшой стаи кряковых я выбиваю старого селезня и тут же спускаю с поводков собак.

Через несколько минут Бой и Лада выскакивают на берег, и тяжелый Бой норовит вырвать у Лады утку, чтобы торжественно снести ее к хозяину.

Взяли, славные вы мои ребятишки!

Теперь можно покончить с охотой и немного потренировать собак.

Мы все уходим в ближний лесок, там я сбиваю несколько ворон и учу Ладу и Боя таскать мне поноску.

Дома с тревогой наблюдаю за собаками.

Не бросятся ли они теперь на голубей?

Нет, ведут себя смирно. Видно, все-таки дошло до их ребячьего ума, что там — на озере — одно, а тут — совсем другое. Тут — «Фу!».

Если бы вы заглянули ко мне уже следующей весной, то могли увидеть редкое и славное зрелище: за печкой вытянулись Бой и Лада; между ними, положив голову Бою на шелковое брюхо, лежит Пружинка. А возле их ног гуляют шоколадные бантовые голуби. Они воркуют, ухаживают друг за другом, клюют зерно.

Вот один из молодых голубей взлетел Бою на задние лапы, испуганно взмыл вверх, но вскоре опустился рядом. Походил, походил — и уже смелее взобрался на песика.

Бой лениво повел ухом, поднял голову и тут же положил ее на спину Пружинке.

И мне стало очень весело и забавно, что так дружно, по-братски живет вся моя артелька.

И еще я подумал, что вот совсем разные живые существа стали приятелями, а иные люди с людьми никак ужиться не могут.

Удивительно!